Текст книги "Пертская красавица (ил. Б.Пашкова)"

Автор книги: Вальтер Скотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 35 страниц)

при этом даже и не вспомнить, как им орудуют?

– Тогда отбрось его прочь от себя, дорогой мой Генри! –

с жаром воскликнула девушка, стиснув в обеих своих

тонких ручках мощную, тяжелую, натруженную руку

оружейника и с трудом ее приподнимая, чему он не про-

тивился, но едва ли и помог по доброму желанию. – От-

ринь, говорю я, то искусство, в котором таится для тебя

ловушка. Отрекись от него, не выковывай больше вещей,

предназначенных для того, чтобы сокращать человеческую

жизнь, и так слишком короткую для покаяния, не выде-

лывай и тех, что обеспечивают человеку безопасность и

тем самым поощряют его на убийство, тогда как иначе

страх помешал бы ему подвергать себя опасности. Для

нападения куешь ты оружие или для защиты – все равно

это греховно, раз твой буйный и неистовый нрав вовлекает

тебя при этом в соблазн. Брось навсегда изготовлять ору-

жие какого бы то ни было рода, заслужи у неба прощение,

отрекшись от всего, что вводит в грех, к которому ты

наиболее склонен.

– А чем же, – пробурчал кузнец, – стану я зарабатывать

себе на жизнь, когда откажусь от оружейного искусства,

которым Генри из Перта известен от Тэя до Темзы?

– Самому твоему искусству, – сказала Кэтрин, – можно

найти применение невинное и похвальное. Когда ты дашь

зарок не ковать мечи и панцири, у тебя останется возмож-

ность создавать безобидный заступ, и не менее почтенный

и полезный сошник, и многое, что помогает поддерживать

жизнь и облегчает ее человеку. Ты можешь выделывать

замки и засовы, которые оберегают имущество слабых от

сильного и наглого. Люди по-прежнему будут приходить к

тебе и оплачивать твой честный труд…

Но здесь Кэтрин прервали… Отец слушал до сих пор ее

проповедь против войны и турниров не без сочувствия:

правда, эти взгляды были новы для него, тем не менее они

ему не показались совсем уж неверными. Он, сказать по

правде, и сам хотел бы, чтоб его будущий зять не рисковал

без нужды головой: обладая редкой отвагой и огромной

силой, Генри Смит и впрямь слишком охотно шел на-

встречу опасности. Поэтому Гловер был бы рад, если бы

доводы Кэтрин произвели свое действие на ее почитателя.

Ибо Саймон знал, что тот настолько же мягок, когда вла-

деют им добрые чувства, насколько бывает свиреп и не-

укротим, если подступить к нему с враждебными речами

или угрозами. Но тут красноречие дочери пошло вразрез с

видами отца, – в самом деле, чего ради она вдруг пустилась

уговаривать его будущего зятя, чтобы он оставил свое ре-

месло, дававшее по тем временам в Шотландии всякому,

кто был ему обучен, более верпую выгоду, чем любой

другой промысел, а уж Генри из Перта такой доход, каким

не мог похвастаться ни один оружейник в стране! Саймон

Гловер гордился дружбой с человеком, который так пре-

восходно владел оружием: отважно им владеть – кто же не

кичился этим в тот воинственный век? Но он и сам был бы

не прочь отвратить Генри-кузнеца от его обычая чуть что

хвататься за меч. Однако когда его дочь стала внушать

оружейнику, что быстрее всего он придет к миролюбию,

если откажется от выгодного ремесла, в котором он не знал

соперников и которое вследствие постоянных войн между

государствами и раздоров между частными людьми давало

ему большой и верный заработок, – тут Саймон Гловер не

мог сдерживать долее свой гнев. Едва Кэтрин посоветовала

своему поклоннику заняться изготовлением орудий для

сельского хозяйства, как старый Гловер, обретя наконец

чувство правоты, которого ему недоставало поначалу, пе-

ребил ее:

– Замки и засовы, сошники да бороны!. А почему не

печные решетки, рашперы и калросские пояски13? Да он

превратится в осла, который станет возить на себе свой

товар по стране, а ты будешь другим ослом, который водит

того на поводу. Эх, девочка моя, разум, что ли, покинул

тебя? Или ты думаешь, люди в наши дни выложат тебе

серебро за что-нибудь, кроме того, что им поможет защи-

тить свою жизнь или убить врага? Нам, мужчинам, нужен

меч, чтобы в любую минуту мы могли постоять за себя,

глупая ты девчонка, а не плуг, чтобы обрабатывать землю

под посев, когда мы, может быть, и не увидим, как он

взойдет. А хлеб насущный… Кто силен, тот берет его си-

лой и живет в довольстве, кто слаб, тот его выращивает для

других, а сам помирает с голоду. Благо человеку, если он,

как мой достойный сын, может добывать свой кусок хлеба

иначе, нежели острием того меча, который он кует. Про-

13 Поясок – тонкая железная посудина, которой пользуются для приготовления

излюбленного шотландского лакомства – овсяного кекса. Город Калросс с давних пор

славился своими поясками. (Прим. автора.)

поведуй ему мир сколько пожелаешь – на это я никогда не

скажу тебе «нет», но предлагать первому оружейнику

Шотландии, чтоб он бросил ковать мечи, секиры и латы…

да это самого терпеливого человека приведет в бешенство!

Уходи с моих глаз!. А утром, если тебе посчастливится

увидеть Генри-кузнеца (хоть ты своим обхождением с ним

никак того не заслужила), то, прошу тебя, не забывай: пе-

ред тобою человек, которому нет равного среди шотланд-

цев в искусстве владеть палашом и боевой секирой и ко-

торый может, не нарушая праздников, заработать пятьсот

марок в год.

Дочь, выслушав слова отца, сказанные таким повели-

тельным тоном, низко поклонилась и, не промолвив ни

слова, удалилась в свою спальню.

ГЛАВА III

Кто этот Смит?

Пусть рыцарь, лорд, – но прадед

Был тот, кто с молотом кузнечным ладит.

Верстиган

Сердце оружейника, переполненное самыми противо-

речивыми чувствами, билось так сильно, что, казалось,

вот-вот разорвет кожаное полукафтанье, под которым оно

было заключено. Он встал, отвернулся и не глядя протянул

Гловеру руку, точно не желал, чтобы тот прочел на его

лице волнение.

– Нет, пусть меня повесят, если я так с тобою расста-

нусь, друг! – сказал Саймон, хлопнув ладонью по раскры-

той руке оружейника. – Я еще добрый час не пожму тебе

руку на прощание. Подожди минутку, друг, и я тебе все

разъясню, и, уж конечно, две-три капли крови из царапины

да два-три словца, оброненных глупой девчонкой, не раз-

лучат отца с сыном, когда они так долго не виделись. По-

сиди немного, если ты желаешь благословения отца и

святого Валентина. Тем более что нынче у нас, как нароч-

но, канун его праздника.

Вскоре зычный голос Гловера кликнул старую Дороти.

Послышался звон ключей, тяжелые шаги вверх и вниз по

лестнице, и Дороти предстала наконец пред гостем, неся

три больших стакана зеленого стекла – по тем временам

редкую и ценную диковину, – а следом явился и сам хозяин

с огромной баклагой в руках, вмещавшей добрые три

кварты – не то что бутыль наших упадочных дней!

– Отведай этого вина, Генри, оно старей меня раза в

полтора. Его прислал в подарок моему отцу верный Краб-

бе, фламандский механик, который так отважно вел защиту

Перта в малолетство Давида Второго. У нас, перчаточни-

ков, всегда хватает дела во время войны, хоть мы и меньше

имеем к ней отношения, чем вы, работающие с железом да

сталью. Мой отец сумел удружить старому Краббе – рас-

скажу тебе при случае, чем и как и сколько лет пришлось

хранить эти сулеи под землей, чтоб не добрались до них

загребущие руки южан. Итак, осуши чашу за упокой души

моего почтенного отца – да простятся ему все грехи! До-

роти, выпей и ты за помин его души и уходи к себе на

чердак. Я знаю, у тебя ушки на макушке, голубушка, но

мне нужно сказать Генри Смиту, моему названому сыну,

кое-что такое, чего никто, кроме него, не должен слышать.

Дороти не стала спорить и, храбро осушив стакан, или,

вернее, кубок, удалилась, как велел хозяин, в свою спа-

ленку. Друзья остались одни.

– Я сожалею, друг Генри, – сказал Саймон, наполняя

стаканы себе и гостю, – от всей души сожалею, что моя

дочка упорствует в своей нелепой дури, но сдается мне, ты

еще можешь поправить дело. Зачем тебе приходить сюда,

бряцая мечом и ножом, коли девчонка по глупости своей не

переносит их вида? Забыл ты разве, что вы с нею повздо-

рили еще до твоего отъезда из Перта, потому что ты не-

пременно хотел ходить вооруженным, точно какой-нибудь

подлый латник на службе у знатной особы, а не честный и

мирный горожанин? Впрочем, и приличному горожанину

нередко приходится вооружаться, когда гудит общинный

колокол и призывает нас выступить в полном воинском

облачении.

– Добрый мой отец, моей вины тут нет. Не успел я сойти

с коня, как побежал сюда сказать, что вернулся. Я думал

спросить у вас совета, как мне стать на этот год Валенти-

ном госпожи Кэтрин, если это не противно будет вашему

желанию, и тут я услышал от госпожи Дороти, что вы от-

правились послушать обедню у Черных Братьев. Вот я и

решил пойти туда же – отчасти ради того, чтобы послушать

одну с вами службу, отчасти же – да простят мне пречистая

дева и святой Валентин – чтобы взглянуть на ту, которая

обо мне и думать не желает. А когда вы входили в церковь,

мне показалось, будто два-три опасных с виду человека

сговариваются между собой, поглядывая на вас и на нее, и

среди них, между прочим, сэр Джон Рэморни, которого я

сразу узнал, даром что он переоделся и надвинул бархат-

ный колпак на самые глаза да епанчишку напялил пло-

хонькую, точно у слуги… Вот я и подумал, отец Саймон,

что вы для драки стары, а этот щенок из горцев еще

слишком молод, так пойду-ка я потихоньку за вами следом,

а тою штукой, что висит у меня на боку, я живо образумил

бы всякого, кто посмел бы вас побеспокоить. А там, как

помните, вы сами углядели меня и затащили к себе. Не

получись оно так, уверяю вас, я не показался бы на глаза

вашей дочери иначе, как в новом кафтане, сшитом в Берике

по новейшему покрою, и не появился бы я перед нею при

оружии, которое так ей противно. Хоть, сказать по правде,

из-за разных недоразумений столько людей со мною в

смертельной вражде, что мне скорей, чем кому другому в

Шотландии, надо расхаживать по вечерам с оружием.

– Глупая девчонка об этом и не думает, – сказал Саймон

Гловер. – Не хочет понять, что в нашей дорогой Шотлан-

дии каждый почитает своим особливым правом и долгом

мстить самому за все свои обиды. Но, Гарри, мальчик мой,

позволь мне тебя пожурить: зачем ты так близко прини-

маешь к сердцу ее речи? Я видел не раз, что с другими

девицами ты куда как смел, – что же ты с нею так тих и

язык у тебя точно на привязи?

– Потому что она не очень-то похожа на других девиц,

отец… Потому что она не только красивей других, но и

разумней, выше, недоступней и будто бы вылеплена из

лучшей глины, чем все мы, чем всякий, кто смеет к ней

приблизиться. У майского дерева я перед девицами лицом

в грязь не ударю, но когда подступаю к Кэтрин, я чувствую

себя земной, грубой, злой тварью, едва достойной взгля-

нуть на нее, не то что возражать на ее укоры.

– Не выйдет из тебя хорошего купца, Гарри Смит, –

отвечал Саймон. – Ты слишком дорого даешь за чужой

товар. Кэтрин славная девочка и мне она дочь, но если ты

своею робостью и лестью делаешь из нее самодовольную

спесивицу, не дождаться нам, ни тебе, ни мне, исполнения

наших желаний.

– Я и сам того порою боюсь, отец, – сказал Смит, –

потому что сознаю, как недостоин я Кэтрин.

– А ты ухватись-ка за нитку с другого конца, – сказал

Гловер. – Посмотри-ка на дело нашими глазами, друг мой

Смит: подумай, нам-то каково, Кэтрин и мне. Подумай, как

осаждают бедняжку с утра до ночи и кто осаждает – хоть

окна затворяй да дверь запирай! Сегодня к нам подступил

один человек – такая высокая особа, что и сказать страш-

но… Да! И открыто выразил свое недовольство, когда я не

позволил ему любезничать с моею дочерью прямо в церк-

ви, пока священник служил обедню. А другие и того без-

рассудней. Иной раз я готов пожелать, чтобы Кэтрин была

не такой уж красивой и не вызывала этих опасных вос-

торгов, или хоть не такой святой – чтобы стала она обык-

новенной женщиной и был бы ей мил верный Генри Смит,

который сможет защитить свою жену от любого чванли-

вого рыцаря при шотландском дворе.

– Когда не так, – сказал Генри Смит, простирая руку,

такую могучую, что она могла бы принадлежать исполину,

– пусть никогда не поднять мне молота над наковальней!

Эх, свершиться бы моему желанию, красавица Кэтрин

увидала бы тогда, что ничего тут нет худого, если мужчина

умеет постоять за себя и за свою жену. Но сдается мне, весь

мир в ее глазах – огромный монастырь, и все, кто в нем

живет, должны, по ее понятиям, вести себя как на нескон-

чаемой обедне.

– Да, в самом деле, – сказал Гловер, – она оказывает

странное влияние на каждого, кто к ней приблизится…

Взять хоть этого молодого горца, Конахара, что сидит у

меня на шее уже не первый год, – он, ты видел сам, горяч и

заносчив, как все его родичи, а Кэтрин, стоит ей палец

поднять, сразу подчинится – ей одной, больше никто в доме

с ним не сладит! Она положила немало труда, чтоб отва-

дить его от грубых обычаев Горной Страны.

Гарри Смит заерзал на стуле, поднял свою кружку,

опять ее поставил и наконец сказал:

– Черт бы его взял, этого щенка и всех его сородичей

горцев! Разве это дело для Кэтрин – наставлять такого

парня? С ним будет, как с тем волчонком, которого я по-

пробовал как-то сдуру приручить заместо собаки. Все его

похваливали до тех пор, пока в недобрый час я не отпра-

вился с ним прогуляться на Монкрифский холм, там он

вдруг накинулся на отару лэрда* и так похозяйничал, что

мне пришлось бы ох как пожалеть, не нуждайся лэрд о ту

пору в доспехах. Я только диву даюсь, как это вы, отец

Гловер, разумный человек, держите у себя молодого горца

– очень, надо признаться, пригожего – и допускаете такую

близость между ним и Кэтрин! Точно, кроме вашей дочери,

не нашлось бы никого ему в наставницы.

– Фу, сынок, и не стыдно тебе? – укорил друга Саймон.

– Вздумал ревновать к несчастному мальчишке, которого я

приютил у себя (уж скажу тебе правду), потому что в

родных горах ему жилось не сладко.

– Эх, отец Саймон, – возразил Смит, разделявший все

предрассудки, свойственные горожанам тех времен, – ко-

гда б я не боялся вас обидеть, я сказал бы, что зря вы як-

шаетесь со всякой шушерой за пределами города.

– Мне надо получать кожу откуда ни на есть, мой ми-

лый Гарри, а горцы ее поставляют всякую – оленью, сай-

гачью, козью, и по сходной цене.

– Еще бы не по сходной, – отрезал Гарри, – торгуют

сплошь краденым…

– Ну, ну… пусть даже и так, не мое это дело, где и как

они бьют зверя, лишь бы мне кожа была. Словом, я по не-

которым соображениям согласился оказать услугу отцу

Конахара и взять юношу к себе. Он не настоящий горец и

не во всем разделяет грубые воззрения своих сородичей

глун-ами. Да к тому же я не часто видел его таким дикарем,

каким он себя показал только что.

– Могли бы и вовсе не увидеть, покуда он ненароком не

прирезал бы кого-нибудь, – ответил Смит все так же

ворчливо.

– И все же, если ты того желаешь, Гарри, я забуду все

прочее и завтра же с утра отправлю бродягу искать себе

другое жилье.

– Что вы, отец! – сказал Смит. – Неужели вы полагаете,

что Гарри Гоу сколько-нибудь думает об этом щенке, об

этой дикой кошке? Да он для меня – что зола из горна!

Плевал я на него, уверяю вас, хотя бы весь его клан под-

ступал к Сапожным Воротам14 с боевым своим кличем и

ревом волынок! Увидав перед собой полсотни мечей и

щитов, они, поверьте мне, бросятся назад быстрее, чем

пришли. Но признаюсь, хоть и глупые это слова, не нра-

14 Главная улица в Перте.

вится мне, что паренек так много бывает с Кэтрин. Не за-

бывайте, отец Гловер: при вашем ремесле у вас всегда

хватает дела для рук и для глаз, вы все внимание должны

отдавать работе, даже когда на этого лоботряса вдруг

найдет трудолюбие, что случается с ним, вы знаете сами, не

часто.

– Что правда, то правда, – сказал Саймон, – он все

перчатки кроит на правую руку и еще ни разу в жизни не

сработал пары.

– Да, слева «резать кожу» он понимает по-своему, –

заметил Генри. – Но, с вашего позволения, отец, я сказал

бы так: работает ли он или празднует лентяя, у него глаза

не припухли от жара… и руки не в ожогах от раскаленного

железа, не загрубели, орудуя молотом… и волосы не по-

рыжели от дыма, что валит из горна, не стали больше по-

хожи на шерсть барсука, чем на то, что пристало доброму

христианину покрывать шляпой. Пусть Кэтрин – самая

хорошая девушка, какая только живала на свете, а для меня

она лучшая из лучших в Перте, – все же она, конечно, по-

нимает, в чем разница между одним мужчиной и другим, и

видит, что сравнение не в мою пользу.

– Ну, от всего сердца за твое здоровье, Гарри, сынок! –

начал старик, наполняя кубки собеседнику и себе. – Вижу

я, что ты хоть и добрый кузнец, а не ведаешь, из какого

металла куют женщин. Будь смелее, Генри, держись не так,

точно тебя ведут на виселицу, а веселым молодцом, ко-

торый знает себе цену и не упадет, сраженный насмерть,

даже перед самой лучшей внучкой, какой могла когда-либо

похвалиться Ева. Кэтрин – женщина, как и ее мать, и ты

судил бы глупо, если бы решил, что их всех привлекает

только то, что пленяет глаз. Надо пленить еще и слух, друг

ты мой, женщине нужно знать, что тот, к кому она благо-

волит, отважен и полон сил и мог бы снискать любовь

двадцати красавиц, хотя домогается ее одной. Поверь

старику, женщины больше следуют чужому суду, чем

собственному мнению. Если спросит моя Кэтрин, кто са-

мый храбрый мужчина в Перте, кого ей назовут, если не

Гарри Смита?.. Кто лучший оружейник, когда-либо ко-

вавший оружие на наковальне? Опять же он, Гарри

Жги-ветер!. Кто самый лихой плясун у майского дерева?..

Все он, богатырь-кузнец… Сочинитель самых забавных

баллад? Да кто, как не Гарри Гоу! А кто у нас первый бо-

рец, первый мастер в игре мечом и щитом? Кто король

оружейных смотров… укротитель бешеных коней… ус-

миритель диких горцев? Все ты, ты… не кто иной, как ты!..

Так неужели Кэтрин предпочтет тебе мальчишку из Горной

Страны?.. Еще что! Пусть-ка сделает она стальную пер-

чатку из пыжиковой шкуры. Говорю тебе, Конахар для нее

ничто. У нее одно желание: не дать черту завладеть за-

конной своей добычей – ни этим пареньком, ни всяким

другим уроженцем Горной Страны. Благослови ее господь,

мою бедную девочку, она, когда могла бы, весь свет об-

ратила бы к более чистому образу мыслей!

– Ну, здесь-то у нее наверняка ничего не выйдет, –

сказал Смит, который, как читатель, верно, заметил, не

очень-то благоволил к соседям-горцам. – В этом споре я

ставлю не на Кэтрин, а на Старого Ника*, своего знакомца,

– мы с ним как-никак работаем оба с огнем: черт непре-

менно заполучит горца, уж поверьте!

– Да, но у Кэтрин, – возразил Гловер, – есть союзник, с

которым ты мало знаком. За юного головореза взялся сей-

час сам отец Климент, а этому черт не страшен: ему сто

чертей – что для меня стадо гусей.

– Отец Климент? – молвил Смит. – У нас тут что ни

день, то новый святой, в богоспасаемом нашем

Сент-Джонстоне! Во имя той дубинки, что поколотит всех

чертей, объясни ты мне, кто он такой. Какой-нибудь пус-

тынник, который упражняется для своего дела, как борец

для арены, и приводит себя в боевую готовность постом и

покаянием, – так, что ли?

– В том-то и диво, что нет, – ответил Саймон. – Отец

Климент ест, пьет и живет как все мы, грешные, а притом

строго соблюдает предписания церкви.

– Ага! Понимаю. Здоровенный поп из тех, что больше

помышляют о мирских благах, чем о благостыне: крепко

выпивает на проводах мясоеда, чтоб достойно встретить

великий пост, думает in principio15 о наслаждении… и со-

стоит духовником самых красивых женщин в городе.

– Опять ты промахнулся, Смит. Поверь мне, у нас с

дочкой верный нюх на ханжу, будь то постник или жирный

пустосвят. Но отец Климент ни то и ни другое.

– Так что же он собой представляет, ответьте, ради

господа бога!

– Он либо неизмеримо лучше, чем половина всех его

собратьев в Сент-Джонстоне вместе взятых, либо же на-

столько гнусней самого гнусного из них, что грех и позор

давать ему пристанище в нашей стране.

– Думается, нетрудно распознать, то ли он или другое, –

15 Прежде всего (лат.)

сказал Смит.

– Удовольствуйся, друг мой, таким разъяснением, –

ответил Саймон. – Если судить об отце Клименте по его

словам и делам, то нельзя не признать его самым лучшим,

самым добрым человеком на земле, подающим каждому

утеху в горе, благой совет в трудный час, ты его назовешь

надежным водителем богатого, верным другом бедняка.

Если же послушать, что говорят о нем доминиканцы, то он,

благослови нас боже, – Гловер истово перекрестился, –

«злейший еретик, которого следует через земной огонь

отправить в огонь преисподней».

Смит тоже перекрестился и воскликнул:

– Пресвятая Мария! Как же это, отец Саймон, вы, такой

добрый и разумный – вас люди так и называют: мудрый

Гловер из Перта, – а дозволили дочери избрать духовным

пастырем человека, который – да оградит нас рать святая! –

может быть, состоит в союзе с нечистым! Вспомните, кто,

как не священник, вызвал дьявола во время обедни, когда у

Ходжа Джексона смело ветром дом?.. А в то утро, когда

снесло наш великолепный мост, разве дьявол не явился на

середине Тэя, облаченный в стихарь священника, и не

прыгал по волнам, как форель?

– Являлся он или нет, сказать не могу, – ответил Гловер.

– Знаю только, что я его не видал. А что касается Кэтрин, то

никак нельзя утверждать, что она избрала своим духовным

пастырем отца Климента, коль скоро ее исповедует старый

доминиканец, отец Франциск, и не далее, как сегодня, она

получила у него отпущение грехов. Но женщины бывают

подчас своевольны, и она – признаюсь тебе – советуется с

отцом Климентом чаще, чем мне бы хотелось. Однако ко-

гда я сам завожу с ним беседу, он мне представляется таким

добрым, святым человеком, что я готов ему доверить и свое

спасение. Правда, о нем идет дурная молва среди домини-

канцев. Но что до того нам, мирянам, сынок? Наше дело –

уплачивать матери-церкви что положено, раздавать мило-

стыню, исповедоваться, приносить, как должно, покаяние,

и святые отцы оградят нас от бед.

– И то верно. И они не осудят доброго христианина, –

сказал кузнец, – за нечаянный или опрометчивый удар,

нанесенный в схватке, когда противник защищался с ору-

жием в руках, а то и сам на тебя напал, только с такою ве-

рой и можно человеку жить в Шотландии, как бы ни судила

о том ваша дочь. Ей-богу, мужчина должен владеть мечом,

или недолго жить ему на свете в стране, где его на каждом

шагу подстерегает удар. Пять золотых в церковную казну

сняли с меня вину за самого лучшего из тех, с кем в своей

жизни я имел несчастье столкнуться.

– Допьем, однако, наш кувшин, – сказал старый Гловер,

– на звоннице доминиканцев бьет как будто полночь. По-

слушай, Генри, сынок: едва начнет светать, стой под окном,

что под крышей с восточного фасада нашего дома, и дай

мне знать о своем приходе свистом, какой называется у

Смита тихим. Я позабочусь, чтобы Кэтрин выглянула в

окно, и тогда ты сделаешься ее полноправным Валентином

до конца года. А уж если ты не сумеешь воспользоваться

этим к своей выгоде, то я стану думать, что, хоть ты и

прикрылся львиной шкурой, природа наградила тебя

длинными ушами осла.

– Аминь, отец! – сказал оружейник. – Доброй вам ночи,

от всего сердца! И да благословит господь ваш кров и тех,

кто под ним проживает. Вы услышите призыв Смита, едва

прокричит петух. И уж я, поверьте, посрамлю господина

Шантеклера*.

С этими словами он встал, распрощался и, чуждый

всякому страху, но все же осторожно озираясь, двинулся по

безлюдным улицам к своему дому, стоявшему в

Милл-Уинде, на западной окраине Перта.

ГЛАВА IV

А что нам в этой буре? Право слово,

Одно круженье сердца молодого.

Драйден

Отважный оружейник, как легко догадаться, не поле-

нился исполнить то, о чем условился с человеком, которого

он так хотел бы назвать своим тестем. Тщательней, чем

обычно, совершил он свой туалет, стараясь принять воз-

можно менее воинственный вид. Все же выйти на улицу

безоружным представлялось ему слишком рискованным:

весь город знал его в лицо, и, хотя у него тут было полно

друзей, он давнишними своими подвигами нажил также

немало смертельных врагов, которые его не пощадили бы,

окажись на их стороне преимущество. Поэтому под кожа-

ное полукафтанье он надел секрет, то есть кольчугу, такую

легкую и гибкую, что она не больше стесняла движения,

чем современный жилет, но притом достаточно надежную:

он собственной рукой выковал и скрепил каждое ее звено.

Далее, как подобало мужчине его лет и звания, он надел на

себя фламандские штаны и праздничный голубой кафтан

тонкого английского сукна на черной атласной подкладке и

расшитый черным шелком. Одежду завершали башмаки

дубленой козлиной кожи и плащ добротной шотландской

шерсти, накинутый лишь для того, чтобы прикрыть за-

ткнутый за пояс охотничий нож – единственное оружие,

какое Смит позволил себе взять, в руке он держал только

лозу остролиста. Черная бархатная шляпа между верхом и

стеганой подбивкой таила стальную прокладку и, таким

образом, надежно защищала голову.

В общем, Генри постарался приобрести тот вид, на

который он имел все права, – вид богатого, влиятельного

горожанина, одетого со всею внушительностью, какую

может он себе придать, не преступив положенных его со-

словию границ и не притязая на внешность дворянина.

Равно и вся его осанка, мужественная и прямая, хотя и го-

ворила о полном пренебрежении опасностью, однако не

позволяла причислить его к бандитам и бретерам его века,

в чей разряд несправедливо зачисляли Генри-кузнеца

многие его сограждане, утверждавшие, что на бесчислен-

ные драки его толкал буйный и задиристый нрав, подкре-

пленный будто бы сознанием своей незаурядной физиче-

ской силы и верой в свое оружие. Напротив, каждая его

черта выдавала в нем человека простосердечного и доб-

рого, который сам ни на кого не замышляет зла и не ждет

обиды от других.

Нарядившись в лучшие свои одежды, честный Смит

спрятал на груди у самого сердца (затрепетавшего при этом

прикосновении) небольшую вещицу, которую давно при-

пас в подарок Кэтрин Гловер: теперь, когда девица назовет

его своим Валентином, он будет вправе преподнести ей

свой дар, а она – принять его от друга, не погрешив против

девичьей скромности. Это был выточенный в виде сердца

рубин, пронзенный золотой стрелой и вложенный в коше-

лечек из стальных колец превосходной работы – хоть на

королевскую кольчугу! По ободку кошелька были выгра-

вированы слова:

В грудь вошла Любви стрела –

Кольчуга сердца не спасла.

Оружейник немало поломал голову над этой эмблемой

и очень был доволен своим трехстишием, которое таило

мысль, что он своим искусством может защитить любое

сердце, но собственного не уберег. Он запахнул плащ на

груди и быстро зашагал по улицам, еще безмолвным, ре-

шив явиться под указанное окно незадолго до рассвета.

С таким намерением шел он по Хай-стрит и, чтобы

выйти на Кэрфью-стрит, свернул в проход, где сейчас храм

святого Иоанна, когда, посмотрев на небо, подумал, что,

пожалуй, прибудет на целый час раньше времени и что

лучше явиться на место свидания ближе к назначенному

сроку. Вокруг дома пертской красавицы будут, верно,

стоять на страже и другие искатели, и, зная свою слабую

струну, Генри понимал, как легко может там завязаться

ссора. «Мне дает преимущество, – размышлял он, – дружба

старого Саймона. К чему же стану я марать руки в крови

несчастных, на которых мне и смотреть-то не стоит, коль

скоро им не выпала такая удача, как мне! Нет, нет, на этот

раз я буду благоразумен и уклонюсь от соблазна вступить в

драку. На ссору со мною моим соперникам остается ровно

столько времени, сколько надо, чтобы я просвистел и

старый Саймон отозвался на свист. Хотел бы я только

знать, как отец заставит Кэтрин подойти к окну. Боюсь,

если она разгадает его цель, он не легко добьется своего».

Прислушиваясь к своим тревожным мыслям, оружей-

ник замедлил шаг и все чаще, поглядывая на восток, об-

водил взором небо, но в нем не было приметно даже легкой

серой тени, предвестницы хотя бы далекой зари, которая в

то утро, как мнилось нетерпеливому оружейнику, запаз-

дывала против обычного и медлила занять восточную

бойницу. Тихим шагом прошел он под стеной церкви свя-

той Анны (не преминув, едва лишь ступил на освященную

землю, перекреститься и сказать про себя «Ave»16, когда из

часовни до него донесся голос:

– Мешкает тот, кому надо спешить.

– Кто говорит? – сказал, озираясь, оружейник, удив-

ленный этим обращением, неожиданным и по тону и по

смыслу.

– Мало ли кто, – ответил тот же голос. – Спеши явиться,

или ты явишься поздно. Не трать даром слов, торопись.

– Святой ты или грешник, ангел или дьявол, – сказал

Генри, осеняя себя крестом, – твой совет касается того, что

мне всего дороже в мире, и я не могу пренебречь им. Во

имя святого Валентина, бегу!

С этими словами он сменил свою медлительную по-

ступь на такую быструю, что мало кто мог бы идти с ним

вровень, и вмиг оказался на Кэрфью-стрит. Не прошел он и

трех шагов по направлению к дому Саймона Гловера,

стоявшему на середине узкой улицы, как из-за соседних

домов выступили два человека и, словно сговорившись,

16 «Радуйся (Мария)…» (лат.) – католическая молитва.

подошли, преграждая ему путь. Тусклый свет позволил

только различить, что на обоих были пледы горцев.

– Прочь с дороги, катераны! – крикнул оружейник

грозным, гулким голосом, соответствовавшим его широкой

груди.

Те не ответили – или Смит не расслышал. Но он увидел,

что они обнажили мечи, собираясь остановить его силой.

Заподозрив, что здесь кроется что-то недоброе, хоть и не-

вдомек ему было, что именно, Генри решил проложить

себе дорогу, сколько бы ни вышло на него врагов, и за-

щитить свою даму или умереть у ее ног. Он перекинул

плащ через левую руку – взамен щита – и двинулся быстро

и твердо на тех двоих. Стоявший ближе сделал выпад, но

Генри Смит, отразив удар плащом, левой рукой хватил

противника по лицу и одновременно подставил ему ногу,

так что тот, споткнувшись, растянулся на мостовой. Почти

в то же мгновение он нанес ножом такой жестокий удар

другому, налетевшему справа, что тот остался распро-

стертый рядом со своим соратником. Оружейник между

тем бросился вперед, охваченный тревогой, вполне осно-

вательной, коль скоро двое незнакомцев стояли среди

улицы на страже, да еще позволили себе прибегнуть к на-

силию. Он уловил подавленный стон, услышал суматоху

под окнами Гловера – под теми окнами, в одно из которых

его должна была окликнуть Кэтрин, назвав своим Вален-

тином.

Он перешел улицу, чтобы с той стороны вернее опре-

делить число противников и разгадать их умысел. Но один

из ватаги, собравшейся под окном, заметил или услышал

кузнеца и тоже перешел на другую сторону. Приняв его,