Текст книги "Пертская красавица (ил. Б.Пашкова)"

Автор книги: Вальтер Скотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 35 страниц)

хочется поступиться своим удовольствием ради того,

чтобы избавить от огорчений и тревог таких людей, как мы.

Но по тому, сколько слуг столпилось у ворот, вы поймете,

ваша милость, что в церкви есть и другие, кому даже и вы,

милорд, должны оказать почтение.

– Да… почтение! А кто окажет это почтение мне? –

сказал высокомерный вельможа. – Жалкий ремесленник и

его дочь, для которых даже крупица моего внимания –

слишком высокий почет, нагло заявляют мне в лицо, что

мое внимание для них позор! Ну, моя королева белой

замши и голубого шелка, ты у меня раскаешься!

Пока он бормотал это себе под нос, Гловер с дочерью

вошли в доминиканскую церковь, а их провожатый Кона-

хар, стараясь не отстать, задел плечом – быть может, не

совсем непреднамеренно – молодого вельможу. Рыцарь,

потревоженный в своем неприятном раздумье и, верно,

усмотрев тут нарочитое оскорбление, схватил юношу за

грудь, притянул к себе, ударил и отбросил прочь. Рассер-

женный противник, еле оправившись, схватился за бок,

точно ища меч или кинжал на том месте, где их обычно

носят. Но, не найдя ни того, ни другого, он в бессильной

ярости махнул рукой и вошел в церковь. Эти несколько

секунд его замешательства молодой вельможа стоял,

скрестив руки на груди, и надменно улыбался, точно при-

глашая его показать, на что он способен. Когда же Конахар

вошел в церковь, его противник тщательней прикрыл лицо

плащом и поднял над головой перчатку, подавая кому-то

условный знак. Тотчас к нему подлетели два человека,

которые, так же закрываясь плащами, ждали поодаль сиг-

нала. Они озабоченно пошептались, потом вельможа уда-

лился в одну сторону, а его друзья или приспешники – в

другую.

Входя в церковь, Саймон Гловер бросил взгляд на их

группу, однако, раньше чем они разошлись, он уже занял

место среди молящихся. Он преклонил колена с видом

человека, отягченного горькими мыслями, но, когда

служба пришла к концу, он, казалось, освободился от тре-

воги, как бывает у того, кто вверился в своих заботах

божьему промыслу.

В церкви собралось много знатных кавалеров и дам, и

обедню служили с пением, торжественно. Ждали даже

самого Роберта III, но приступ недуга, какому он был

подвержен, помешал доброму старому королю присутст-

вовать, как обычно, на службе. Когда молящиеся разо-

шлись, Гловер и его красавица дочь задержались у испо-

ведален, чтобы принести покаяние своим духовникам. Так

и случилось, что была уже темная ночь и глухо вокруг,

когда они по опустелым улицам возвращались к своему

жилищу. Большинство горожан давно пришли домой и

легли спать. По пути встречались только полуночники да

бражники, чванливые и праздные слуги надменной знати,

не стеснявшиеся оскорблять мирных прохожих в расчете

на безнаказанность, какою они пользовались благодаря

влиянию своих господ при дворе.

Быть может, опасаясь встречи с подобным обидчиком,

Конахар, подступив к перчаточнику, сказал:

– Хозяин, прибавьте шагу: нас преследуют.

– Преследуют, говоришь? Кто и сколько их?

– Один человек. Закутался в плащ и идет за нами как

тень.

– У себя на Кэрфью-стрит я из-за одного человека, кто

бы он ни был, не ускорю шаг.

– Но он при оружии, – сказал Конахар.

– Мы тоже, и есть у нас руки и ноги. Неужели, Конахар,

ты боишься одного противника?

– Боюсь? – вскричал Конахар, возмущенный таким

обвинением. – Вот сейчас увидите, как я его боюсь!

– Теперь ты хватил в другую сторону, глупый маль-

чишка! Не можешь ты держаться середины. Случай не тот,

чтобы лезть нам в драку, хоть мы и не побежим. Ступай с

Кэтрин вперед, а я заступлю твое место. Так близко от дома

нам не может грозить никакая опасность.

Перчаточник пошел позади и действительно увидел

человека, который следовал за ними чуть ли не по пятам,

что в таком месте и в такой час не могло не вызвать опа-

сений. Когда они перешли на другую сторону улицы, так

же поступил и незнакомец, и стоило им ускорить или за-

медлить шаг, он тотчас делал то же. Это ничуть не озабо-

тило бы Саймона Гловера, будь он один. Но в стране, где

человек, неспособный сам себя защитить, не очень-то мог

положиться на закон, красота Кэтрин могла послужить

приманкой для какого-нибудь распутника, замыслившего

недоброе. Когда Конахар и вверенная ему красавица дос-

тигли наконец порога своего дома и старуха служанка

раскрыла перед ними дверь, у мастера отлегло от сердца.

Решив, однако, проверить, была ли и впрямь причина для

тревоги, он окликнул прохожего, который своим поведе-

нием внушал ему беспокойство, а теперь остановился на

месте, хотя старался, видимо, держаться в тени.

– А ну, приятель, выходи вперед, нечего в прятки иг-

рать! Или ты не знаешь, что того, кто бродит, как призрак, в

потемках, заклинают дубиной? Выходи вперед, говорю, и

покажись, каков ты есть!

– Что ж, я готов, мастер Гловер, – отозвался низкий,

полнозвучный голос. – Могу выйти на свет таким, каков я

есть, но хотелось бы мне казаться приглядней.

– Бог ты мой! – вскричал Саймон. – Мне ли не узнать

этот голос!. Так это ты, в собственном своем обличье,

Гарри Гоу?.. Разрази меня гром, если ты пройдешь мимо

этой двери, не промочив горла! Нет, милок, еще не отзво-

нил вечерний звон, а и отзвонил бы – нет такого закона,

чтоб он разлучал отца с сыном. Заходи, милок! Дороти

спроворит нам чего-нибудь поесть, и мы разопьем жбан,

перед тем как тебе уйти. Заходи, говорю, моя Кейт рада

будет тебя повидать.

К этому времени он уже втащил человека, которого так

сердечно приветствовал, прямо в кухню, служившую,

впрочем, кроме особо торжественных случаев, также сто-

ловой и гостиной. Ее украшали начищенные до блеска

оловянные блюда и две-три серебряные чаши, расстав-

ленные по полкам, составлявшим некое подобие буфета,

или в просторечье «горки». Добрый огонь да яркая лампа

разливали вокруг веселый свет и тепло, а вкусный запах

кушаний, которые готовила старуха Дороти, отнюдь не

оскорблял неизбалованного обоняния проголодавшихся

людей.

Непрошеный провожатый стоял теперь среди них на

полном свету, и, хоть он не отличался ни красотой, ни

особой величавостью, лицо его и фигура были не только

примечательны, но чем-то настойчиво привлекали к себе

внимание. Росту он был скорее ниже среднего, но широкие

плечи, длинные и крепкие руки, весь его мускулистый

склад говорили о необычайной силе, которую, видно,

поддерживало постоянное упражнение. Был он несколько

кривоног, но не настолько, чтоб это можно было назвать

телесным недостатком, напротив, этот недочет, казалось,

отвечал мощному телосложению, хоть и нарушал его

правильность.

Гость был одет в полукафтанье буйволовой кожи, а на

поясе носил тяжелый меч и нож, или кинжал, словно

предназначенный защитить кошелек, который, по город-

скому обычаю, был прикреплен к тому же поясу. На круг-

лой, очень соразмерной голове курчавились черные густые,

коротко подстриженные кудри. Темные глаза смотрели

смело и решительно, но в остальных чертах лица сквозили

застенчивая робость в сочетании с добродушием и откро-

венной радостью встречи со старыми друзьями. Лоб Генри

Гоу, или Смита (его звали и так и этак)7, – когда на него не

ложилось, как сейчас, выражение робости – был высок и

благороден, но нижняя половина лица отличалась менее

счастливой лепкой. Крупный рот сверкал крепким рядом

красивых зубов, вид которых отлично соответствовал об-

щему впечатлению доброго здоровья и мощной силы.

Густая короткая борода и усы, недавно заботливо расче-

санные, довершали портрет. Лет ему могло быть не более

двадцати восьми.

Вся семья была, как видно, рада старому другу. Саймон

Гловер опять и опять крепко пожимал ему руку, Дороти

говорила приветливые слова, а Кэтрин непринужденно

7 «Гоу» на гэльском языке, как «Смит» на английском, означает «кузнец».

протянула руку, которую Генри принял в свою тяжелую

лапу, собираясь поднести к губам, но после минутного

колебания оставил свое намерение из страха, как бы такую

вольность не истолковали вкривь. Не то чтобы ему почу-

дилось сопротивление в легкой ручке, неподвижно ле-

жавшей на его ладони, но улыбка и разлившийся по де-

вичьей щеке румянец, казалось, удвоили смущение моло-

дого человека. Подметив, что друг его колеблется, Гловер

закричал от всей души:

– В губы, приятель! В губы! Не каждому, кто пересту-

пит мой порог, я сделал бы такое предложение. Но, клянусь

святым Валентином в канун его праздника, я так рад видеть

тебя вновь в славном городе Перте, что, кажется, ни в чем

тебе не отказал бы.

Кузнец (могучий горожанин, как ясно из сказанного,

был по ремеслу кузнец), получив такое поощрение, сдер-

жанно поцеловал красавицу в губы, а та приняла поцелуй с

ласковой улыбкой, скромной, как улыбка сестры, но при

этом сказала:

– Я надеюсь, что мы приветствуем в Перте друга, ко-

торый вернулся к нам раскаявшимся и лучшим, чем был.

Смит держал ее за руку и, казалось, хотел ответить, но

затем, точно вдруг оробев, разжал пальцы. Отступив на

шаг, как бы в страхе перед тем, что сделал, он зарделся от

стыда и удовольствия и сел у огня, но не рядом с Кэтрин, а

напротив.

– Ну-ка, Дороти, поторопись со стряпней, хозяюшка.

Ты же, Конахар… Но где же Конахар?

– Лег спать, сударь, у него разболелась голова, – не-

уверенно объяснила Кэтрин.

– Ступай позови его, Дороти, – сказал старый Гловер. –

Я не позволю ему так вести себя со мной! Он, видите ли,

горец, и его благородная кровь не позволяет ему расстилать

скатерть и ставить блюдо на стол! Мальчишка вообразил,

что может вступить в наш древний и почтенный цех, не

послужив должным образом своему хозяину и учителю по

всем правилам честного повиновения! Ступай позови его.

Я не позволю ему так передо мной заноситься!

Дороти, кряхтя, полезла по лестнице – вернее сказать,

по стремянке – на чердак, куда строптивый ученик уда-

лился так не вовремя. Послышалось брюзжание, и вскоре в

кухню сошел Конахар. Его надменное, хоть и красивое

лицо горело угрюмым затаенным жаром, и, когда он при-

нялся накрывать на стол и расставлять судки с солью,

пряностями и прочими приправами – словом, исполнять

обязанности современного лакея, которые обычай тех

времен возлагал на ученика, – весь его вид говорил, как он

возмущен и как презирает это навязанное ему низменное

занятие. Кэтрин смотрела на него с тревогой, как будто

опасаясь, что его откровенная злоба усилит негодование

отца, но только когда ее глаза перехватили на миг взгляд

Конахара, юноша соизволил скрыть свою досаду и, услу-

жая хозяину, принял смиренный вид.

Здесь уместно отметить, что хотя во взгляде, который

Кэтрин Гловер бросила тайком на юного горца, отразилось

беспокойство, едва ли внимательней наблюдатель подме-

тил бы в ее отношении к юноше что-либо сверх того, что

может чувствовать молодая девушка к товарищу и ровес-

нику, с которым она находится в постоянном и тесном

общении.

– Ты долго странствовал, сынок, – сказал Гловер, как

всегда обращаясь к молодому ремесленнику с этим лас-

ковым словом, хотя вовсе не состоял с ним в родстве. – И,

знать, немало рек повидал ты, кроме Тэя, немало красивых

городов, помимо нашего Сент-Джонстона.

– Но ни одна река, ни один город и наполовину так не

полюбились мне, как Тэй и Перт, да и наполовину так не

стоят любви, – ответил Смит. – Уверяю вас, отец, когда я

проходил Вратами Судьи и увидел наш город, раскинув-

шийся предо мной во всей своей красе, точно прекрасная

королевна из романа, которую рыцарь находит спящей

среди цветов на лесной поляне, я почувствовал себя как

птица, когда она складывает усталые крылья, чтобы опус-

титься в свое гнездо.

– Эге! Ты, стало быть, не прочь изобразить собою по-

эта? – сказал Гловер. – Что ж, опять заведем наши танцы и

хороводы? Наши славные рождественские песни и веселый

пляс вокруг майского дерева*?

– Для забав еще придет пора, отец, – сказал Генри Смит.

– Но пусть рев мехов и стук молота по наковальне – гру-

боватый аккомпанемент к песням менестреля, я другою

музыкой не могу сопровождать их, раз я должен, хоть и

слагаю стихи, еще и наживать добро.

– Правильно говоришь! Воистину ты мой сын, – отве-

тил Гловер. – Вижу, тебе удалось кое-что припасти для

дальней дороги?

– Наоборот, отец, во время странствия мне удалось

неплохо заработать – я продал за четыреста марок свой

стальной панцирь, тот, что вы у меня видели. Его взял у

меня большой английский начальник, страж восточного

рубежа – сэр Магнус Редмен8, и уплатил мою цену сполна,

не торгуясь, когда я дал ему ударить по панцирю со всего

размаха мечом. А нищий вор из Горной Страны, когда

приценивался к нему, поскупился, не давал мне и двухсот

марок, хотя я положил на этот панцирь целый год труда.

– Что это ты вздрогнул, Конахар? – сказал Саймон,

обращаясь, как бы между прочим, к горцу-ученику. – Пора

тебе научиться делать свое дело, не прислушиваясь к тому,

что говорят вокруг! Ну что тебе, если какой-то англичанин

нашел дешевой вещь, которая шотландцу показалась

слишком дорогой?

Конахар хотел ответить, но, подумав, потупил взгляд и

постарался вернуть себе самообладание, покинувшее его,

когда кузнец в пренебрежительном тоне заговорил о по-

купателе из Горной Страны. Генри между тем продолжал,

не обращая внимания на юношу!

– А в Эдинбурге я мимоездом продал не без выгоды

несколько мечей и кинжалов. Там ждут войны, и, если

угодно будет богу послать ее, мой товар оправдает свою

цену. Поблагодарим святого Дунстана* – он и сам зани-

мался нашим ремеслом. Словом, этот мой приятель, – тут

кузнец положил руку на свой кошелек, – был, как вы

знаете, довольно тощ и невзрачен четыре месяца назад,

когда я пустился в путь, теперь же стал толстым и круглым,

как шестинедельный поросенок.

– А этот твой дружок в кожаной одежде да с железной

рукоятью – вот он висит рядышком, – он, что же, все время

8 Сэр Магнус Редмен был одно время правителем Берика. Он пал в одном из погра-

ничных сражений, последовавших за изменой графа Марча, о которой упоминается ни-

же. (Прим. автора)

оставался праздным? Ну-ка, мой добрый Смит, признайся

по чести, сколько было у тебя драк с той поры, как ты пе-

реправился через Тэй?

– Вы обижаете меня, отец, когда задаете такой вопрос, –

ответил оружейник, глянув на Кэтрин, – и подумать только,

при ком! Я, правда, кую клинки, но пускать их в дело

предоставляю другим. Да, да! Я редко держу в руке обна-

женный меч, если только не повертываю его на своей на-

ковальне или на точиле, и люди напрасно меня очернили

перед вашей дочерью Кэтрин, наговорив, будто я, тихий,

мирный горожанин Перта, – драчливый буян и задира!

Пусть выйдет вперед самый храбрый из моих клеветников

и повторит мне такие слова под Кинноулским холмом, да

чтоб не было на поле никого, кроме нас двоих!

– Вот, вот! – засмеялся Гловер. – Тут бы ты и показал

нам образец своего терпения и миролюбия… Честное

слово, Генри, не строй из себя тихоню – я же тебя знаю! И

что ты косишься на Кейт? Точно она не понимает, что в

нашей стране человек должен собственной рукой оборо-

нять свою голову, если хочет спать спокойно! Ну, ну!

Разрази меня гром, ежели ты не попортил столько же дос-

пехов, сколько выковал.

– И то сказать, отец Саймон, плох тот оружейник, ко-

торый не умеет сам проверить, чего стоит его мастерство.

Если бы мне не случалось время от времени расколоть

мечом шлем или кольчугу, я не знал бы, какую крепость

должен я придавать своим изделиям, я бы тогда склеивал

кое-как картонные игрушки вроде тех, что не совестятся

выпускать из своих мастерских эдинбургские кузнецы.

– Эге, ставлю золотую крону, что у тебя по этому по-

воду вышла в Эдинбурге ссора с каким-нибудь

жги-ветром9.

– Ссора! Нет, отец, – ответил пертский оружейник, – я

только, сказать по правде, скрестил мечи с одним из них на

утесах Святого Ленарда* во славу моего родного города.

Вы, надеюсь, не думаете, что я способен затеять ссору с

собратом по ремеслу?

– Понятно, нет. Но как же вышел из этого дела твой

собрат по ремеслу?

– А как может выйти из доброй драки человек, ежели

грудь у него прикрыта листом бумаги? Он, вернее сказать,

и не вышел, когда я с ним расстался: он лежал в келье от-

шельника, ожидая со дня на день смерти, и отец Джервис

сказал, что раненый приготовился к ней по-христиански.

– Так… Ну, а больше ты ни с кем не скрестил клинка? –

спросил Гловер.

– Да не без того. Я еще подрался с одним англичанином

в Берике. У нас опять вышел с ним спор о верховенстве, как

у них это зовется (вы, надеюсь, не станете меня корить за

эту драку?), и мне посчастливилось ранить его в левое ко-

лено.

– Ну что ж, не худо, да благословит тебя святой Анд-

рей!. А с кем ты еще имел дело? – сказал со смехом Сай-

мон, радуясь подвигам своего миролюбивого Друга.

– В Торвуде я подрался с одним шотландцем, – ответил

Генри Смит. – Мы поспорили, кто из нас лучше владеет

мечом, а этого, сами понимаете, без пробы не узнаешь.

9 Жги-ветер – старинное название кузнеца, встречающееся и у Бернса:

«Жги-ветер грянул, словно гром,

На каждого из них…»

Бедняга потерял два пальца.

– Не худо для самого тихого мальчугана в Перте ко-

торый и в руки не берет меча, разве что когда повертывает

его под молотом… А что еще ты можешь рассказать нам?

– Пустяк – отлупил одного горца, но это дело такое, что

и говорить не стоит.

– За что же ты его отлупил, о миролюбец? – спросил

Гловер.

– Сейчас и не упомню, – ответил Смит. – Может, просто

за то, что повстречался с ним по южную сторону Стер-

лингского моста.

– Отлично! Пью за твое здоровье! Ты мне вдвойне

любезен после всех этих подвигов… Конахар, пошевели-

вайся! Наполняй нам чаши, паренек, да налей и себе тем-

но-золотого, мой мальчик.

Конахар с подобающим почтением налил доброго пива

хозяину и Кэтрин. Но, сделав это, поставил кувшин на стол

и уселся.

– Это что такое?.. Где же твоя учтивость? Налей моему

гостю, почтеннейшему мастеру Генри Смиту.

– Пусть мастер Смит сам себе наливает, если хочет

пить, – ответил юный кельт. – Сын моего отца и так дос-

таточно стерпел унижений для одного вечера.

– Раскукарекался петушок! – сказал Генри. – Но в од-

ном ты прав, малец: тему впору помереть от жажды, кто не

может выпить без прислужника.

Хозяин, однако, не пожелал принять так снисходи-

тельно выходку упрямого подмастерья.

– Слово мое тому порукой и лучшая перчатка, какую

только я сделал, – сказал Саймон, – ты ему нальешь из

этого кувшина в эту чашу, или не жить мне с тобой под

одной крышей!

Услышав такую угрозу, Конахар угрюмо встал и, по-

дойдя к Смиту в ту минуту, когда тот только что взял

кружку в руку и поднес ее ко рту, умудрился споткнуться и

так незадачливо его толкнуть, что пенящееся пиво рас-

плескалось по лицу, шее и одежде гостя. Смит, несмотря на

воинственные наклонности, по природе своей был добро-

душен, но такую наглость он стерпеть не мог. Когда Ко-

нахар, споткнувшийся нарочно, хотел уже выпрямиться,

кузнец крепко схватил его за горло – оно оказалось как раз

под рукой – и отшвырнул его от себя со словами:

– Случись такое в другом месте, висельник, я оторвал

бы тебе напрочь уши, как уже делал не раз с молодцами из

твоего клана!

Конахар вскочил на ноги с быстротой тигра, крикнул:

«Больше тебе этим не похвастаться!» – выхватил из-за па-

зухи короткий острый нож и, бросившись на Смита, по-

пытался всадить клинок ему в шею над ключицей. Успей

он в этом, рана была бы смертельной. Но тот, кто разжег

его ярость, был готов к самозащите и вовремя подбил снизу

руку нападавшего, так что лезвие скользнуло по кости,

оставив лишь глубокую царапину. Выдернуть у мальчишки

кинжал и для безопасности схватить его за руки железной

хваткой, мощной, как тиски, для силача кузнеца было де-

лом одного мгновения. Конахар почувствовал себя сразу в

полной власти грозного противника, которого сам же рас-

палил. Только что пунцово-красный, он смертельно по-

бледнел и стоял, онемев от стыда и страха, пока Смит, не-

сколько ослабив хватку, не сказал спокойно:

– Твое счастье, что ты не можешь меня рассердить: ты

еще мальчик, а я – взрослый мужчина и не должен был тебя

раззадоривать. Но пусть это послужит тебе предостере-

жением.

Конахар хотел было ответить, но смолчал и вышел вон

из комнаты, прежде чем Саймон опомнился настолько, что

мог заговорить. Дороти металась туда-сюда, хлопоча с

притираниями и целебными травами. Кэтрин, едва увидев

проступившую кровь, потеряла сознание.

– Я пойду, отец Саймон, – мрачно сказал Генри Смит. –

Мне бы угадать наперед, что опять, по злому счастью мо-

ему, за мною притащатся брань и кровопролитие, когда я

хотел бы внести в этот дом только мир и счастье. Не бес-

покойтесь обо мне – посмотрите на бедную Кэтрин: драка

напугала ее чуть не до смерти, и все по моей вине.

– По твоей вине, сынок?.. Виноват этот горец-катеран10,

будь он трижды проклят! Но завтра же он вернется в свои

лощины, или придется ему познакомиться с нашей перт-

ской тюрьмой. Покуситься па жизнь гостя в доме своего

хозяина! Это разрывает между нами все узы… Дай мне,

однако, взглянуть на твою рану.

– Кэтрин! – повторил оружейник. – Взгляните на Кэт-

рин!

– О ней позаботится Дороти, – сказал Саймон. – Не-

ожиданность и страх не убивают насмерть. Иное дело –

кинжал или нож. И если она – моя дочь по крови, ты, до-

рогой Генри, сын моего сердца. Дай мне осмотреть рану.

Скин-окл11 – зловредное оружие в руке горца.

– Для меня он значит не больше, чем коготь дикой

кошки, – сказал оружейник, – и сейчас, когда на щеки

Кэтрин вернулся румянец, я и сам, увидите, мигом по-

правлюсь.

Он прошел в угол, где висело маленькое зеркальце, и,

быстро вынув из кошелька немного корпии, приложил ее к

порезу. Когда он, расстегнув кожаную куртку, обнажил

шею и плечи, их мужественная мускулистая лепка удивила

бы хоть кого, но еще неожиданней показалась нежность

кожи, разительно белой там, где она не загрубела, как на

10 Катеранами, или разбойниками, обычно называют кельтов в местностях, по-

граничных с землями сассенахов Красивое озеро Тросам: получило, говорят, свое на-

звание благодаря обычаям, принятым среди обитателей его берегов.

11 то есть «нож под мышкой» – стилет шотландского горца.

лице и руках, под ветром и солнцем или под жарким ды-

ханием горна. Быстро остановил он корпией кровь и, смыв

водой все прочие следы схватки, снова застегнул свою

куртку и вернулся к столу, за которым, все еще дрожа, си-

дела Кэтрин, бледная, но уже оправившаяся после обмо-

рока.

– Простите ли вы меня за то, что я, едва воротился до-

мой, тотчас нанес вам обиду? Мальчишка глупо сделал,

раздразнив меня, но я оказался еще глупее, дав раззадорить

себя такому, как он. Ваш отец не бранит меня, Кэтрин,

может быть, и вы меня простите?

– Я не вольна прощать, – отвечала Кэтрин, – там, где не

вправе обижаться. Если моему отцу угодно превращать

свой дом в место ночных свар, я, хочешь не хочешь,

должна при них присутствовать. Может быть, дурно с моей

стороны, что я лишилась чувств и тем как будто помешала

продолжению схватки. В свое оправдание могу сослаться

лишь на то, что совсем не переношу вида крови.

– Так вот как ты встречаешь моего друга после долгого

отсутствия! – рассердился ее отец. – Друга, сказал я? Нет,

моего сына! Его едва не зарезал человек, которого я завтра

же прогоню из нашего дома, а ты разговариваешь с ним

так, точно он провинился, когда отшвырнул от себя змею,

норовившую его ужалить!

– Я не берусь, отец, – возразила девушка, – рассудить,

кто прав и кто виноват в этой драке. Я даже не сумела ра-

зобрать, кто напал, а кто защищался. Но, конечно, наш друг

мастер Генри не станет отрицать, что он только и дышит

борьбою, кровью и ссорами. Он не может слышать о дру-

гом оружейнике, не ревнуя его к своей доброй славе, и

должен непременно подвергнуть его доблесть испытанию.

А когда видит драку, непременно должен в нее вмешаться.

Если перед ним друзья, он с ними дерется из любви и ради

чести, если враги – из ненависти и ради мести. А если не

друзья и не враги, он с ними дерется потому, что они ока-

зались на том или на этом берегу реки. Дни его жизни – дни

битвы, а по ночам он, верно, повторяет свои подвиги во

сне.

– Дочка, – сказал Саймон, – ты слишком бойка на язык!

Споры и драки – мужское дело, не женское, и не пристало

девице думать или говорить о них.

– Но если мы против воли становимся их свидетель-

ницами, – возразила Кэтрин, – трудно ждать от нас, чтобы

мы думали и говорили о чем-нибудь другом. Я поручусь

вам, отец, что этот доблестный горожанин из Перта – чуть

ли не самый добрый человек из всех, кто проживает в

стенах нашего города, что он скорее согласится сделать

крюк в сто ярдов, чем наступит на червя, что умышленно

убить паука ему так противно, как если бы он, кузнец, был

родичем светлой памяти короля Роберта* 12 , что перед

своим путешествием он подрался в последний раз с че-

тырьмя мясниками, которые хотели зарубить несчастную

дворнягу, в чем-то провинившуюся на бойне, и сам едва

избежал той участи, какая угрожала псу. Я поручусь к тому

12 Читателям Барбора* хорошо знакома история о том, как Брюс в трудную пору

своей жизни наблюдал однажды за повисшим близ его кровати пауком, который упорно

повторял безуспешную попытку укрепить обрывающуюся нить паутины и в конце кон-

цов добился своего, и как Брюс усмотрел в этом доброе предзнаменование, поощрявшее

его неотступно идти к своей цели, несмотря на все превратности судьбы. Впоследствии

для каждого, кто носил имя Брюса или в чьих жилах текла кровь короля Роберта Доброго,

обидеть паука считалось гнусным преступлением. (Прим. автора.)

же, что никогда бедняк не пройдет мимо дома богатого

оружейника, не получив еды и подаяния. Но что в том

проку, если его меч плодит столько же голодных вдов и

сирот, сколько их одаривает его кошелек?

– Да нет же, Кэтрин, послушай сперва, что скажет тебе

отец, а потам обрушивайся на моего друга с упреками,

которые звучат как будто бы разумно, но на деле не вя-

жутся ни с чем, что творится вокруг нас. На что же, –

продолжал Гловер, – съезжаются смотреть король со всем

своим двором, и наши рыцари и дамы, и даже сами наши

аббаты, монахи и священники? Не на то ли, как будут

вершиться перед ними доблестные бои храбрых рыцарей

на арене турнира? И разве не оружием и кровопролитием

добываются там честь и слава? Чем же то, что творит в

своем кругу наш добрый Генри Гоу, отлично от деяний

этих гордых рыцарей? Слышал ли кто, чтобы он когда-либо

употреблял во зло свое искусство и силу – чинил бы ко-

му-либо вред, угнетал бы кого? И кто не знает, как часто

применял он их в защиту правого дела и на пользу родному

городу? И не должна ли ты мнить себя отмеченной славой

и почетом, когда тебе, из всех женщин, отдано такое сердце

и такая сильная рука? Чем самые высокородные дамы

гордятся превыше всего, если не отвагой своих рыцарей? И

разве самый доблестный муж в Шотландии больше со-

вершил славных дел, чем мой сын Генри, хоть он и невы-

сокого сословия? Разве не известен он и в Горной Стране и

в Низине как лучший оружейник, когда-либо ковавший

меч, и самый храбрый воин, вынимавший его из ножен?

– Дорогой мой отец! – отвечала Кэтрин. – Если разре-

шается дочери это сказать, вы сами себе противоречите.

Благодарите бога и его святых, что мы – люди мирной

жизни и что на нас даже и не смотрят те, кого их знатность

и гордость склоняют искать себе славы в злых делах,

именуемых у знатных и надменных рыцарством. Ваша

мудрость признает, что нелепо нам было бы рядиться в их

пышные перья и блестящие одежды, – зачем же нам ус-

ваивать их пороки? К чему нам перенимать бессердечную

гордость и нещадную жестокость знати, для которой

убийство – не только забава, но и предмет тщеславного

торжества? Пусть те, кто рождены для этой кровавой чести,

гордятся и услаждаются ею, мы же, не проливавшие крови,

можем с чистым сердцем сострадать их жертвам. Слава

богу, что мы – невысокого рода, это спасает нас от иску-

шения. Но извините меня, отец, если я преступила свой

дочерний долг, оспаривая ваши взгляды, которые разде-

ляет множество людей.

– Нет, дочка, ты для меня слишком речиста, – сказал

отец, несколько рассерженный. – Я всего лишь бедный

ремесленник, я только и умею различить, какая перчатка на

левую руку, какая на правую. Но если ты и впрямь хочешь,

чтобы я тебя простил, скажи что-нибудь в утешение моему

бедному Генри. Он сидит смущенный и подавленный

твоею отповедью и этим потоком укоров, он, для кого звук

трубы был всегда как приглашение на праздник, сражен

погудкой детского свистка.

И в самом деле, оружейник, слушая, как его любезная

столь невыгодно расписывает его нравственный облик,

скрестил руки на столе и уткнул в них голову с видом

глубокого уныния, чуть ли не отчаяния.

– Я хотела бы, мой дорогой отец, – отвечала Кэтрин, –

чтобы небо разрешило мне подать утешение Генри, не

погрешив против святой правды, за которую я ратовала

только что. Я могла бы – нет, я обязана это сделать, –

продолжала она, и так глубок, так проникновенен был ее

голос, а лицо светилось такой необычной красотой, что

речь ее в ту минуту зазвучала чем-то очень похожим на

вдохновение. – Когда языку, даже самому слабому, назна-

чено провозгласить правду божью, ему всегда дозволено,

объявляя приговор, возвестить и милосердие… Встань,

Генри, воспрянь духом, благородный, добрый и велико-

душный, хоть и заблудший человек! Твои пороки – это

пороки нашего жестокого и безжалостного века, твои

достоинства принадлежат тебе самому.

С этими словами она схватила руку кузнеца и вытащила

ее из-под его головы. Как ни мягко было ее усилие, Генри

Гоу не мог ему противиться: он поднял к ней свое муже-

ственное лицо, а в глазах его стояли слезы, вызванные не

только обидой, но и другими чувствами.

– Не плачь, – сказала она, – или нет, плачь, но плачь как

тот, кто надеется. Отрешись от двух грехов – гордости и

злобы, которые легче всего овладевают тобою… Откинь от

себя проклятое оружие – ты слишком легко поддаешься

роковому соблазну поднимать его для убийства.

– Вы напрасно говорите мне это, Кэтрин, – возразил

оружейник. – Я, правда, могу стать монахом и удалиться от

мира, но пока я живу в миру, я должен заниматься своим

ремеслом, а коль скоро я кую мечи и панцири для других, я

не могу не поддаться соблазну пустить их в дело. Вы бы не

корили меня так, когда бы ясно понимали, что воинст-

венный дух неразрывно связан для меня со средствами,

которыми я добываю свой хлеб, а вы мне ставите его в

вину, забывая, что он порожден неизбежной необходимо-

стью! Когда я креплю щит или нагрудник, чтобы они пре-

дохраняли от ран, разве не должен я постоянно помнить,

как и с какою силой будут по ним наноситься удары? И

когда я кую клинок и закаляю его для войны, возможно ли