Текст книги "Пертская красавица (ил. Б.Пашкова)"

Автор книги: Вальтер Скотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 35 страниц)

сказал, вы полагаете, ваше величество, что принц непри-

частен к последнему убийству. Что ж, вопрос очень ще-

котлив, и я не стану колебать ваше убеждение, а, напротив,

постараюсь разделить его с вами. Ваше мнение, вы знаете,

для меня закон! Роберт Олбени никогда не будет мыслить

иначе, чем мыслит Роберт Шотландский.

– Благодарю, благодарю тебя! – сказал король, взяв

брата за руку. – Я знаю, я могу на тебя положиться, любя

моего сына, ты всегда справедлив к бедному, опрометчи-

вому Ротсею, который слишком часто навлекает на себя

осуждение и едва ли заслуживает теплых чувств, какие ты к

нему питаешь.

Олбени преследовал свою цель с таким неуклонным

постоянством, что нашел в себе силу ответить на братское

пожатие королевской руки даже в ту минуту, когда под-

секал под корень робкую надежду старого отца, любящего

и снисходительного.

– Но, увы, – добавил герцог со вздохом, – этот несго-

ворчивый грубиян, рыцарь из Кинфонса, и его крикливая

орава горожан – они не посмотрят на дело нашими главами.

У них достало наглости уверять, что этот человек, най-

денный потом убитым, подвергся перед тем глумлению со

стороны Ротсея и его людей, которые будто бы слонялись

по улицам под масками и во хмелю, останавливали про-

хожих – мужчин и женщин, принуждая их плясать или

опоражнивать огромные кубки вина, и творили всякое

другое озорство, о чем нет нужды рассказывать, и они ут-

верждают, что озорники отправились затем всей ватагой к

сэру Джону Рэморни и чуть не силой ворвались в его дом,

чтобы там закончить кутеж, а это позволяет нам предпо-

ложить, что принц лишь притворно согласился уволить

сэра Джона, прибегнув к такому приему для отвода глаз. А

потому, говорят они, если в ту ночь сэром Джоном Рэморни

или кем-либо из его людей совершено было убийство, то

можно с полным основанием думать, что герцог Ротсей

если и не явился зачинщиком дела, то по меньшей мере

причастен к нему.

– Олбени, это страшно! – простонал король. – Они

объявляют моего мальчика убийцей? Утверждают, что мой

Давид способен запятнать свои руки шотландской кровью

беспричинно, ничем на то не вызванный? Нет, нет, такой

явной клеветы никто не измыслит, она слишком нагла,

слишком неправдоподобна!

– Извините, государь мой, – ответил герцог Олбени, –

люди говорят, что столкновение на Кэрфью-стрит и все,

что последовало далее, вызвано причиной, которая больше

касается принца, чем сэра Джона, потому что никто не

думает и никогда не поверил бы, что это остроумное

предприятие было затеяно в угоду самому рыцарю Рэ-

морни.

– Ты сведешь меня с ума, Робин! – взмолился король.

– Я нем, – отвечал его брат. – Свое скромное мнение я

посмел высказать лишь по королевскому приказу.

– Я знаю, ты желаешь мне добра, – сказал король. – Но

вместо того, чтобы терзать меня, открывая, какие мне

уготованы неизбежные бедствия, разве с твоей стороны не

добрее было бы, Робин, указать мне способ избежать их?

– Верно, государь, но так как единственный путь к

спасению труден и тернист, нужно, чтобы вы сперва уяс-

нили себе безусловную необходимость вступить на этот

путь, и лишь тогда я осмелюсь указать его вашей милости.

Хирург должен сперва убедить больного, что поврежден-

ный член неизлечим, и лишь затем он дерзнет заговорить

об отсечении, даже если нет другого выхода.

Эти слова возбудили в короле такую сильную тревогу и

негодование, на какую никак не рассчитывал его брат.

– Поврежденный, омертвелый член, милорд Олбени?

Отсечение – единственный выход? Непонятные слова,

милорд… Применяя их к нашему сыну Ротсею, ты должен

их обосновать, или тебе придется горько раскаяться в по-

следствиях!

– Вы толкуете их слишком буквально, мой царственный

господин, – сказал Олбени. – В таких неподобающих вы-

ражениях я говорил отнюдь не о принце, призываю небо в

свидетели: как сын моего горячо любимого брата, он мне

дороже собственного сына. Я говорил в том смысле, что

надо бы отлучить его от безумств и суеты светской жизни,

которые, по словам святых людей, подобны омертвелым

членам и должны быть отсечены и отринуты, потому что

мешают нам следовать путями добра.

– Понимаю… ты хотел бы, чтобы Джон Рэморни, ко-

торого полагают виновным в безрассудствах моего сына,

был удален от двора, – с облегчением сказал монарх, – до

поры, когда эти неприятные пересуды забудутся и наши

подданные научатся смотреть на нашего сына иными гла-

зами – с большим доверием?

– Хорошее предложение, государь мой, но я пошел бы

несколько дальше. Я посоветовал бы удалить на короткое

время от двора также и принца.

– Как, Олбени? Расстаться с сыном, с моим первенцем,

светом очей моих, когда он… при всей своей взбалмош-

ности он так дорог моему сердцу!. Ох, Робин, я не могу, я

не хочу!

– Нет, я только предложил, милорд. Я понимаю, какую

рану такое решение должно нанести родительскому серд-

цу, разве я сам не отец? – И он склонил, голову, как будто

безнадежно сокрушенный.

– Я этого не переживу, Олбени! Ведь и наше на него

влияние, иногда забываемое в наше отсутствие, но неиз-

менно действенное, пока он с нами, должно, по твоему

замыслу, совершенно прекратиться. Подумай же, какие

опасности могут тогда обрушиться на принца! Я лишусь

сна, если Давида удалят от меня, в каждом вздохе ветра мне

будет слышаться его предсмертный стон. Да и ты, Олбени,

хоть ты и лучше умеешь это скрыть, и ты будешь трево-

житься не меньше, чем я!

Так слабовольный государь старался ублажить брата и

обмануть самого себя, утверждая как нечто безусловное,

что между дядей и племянником существует нежная при-

вязанность, которой на деле не было и тени.

– Ваша отцовская нежность слишком легко переходит в

тревогу, милорд, – сказал Олбени. – Я отнюдь не предлагаю

предоставить принцу свободу следовать буйным его на-

клонностям. Я разумею так: Ротсея следует поместить на

короткое время в какое-нибудь подобающее место уеди-

нения, отдать на попечение какого-либо разумного совет-

ника, который будет отвечать за поведение и безопасность

принца, как наставник отвечает за ученика.

– Что ты! Наставник? Словно Ротсей не взрослый! –

возмутился король. – Он уже два года как вышел из воз-

раста, когда юноша считается по нашим законам несовер-

шеннолетним,

– Римляне были мудрее, – заметил Олбени, – по их за-

конам совершеннолетие наступало четырьмя годами поз-

же, а если следовать здравому смыслу, право надзора мо-

жет простираться в случае нужды и дальше, так что срок,

когда человека признают совершеннолетним, должен ме-

няться в зависимости от нрава. Возьмите, например, юного

Линдсея*, графа Крофорда (кстати, он выступает покро-

вителем Рэморни в его споре с городом): это мальчик пят-

надцати лет, обуреваемый сильными страстями и твердо

идущий к цели, как мужчина лет тридцати, тогда как мой

царственный племянник, обладая куда более приятными и

благородными свойствами и ума и сердца, в свои двадцать

три года проявляет иногда легкомыслие своенравного

юноши, которого ради его же блага следует держать в узде.

Но не огорчайтесь, что это так, государь мой, и не гневай-

тесь на вашего брата, если он говорит вам правду, потому

что лучшие плоды – те, что медленно созревают, и лучшие

кони – те, с которыми было немало труда, пока их не объ-

ездили для поля битвы или для ристалища.

Герцог умолк и, дав королю Роберту погрузиться в

раздумье, выждал две-три минуты, а затем добавил более

веселым тоном:

– Но не сокрушайтесь, мой благородный государь,

может быть спор удастся еще разрешить без боя и без

всяких трудностей. Вдова бедна, потому что ее муж, хоть и

получал достаточно заказов, был склонен к безделью и

мотовству, так что дело, пожалуй, можно будет уладить

посредством денег, а то, что придется уплатить во искуп-

ление за пролитую кровь, мы покроем из доходов с поме-

стья Рэморни.

– Нет, мы всё уплатим сами, – сказал король Роберт,

жадно ухватившись за надежду мирно разрешить непри-

ятный спор. – Состояние Рэморни сильно пошатнется в

связи с его отставкой от двора и увольнением от обязан-

ностей при доме Ротсея, невеликодушно бить лежачего…

Но вот идет наш секретарь, настоятель монастыря, воз-

вестить нам, что пора открывать совет… С добрым утром,

мой достойный отец!

– Benedicite, государь, – отвечал приор.

– Добрый отец, – продолжал король, – не будем ждать

Ротсея – мы сами поручимся, что он примет наши советы, и

приступим к разбору дел, касающихся королевства. Какие

у вас вести от Дугласа?

– Он прибыл в свой замок Танталлон, государь, и при-

слал гонца с извещением, что хотя граф Марч отсижива-

ется в крепости Данбар, никого к себе не допуская, друзья и

вассалы изменника собрались и стали лагерем близ Кол-

дингема*, где, по-видимому, ждут из Англии подмоги.

Хотспер и сэр Ралф Перси стягивают к шотландской гра-

нице большие силы.

– Невеселые новости, – вздохнул король. – И да простит

господь Джорджа Данбара!

В эту минуту вошел принц. Король продолжал:

– Ага, наконец явился и ты, Ротсей… Тебя не видно

было на обедне.

– Нынче утром я позволил себе полентяйничать, – от-

ветил принц, – так как ночью у меня была бессонница и

лихорадка.

– Ах, безрассудный мальчик! – сказал король. – Когда

бы ты не провел без сна заговенье, тебя не лихорадило бы в

ночь на пепельную среду.

– Боюсь, я перебил вас на словах молитвы, государь

мой, – сказал небрежно принц. – Ваша милость призывали

на кого-то благословение небес – несомненно, на вашего

врага, потому что чаще всего вы молитесь за врагов.

– Садись и успокойся, безрассудный юноша! – сказал

отец, остановив взгляд на красивом лице и грациозном

стане любимого сына.

Ротсей пододвинул подушку поближе к трону и не-

брежно раскинулся на ней в ногах у отца, тогда как король

продолжал:

– Я выражал сожаление о том, что граф Марч, которому

при расставании мы твердо обещали возместить все обиды,

на какие мог он пожаловаться, оказался способен вступить

в предательский сговор с Нортумберлендом против родной

страны. Неужели он усомнился в нашем намерении сдер-

жать слово?

– Отвечу за него: «Нет», – сказал принц. – Марч не

усомнился в слове короля. Но у него могло явиться опа-

сение, что многоученые советники ваши не дадут вашему

величеству сдержать королевское слово.

Роберт III широко применял трусливый прием делать

вид, что не расслышал слов, которые, когда они дошли до

слуха, требуют – даже по его суждениям – гневной отпо-

веди. Он поэтому пропустил мимо ушей возражение сына и

продолжал свою речь. Тем не менее неосторожные слова

Ротсея усилили то недовольство, которое зародилось про-

тив него в душе отца.

– Хорошо, что Дуглас сейчас на границе, – сказал ко-

роль. – Предки Дугласа всегда умели постоять за отчизну, и

грудь его для Шотландии – самый верный оплот.

– Значит, горе нам, если он повернется спиной к не-

приятелю, – сказал неисправимый Ротсей.

– Ты посмел бросить тень на доблесть Дугласа? – от-

ветил с сердцем король.

– Кто посмеет усомниться в доблести графа? – сказал

Ротсей. – Она бесспорна, как его гордыня… Но можно не

слишком верить в его счастье.

– Клянусь святым Андреем, Давид, – вскричал его отец,

– ты – что филин: каждым словом предвещаешь раздор и

беду!

– Молчу, отец, – ответил юноша.

– А что слышно о раздорах в Горной Стране? – про-

должал король, обратившись к настоятелю.

– Там как будто дела принимают благоприятный обо-

рот, – отвечал аббат. – Огонь, грозивший охватить всю

страну, удастся, по-видимому, загасить кровью полусотни

удальцов. Два больших союза племен торжественно по-

клялись на мечах тридцатого марта, то есть в вербное

воскресенье, в вашем королевском присутствии разрешить

свой спор любым оружием, какое назовет ваше величество,

и на указанном вами поле. Решено ограничить число сра-

жающихся тридцатью бойцами с каждой стороны, но

биться они будут до последней крайности. При этом кланы

обращаются с покорной просьбой к вашему Величеству,

чтобы вы отечески соизволили сложить с себя на этот день

королевское право присудить победу одной из сторон до

окончания боя: вы не бросите на землю жезл, не крикнете

«довольно», пока они сами не доведут дело до конца.

– Лютые дикари! – огорчился король. – Неужели они

хотят ограничить самое нам дорогое королевское право –

право положить конец сражению и провозгласить пере-

мирие в битве? Они отнимают у меня единственное по-

буждение, которое могло бы меня привлечь на зрелище их

резни. Хотят они сражаться как люди или как волки их

горного края?

– Милорд, – сказал Олбени, – мы с графом Крофордом

по некоторым причинам позволили себе, не снесшись с

вами, дать предварительное согласие па эти условия.

– Граф Крофорд! – заметил король. – Мне кажется, он

слишком молод, чтобы с ним советоваться о таком важном

деле.

– Невзирая на молодость, – возразил Олбени, – он

пользуется среди соседствующих с ним горцев большим

уважением. Без его помощи и воздействия едва ли я о

чем-либо договорился бы с ними.

– Слышишь, юный Ротсей? – укоризненно обратился

король к своему наследнику.

– Мне жаль Крофорда, сэр, – ответил принц. – Он

слишком рано лишился отца, чьи советы были бы так ему

нужны в его юные лета.

Король поднял на Олбени торжествующий взгляд, как

бы призывая брата оценить сыновнюю преданность, ска-

завшуюся в этом ответе. Нисколько не тронутый, Олбени

продолжал:

– Не жизнью своей, а только смертью эти горцы могут

послужить Шотландскому королевству, и, сказать по

правде, графу Крофорду, да и мне самому представилось

весьма желательным, чтоб они дрались до полного взаим-

ного истребления.

– Вот оно что! – воскликнул принц. – Если Линдсей в

столь юные годы держится такой политики, каким же ми-

лосердным правителем станет он лет через десять – две-

надцать! Ну и мальчик – еще ни волоска над губой, а уже

такое твердокаменное сердце! Уж лучше бы он развлекался

вволю петушиными боями на проводах масленой, чем

строил замыслы массового избиения людей в вербное

воскресенье. Ему, видать, по нраву уэльсский обычай де-

лать ставку только на смерть.

– Ротсей прав, Олбени, – сказал король. – Не подобает

христианскому государю уступать в таком вопросе. Я не

могу согласиться, чтобы люди у меня на глазах сражались,

пока не полягут все до одного, как скот на бойне. Такое

зрелище будет для меня нестерпимо, и жезл выпадет из

моей руки уже потому, что не станет у меня силы держать

его.

– А этого никто и не заметит, – сказал Олбени. – Я по-

зволю себе указать вашей милости, что вы лишь отказы-

ваетесь от королевской привилегии, которая, прибегни вы к

ней, не стяжает вам почета, ибо не встретит повиновения.

Если король опустит жезл в разгаре боя, эти люди, разго-

ряченные борьбой, не больше с ним посчитаются, чем

волки со скворцом, когда бы тот во время их драки уронил

в их стаю соломинку, которую нес в свое гнездо. Этих

бойцов ничто не заставит разойтись, пока они не полягут

мертвыми все до единого, и пусть уж лучше они перережут

друг друга своими руками, чем пасть им от мечей наших

воинов, когда те ввяжутся в бои, пытаясь их разнять по

приказу вашего величества. Попытка водворить мир на-

силием будет истолкована как ловушка, и противники

объединятся, чтобы вместе дать отпор. Получится такая же

бойня, а надежда на водворение мира в будущем рухнет.

– Слова твои слишком близки к истине, брат Робин! –

ответил податливый король. – Что пользы отдавать при-

казы, если я бессилен добиться их исполнения? И хотя я

имею несчастье поступать так каждый день моей жизни, ни

к чему выставлять па вид перед толпами людей, которые

стекутся на это зрелище, беспомощность их короля. Пусть

дикари вершат друг над другом кровавую расправу – я

отказываюсь от попытки запретить то, чему не в силах

воспрепятствовать… Да поможет небо несчастной нашей

стране! Пойду в молельню и помолюсь за Шотландию,

потому что мне не дано помочь ей ни рукой моей, ни ра-

зумом. Отец настоятель, прошу вас, дайте мне опереться на

ваше плечо.

– Но, брат мой, – сказал Олбени, – простите, если я вам

напомню, что мы еще должны обсудить спор между гра-

жданами Перта и Рэморни по поводу смерти одного горо-

жанина…

– Верно, верно, – сказал монарх, опять усаживаясь. –

Снова насилие, снова битва… О Шотландия, Шотландия!

Если бы лучшая кровь вернейших твоих сыновей могла

утучнить твою скудную почву, какие поля на земле могли

бы сравниться плодородием с твоими! Дожил ли хоть один

шотландец до седины в бороде, если он не жалкий калека,

подобно твоему государю? Своим увечьем король защи-

щен от убиения ближних, но его принуждают смотреть на

кровавую бойню, которую он бессилен пресечь!. Пусть

войдут, не будем их задерживать. Они спешат убивать,

завистливо отнимают друг у друга благотворный воздух,

дарованный им создателем. Демон борьбы и убийства за-

владел всей страной!

Когда мягкосердечный государь откинулся на спинку

кресла с видом нетерпения и гнева, мало ему свойствен-

ным, дверь в дальнем конце зала распахнулась, и из гале-

реи, куда она выходила (и где видна была в глубине охрана

из вооруженных бранданов), явилась в скорбном шествии

вдова бедного Оливера, которую вел под руку сэр Патрик

Чартерис так почтительно, словно самую высокородную

леди. За ними шли две почтенные горожанки – жены чле-

нов городского совета, обе в трауре, из них одна несла на

руках грудного младенца, другая вела ребенка постарше.

Далее следовал Смит в лучшей своей одежде, и поверх его

камзола буйволовой кожи был наброшен креповый шарф.

Скорбное шествие замыкал Крейгдэлли в паре еще с одним

советником, оба с теми же знаками траура.

Гневная вспышка короля сразу погасла, как только он

взглянул на бледное лицо скорбящей вдовы и увидел ма-

лых сирот, не ведающих, какую понесли они утрату, и,

когда сэр Патрик Чартерис помог Магдален Праудфьют

опуститься на колени и, все еще не выпуская ее руки, сам

преклонил одно колено, король Роберт уже с глубоким

состраданием в голосе спросил, как ее зовут и в чем ее

просьба. Она не ответила и лишь пролепетала что-то,

подняв глаза на своего провожатого.

– Говори ты за бедную женщину, сэр Патрик Чартерис,

– повелел король, – и объясни нам, какая нужда привела ее

к нам.

– Я скажу, если так угодно моему государю, – ответил,

поднявшись, сэр Патрик. – Эта женщина и эти бедные си-

роты приносят вашему величеству жалобу на сэра Джона

Рэморни из Рэморни, рыцаря, в том, что собственной его

рукой или рукой одного из его приспешников ее ныне по-

койный муж Оливер Праудфьют, свободный человек и

пертский горожанин, был убит на улицах города в ночь на

пепельную среду или на заре того же дня.

– Женщина, – отвечал король как мог ласковее, – ты

уже по природе своей кротка и должна быть жалостлива

даже в своем горе, ибо самые бедствия наши должны де-

лать нас – и, полагаю, действительно делают – милосерд-

ными к другим. Твой супруг лишь прошел стезю, предна-

значенную каждому из нас.

– Но его стезя, – сказала вдова, – не забывайте, госу-

дарь, оказалась короткой и кровавой.

– Согласен с тобою, ему была отпущена скудная мера.

Но так как я оказался бессилен его оградить, как мне по-

велевал мой королевский долг, я пожалую тебе такое воз-

даяние, чтобы ты и твои сироты могли жить не хуже или

даже лучше, чем при жизни твоего супруга, только отсту-

пись от обвинения и не требуй нового кровопролития.

Уясни себе: я предлагаю тебе выбор между милосердием и

отмщением, между достатком и нуждой.

– Это верно, мой государь, мы бедны, – с неколебимой

твердостью ответила вдова, – но я и мои дети – мы лучше

согласимся кормиться с лесным зверьем чем бог пошлет,

нежели станем жить в довольстве ценою крови моего

супруга. Государь, вы не только коронованный король, вы

и препоясанный рыцарь, и я прошу: позвольте моему за-

ступнику сразиться за правое дело.

– Я знал, что так будет! – тихо сказал король, обращаясь

к Олбени. – В Шотландии первые слова, какие лепечет

младенец, и последние, какие бормочет, умирая, седобо-

родый старец – это поединок, кровь, месть!. Бесполезно

увещевать. Впусти ответчиков.

В палату вошел сэр Джон Рэморни. Он был в длинном

платье на меху, какое носили в те дни мужчины высшего

сословия, когда ходили невооруженными. Прикрытая

складками плаща, его изувеченная правая рука лежала у

пояса, на перевязи алого шелка, а левой он опирался на

плечо юноши, который по годам едва вышел из отрочества,

однако уже носил на челе глубокую печать ранней думы и

зрелых страстей. Это был тот знаменитый Линдсей, граф

Крофорд, который в более поздние годы свои был известен

под прозвищем «граф Тигр54» и правил обширной и бога-

той долиной Стратмора с необузданным произволом и

безжалостной жестокостью феодального деспота. Не-

сколько дворян – его личные друзья или друзья Линдсея –

сопровождали сэра Джона Рэморни, чтобы своим присут-

ствием придать ему бодрости в споре. Обвинение было

вновь повторено и решительно отвергнуто обвиняемым, в

ответ на что обвинители предложили доказать свою пра-

воту божьим судом, путем испытания гробом.

– Я, – ответил сэр Джон Рэморни, – не подлежу такому

испытанию, поскольку могу доказать свидетельством

бывшего моего царственного господина, что я находился в

собственном своем жилище и лежал больной в своей кро-

вати в те часы, когда я, как уверяют сей мэр и господа

старшины, якобы совершил преступление, на какое нико-

гда не склонили б меня ни соблазн, ни собственная воля.

Следовательно, на меня не может лечь подозрение.

– Могу подтвердить, – сказал принц, – что в ту самого

ночь, когда произошло убийство, я виделся с сэром Джо-

ном Рэморни и беседовал с ним о делах, касающихся моего

двора. Поэтому я знаю, что он действительно был не здоров

и не мог лично совершить деяние, о котором идет речь. Но

я ничего не знаю касательно того, чем заняты были его

слуги, и не возьму на себя утверждать, что никто из них

непричастен к преступлению, в котором их обвиняют.

В начале этой речи сэр Джон Рэморни обвел окру-

54 Сэр Дэвид Линдсей, первый граф Крофорд и зять Роберта III.

жающих высокомерным взглядом, однако выражение его

лица резко изменилось при заключительных словах Ротсея.

– Благодарю, ваше высочество, – сказал он с улыбкой, –

за ваше осторожное и половинчатое свидетельство в мою

пользу. Был мудр тот, кто написал: «Не уповай на князей».

– Если у тебя нет других свидетелей твоей невиновно-

сти, сэр Джон Рэморни, – сказал король, – мы не можем в

отношении твоих слуг отказать твоей обвинительнице,

потерпевшей вдове с ее сиротами, в нраве требовать ис-

пытания гробом – либо, если кто предпочтет, поединком.

Что касается тебя самого, то в силу свидетельства принца

ты от испытания освобождаешься.

– Государь мой, – ответил сэр Джон, – я могу пору-

читься, что ни один из моих слуг и домочадцев не виновен.

– Так мог бы говорить монах или женщина, – сказал сэр

Патрик Чартерис. – Отвечай на языке рыцарей, готов ли ты,

сэр Джон Рэморни, сразиться со мною за дело твоих при-

спешников?

– Мэр города Перта не успел бы вымолвить слово

«поединок», – сказал Рэморни, – как я тотчас же принял бы

вызов. Но в настоящее время я не в состоянии держать

копье.

– С твоего дозволения, сэр Джон, я этому рад…

Меньше будет кровопролития, – сказал король. – Итак, ты

должен привести всех своих слуг, какие числятся в домо-

вой книге твоего дворецкого, в собор святого Иоанна,

чтобы они в присутствии всех, кого это касается, могли

очиститься от обвинения. Прими меры, чтобы каждый из

них явился в собор к часу обедни, иначе на твою честь

ляжет несмываемое пятно.

– Они явятся все до одного, – сказал сэр Джон Рэморни.

Низко поклонившись королю, он подошел к молодому

герцогу Ротсею и, изогнувшись в почтительном поклоне,

заговорил так, чтобы слышал он один:

– Великодушно обошлись вы со мною, милорд! Одно

слово из ваших уст положило бы конец этой передряге, но

вы отказались произнести это слово…

– Клянусь, – прошептал принц, – я сказал все, что было

можно сказать, не слишком погрешив против правды и

совести. Не ожидал же ты, что ради тебя я стану лгать… И в

конце концов, Джон, в смутных воспоминаниях этой ночи

мне как будто видится немой мясник с короткой секирой в

руке – разве не похоже, что такой человек мог исполнить ту

ночную работу?.. Ага! Я вас поддел, сэр рыцарь!

Рэморни не ответил, но отвернулся так стремительно,

как если бы кто-либо вдруг задел его раненую руку, и на-

правился с графом Крофордом к себе домой. И хотя

меньше всего он был склонен в тот час к пированию, ему

пришлось предложить графу блистательную трапезу – хотя

бы в знак признательности за поддержку, какую оказал ему

юный вельможа.

ГЛАВА XXII

Он с толком зелья составлял:

Врачуя, многих убивал… Данбар*

Трапеза затянулась, превратившись в пытку для хо-

зяина, и когда наконец Крофорд сел в седло, чтобы от-

правиться в далекий замок Даплин, где он гостил в те дни,

Рэморни удалился в свою спальню, истерзанный телесной

болью и душевной мукой. Здесь он застал Хенбейна

Двайнинга, который волею злой судьбы один лишь и мог

принести ему утешение в том и другом. Лекарь с напуск-

ным подобострастием выразил надежду, что видит своего

высокого пациента веселым и счастливым.

– Веселым, как бешеная собака, – сказал Рэморни, – и

счастливым, как тот бедняга, который был укушен псом и

уже начинает ощущать в себе первые признаки бешенства.

Этот Крофорд, бессовестный юнец, видел, как я мучаюсь, и

ничуть не пожалел меня… Что? Быть к нему справедли-

вым? Вот уж поистине! Захоти я быть справедливым к

нему и ко всему человечеству, я должен бы вышвырнуть

юного графа в окно и на этом прервать его карьеру. Потому

что если Линдсей вырастет тем, чем обещает стать, его

успех явится источником бедствий для всей Шотландии, а

для долины Тэя в особенности… Ты осторожней снимай

повязку, лекарь: незаживший обрубок так и горит, коснись

его муха крылом – для меня это что кинжал!

– Не бойтесь, мой благородный покровитель, – усмех-

нулся лекарь, тщетно стараясь притворным сочувствием

прикрыть свое злорадство. – Мы приложим новый бальзам

и – хе-хе-хе! – облегчим вашему рыцарскому благородию

зуд, который вы так стойко переносите.

– Стойко, подлец! – сказал Рэморни с гримасой боли. –

Я его переношу, как переносил бы палящие огни чисти-

лища… Кость у меня как раскаленное железо! Твоя жирная

мазь зашипит, если капнуть ею на рану… Но это декабрь-

ский лед по сравнению с той лихорадкой, в которой кипят

мои мысли.

– Мы попробуем сперва успокоить мазями телесную

боль, мой благородный покровитель, – сказал Двайнинг, – а

потом, с разрешения вашей чести, покорный ваш слуга

попытается применить свое искусство к врачеванию воз-

мущенного духа… Впрочем, душевная боль должна до

некоторой степени зависеть от воспаления в ране, когда

мне удастся смягчить телесные муки, я надеюсь, волнение

мыслей уляжется само собой.

– Хенбейн Двайнинг! – сказал пациент, почувствовав,

что боль в ране утихла. – Ты драгоценный, ты неоценимый

лекарь, но есть вещи, которые вне твоей власти. Ты мог

заглушить телесную боль, сводившую меня с ума, но не

научишь ты меня сносить презрение мальчишки, которого

я взрастил! Которого я любил, Двайнинг, – потому что я и

впрямь любил его, горячо любил! Худшим из дурных моих

дел было потакание его порокам, а он поскупился на слово,

когда единое слово из его уст сняло бы всю тяжесть с моих

плеч! И он еще улыбался – да, я видел на его лице улыбку,

когда этот ничтожный мэр, собрат и покровитель жалких

горожан, бросил мне вызов, а он ведь знал, бессердечный

принц, что я не способен держать оружие… Я не забуду

этого и не прощу – скорее ты сам начнешь проповедовать

прощение обид! А тут еще тревога о том, что назначено на

завтра… Как ты думаешь, Хенбейн Двайнинг, раны на теле

убитого в самом деле должны открыться и заплакать кро-

вавыми слезами, когда к нему приблизится убийца?

– Об этом, господин мой, я могу судить только с чужих

слов, – ответил Двайнинг. – Слыхал я, что бывали такие

случаи.

– Скотину Бонтрона, – сказал Рэморни, – берет оторопь

при одной мысли об этом. Он говорит, что скорее пойдет на

поединок. Что ты скажешь?.. Он железный человек.

– Не впервой оружейнику бить железо, – ответил

Двайнинг.

– Если Бонтрон падет в бою, меня это не очень опеча-

лит, – признался Рэморни, – хотя я потеряю полезного

подручного.

– Полагаю, ваша светлость не станет так о нем печа-

литься, как о той руке, которую вы потеряли на Кэр-

фью-стрит… Простите мою шутку, хе-хе-хе!. Но какими

полезными свойствами обладает этот Бонтрон?

– Бульдожьими, – сказал рыцарь, – он кусает не лая.

– А вас не страшит его исповедь? – спросил врач.

– Как знать, до чего может довести страх перед близкой

смертью, – ответил пациент. – Он уже выказывает тру-

сость, хотя она всегда была чужда его обычной угрюмости,

бывало, он и рук не ополоснет, убив человека, а сейчас не

смеет глянуть на мертвое тело – боится, что из ран высту-

пит кровь.

– Хорошо, – сказал лекарь, – я сделаю для него что

смогу, потому что как-никак тот смертельный удар он на-

нес в отмщение за мои обиды – даром что удар пришелся не

по той шее.

– А кто тому виной, подлый трус, – сказал Рэморни, –

если не ты сам, принявший жалкую косулю за матерого

оленя?

– Benedicite, благородный сэр! – возразил изготовитель

зелий. – Вы хотите, чтобы я, работающий в тиши кабинета,

оказался так же искусен в лесной потехе, как вы, мой вы-

сокородный рыцарь, и умел в полночном мраке на прога-

лине отличить оленя от лани, серну от сайги? Я почти не

сомневался, когда мимо нас к кузнице пробежал по пере-

улку человек в одежде для пляски моррис. Но все-таки

тогда меня еще смущала мысль, тот ли это, кто нам нужен:

мне показалось, что он вроде бы ростом поменьше. Но

когда он вышел опять, пробыв в доме достаточно долго,

чтоб успеть переодеться, и враскачку прошел мимо нас в

кожаном камзоле и стальном шлеме, да еще насвистывая

любимую песенку оружейника, сознаюсь, тут я был введен

в обман super totam mate-riem55. Я и напустил на него ва-

шего бульдога, благородный рыцарь, и тот неукоснительно

исполнил свой долг – хоть и взял не того оленя. Поэтому,

если проклятый Смит не убьет на месте нашего бедного

друга, я сделаю так, что дворовый пес Бонтрон не пропадет,

или все мое искусство ничего не стоит!

– Трудное это будет испытание для твоего искусства,

лекарь, – сказал Рэморни. – Знай: если наш боец потерпит

поражение, но не падет убитым на поле боя, – его прямо с

места поволокут к виселице и без долгих церемоний

вздернут, как уличенного убийцу, и когда он часок-другой

прокачается в петле, как мочало, вряд ли ты возьмешься

лечить его сломанную шею.

– Извините, благородный рыцарь, я другого мнения, –

скромно ответил Двайнинг. – Я перенесу его от подножия