Текст книги "Пертская красавица (ил. Б.Пашкова)"

Автор книги: Вальтер Скотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 35 страниц)

они будут сходиться под знамя своего вождя, как горные

кланы на огненный крест. Видите – там, за рекой, лихо

скачут пять-шесть человек? Это эннендейлцы, я их распо-

знал по длинным копьям и по тому, как они их держат:

эннендейлец никогда не носит копье наконечником назад –

оно у него всегда направлено острием вверх или же вперед.

– А что мне до них? – сказала потешница. – Это кон-

ники и воины. Они уважат меня ради моей виолы и моей

38 В прекрасную Францию (франц.)

беззащитности.

– Не стану говорить о них дурное, – ответил Смит. –

Если ты придешь в их родные долины, они окажут тебе

гостеприимство, ты можешь ничего не опасаться, но сейчас

они вышли на дорогу. Что попалось в сети, то рыба. Среди

них найдутся и такие, что не посовестятся тебя убить ради

пары золотых сережек. У них вся душа в глазах да в паль-

цах. Так и смотрят, нельзя ли чем поживиться. Нет у них

ушей, чтобы слушать пение и музыку или внимать мольбам

о пощаде. К тому же приказ их вождя насчет тебя уже отдан

– и такой, что его, конечно, не ослушаются. Да, когда

большие господа говорят: «Сожги церковь!», им повину-

ются быстрей, чем когда они скажут: «Построй!»

– Тогда, – сказала потешница, – мне лучше всего сесть

на скамью и умереть.

– Не говори так! – ответил Смит. – Мне бы только найти

пристанище, где ты могла бы заночевать, а утром я отвел

бы тебя на Сходни богоматери, откуда идут вниз по реке

корабли до самого Данди, и я посадил бы тебя на борт с

каким-нибудь попутчиком, который присмотрел бы, чтобы

ты устроилась в надежном месте, где тебя примут по чести

и не обидят.

– Добрый… хороший… благородный человек! – ска-

зала певица. – Сделайте так, и, если мольбы и благосло-

вения бедной несчастливицы могут дойти до небес, они

вознесутся туда молитвой о тебе. Мы встретимся у этой

двери в любое время, чтобы только поспеть к первому же

кораблю. Когда он отходит?

– В шесть утра, едва рассветет.

– Так ступайте же, ступайте к вашей Валентине, и, если

она вас любит – о, не обманывайте ее!

– Увы, несчастная девица! Боюсь, не обман ли довел

тебя до такой жизни? Но я не могу оставить тебя так, без

крова. Я должен знать, где ты переночуешь.

– Об этом не тревожьтесь, – возразила Луиза, – небо

ясное, тут немало кустов и зарослей по берегу реки. Мы с

Шарло отлично можем на одну ночь устроить себе спальню

под зеленым деревцом, а утро – при обещанной вами по-

мощи – застанет меня там, где мне не будут грозить ни зло,

ни обида. Ночь проходит быстро, если есть надежда на

доброе утро!. Вы медлите, а ваша Валентина ждет? Нет, я

вас почту нерадивым в любви, а вы знаете, чего стоит укор

менестреля.

– Я не могу бросить тебя, девица, – ответил оружейник,

уже совсем оттаяв. – Будет просто убийством, если я по-

зволю тебе ночевать под открытым небом в феврале ме-

сяце, на злом шотландском ветру. Нет, нет, этак я плохо

сдержу свое слово, а если меня и поругают малость, это

будет справедливым наказанием за то, что я судил о тебе и

обращался с тобою не по твоим заслугам, как вижу я те-

перь, а согласно моим предрассудкам. Пойдем, девица, ты

получишь надежное и пристойное убежище на эту ночь, к

чему бы это ни привело. Я был бы несправедлив к моей

Кэтрин, если бы дал человеку замерзнуть насмерть для

того, чтобы часом раньше насладиться ее обществом.

Говоря таким образом и гоня от себя прочь боязнь

дурных последствий или кривотолков, какие мог породить

такой его поступок, храбрый Смит решил, не страшась

злоречья, приютить скиталицу на ночь в своем доме. Сле-

дует добавить, что он пошел на это с крайней неохотой, в

порыве великодушия.

До того, как наш доблестный сын Вулкана в благого-

вении устремил свои мечты на пертскую красавицу, при-

рожденная страстность натуры отдавала его под влияние не

только Марса, но и Венеры, и лишь благотворное действие

истинного чувства положило конец его распутным утехам.

Тем ревнивей оберегал он свою недавно завоеванную славу

постоянства, на которую его забота о бедной страннице

неизбежно должна была бросить тень. Да и смущали со-

мнения, не слишком ли смело подвергает он себя соблаз-

ну… Прибавьте к этому отчаяние оттого, что он и так уже

упустил половину Валентинова дня, который, по обычаю,

не только мог, но и должен был провести возле своей

подруги. Поездка в Кинфонс и разные последующие со-

бытия поглотили чуть ли не весь день, недалеко было уже

до вечерни.

Точно надеясь в быстрой ходьбе наверстать время, по-

неволе потерянное на предмет, столь далекий от стремле-

ний его сердца, он крупными шагами пересек сад доми-

никанцев, вышел в город и, прикрыв плащом нижнюю

половину лица, а шляпу нахлобучив так, чтобы спрятать и

верхнюю, с той же стремительностью двинулся боковыми

улочками и проулками в надежде дойти до своего дома в

Уинде, не попавшись никому на глаза. Но минут через де-

сять он спохватился, что молодой женщине, пожалуй, не-

легко за ним поспевать. Поэтому он оглянулся раз-другой в

сердитом нетерпении, которое вскоре сменилось стыдом,

когда он увидал, что, стараясь не отстать, она совсем вы-

билась из сил.

«Ну вот, полюбуйся, скотина ты этакий, – выругал

Генри сам себя. – Мне, конечно, к спеху, но разве у бед-

няжки от этого вырастут крылья? Да еще она тащит по-

клажу! Скажу по правде, где коснется женщины, там я

истинный невежа, я непременно окажусь дурак дураком,

когда искренне хочу сделать все по-хорошему…»

– Послушай, девочка, дай-ка я понесу твои вещи. Тогда

у нас дело пойдет быстрей.

Бедная Луиза хотела воспротивиться, но она так запы-

халась, что не могла произнести ни слова, и она позволила

добросердечному покровителю отобрать у нее корзиночку.

Увидав это, собака забежала вперед, встала на задние лапки

и, помахав передними, вежливо заскулила, как будто про-

сясь, чтоб и ее понесли на руках.

– Что ж, придется, хочешь не хочешь, взять и тебя, –

сказал Смит, видя, что бедная тварь устала.

– Фи, Шарло! – прикрикнула Луиза. – Точно ты не

знаешь, что тебя я могу нести сама!

Она попробовала подхватить спаниеля, но тот увер-

нулся и, подбежав к Смиту с другого боку, снова запро-

сился на руки.

– Шарло прав, – сказал Смит. – Он знает, кому больше

пристало его нести. Это мне говорит, моя красавица, что ты

не всегда таскала сама свою ношу… Шарло умеет кое о чем

поведать.

Такая мертвенная бледность легла на лицо бедной по-

тешницы при этих словах, что Генри почел нужным под-

держать девушку, боясь, что она упадет на землю. Однако

она оправилась в две-три секунды и слабым голосом по-

просила своего проводника вести ее дальше.

– Ну, ну, – сказал Генри, когда они снова двинулись, –

держись за мой плащ или за руку, если так тебе легче будет

идти. Эх, посмотрел бы кто на нас со стороны! Мне бы еще

ребек* или гитару за спину да мартышку на плечо, и мы –

ни дать ни взять – веселая чета бродячих актеров: стано-

вись у ворот замка да бренчи на струнах…

«Эх, молот и гвозди! – ворчал он мысленно. – Если кто

из знакомых повстречает меня с корзинкой этой потас-

кушки за спиной, с ее собачкой на руках и с нею самой,

уцепившейся за мой плащ, ну как ему тут не подумать, что

я и впрямь превратился в нищего бродягу? Я бы отдал

лучший панцирь, какой выходил из-под моего молота,

только бы никто из болтунов-соседей не встретил меня в

таком обличье, смеху тогда не было б конца от Валенти-

нова дня и до сретения!»

Волнуемый этими мыслями, кузнец, хоть и рискуя из-

рядно удлинить дорогу, которую хотел проделать как

можно быстрее, выбрал самый окольный и пустынный

путь, чтобы по возможности избежать главных улиц, где

все еще толпился народ после недавнего переполоха. Но, к

несчастью, этой уловкой он ничего не достиг: едва свернув

в узкий переулок, он встретил человека, который шел,

прикрыв лицо плащом, видно так же, как и он, желая

пройти неопознанным. Однако тонкая, тщедушная фигур-

ка, ноги-веретенца, торчавшие из-под плаща, и подслепо-

ватые глазки, мигавшие над его верхними складками, так

безошибочно выдавали в нем аптекаря, как если бы он

прицепил спереди к шляпе свою вывеску. Неожиданная и

крайне неприятная встреча повергла кузнеца в смятение.

Изворотливость не была свойственна его прямому и сме-

лому нраву, а зная этого человека как любопытного со-

глядатая и злостного сплетника, да к тому же издавна пи-

тавшего к нему особую неприязнь, оружейник подумал с

надеждой лишь об одном исходе: может быть, почтенный

аптекарь сам подаст ему повод пустить в ход кулаки – и

тогда он свернет шею неприятному свидетелю и раз на-

всегда заткнет ему рот.

Но, увы, аптекарь не сделал и не сказал ничего, что

могло бы оправдать такую чрезвычайную меру.

Напротив, столкнувшись с дюжим своим земляком так

близко, что никак было не проскочить неузнанным, апте-

карь решил по возможности сократить встречу, и, не по-

казывая виду, что замечает в ее обстоятельствах что-либо

странное, он, проходя мимо, даже не глянул на спутницу

оружейника и лишь уронил небрежно такие слова:

– Еще раз веселого праздника тебе, храбрый Смит! Как!

Ты ведешь с пристани свою кузину, милую миссис Джоэн

Летам, и поклажу ее несешь… Значит, прямо из Данди? Я

слышал от старого чеботаря, что ее ждут.

Говоря таким образом, аптекарь не смотрел ни влево,

ни вправо, и, бросив беглое: «Будьте здоровы!» в ответ на

такое же приветствие, которое Смит скорее буркнул, чем

проговорил, он заскользил дальше, как тень, своею доро-

гой.

– Поймал-таки меня, чертов подлюга! – сказал Смит. –

А я, хочешь не хочешь, проглотил его пилюлю, хоть и по-

золоченную. У мерзавца острый глаз на юбки. Он умеет

отличить дикую уточку от домашней, как и всякий в Пер-

те… Он меньше чем кто-либо другой в Славном Городе

способен принять кислую сливу за грушу или мою дород-

ную кузину Джоэн за эту фантастическую пташку. Пони-

май так – своим поведением он как бы сказал: «Я не вижу

того, что ты хотел бы спрятать от меня». И правильно

сделал, потому что он схлопочет себе крепкий удар по че-

репу, если станет соваться в мои дела… и, значит, он в

собственных интересах будет молчать. Но кого еще сюда

принесло?.. Святой Дунстан!. Хвастуна и пустобреха,

этого зайца трусливого Оливера Праудфьюта!

В самом деле, следующим они повстречали отважного

шапочника, который, сдвинув шапку набекрень и горланя

песню:

– Том, а Том, не сиди битый час над котлом!

– ясно давал понять, что пообедал не всухую.

– Ага, мой любезный Смит, – сказал он, – я тебя, вы-

ходит, захватил врасплох? Выходит, и верная сталь может

согнуться?.. Может и Вулкан, как уверяют менестрели,

отплатить Венере ее же монетой?.. Право слово, быть тебе

весь год веселым Валентином, раз ты начал свой год так

лихо!

– Послушай, Оливер, – сказал сердито Смит, – закрой

глаза и ступай мимо, дружок. Да советую тебе, не болтай о

том, что тебя не касается, если хочешь сохранить все зубы

во рту.

– Чтобы я да болтал лишнее?.. Разносил бы сплетни, и о

ком – о своем же брате вояке?.. Никогда себе не позволю!.

Ни словом не обмолвлюсь даже со своим деревянным

султаном!. Зачем? Я и сам не прочь повеселиться в ук-

ромном уголке. Знаешь, пойду-ка я с тобой! Зайдем ку-

да-нибудь, пображничаем вместе, а твоя Далила* споет нам

песенку. Что, не худо я придумал?

– Превосходно! – сказал Генри, сам о том лишь мечтая,

чтобы пристукнуть «своего брата вояку», но все же бла-

горазумно избрав более мирный способ отвязаться от него.

– Превосходно придумано!. Мне, кстати, понадобится твоя

помощь – вон, я вижу, идут пятеро или шестеро дуглас-

цев… они непременно попробуют отбить девчонку у

скромного горожанина вроде меня, так что я буду рад по-

лучить подмогу от такого удальца, как ты.

– Благодарю… благодарю тебя, – ответил шапочник, –

но не лучше ли мне побежать и распорядиться, чтоб забили

тревогу, да прихватить свой большой меч?

– Да, да… беги со всех ног домой и не рассказывай

ничего о том, что ты тут видел.

– Кому ты это – мне? Меня не бойся. Тьфу! Я презираю

сплетников!

– Так иди же… Я слышу лязг оружия.

Под шапочником точно земля загорелась. Он мигом

обратился спиной к несуществующей опасности и пус-

тился прочь самым скорым шагом – Смит не сомневался,

что он живо примчится домой.

«Придется иметь дело еще с одним языкастым дураком,

– подумал кузнец. – Но на него у меня тоже заготовлен

кляп. Есть у менестрелей притча про галку в чужих перьях,

так Оливер и есть та самая галка, и, клянусь святым Дун-

станом, если он станет болтать обо мне лишнее, я так из

него повыдергаю перья, как ястреб никогда не ощипывал

куропатку. И он это знает».

Пока эти мысли теснились в его голове, он почти достиг

конца своего пути и с измученной певицей, чуть дышавшей

от усталости и страха и все еще цеплявшейся за его плащ,

добрался наконец до середины Уинда – переулка, в кото-

ром стояла его кузница и по которому при той неопреде-

ленности, с какой тогда присваивались фамилии, оружей-

ник получил одно из своих прозваний.

Здесь во всякий день можно было видеть пылающий

горн, и четверо полуголых молодцов оглушали округу

стуком молота по наковальне. Но по случаю праздника

святого Валентина молотобойцы заперли заведение и по-

шли по своим делам – помолиться и поразвлечься. Дом,

примыкавший к кузнице, принадлежал Генри Смиту, и

хотя самый дом был невелик и стоял в узкой улочке, зато за

ним раскинулся большой сад с плодовыми деревьями, так

что, в общем, он представлял собой приятное жилище.

Кузнец не стал ни стучать, ни звать, боясь, что тогда все

соседки кинутся к дверям и к окнам, а вынул из кармана

собственного изготовления ключ от внутреннего замка – в

то время завидная и редкая диковина – и, отперев дверь,

провел спутницу в свой дом.

Помещение, куда вошли Генри с бродячей певицей,

представляло собою кухню, служившую у людей одного со

Смитом состояния также и столовой, хотя кое у кого, как,

например, у Саймона-перчаточника, обедали в особой

комнате, а не там, где шла стряпня. В углу этого помеще-

ния, прибранного с необычайным пристрастием к чистоте,

сидела старуха, которую по ее опрятному платью и по то-

му, как ровно была накинута ее пунцовая шаль, спадавшая

с головы на плечи, можно было принять и за более важную

особу, чем ключницу Смита. Но именно в этом, и ни в чем

другом, было жизненное назначение Лакки Шулбред. Ут-

ром ей так и не пришлось побывать у обедни, а сейчас она

удобно расположилась у очага, и с левой ее руки свеши-

вались до половины перебранные четки, прочтенная до

половины молитва замирала на ее губах, ее полузакрытые

глаза боролись с дремотой, покуда она ждала, когда вер-

нется ее питомец, и гадала в недоумении, к которому же

часу он явится домой. Она вскочила, услышав, что он во-

шел, и остановила на его спутнице взгляд, выразивший

поначалу крайнее удивление, а затем изрядную досаду.

– Святые да благословят ныне зеницу глаз моих, Генри

Смит! – провозгласила она с глубокой набожностью.

– От всего сердца – аминь! Подай нам поскорее, добрая

няня, чего-нибудь поесть, потому что бедная скиталица,

боюсь я, обедала совсем не плотно.

– И снова я прошу: да охранит богородица глаза мои от

злого наваждения сатаны!

– Да будет так, скажу тебе и я, добрая женщина. Но что

толку в твоем бормотании и молениях? Ты меня не слы-

шишь? Или не хочешь делать что приказано?

– Значит, это он… он как есть! Но горе мне! Это

все-таки дьявол в его обличье – а то с чего бы виснуть у

него на плаще какой-то девке?.. Ох, Гарри Смит, и не за

такие штуки люди называли тебя непутевым парнем! Но

кто бы мог подумать, что Гарри приведет случайную по-

любовницу под кров, где жила его достойная мать и где

тридцать лет живет его няня!

– Успокойся, старая, и образумься, – сказал Смит. – Эта

музыкантша никакая не полюбовница – ни моя и ничья,

насколько мне известно. Она с первым кораблем отправ-

ляется в Данди, и мы должны приютить ее до утра.

– Приютить! – повторила старуха. – Можешь сам при-

ютить этакую скотинку, если тебе угодно, Гарри Уинд, но я

не стану ночевать в одном доме с негодной девкой, уж будь

покоен.

– Ваша мать на меня рассердилась, – сказала Луиза, не

поняв, кто они друг другу. – Я не хочу оставаться здесь,

если это для нее оскорбительно. Нет у вас при доме ко-

нюшни или хлева? Пустое стойло отлично послужит

спальней для нас с Шарло.

– Именно! Я думаю, к такой спальне ты больше всего и

привыкла, – подхватила тетушка Шулбред.

– Послушай, няня Шулбред, – сказал кузнец, – ты

знаешь, как я тебя люблю и за твою доброту и в память

моей матери, но клянусь святым Дунстаном, который за-

нимался одним со мной ремеслом, в своем доме я сам хочу

быть хозяином, и если ты уйдешь от меня, не имея к тому

других оснований, кроме своих нелепых подозрений, то уж

измышляй потом сама, как ты откроешь дверь, когда вер-

нешься, потому что от меня тебе помощи не будет, так и

знай!

– Хорошо, мой мальчик, но все-таки я не осрамлю свое

честное имя, которое ношу вот уж шестьдесят лет. Мать

твоя того себе не позволяла, не позволяю себе и я водить

компанию с горлодерами, да фокусниками, да певицами, и

уж не так мне трудно будет найти себе жилье, чтобы ос-

таваться под одною крышей с такой вот бродячей прин-

цессой.

С этими словами строптивая домоправительница при-

нялась поспешно налаживать для выхода свою тартановую

накидку, пытаясь надвинуть ее вперед, чтоб не было видно

под ней белого полотняного чепца, края которого обрам-

ляли ее изрезанное морщинами, но все еще свежее, со

здоровым румянцем лицо. Управившись с этим, она взяла в

руки палку, свою верную подругу в странствиях, и двину-

лась к двери, когда Смит заступил ей дорогу:

– Погоди, старая, дай хоть с тобою рассчитаться. Я

немало должен тебе за службу – жалованье, наградные.

– И взбредет же в твою глупую голову! Какое жалова-

нье и наградные могу я принять от сына твоей матери, ко-

торая кормила меня, одевала и обучала, как сестру родную!

– И так-то ты платишь ей, няня, за добро – покидаешь ее

единственного сына в час нужды!

Тут, видно, в упрямой старухе заговорила совесть. Она

остановилась и посмотрела на своего хозяина, на девуш-

ку-менестреля, опять на хозяина, потом покачала головой

и, кажется, решила все-таки направиться к выходу.

– Я принял эту бедную странницу под свой кров только

для того, – уговаривал Смит, – чтобы спасти ее от тюрьмы

и плетей.

– А зачем тебе понадобилось ее спасать? – сказала не-

умолимая тетушка Шулбред. – Уж верно, она заслужила и

то и другое, как вор заслуживает пенькового воротника.

– Не знаю, может да, может нет. Но уж никак она не

заслужила, чтоб ее засекли насмерть или заморили голодом

в тюрьме, а таков удел каждого, на кого пала злоба Черного

Дугласа.

– А ты идешь наперекор Черному Дугласу ради бро-

дяжки-потешницы? Да это же будет самой скверной из

твоих ссор… Ох, Генри Гоу, лоб у тебя покрепче, чем же-

лезо твоей наковальни!

– Я иногда сам так думаю, миссис Шулбред, но ежели я

получу два-три пореза в этом новом споре, кто, спрошу я,

будет мне лечить их, когда ты от меня сбежишь, как

вспугнутый дикий гусь? А еще спрошу, кто примет в дом

мою молодую жену, которую я надеюсь привести на этих

днях к нам в Уинд?

– Ах, Гарри, Гарри, – сказала, покачивая головой, ста-

руха, – так ли честный человек готовит дом к приему но-

вобрачной? Тебе нужно вступить на тропу скромности и

благоприличия, а не распутства и буйства.

– Опять говорю тебе: эта несчастная женщина для меня

ничто. Я только хочу уберечь ее от опасности, а я думаю,

самый храбрый наглец из пограничной полосы, когда по-

пал он в Перт, не меньше питает почтения к запору на моей

двери, чем там, у себя, к воротам замка Карлайль. Я иду к

Гловерам… возможно, там и заночую, потому что этот

мальчишка, волчья кровь, сбежал обратно в горы, как су-

щий волчонок, так что у них есть сейчас свободная кровать

и добрый Саймон будет рад предоставить ее мне. Ты ос-

танешься с этой бедняжкой, накормишь ее и возьмешь под

свое крыло на эту ночь, а я зайду за нею до рассвета. Если

хочешь, можешь сама проводить нас и на пристань, где я

расстанусь с ней, так и не побыв ни минуты с глазу на глаз.

– Говоришь ты как будто толково, – сказала тетушка

Шулбред, – хоть мне и невдомек, почему ты не боишься

замарать свое доброе имя ради девчонки, которая без

хлопот нашла бы себе ночлег за два пенса серебром, если

не дешевле.

– В этом положись на мое слово, старая, и будь добра к

девчонке.

– Уж поверь, добрее буду, чем она заслуживает, и,

право, хоть и не рада я сидеть с такой тварью, все-таки мне

от этого, я думаю, меньше будет вреда, чем тебе, если

только она на самом деле не ведьма, что очень вероятно,

потому что дьявол куда как силен над всем бездомным

сбродом.

– Она такая же ведьма, как я колдун! – сказал честный

Смит. – Просто бедная девушка с разбитым сердцем…

Если она совершила что дурное, ей пришлось хлебнуть за

это вдосталь горя. Будь к ней добра. А ты, моя музыкант-

ша… я завтра утром зайду за тобой и поведу тебя на при-

стань. Старушка обойдется с тобой по-хорошему, если ты

не станешь говорить ничего такого, чего не говорят при

порядочной женщине.

Бедная странница слушала их разговор, понимая только

его общий смысл, потому что, хотя она и хорошо говорила

по-английски, однако этот язык она усвоила в самой Анг-

лии, а северное наречие и тогда, как и ныне, было резче на

слух, и гласные звучали в нем более открыто. Все же она

поняла, что ее оставляют со старой дамой, и, кротко скре-

стив руки на груди, со смирением склонила голову. Потом

она посмотрела на кузнеца с выражением искренней при-

знательности и, устремив глаза ввысь, схватила его руку и

хотела, видно, в порыве глубокой и страстной благодар-

ности поцеловать его жилистые пальцы. Но тетушка

Шулбред не дала ей выразить свои чувства на чужеземный

лад. Она встала между ними и, отпихнув в сторону несча-

стную Луизу, сказала:

– Нет, нет, ничего такого я не допущу! Ступай в запе-

чье, сударыня, а когда Гарри Смит уйдет, тогда, если тебе

так уж надобно целовать руки, можешь сколько угодно

целовать их мне… Ты же, Гарри, беги к Симу Гловеру, а то,

если мисс Кэтрин прослышит, кого ты привел в свой дом,

ей это, пожалуй, так же не понравится, как и мне… Ну, еще

что?.. С ума сошел человек! Никак ты собрался идти без

щита, когда весь город взбудоражен?

– Ты права, женщина, – сказал оружейник и, закинув

щит за свои широкие плечи, поспешил уйти из дому, пока

не возникли новые помехи.

ГЛАВА XIII

Как в сердце ночи резок и криклив

Лихой волынки звонкий перелив!

И снова горцам радость битв желанна:

В них доблесть дышит, память пробудив

О мятежах бурливых неустанно…

Байрон*

Пора нам расстаться с менее значительными участни-

ками нашей исторической драмы и проследить, что тем

временем происходило среди лиц более высоких и влия-

тельных.

Перейдем из дома оружейника в зал королевского со-

вета и вернемся к тому часу нашего повествования, когда

шум во дворе улегся и разгневанные предводители двух

враждующих сторон были призваны предстать пред лицом

короля. Они вошли, досадуя и сумрачно косясь друг на

друга, настолько поглощенные мыслями о своих обидах,

что оба были равно не склонны и не способны к разумному

обсуждению вопросов. Один Олбени, спокойный и ловкий,

казалось, приготовился извлечь выгоду для себя из их

обоюдного недовольства и, что бы ни произошло, все ис-

пользовать для приближения к своей далекой цели.

Хотя нерешительность короля и граничила с робостью,

она не мешала ему принять внушительный вид, какой по-

добал монарху. Только под давлением тяжелых обстоя-

тельств, как мы видели в предшествующей сцене, он мог

утратить видимость самообладания. Вообще же его можно

было без труда отклонить от его намерений, но не так легко

бывало вынудить его расстаться с достойной осанкой. Он

принял Олбени, Дугласа, Марча и приора (этих так плохо

подходящих друг к другу членов своего пестрого совета) с

той любезностью и величием, которые напоминали каж-

дому из надменных пэров, что он стоит пред своим суве-

реном, и призывали их к должной почтительности.

Приняв их приветствия, король знаком пригласил их

сесть, и, когда они усаживались, явился Ротсей. Принц

грациозно подошел к отцу и, став на колени у его скаме-

ечки для ног, попросил благословения. Роберт с плохо

скрытой нежностью и печалью попробовал, возлагая руку

на голову юноши, придать своему лицу выражение уко-

ризны и сказал со вздохом:

– Да благословит тебя бог, мой легкомысленный

мальчик, и да придаст он тебе мудрости на будущие годы.

– Аминь, дорогой мой отец! – ответил Ротсей с глубо-

ким чувством, какое нередко прорывалось у него в счаст-

ливые минуты.

Затем с почтительностью сына и вассала он поцеловал

руку короля и, поднявшись, не сел среди участников со-

вета, а стал немного сбоку, за королевским креслом, таким

образом, что мог, когда захотел бы, шептать на ухо отцу.

Король пригласил настоятеля доминиканцев занять

место за столом, где были разложены письменные при-

надлежности, которыми, если не считать Олбени, из всех

присутствующих умел пользоваться один лишь церков-

ник 39. Затем король объяснил цель заседания, сказав с

большим достоинством:

– Нам предстоит, милорды, заняться теми злосчаст-

ными несогласиями в Верхней Шотландии, которые, как

мы узнали из последних донесений наших посланцев,

грозят разором и опустошением стране, лежащей в не-

скольких милях от места, где стоит сейчас наш двор. Но,

как будто мало этого несчастья, наша злая судьба и под-

стрекательство дурных людей вызвали вдобавок смуту

совсем близко от нас, подняв раздор и распрю между гра-

жданами Перта и слугами, которых привели с собою вы,

милорды, и другие наши бароны и рыцари. Поэтому в

первою очередь, господа, я попрошу вас обсудить, почему

наш двор тревожат такие непристойные ссоры и какими

средствами следует их унять. Брат Олбени, может быть, вы

первый выскажете нам ваши соображения по этому во-

просу?

– Сэр, наш царствующий суверен и брат! – начал гер-

цог. – Я находился при вашем величестве, когда завязалась

драка, и мне неизвестно, как она возникла.

– Я же могу доложить, – сказал принц, – что не слышал

более грозного военного клича, нежели баллада странст-

39 Надо признать, что мистер Кристел Крофтэнгри, высказывая это положение, упус-

кает из виду ту характеристику, которую дает Ротсею настоятель Лохливенского мона-

стыря*: «Хорош собою, и притом, он со словесностью знаком».

вующей певицы, и не видел более опасных метательных

снарядов, чем орехи.

– А я, – добавил граф Марч, – разглядел только одно:

бравые молодцы из пертских горожан гнались за какими-то

озорниками, самовольно нацепившими на плечи знак кро-

вавого сердца. Они удирали так быстро, что, конечно же, не

могли принадлежать к людям графа Дугласа.

Дуглас понял насмешку, но в ответ только бросил ис-

пепеляющий взгляд, каким имел обыкновение выражать

смертельную обиду. В речи своей он сохранил, однако,

надменное спокойствие.

– Моему государю, – сказал он, – конечно, известно, что

отвечать на это тяжкое обвинение должен не кто иной, как

Дуглас: когда же так бывало, чтобы в Шотландии проис-

ходила драка или кровопролитие и злые языки не очернили

кого-либо из Дугласов или слуг Дугласа, назвав их за-

чинщиками? В данном случае имеются надежные свиде-

тели. Я говорю не о милорде Олбени, который сам сейчас

заявил, что он, как ему подобает, находился при вашей

милости. И я ничего не скажу о милорде Ротсее, который

сообразно своему положению, возрасту и разумению

щелкал орешки с бродячей музыкантшей… Он улыбается.

Что ж, как ему будет угодно… Я не забываю о тех узах, о

которых сам он, видимо, забыл. Но мы слышали еще ми-

лорда Марча, который видел, как мои люди бежали перед

пертским мужичьем! Могу объяснить графу, что воины

Кровавого Сердца идут в наступление или отступают, ко-

гда им так приказывает их военачальник и когда этого

требует благополучие Шотландии.

– На это я отвечу!.. – воскликнул столь же гордый

Марч, и кровь бросилась ему в лицо.

Но король его перебил:

– Тише, лорды! Уймите ваш гнев и вспомните, в чьем

присутствии вы находитесь!. А вы, милорд Дуглас, разъ-

ясните нам, если можете, из-за чего возник беспорядок и

почему ваши воины, чьи добрые заслуги мы всегда готовы

признать, так рьяно ввязались в уличную драку.

– Повинуюсь, милорд, – сказал Дуглас, чуть опустив

голову, которую редко склонял. – Я с немногими из моей

обычной свиты следовал от картезианского монастыря, где

я стою, по Хай-стрит, когда увидел толпу горожан самого

низкого разбора, собравшуюся вокруг креста, к которому

было прибито объявление, а в приложение к нему – вот это.

Он извлек из нагрудного кармана лист пергамента и

отрубленную человеческую руку. Король был возмущен и

взволнован.

– Прочтите, добрый отец настоятель, – сказал он, – а эту

страшную вещь пусть уберут с наших глаз.

Аббат прочитал объявление, гласившее:

– «Поскольку дом одного из граждан Перта минувшей

ночью, в канун дня святого Валентина, подвергся нападе-

нию со стороны неких бесчинствующих ночных гуляк из

числа пришлых людей, пребывающих в настоящее время в

Славном Городе, и поскольку сия рука была отсечена в

последовавшем сражении у одного из негодяев, нару-

шивших закон, мэр и члены магистрата распорядились,

чтобы она была прибита к кресту на позор и посмеяние тем,

кто учинил оный беспорядок. И если кто-либо рыцарского

звания скажет, что этим мы совершаем неправильный по-

ступок, я, Патрик Чартерис из Кинфонса, рыцарь, приму

вызов и выйду к барьеру в рыцарском вооружении, или

если человек более низкого рождения станет оспаривать

сказанное здесь, с ним выйдет сразиться один из граждан

Славного Города Перта. И да возьмут Славный Город под

защиту свою бог и святой Иоанн!»

– Вас не удивит, милорд, – продолжал Дуглас, – что,

когда мой раздатчик милостыни прочитал мне эту дерзкую

писанину, я велел одному из своих оруженосцев сорвать

трофей, столь унизительный для рыцарства и знати Шот-

ландии, после чего кто-то из этих зазнавшихся горожан

позволил себе с гиканьем и руганью обрушиться на арь-

ергард моей свиты. Воины повернули своих коней, напус-

тились на мерзавцев и быстро уладили бы ссору, если бы я

не отдал прямой приказ следовать за мной – в той мере

мирно, в какой это допустит подлая чернь. Так случилось,

что мои люди явились сюда в обличье бегущих от пре-

следования, тогда как, прикажи я им отразить силу силой,

они могли бы подпалить с четырех концов этот жалкий

городишко, и дерзкие горлопаны задохлись бы в дыму, как

злые лисята в норе, когда кругом жгут дрок.

Дуглас закончил свою речь среди глубокого молчания.

Наконец герцог Ротсей ответил, обратившись к отцу.

– Так как граф Дуглас властен всякий раз, как повздо-