Текст книги "Я - Шарлотта Симмонс"

Автор книги: Том Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 69 (всего у книги 78 страниц)

– Зачем тебе это? Какой прок тебе смотреть, как я буду читать книжку?

Девушка смотрела на него все тем же открытым, бесхитростным, спокойным взглядом. При этом она по-прежнему улыбалась, но на этот раз в ее улыбке Джоджо заметил что-то новое: эта улыбка словно говорила ему: «Ты что же, так ничего и не понял?»

– Я ненадолго, – сказала она.

Не успело слово «ненадолго» слететь с ее губ, как – вот так сюрприз! – рука скользнула к его ширинке. Мэрилин продолжала улыбаться и глядела в глаза Джоджо: «Ничего, сейчас все поймешь». Она расстегнула молнию на брюках-хаки и запустила руку внутрь.

Джоджо отрицательно покачал головой, но получилось это у него… не слишком убедительно. Теперь ее рука уже пробралась в разрез его спортивных трусов, и Джоджо непроизвольно закрыл глаза и, словно впав в транс, невнятно забормотал:

– О ч-ч-ч-черт… о ч-ч-ч-черт…

К тому времени, как они добрались до кровати, Мэрилин сумела расстегнуть ремень и верхнюю пуговицу на его брюках. Как и у большинства мужчин в подобной ситуации, мозг Джоджо съежился и без труда провалился куда-то в пах.

Как прошли следующие несколько часов, почему-то начисто стерлось из его памяти…

Ощущение было такое, словно его из глубокой шахты, где стоит кромешная тьма, мгновенно вытащили на слепящий свет… В первый момент Джоджо совершенно не представлял, где находится. Кроме того, его мозг, так и не сумевший перебраться обратно в черепную коробку, отказывался понимать, что, собственно говоря, происходит. Не успевшие привыкнуть к яркому свету после густой темноты глаза отказывались предоставлять ему информацию об окружающем мире, звуки были маловразумительны, оставалось лишь обоняние: в нос Джоджо ударил безошибочно узнаваемый запах выпитого и пролитого пива.

В следующую секунду до него донесся голос Майка:

– О черт, блин, извини, дружище, вот уж не думал… – Сделав паузу, он выразительно присвистнул посредством языка и верхних зубов. – Вот, значит, какой он, твой друг Сок… короче, твой древнегреческий дружок-философ. А что, неплохо. Очень даже покатит. Давай-давай, Джоджо. Если б я знал, что «Век Сок…», в общем, сам знаешь кого, включает такие замечательные практические занятия, я бы и сам непременно на этот курс записался.

Джоджо не без труда приподнялся на локте и посмотрел в ту сторону, откуда раздавался голос и где, по его предположению, должен был находиться этот ублюдок Майк. И действительно, посреди комнаты, между входной дверью и кроватями стоял Майк, а рядом с ним какая-то блондиночка. Типичная блондиночка, а значит, скорее всего, полная дура. И она, и Майк в упор пялились на него… на них… на нее и… как ее зовут-то? Мэрилин, что ли? Как-ее-зовут-то лежала на кровати ничком, абсолютно голая; при этом одна нога Джоджо была просунута под ее бедро, а другая, согнутая, лежала… у нее пониже спины. Надо же было так отрубиться! Что сказать на это, как ответить на приколы Майка – ничего путного в голову Джоджо не приходило. Так до конца и не проснувшийся, он лежал в той же позе, в которой его застали непрошеные гости. При этом его мозг не лихорадочно, а напротив, расслабленно и лениво выбирал, какое из двух зол будет меньшим: так и лежать, как полному дураку, или же убрать ногу с задницы этой голой Мэрилин, предоставив Майковой фанатке возможность полюбоваться своими гениталиями.

– Джоджо, – обратился к нему Майк, – познакомься, это Саманта.

Джоджо перевел взгляд с Майка на его спутницу. Ее светлые волосы были подстрижены очень коротко, но все равно торчали в разные стороны, напоминая мешанину молодых побегов забытого садовником плюща. На девушке был коротенький кружевной топик – ни дать ни взять пеньюар, обрезанный почти под самой грудью. Эти кружева в сочетании с джинсами и почти подростковой фигурой придавали Саманте какую-то особую пикантность, что не могло не притягивать к ней заинтересованных взглядов.

– Саманта, поздоровайся с Джоджо.

– Привет, Джоджо, – послушно сказала девушка.

– И с Мэрилин, – напомнил Майк.

– Привет, Мэрилин, – сказала блондинка, хотя голая девушка на кровати, судя по всему, спала как убитая.

– Это ведь Мэрилин, я не ошибся? – уточнил Майк с ехидной улыбкой. – Здорово ты ее умотал.

Джоджо ничего не ответил. Он по-прежнему обалдело пялился на ввалившуюся в комнату вместе с Майком блондинку. Она улыбалась ему игриво – игриво! – и так широко, что на щеках возникли ямочки, а глаза сощурились. Накладные ресницы у нее были до того длинные и густо накрашенные тушью, что походили на обгорелые спички. Она что, с ним действительно заигрывает? Ничего себе! Совсем бабы стыд потеряли! Заигрывать с голым парнем, который лежит, закинув ногу на задницу голой девчонке!

Эта голая девчонка – Мэрилин – наконец стала подавать признаки жизни. Она повернулась на бок и оказалась еще ближе к Джоджо, так что теперь его нога просто обнимала нижнюю часть ее тела. Потом Мэрилин подняла голову, недоуменно осмотрелась, заметила Майка и его группи, после чего наклонилась к Джоджо, поцеловала его в губы и объявила:

– Мне пожурчать надо.

С этими словами она поднялась с кровати и неспешно – в чем была, то есть совершенно голая – направилась в ванную с таким видом, словно это была самая естественная ситуация в мире.

Проводив ее одобрительно-оценивающим взглядом, Майк спросил:

– Ты сейчас какой там параграф учишь, Джоджо, – про Елену Троянскую? Да, жаль, жаль, что я не записался на этот курс.

Джоджо сел на кровати, прекрасно сознавая, что тем самым выставляет… нет, точнее сказать, выкладывает на всеобщее обозрение недавно отработавший свое, но все еще набухший пенис, однако теперь ему было уже наплевать на все эти условности. Он подтянул к себе одеяло, сбитое в ноги кровати, и оглядел комнату, где по всему полу были раскиданы предметы его и Как-ее-зовут-то одежды, сорванные в первом порыве страсти.

– Какой он большой! – прошептала Майкова группи, кивая в сторону Джоджо.

– И не говори, у нашего Джоджо много чего большого, – сказал Майк в полный голос, явно адресуясь не столько к девчонке, сколько к самому Джоджо. – Но это не значит, что он большой спец во всех делах. Найдутся и побольше него.

Джоджо не хотелось даже смотреть в их сторону. Он просто вытянулся на кровати, набросил на себя одеяло и повернулся на бок спиной к Майку и его группи.

Как-ее-зовут-то… Мэрилин очень скоро вернулась из ванной. Неизвестно по какой-то причине она решила на этот раз частично прикрыть свою наготу и обернула вокруг талии банное полотенце, которое доходило ей аж до колен. Но, подойдя к кровати лицом к Джоджо – плечи расправлены, грудь вперед, – девушка сдернула полотенце, которое эффектно упало на пол, а затем скользнула в постель. Он только сейчас заметил, что лобок у нее действительно гладко выбрит. Черт, и откуда они все всё знают?

Майк наконец-то соизволил выключить свет. Джоджо слышал, как он и его Как-ее-там… Саманта раздеваются и забираются в кровать под аккомпанемент хихиканья, шуточек и возгласов вроде «ой нет, не надо». В следующую секунду парень почувствовал, что рука Как-ее-зовут-то… Мэрилин уже там – у него между ног.

– М-м-м… – прошептала она ему на ухо, – ну-ка, ну-ка, похоже, что кое-кого тоже разбудили. – Ее дыхание, от которого вздрагивали волоски, росшие в ухе Джоджо, подействовало на него возбуждающе.

– О ч-ч-ч-черт… о ч-ч-ч-черт… – После того как Майк со своей девицей ввалился в номер, не попытавшись хотя бы для виду соблюсти какие-то нормы приличия, стесняться было уже нечего.

Последнее, что он запомнил перед тем, как уснуть, – это спина отодвинутой его коленом Мэрилин, морально «опущенной» его неблагодарностью и невниманием, – слово «морально» неприятно царапнуло какую-то часть его центральной нервной системы, – и раздававшиеся с соседней кровати «ух-ух-ух», «да-да-да-да», «нет-нет-нет-ещенетподожди» (женский голос) и «да-детка-да-детка-да-деткадамолодец». Темнота не была непроглядной, и он разглядел, что Майкова группи взгромоздилась на него верхом и скачет на его бедрах.

Это зрелище напомнило Джоджо родео. Девчонке только шляпы ковбойской не хватает, чтобы триумфально размахивать ею, давая понять зрителям, какая она крутая и как долго может усидеть на этом животном.

Позже – когда именно, он и сам не понял – Джоджо снова проснулся. Было темно, и он услышал, как Майк громко зовет его:

– Джоджо! Джоджо! Эй! Джоджо!

– Уф-ф-ф? – Этот нечленораздельный звук должен был означать: «Ну чего тебе?»

– Меняться будем?

– Нет.

– Ладно, но если передумаешь, скажи мне. Саманта тебе понравится. Не пожалеешь, я тебе серьезно говорю. Саманта, поздоровайся с Джоджо.

– Привет, Джоджо, – послушно отозвалась группи.

– Вот видишь? – сказал Майк. – Хорошая девочка.

Даже находясь в полубессознательном состоянии, Джоджо был шокирован. В узкой полоске света, пробивавшейся из-под двери, он увидел, что Майк со своей девчонкой отправились в ванную.

Джоджо перевернулся на другой бок, придвинулся к Мэрилин и обнял ее – на этот раз с ощущением жалости и вины перед ней… и с внезапным желанием защитить ее. Было в ней что-то, заставлявшее думать, что она действительно хорошая девочка.

Но Мэрилин неправильно поняла действия Джоджо. Ее рука вновь скользнула по его бедрам и залезла между ног.

На сей раз это его не возбудило. Он только обнял девушку покрепче и прошептал ей в ухо:

– Знаешь, что я тебе скажу? Ты на самом деле хорошая. Зачем тебе это нужно?

– Нужно – что? – так же шепотом спросила она.

– Ну… – Он не знал, как получше сформулировать это в словах. – Зачем… зачем тебе нужно быть милой и сразу на все готовой с таким типом, как я? Быть… доступной и все такое? Ты же меня совсем не знаешь. А эта девчонка – она тоже совсем не знает Майка.

– Ты что – серьезно не понимаешь? – По ее тону Джоджо понял, что Мэрилин воспринимает его слова как прикол и ищет в них какой-то подвох.

– Ну… да. Зачем?

– На самом деле не понимаешь?

– Нет.

– Ты же звезда. – Эти слова прозвучали как нечто само собой разумеющееся.

– Ну и что с того?

– Каждая девчонка хочет переспать… потрахаться… со звездой. – Она произнесла это с той же искренней и милой интонацией, с которой говорила с ним все время. – А любая, кто говорит, что ей этого не хочется, просто врет. Любая.

Джоджо как ни пытался, так и не смог придумать, что на это ответить.

– Любая и каждая, – через пару секунд добавила она.

Утром Мэрилин исчезла. У Джоджо было чувство, что он противен сам себе.

Пара громкоговорителей разносила слова оратора во всю длину и ширину Главного двора.

– Подумайте… подумайте об этом!.. понимаете?.. Подумайте об этом хорошенько… Неужели свобода самовыражения распространяется только на общепринятые формы самовыражения? Уж не в этом ли состоит тайный смысл послания, которое университет адресует всем нам? Оно зашифровано лишь потому, что кое у кого не хватает духу выйти и сказать об этом прямо! Это был бы по крайней мере естественный поступок! Или я должен сказать – натуральный?

Этот перл остроумия даже вызвал в толпе несколько смешков. Оратор воодушевился.

– Почему писателям-натуралам позволено описывать гетеросексуальные контакты, прибегая при этом не только к прозрачным намекам, но и к прямолинейным образам? Почему им позволено описывать смазывающий секрет, выделяемый влагалищными протоками, и называть его «соком любви» – да, так они его называют: «сок любви», – а когда герой утыкается мордой в этот сочный фрукт, это называется романтической страстью?..

Смотри-ка, опять смеются. Рэнди имеет успех. Да, на хлипкой самодельной трибуне, держащейся на честном слове, установленной у главного входа в башню библиотеки, на том самом месте, с которого ректор, президенты, кандидаты в президенты и разные меценаты произносили свои речи при вручении дипломов или на церемонии посвящения в студенты, сегодня стоял Рэнди Гроссман – та-акой симпатичный и вовсе даже не пра-а-ативный. На митинг собралась толпа человек в четыреста – или даже в пятьсот? Все как один в голубых джинсах, они стояли на лужайке лицом к Рэнди. Организаторы Дня солидарности натуралов с геями попросили всю сочувствующую публику надеть в этот день голубые джинсы – в знак поддержки борьбы за права геев. Эдам тоже был в голубых джинсах. Более того, он стоял перед трибуной, футов на десять ниже, чем был установлен микрофон, и держал в руках закрепленный на свежей сосновой жерди самодельный плакат. Таких активистов, считая самого Эдама, набралось человек десять. На его плакате значилось: «СВОБОДА СЛОВА – ДЛЯ ВСЕХ, ВКЛЮЧАЯ ГОЛУБЫХ!» В общем, докатился: стал оруженосцем при Рэнди Гроссмане. Время от времени Эдам ловил себя на мысли, что пытается опустить плакат пониже, чтобы прикрыть лицо.

– Но что мы слышим, стоит кому-то из нас начертать мелом на одной из священных дорожек Дьюпонта короткое послание миру? В этом послании нет ничего оскорбительного для тех, кто желает выразить свои гетеросексуальные чувства! Да, мы пишем и рисуем, как мы играем в эскимо, как парень берет в рот кубик льда, а затем – просто берет в рот, и как он массирует вашу простату двумя пальцами – и какую бурю протеста вызывают эти невинные рисунки у невежественных, ограниченных окружающих! Чем же это хуже бесконечно тиражируемого в изобразительном искусстве и литературе образа натурала, уткнувшегося физиономией в этот самый сочный фрукт и лижущего выделяемые телом жидкости, получая при этом перорально все известные науке бактерии и вирусы, передающиеся половым путем, а также и струи мочи?

Что ж, Рэнди действительно был в ударе: его гневные обличительные прибаутки публика встретила воплями, смехом, свистом и улюлюканьем – а Эдам тем временем в глубине души мечтал о том, чтобы провалиться сквозь землю. Вот бы разошлись прямо сейчас плиты, которыми вымощена площадка перед библиотекой, и… Впрочем, морально, да и политически он считал себя просто обязанным участвовать в этом мероприятии. Умом Эдам прекрасно понимал, что делает правое дело и выступает в благородной роли незаинтересованного участника митинга. Его участие было тем более ценным, что сам он (слава Богу) к тем, чьи права сегодня защищали на митинге, не относился. Еще чего не хватало! Стоп. Как бы не проговориться. Общественное движение под названием «Кулак геев и лесбиянок» в лице Рэнди, как одного из своих активистов, в очередной раз призвало всю прогрессивную общественность кампуса, студентов, преподавателей, администрацию, сотрудников присоединиться к Дню солидарности натуралов с геями под лозунгом «Эгей, натурал, ты в натуре тоже гей». Одной из целей этой демонстрации было стремление к тому, чтобы никто, ни один самый ограниченный и агрессивный гомофоб не мог больше разделять общество по признаку сексуальной ориентации и презрительно говорить о представителях сексуальных меньшинств «они» или «эти». Что ж, прогрессивная цель, преследуемая кем бы то ни было, является прогрессивной для всей прогрессивной общественности, к которой Эдам, вне всяких сомнений, относил и себя. Не важно, за что бороться, важно раскручивать маховик борьбы – раскручивать до такой степени, чтобы потом уже никто не мог сопротивляться накопленной в нем энергии. В итоге Рэнди припер его и Эдгара к стенке в офисе «Вэйв» и потребовал от них не просто молчаливой поддержки, но и непосредственного участия в акции. Выкрутиться не было никакой возможности. Вот и пришлось переться сюда, на площадь перед библиотекой, на то самое место, где обычно проводятся самые важные церемониальные мероприятия университета, и стоять тут не только на виду у всех, но и под прицелом телевизионщиков – Эдам видел красные огоньки на телекамерах, и ему казалось, что это не сигнальные лампочки, означающие, что камера включена, а какие-то лазерные прицелы, направленные прямо на него. Да и в любом случае, даже если главной их целью является не он, не попасть в кадр будет невозможно.

– …Можете называть это граффити, если вам так нравится. Мы не возражаем. – Разогретый аплодисментами и смехом, Рэнди продолжал бубнить в плотно прижатый к губам микрофон, изо всех сил стараясь походить на Джесси Джексона[36]36
  Джексон Джесси (наст, имя и фам. Джесси Луис Бернс, р. 1941) – протестантский священник, правозащитник, борец за гражданские права афроамериканцев. Выдвигался на пост президента США от Демократической партии в 1984 и 1988 гг.; сенатор от федерального округа Колумбия в 1991–1996 гг.


[Закрыть] или кого-нибудь в этом роде. – Но граффити – это тоже произведение искусства, а уничтожение произведений искусства – это вандализм. Как же могло случиться, что в нашем университете руками каких-то дремучих варваров был совершен акт вандализма по отношению к одному из величайших за всю историю Дьюпонта произведений искусства каллиграфии…

«Надо же, как разошелся, – думал Эдам, глядя на Рэнди. – Прямо от микрофона не оттащишь… Стоит, ручками машет – ну что ты будешь делать? И откуда только у него эти жесты? Ручками машет, а локти прижаты к бокам…» Нет, конечно, ничего страшного в том, что парень жестикулирует, как женщина… жесты, походку, вообще язык тела не следует так категорически разделять на мужские и женские… особенно если уж ты согласился прийти на митинг в защиту сексуальных меньшинств… но Рэнди действительно жестикулировал, как баба, если говорить начистоту, и наверняка все сотни собравшихся на Главном дворе обратили на это внимание. А ведь его не только здесь увидят и услышат. Запись его речи будут прокручивать не только в разных там клубах секс-меньшинств… их ведь и по ящику покажут… и сколько тысяч людей его увидит?… или даже миллионов?.. может, и по национальной телесети покажут?.. но они ведь вроде не имеют права транслировать в эфир всякие разглагольствования насчет фелляции и куннилингуса? Хотя черт его знает, может быть, уже и имеют? Вот кадры с плакатом Камиллы уж точно вырежут тут сомнений быть не может. Камилла, естественно, стояла в первом ряду митингующих с таким же, как у Эдама, транспарантом. Таким же он был по исполнению (судя по всему, организаторы митинга заказали все плакаты одному изготовителю, который выполнил все надписи одинаковым шрифтом), но, слава Богу, не по содержанию. Текст своего лозунга она явно придумала сама Трудно было представить, что в Дьюпонте и его окрестностях найдется кто-либо еще, способный сочинить такие цветистые полиморфные образы: «ХРЕН В РОТ! ХРЕН В ЗАД! ХРЕН ВЕЗДЕ! ТРАХАЙ ВСЕ, ЧТО ШЕВЕЛИТСЯ! ТРАХАЙ, КАК ТЕБЕ НРАВИТСЯ!» Ну уж такую похабень ни в одних новостях, ясное дело, показывать не станут. Но вот то, что тысячи или даже миллионы телезрителей увидят Рэнди, женственно вскидывающего ручки, это точно…

…И что же еще они увидят? А вот что: Эдама Геллина собственной персоной в качестве верного бойца орально-анальной армии, одного из пальцев «Кулака геев и лесбиянок». Вот он стоит с плакатом «СВОБОДА СЛОВА – ДЛЯ ВСЕХ, ВКЛЮЧАЯ ГОЛУБЫХ!» Кадр – лучше не придумаешь: журналист, выступающий за свободу прессы для сексуальных меньшинств. Что еще нужно, чтобы любой нормальный человек все понял правильно и однозначно: Эдам Геллин как он есть, называйте как хотите – гомик, педик, голубой, пидор, гей, любитель анального секса любитель пососать эскимо. Эдам презирал себя за собственную ограниченность и душевную слабость, но еще больше ненавидел себя за то, что приперся на этот митинг. Судя по всему, Эдгар чувствовал себя нисколько не лучше. Он стоял в другом конце шеренги доблестных ландскнехтов, копьями которых были врученные им плакаты. Ему досталось место у самой трибуны, практически у ног Рэнди Гроссмана На плакате Эдгара было написано: «ТРЕБУЕМ РАЗРЕШИТЬ ОДНОПОЛЫЕ БРАКИ – НЕМЕДЛЕННО!» С той самой секунды, как ему пришлось взять в руки это произведение агитации и пропаганды, он был бледен, как полотно. Да, похоже, их обоих колбасит одинаково, вот только вряд ли Эдгар согласится поговорить на эту тему. Слишком уж он парень стеснительный и деликатный. Эдгар тоже не был замечен в каких бы то ни было сексуальных контактах с женщинами. Эдам время от времени задавался вопросом: а не голубой ли он? Эдгар наверняка думал то же самое об Эдаме. С другой стороны, если Эдгар даже действительно голубой, как об этом можно узнать или догадаться? И вообще, если парень не встречается с женщиной, почему на него надо сразу наклеивать ярлык извращенца или, как это принято в политкорректном обществе, записывать в одну из подзащитных групп сексуальных меньшинств? Чем вам не нравится нейтральное слово «холостяк»? «Почему у меня не хватило духу отказаться от участия в этом дурацком митинге? – продолжал корить себя Эдам. – Вот ведь не смог устоять перед наездом Рэнди, а теперь ославлюсь на весь кампус как… педик. Конечно, поддержать борьбу любого меньшинства за свои права – дело благое. Вон сколько народу пришло поглазеть на это мероприятие, и все они не постеснялись надеть голубые джинсы. Не может же быть, чтобы они все были геями и лесбиянками…» Мысли Эдама так и продолжали метаться по кругу между политкорректностью и нежеланием быть приписанным к секс-меньшинству.

– …Считают, что только им известна «истина», – разносился по двору прошедший через усилители голос, – но кто они такие, чтобы присваивать себе это право? Они привыкли приказывать и распоряжаться, но это еще не есть познание истины! Их «истина» является истиной лишь в том смысле, что они воистину заблуждаются! Истинный самообман – это и есть то заблуждение, в котором живут эти люди и предлагают жить нам всем! Да, это самообман! Самообман! Наши так называемые «попечители» – жалкая кучка богатеев, управляющих Дьюпонтом, – они настолько отстали от жизни, их сознание настолько зашорено, что они… они не остановятся ни перед чем, чтобы навязать вам, мне, всем нам…

Эдам не верил своим ушам. Кто бы мог подумать, что Рэнди так разговорится. Голос его звучал все громче и решительнее. Того и гляди решит, что он и вправду настоящий оратор. Чем не зачетное выступление по курсу риторики… figurae repetitio… figurae sententiae…[37]37
  Фигуры повторения; фигуры подтверждения высказывания (лат.).


[Закрыть] Та-акой кра-асивенький Рэнди Гроссман, настоящий народный вожак…

_ Бу-у-у-у… Бу-у-у-у… – Это «бу», исполняемое целым хором голосов, раздалось откуда-то из задних рядов толпы. С того места у трибуны, где стоял Эдам, ему не было видно, что там происходит.

Зато Рэнди, стоя на трибуне, конечно, все сразу увидел и, главное, понял. Сменив пластинку, он завопил:

– Эй! Вы! Да, вы! Вы же сами латентные трансвеститы…

_ Бу-у-у-у… Бу-у-у-у… Бу-у-у-у… – Хор явно набирал силу.

– …Вы там, в коротких штанишках! Как это круто! Вы же просто бабы в мужском обличье! Что, завели вас разговоры про эскимо? Хотите попробовать? Валяйте, катитесь в свои элитные общежития, в свои престижные клубы, там и развлекайтесь друг с другом!

Стоявшим в первых рядах носителям голубых джинсов это понравилось. Они просто заверещали от восторга, ощущая прилив адреналина в крови. Еще бы! Что нужно человеку, чтобы ощутить себя стопроцентно полноценным? Конечно, обвинить другого в тех грехах и пороках, которые общество приписывает тебе. Бей врага его же оружием.

В какой-то момент «буканье» превратилось в неясное гудение, но затем хор, видимо размявшийся на односложном речитативе, решил сменить пластинку. Сначала Эдам не понял их кричалку, но потом она зазвучала вполне отчетливо:

– ПИДОРЫ ТУТ, ПИДОРЫ ТАМ! ПИДОРЫ ТУТ, ПИДОРЫ ТАМ! ПИДОРЫ, ПИДОРЫ, ПИДОРЫ, ПИДОРЫ!

«Ну, придурки, – подумал Эдам, – ну, тупые, ну, отморозки! Рискуют ребята, ой как рискуют». Студентов отчисляли из университета и за менее демонстративные проявления нетерпимости к меньшинствам – особенно к секс-меньшинствам. Если на второй год за такое оставят – считай еще, что повезло.

Теперь он их разглядел. Некоторые из этих рисковых отморозков протолкались через толпу голубых джинсов и явно намеревались взять штурмом трибуну и добраться до микрофона. Другие обошли митингующих с флангов. Эдам понял, почему Рэнди упомянул «короткие штанишки»: они все были одеты в шорты, по большей части из грубой ткани цвета хаки, обычные шорты, которые весной или в начале осени носят со шлепанцами. Разница заключалась в том, что эти парни были обуты в грубые, армейского фасона сапоги – да и дело происходило далеко не весной. Поначалу Эдам не въехал в суть прикола: с какой стати напяливать шорты в мороз? Но потом его осенило: это же издевка над теми, кто пришел на митинг в голубых джинсах. «Хотите, чтобы все надели голубые джинсы в знак поддержки голубых? А мы демонстрируем вам свое презрение – даже если это будет стоить нам отмороженных задниц!» А ведь немало их, несколько десятков; хорошо организованные, они застали врасплох и просто заглушили своей кричалкой в несколько раз превышающую их по численности толпу митингующих.

– ПИДОРЫ ТУТ! – орали они. – ПИДОРЫ ТАМ! ПИДОРЫ, ПИДОРЫ, ПИДОРЫ, ПИДОРЫ!

Но минуточку… оказывается, ничего такого, к чему можно было бы придраться, они не орут. Эдам понял, что на самом деле ребята просто не совсем внятно произносят известную строчку из оперы.

– ФИГАРО ТУТ! ФИГАРО ТАМ! ФИГАРО ТУТ! ФИГАРО ТАМ! ФИГАРО, ФИГАРО, ФИГАРО, ФИГАРО! – вот что на самом деле орали эти придурки в шортах.

Рэнди тем временем вопил в микрофон, надрываясь изо всех сил, чтобы голос разносился по всему Главному двору:

– Да у вас из-под шорт яйца торчат! Членососы хреновы! Вы сами извращенцы! На себя посмотрите!..

– ФИГАРО ТУТ! ФИГАРО ТАМ! ФИГАРО ТУТ! ФИГАРО ТАМ!

– …Запритесь в своих однополых общагах и дрочите, сколько хотите… Сами пидоры! Сами… – Рэнди прервался на полуфразе, поскольку до него тоже дошло, что никаких пидоров те в своей речевке не упоминают.

– ФИГАРО ТУТ! ФИГАРО ТАМ! ФИГАРО, ФИГАРО, ФИГАРО, ФИГАРО! ФИГАРО, ФИГАРО, ФИГАРО, ФИГАРО!

Кое-кто из парней в шортах подошел вплотную к трибуне. Они были в каких-то пятнадцати футах от Эдама. Ну и здоровые же лоси! Интересно, что они дальше будут делать? Эдам повертел головой, оглядывая шеренгу активистов с плакатами. Он ни в коем случае не хотел бы стать первым дезертиром, покинувшим строй, но и оставаться здесь до последнего тоже не входило в его планы.

Бросив взгляд наверх, Эдам не без удивления обнаружил, что Рэнди на трибуне уже нет. Вот ведь говнюк: стоило жареным запахнуть, как его и след простыл. При этом он, сам того не замечая, попытался спрятать лицо за плакатом. Вот только какой толк от этого? Никакого. Кому надо – тебя все равно узнают, а ты при этом лишаешься обзора и подвергаешь себя еще большей опасности… Прикинув, что к чему, Эдам решил аккуратно выглянуть из-за плаката. Твою мать! Прямо перед ним, буквально в нескольких шагах стоял Хойт Торп! Вот, оказывается, кто у них заводила! Вот кто дирижирует этим ублюдочным хором!

– ФИГАРО ТУТ, ФИГАРО ТАМ! ФИГАРО, ФИГАРО, ФИГАРО, ФИГАРО!

Страх и ненависть с одинаковой силой сдавили мозжечковую миндалину в мозгу Эдама. Вот он – мучитель его возлюбленной и вполне реальная угроза его собственной шкуре – стоит перед ним во всей красе! Эдам быстро убедил себя в том, что набрасываться на Хойта с кулаками прямо сейчас будет более чем неразумно – в первую очередь это сыграет на руку противникам тех, кто пришел на митинг. А кроме того, Торп наверняка узнал бы его – и прощай статья про «Ночь трахающихся черепов», а еще…

Что такое? Над огромным пространством Главного двора прокатился истошный женский вопль.

– ДА ПОШЛИ ВЫ ВСЕ НА ХРЕН, ПИДОРЫ ПОДЗАБОРНЫЕ! ДОЛБАТЬ ВАС ВСЕХ В ЗАДНИЦУ! СПИДОНОСЦЫ ГРЕБАНЫЕ! ИЗВРАЩЕНЦЫ УБЛЮДОЧНЫЕ! ЧТО ЭТО ЗА ХРЕНЬ ВЫ ПРИДУМАЛИ СО СВОИМИ ШОРТИКАМИ? НАДЕЕТЕСЬ, ЧТО КАКОЙ-НИБУДЬ МАНЬЯК-ПЕДОФИЛ ПРИМЕТ ВАС ЗА НЕВИННЫХ МАЛЬЧИКОВ И ВСТАВИТ ВАМ ЧЛЕН В ВАШИ ЗАТРАХАННЫЕ ЗАДНИЦЫ? ДА НИ У КАКОГО МАНЬЯКА НА ВАС НЕ ВСТАНЕТ!

Камилла. Ну конечно, кто же еще. Можно было даже не смотреть в ту сторону, откуда доносился голос, чтобы прийти к этому выводу. Эдам все же посмотрел. Да, давненько он не видел Камиллу в таком состоянии. Ее лицо и раньше-то никогда не имело доброжелательного выражения, но сейчас оно все просто перекосилось от злобы.

– ЧЕГО ПРИПЕРЛИСЬ? ДУМАЕТЕ, ЕСЛИ МЫ ВЫСТУПАЕМ ЗА ПРАВА СЕКС-МЕНЬШИНСТВ, ТАК И НА ВАШИ ГНОЙНЫЕ ЗАДНИЦЫ В ШОРТИКАХ ПОЗАРИМСЯ? ХРЕН ВАМ! ДРУГ С ДРУГОМ ТРАХАЙТЕСЬ! ПОШЛИ ОТСЮДА НА ХРЕН, КОЗЛЫ ВОНЮЧИЕ! СОВСЕМ ОХРЕНЕЛИ, ПИДОРЫ ПОГАНЫЕ!

Образная и проникнутая страстью речь Камиллы вдохнула новые силы в носителей голубых джинсов. Толпа загудела и принялась выкрикивать ругательства и оскорбления. Численное преимущество сыграло свою роль: их голоса стали заглушать речевку «мальчиков в коротких штанишках». Торп и его «братцы» – среди которых Эдам заметил и Вэнса Фиппса! – так просто сдаваться не собирались. Было видно, что губы их шевелятся, а значит, они продолжали выкрикивать свою уже поднадоевшую и потерявшую актуальность кричалку: «ПИДОРЫ ТУТ! ПИДОРЫ ТАМ!» – да только мало кто их теперь слышал. Поняв, что дело принимает не самый желательный оборот, Хойт Торп поднял руку, словно удерживая своих парней от перехода в рукопашную, а еще через полминуты повел их почти армейским строем в другой конец Главного двора. Даже оглушенные многоголосым ревом голубоджинсовой толпы, «братцы» продолжали дисциплинированно выкрикивать:

– ПИДОРЫ ТУТ! ПИДОРЫ ТАМ! ПИДОРЫ! ПИДОРЫ! ПИДОРЫ! ПИДОРЫ!

Хойт оглянулся через плечо и холодно, зло, но в то же время самодовольно улыбнулся Камилле.

Строй активистов с плакатами дрогнул и как-то неожиданно распался. Митингующие начали оживленно обсуждать случившееся, провожая взглядами колонну парней из студенческих братств. Эдам воспользовался этой возможностью, чтобы слинять с мероприятия. Сначала он с рассеянным видом пошел куда-то в направлении библиотеки, положив плакат древком на плечо, словно винтовку… затем огляделся… как бы невзначай опустил плакат на землю… и как ни в чем не бывало с притворно деловым видом проследовал к главному входу в библиотеку. Что делать дальше – он понятия не имел. Главное, что больше не нужно стоять посреди Главного двора с идиотским плакатом, требующим свободы слова для «голубого» искусства. Хватит на сегодня, намитинговался.

Он так и остался стоять в вестибюле библиотеки, глядя в потолок. Впрочем, точнее было сказать – не «глядя», а «всматриваясь». Он действительно внимательно, словно видя в первый раз, рассматривал парящую над ним красоту: сводчатый потолок, капители колонн, витражные окна, карнизы… Все эти математически рассчитанные и идеально выверенные линии успокаивали его, придавали его мыслям хотя бы видимость упорядоченности… Интересно, почему так происходит?.. Наверное, созерцание прекрасного приобщает тебя самого к миру гармонии и чистоты. Особенно ясно это проявляется в тех случаях, когда приобщение к красоте происходит по праву. Так, например, любой дьюпонтский студент мог с полным правом воспользоваться несметными интеллектуальными сокровищами, собранными в университетской Мемориальной библиотеке… Впрочем, если попытаться развить эту мысль дальше, то получалось, что и каждый студент, посещающий время от времени читальный зал, должен стать если не великим ученым, то, по крайней мере, серьезным здравомыслящим исследователем. Как же, разбежались! Знаем мы, для чего многие в библиотеку ходят. А некоторые и вообще не знают, не только как пройти в библиотеку, но даже что означает это слово. При одном воспоминании о его бывшем подшефном Эдама бросило в дрожь. Надо же было так вляпаться. Страх острием кинжала вонзился парню в сердце. Эта история с написанным чужими руками рефератом так пока и не закончилась. Встречаться с Джоджо и спрашивать, как идут дела, Эдаму не хотелось, а соваться к Бастеру Роту он просто боялся. Перестать участвовать, выступая в не совсем понятной и не самой престижной роли полулегального куратора в разработанной спортивной кафедрой «программе», было бы для него большим облегчением… вот только вырваться-то Эдаму как раз и не удалось. А все из-за этого урода Джоджо и «его» реферата о психологии Георга III… Интересно, а на что они рассчитывали? Неужели хоть кто-то мог предположить, что человек с интеллектуальным уровнем Джоджо может вообще написать реферат о психологии кого бы или чего бы то ни было?.. Сами все придумали, а потом оказалось, что кто-то с кем-то что-то не согласовал. Волна паранойи захлестывала Эдама… Ведь фактически он теперь действует по плану Бастера Рота. Он вдруг вспомнил лицо Рота так отчетливо, будто тренер стоял прямо перед ним. Ну разве великому тренеру Роту есть какое-нибудь дело до судьбы бывшего куратора Джоджо Йоханссена? Никакого. Он бы не задумываясь убил этого очкарика-«ботаника», если бы его смерть оказала положительное влияние на ход «программы»… Мысли Эдама закружились в голове с такой скоростью, что он уже не успевал вылавливать их из общего потока… Почему Бастер Рот не воспользовался своим авторитетом и связями?.. Неужели он не поможет Джоджо выпутаться из этой истории?.. Нет, нужно только переждать… В любом случае самому ничего предпринимать не следует. Этим только все испортишь. Эдам закрыл глаза и попытался отключиться от невеселых размышлений. Так, с закрытыми глазами, он и стоял посреди вестибюля библиотеки, мучимый своим мыслями, вполуха прислушиваясь к тысячам шагов, раздающихся под сводами огромного помещения…