Текст книги "Я - Шарлотта Симмонс"

Автор книги: Том Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 78 страниц)

Беттина тоже заметила обосновавшуюся неподалеку компанию, брезгливо поморщилась и, наклонившись к Шарлотте, ехидно заметила:

– Почему бы им не повесить на себя таблички: «Трахни меня, я первокурсница»?

Шарлотта засмеялась, но настроение у нее совсем упало. Что, спрашивается, здесь делает Шарлотта Симмонс? Что заставило ее и ее подружек, да и всех остальных посетительниц этого вертепа тащиться сюда, стоять в очереди и торчать тут в духоте и грохоте? Охота! Охота! Каждой девчонке нужен парень. Нужен просто позарез, как глоток воды, как воздух! Какое значение имеют успехи в учебе, ощущение радостного полета гения, да пусть хоть Нобелевская премия по нейрофизиологии по сравнению с поисками бойфренда?

Музыканты заиграли что-то душевное в стиле Боба Марли. Солист пел, запрокинув голову назад и приставив микрофон к губам таким образом, что казалось – он собирается к концу песни его сожрать. На танцполе переминалось с ноги на ногу полдюжины пар. Да кто они все такие? Представители своего вида, лабораторные животные, помещенные нейробиологами в особую среду. Их дергают за лапки и за другие места, активируя те или иные инстинкты, пропитывают их слизистые оболочки алкоголем и никотином до такой степени, чтобы они стремились реализовать только одно желание… быть причастными…

Впервые за два месяца, проведенных в Дьюпонте, Шарлотта почувствовала себя такой же, как раньше: независимой, самостоятельной в суждениях и равнодушной – равнодушной к тем обрядам, традициям и правилам, которые другие первокурсники приняли как нечто само собой разумеющееся, как неотъемлемую часть студенческой жизни. Даже те, кому что-то пришлось не по нраву, сдались под натиском обстоятельств мгновенно, не пикнув. Зачем, спрашивается, этим совсем не бедным, неглупым – попробуй поступи в Дьюпонт с низким средним баллом за школьные экзамены, – парням и девчонкам играть в эти дурацкие игры? Что ж, если им это нравится – пожалуйста. Пусть тусуются в своих грязных, вонючих, пропахших пивом и мочой клубах… под свою псевдокарибскую музыку… если это протест, нежелание быть приличными и предсказуемыми… Пусть. Шарлотте Симмонс нет до этого никакого дела Она – выше них, выше всего этого. Эти люди для нее лишь объект исследования. Бар «И. М.» – это террариум, набитый богатыми парнями и девчонками, зачем-то нарядившимися в псевдообноски, а она наклонилась над этим змеиным гнездом и изучает поведение его обитателей… самок и самцов, трясущих потертыми от частого употребления гениталиями… Вон – напрягшийся под тканью агрегат, тычущийся в разные стороны, словно антенна, в надежде нащупать подходящее место… также прикрытое хлочатобумажной тканью… вон Будда, барабанящий так, что людей за десять футов сносит с ног… вон смуглый певец, который все жует и жует и никак не может проглотить наконец свой микрофон… а вот какая-то аберрация зрения! На танцполе появился парень без пары. Как это его туда занесло? Нет, оказывается он просто хочет пройти через танцплощадку по прямой. Темно-каштановые волосы, расстегнутая рубашка с закатанными рукавами, естественно, брюки-хаки… да он еще и прихрамывает! Не потому ли он решил помешать танцующим и даже отпихнул по пути пару двуспинных животных? А походка, несмотря на легкую хромоту, все же не лишена определенной элегантности, отметила Шарлотта Вот он повернул голову. Через всю щеку, от уха до самого подбородка была наложена медицинская повязка..

Хойт.

Он направлялся прямо к ней. Шарлотта вдруг почувствовала, как внезапно и резко заколотилось ее сердце. Наверное, сидел где-нибудь за столиком по другую сторону танцпола Да как же Хойт вообще разглядел ее в такой темноте? И сколько времени он наблюдал?..

Мими подалась вперед, пихнула локтем Беттину и сказала Шарлотте:

– Смотри-ка, кто пришел! Неужели это тот самый благородный спаситель девушек из братства Сейнт-Рей?

Шарлотта прищурилась и стала оглядываться, словно стараясь рассмотреть, о ком это говорит Мими. Лицо у нее горело. Она очень надеялась, что в темноте Мими этого не разглядит.

Та снова наклонилась через столик и, явно сгорая от нетерпения, поинтересовалась:

– И что ты ему скажешь?

– Даже не знаю, – дрогнувшим голосом ответила Шарлотта.

Когда Хойт оказался буквально в шести футах от их столика, до Шарлотты дошло, что смотрит он вовсе не на нее. Вот он подошел ближе, еще ближе – и прошел мимо, даже не взглянув в ее сторону. Он подошел к столику, за которым сидели пятеро первокурсниц, и, естественно, наклонился над блондинкой с пышным бюстом и с Волосами. Обладательница столь чрезвычайно важных для женщины достоинств сидела на самом краю танцпола спиной к нему. Хойт слегка похлопал ее ладонью по плечу. Шарлотта… о чем тут говорить, все это происходило прямо у нее на глазах. Блондинка чуть повела головой, отводя слегка ограничивавшие ее обзор шелковистые волосы. Самодовольная ухмылка на лице Хойта уступила место хорошо разыгранному выражению легкого смущения.

Шарлотта не слышала, что он говорил девушке. Слишком уж громко играла музыка, слишком громко орала пьяная толпа. Тем не менее фрагмент приветственной фразы Хойта все же долетел до ее ушей: «Бритни Спирс».

Блондинка явно пришла в восторг от такого сравнения, захихикала и зарумянилась – понятное дело, не от застенчивости, а от радости, как было совершенно ясно Шарлотте. На ее лице расплылось выражение полного блаженства от того, что такой парень обратил на нее внимание. Хойт перетащил стул от соседнего столика и уселся рядом с блондинкой. Теперь Шарлотта даже не могла сделать вид, что она его не видит. Хойт что-то рассказывал, обворожительно улыбаясь девушкам, а намеченная им и пребывающая на седьмом небе от счастья жертва все продолжала радостно хихикать. Сам Хойт тем временем наклонился к ней поближе, проникновенно посмотрел в глаза; его взгляд недвусмысленно говорил: «Нам ведь есть что сказать друг другу, но о чем мы не можем делать это при посторонних, правда?»

Потом он погладил красотку по руке – от локтя по предплечью и до самого запястья.

Хойт приподнял брови, и по его мимике стало понятно, что он задает девушке какой-то вопрос. Затем оба встали. Девушка повернула голову и одарила своих подруг не то чуть растерянной, не то даже слегка виноватой, но явно довольной улыбкой. Хойт и блондинка вышли на танцпол. Безо всяких предисловий и без какого бы то ни было стеснения они прижались друг к другу… э-э… всем тем, что было ниже пояса, и Хойт начал двигаться… Что символизировали или, если точнее, имитировали эти движения, догадаться было нетрудно. Оркестр играл тем временем медленную, гипнотизирующую, синкопическую мелодию. Солист раз за разом повторял одни и те же две строчки:

 
Будь со мной сильной —
Но лас-ко-вой…
Да, будь со мной сильной —
Но лас-ко-вой…
 

Губы Хойта были слегка приоткрыты, и весь его вид говорил: «Вот так… вот так… умница… Молодец, девочка… все правильно, малышка… да, крошка… вот увидишь – тебе понравится…»

Партнерша Хойта раскраснелась – не от смущения, а от нахлынувшей на нее волны возбуждения. Это было заметно каждому даже в этом дымном, душном, вопящем, пропахшем потом, рвотой и пивом, тускло освещенном зале. Нет, этот румянец невозможно было перепутать с тем, который заливает щеки от стеснения или стыдливости. На лице блондинки просто читалась скрытая до поры до времени похоть и желание как можно скорее испытать обещанное не только на словах, но и всем видом этого парня наслаждение.

Вскоре Хойт с блондинкой покинули танцпол и стали пробираться через толпу к выходу. Естественно, Хойт держал свою «даму» за руку. При этом он ей что-то говорил, а блондинка кивала, глядя прямо перед собой каким-то несфокусированным взглядом. Ее явно волновало не то, что происходит вокруг, а то, что должно произойти в самое ближайшее время.

– Боже ты мой, – сказала Мими, снова наклоняясь над столом и на этот раз показывая Шарлотте на часы у себя на запястье. – Ну этот твой спаситель и шустрый. Ты только посмотри на него! А она-то? Интересно, кто такая эта маленькая глупенькая спервотутка?

– Как-как? Спервотутка – это что такое? – спросила Беттина.

– Никогда не слышала? – удивилась Мими. – Ну, ты даешь! Спервотутка – это проститутка с первого курса.

– Ах, вот оно что! – понимающе воскликнула Беттина, а потом, словно опасаясь, что такая неосведомленность может лишить ее статуса причастной, добавила: – Да, вроде бы я что-то такое слыхала!

Шарлотта всячески пыталась изобразить на лице безразличие, но это ей плохо удавалось. Ей пришлось даже отвернуться от подруг и сделать вид, будто она заинтересовалась чем-то в другом конце зала. В планы Шарлотты совсем не входило показывать девчонкам, как она изо всех сил старается не заплакать. «Нет, это просто невероятно, – повторяла девушка про себя, – этого не может быть». И от того, что это может быть, ей становилось еще хуже.

Господи, сколько же тут тел… и как же жа-а-а-а-арко… Дым от чужих сигарет врывался Шарлотте в горло и в ноздри, разъедая слизистую оболочку. Буддообразный ударник готов был измолотить палочками все, до чего мог дотянуться. Он, разумеется, был уверен, что все окружающие в восторге от такого незабываемого шоу.

«Ах ты… козел… скотина… ублюдок!» У Шарлотты перехватило дыхание. Никогда в жизни она не произносила даже про себя такого количества ругательств. Хойт сделал это специально – специально, чтобы позлить ее! Нет, не позлить, а просто чтобы сделать больно. Является сюда, делает вид, будто ее не замечает, проходит мимо и подсаживается к какой-то… потаскушке! Да ведь и этого слова в ее лексиконе никогда не было… нет, однажды было дело – Шарлотта назвала так Беверли… И вдруг – словно луч надежды: «Если он все так хорошо продумал ради того, чтобы помучить меня, значит, я ему небезразлична». Но тяжелая лавина отчаяния вновь погребла под собой этот едва пробившийся росток: «А вдруг он действительно шел ко мне и тут увидел другую девушку… явно более доступную… эту маленькую… спервотутку… кусок свежатинки, как они выражаются… им ведь только это и подавай. А может, он вообще меня не заметил… В конце концов, здесь ведь так темно, так дымно, так жарко, да еще этот Будда со своими барабанами… Ну, Шарлотта, ты и размечталась… Можешь, конечно, думать, что хочешь, но ему-то удалось все, что он задумал. Мне больно, я злюсь, я унижена… Он предал меня, можно сказать – изменил мне прямо у меня перед носом! Да еще при подругах!»

Тем временем смуглый солист тянул своим сладким голосом:

 
Ты смотри, не сломай все вокруг —
Будь неж-ной и лас-ко-вой…
Ты смотри, не сломай все вокруг —
Будь неж-ной и лас-ко-вой…
 

Даже не глядя на Мими, Шарлотта знала, чувствовала, как та сейчас на нее смотрит. И Беттина – почти так же, разве что не в открытую. Конечно, девчонкам больше всего на свете хочется узнать, как она отреагирует на это. Шарлотта пожала плечами и, постаравшись придать своему голосу как можно более нейтральную интонацию, сказала:

– Просто тогда Хойт поступил как добрый самаритянин. Это вовсе не значит, что он должен…

Договаривать она не стала. Шарлотте совсем не хотелось, превозмогая боль и обиду, формулировать в словах все, что она чувствовала и что, как ей казалось, мог и должен был чувствовать Хойт. Еще не хватало! «Переживут без откровений, – думала она. – Чем больше я буду говорить, тем понятнее им станет, как мне больно, а уж Мими… черт бы тебя побрал, Мими… порадуется моим несчастьям. Она, как тарантул, питается чужой болью и своего тут уж ни за что не упустит».

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Рука

– Приветствую тебя, о великий афинский ученый, – сказал Бастер Рот. Тренер сидел, откинувшись в кресле, сцепив руки на затылке и растопырив при этом локти. – Какие новости из Марафона?

– Откуда? – испуганно переспросил Джоджо. Тренер, конечно, улыбался, и даже вроде бы дружелюбно, но Джоджо явственно чувствовал в этом какую-то подставу.

– Из Марафона, – повторил Бастер. – Городок такой. Двадцать шесть миль с лишним от Афин. Там большая заварушка была, вот они и послали гонца в столицу. Давно это было – во времена Сократа. Да, старого доброго Сократа. – Тренер наконец прервал свою сентенцию и помахал рукой в воздухе, словно отгоняя мух. – Да ладно, это неважно. Шучу я, Джоджо, шучу. Ну, с чем пожаловал?.. Должен сказать, что я уже стал привыкать к твоим неожиданным и таинственным визитам. Даже интересно – каждый раз что-то новенькое. Надеюсь, на этот раз мой славный гонец принес благую весть, не то что дерьмо какое-то, как в прошлый раз.

Пока тренер произносил эти слова, с его лицом произошли разительные перемены. Оно стало жестким и при этом почти бесстрастным. Прищурившись, он пристально посмотрел на Джоджо, и у того возникло неприятное ощущение, что Бастер Рот изучает его, как некое подопытное животное. Но тот небрежно махнул рукой в сторону ультрамодного кресла из фибергласа, предназначенного для посетителей:

– Присел бы, что ли.

– Я… – Нет, Джоджо, конечно, заранее продумал, что сказать тренеру, в каких выражениях и в каком тоне, но почему-то здесь, в кабинете великого и ужасного, память ему начисто отказала. Ни одной фразы из придуманных заранее он вспомнить не мог. Джоджо аккуратно сел в кресло, посмотрел на тренера, тяжело вздохнул и наконец выдавил из себя: – Нет, я не насчет Сократа. Но…

и хороших новостей нет. Если честно, то есть плохие. У меня тут… пробле… в общем, я тут попал.

Тренер прищурился еще сильнее.

– Дело такое, – сказал Джоджо, – меня ведь записали на этот курс американской истории. К мистеру Квоту.

Бастер Рот убрал руки с затылка и положил их на подлокотники кресла Затем, наклонив голову и уставившись на стену, набрал в легкие воздуха и не то шумно выдохнул, не то негромко произнес:

– Ой-ё-о-о-о-о… – После чего он опять повернулся к Джоджо, чуть подался вперед в своем кресле и, сопроводив слова еще одним вздохом, добавил: – Ну-у-у-у-у… выкладывай.

Джоджо начал рассказывать о свалившихся на него неприятностях, не переставая следить за выражением лица тренера Подсознательно он просто ждал, что тот кивнет или подмигнет ему, или еще каким-нибудь образом даст понять, что он, тренер Бастер Рот, самодержец Чаши Бастера и Ротенеума, собирается предпринять, чтобы прикрыть задницу одного из своих ребят. Время от времени тренер перебивал Джоджо, задавая ему уточняющие вопросы:

– Когда ты вспомнил про реферат? Говоришь, около полуночи?… – Через несколько секунд, сделав для себя какой-то вывод, он спросил: – Что ты имеешь в виду – «пришлось попросить его помочь»?

– Ну вот… это и значит… понимаете… я не успевал, и поздно было, да и вообще.

– Я тебя спрашиваю, что это значит: «попросил помочь»? Только говори ясно и честно, нечего мне тут пургу гнать.

– Я… ну, я в общих чертах описал ему, что нужно изложить в этом реферате. Типа – общее направление дал.

– Господи, что еще за «общее направление»? Говори толком наконец.

– Я сказал ему, о чем должен быть реферат.

– Ты сказал ему, о чем должен быть реферат?

– Да…

– И это все, что ты ему сказал?

– Ну вроде… типа да.

– Ну вроде типа да Я позволю себе уточнить: по-моему, это значит не попросить помощи, твою мать, а потребовать, на хрен, написать за тебя гребаный реферат для мудака профессора. Согласен ты с таким определением, Джоджо?

Тренер резко повернулся вместе с креслом на девяносто градусов и опять уставился в стену.

– Господи Иисусе, – сказал он стене. Потом повернулся обратно и посмотрел Джоджо прямо в глаза Очередной монолог он начал мягко: – Видишь ли, Джоджо… сначала ты приходишь ко мне и сообщаешь удивительную новость: оказывается, ты вовсе не болван, каким тебя считают, и не придурок, а новое воплощение, твою мать, самого Сократа. Я как сейчас помню тот номер в учебном плане: философия, курс триста шесть, рационализм, анимизм и еще куча всякого дерьма… Ну вот, а теперь ты снова приходишь сюда и сообщаешь мне, как будто кто-то этого не знает, что ты… ИДИОТ ХРЕНОВ! МУДАК РЕДКОСТНЫЙ! ДЕБИЛ! ДАУН! СКОЛЬКО Я ВБИВАЛ В ВАШИ БАРАНЬИ ГОЛОВЫ, ЧТО НИКТО НЕ БУДЕТ ЗА ВАС УЧИТЬСЯ! СКОЛЬКО РАЗ Я ПОВТОРЯЛ: «МЫ С ПОМОЩНИКАМИ ВСЕГДА РАДЫ ВАМ ПОМОЧЬ, НО ПОСТАРАЙТЕСЬ ЭТИМ НЕ ЗЛОУПОТРЕБЛЯТЬ! ПУСТЬ НАШЕ ВМЕШАТЕЛЬСТВО НЕ ПРЕВРАЩАЕТСЯ В СИСТЕМУ!» ТАК ОКАЗЫВАЕТСЯ, КОЕ-КТО В СИЛУ СВОЕЙ ХРЕНОВОЙ ОДАРЕННОСТИ НЕ МОЖЕТ ДАЖЕ ПОНЯТЬ, ЧТО ЗНАЧИТ СЛОВО «ПОМОЩЬ»! ТАК ВОТ, ЧТОБ ТЫ ЗНАЛ: «ПОМОЧЬ» ВОВСЕ НЕ ЗНАЧИТ «СДЕЛАТЬ ЗА ТЕБЯ»! КАКИМ ЖЕ ТУПЫМ МУДАКОМ НАДО БЫТЬ, ЧТОБЫ ДАЖЕ ЭТОГО НЕ ПОНЯТЬ! СОКРАТ! ДА КАК У ТЕБЯ ХВАТАЕТ НАГЛОСТИ ЯВЛЯТЬСЯ СЮДА И ВТИРАТЬ МНЕ КАКУЮ-ТО ХРЕНЬ ПРО СОКРАТА И ТОМУ ПОДОБНУЮ ЛАЖУ, КОГДА ТЫ САМ НЕ В СОСТОЯНИИ ДАЖЕ НАПИСАТЬ РЕФЕРАТ НА ДЕСЯТЬ СТРАНИЦ? КУРАТОРА ЕМУ ПОДАВАЙ! НУ НИ ХРЕНА СЕБЕ!

Джоджо был просто раздавлен – и в то же время он отчетливо понимал, что тренер устроил весь этот спектакль на тему «Я ведь тебе говорил» на тот случай, если дело примет совсем дурной оборот. Впрочем, ему от этого было не легче. Скорее наоборот: такое поведение говорило о том, что надеяться на помощь тренера не приходится. Прекрасно понимая, что его слова звучат как детский лепет, он все же пропищал что-то вроде:

– Но, понимаете, это ведь еще было до того…

– Насрать мне, когда это было.

– …До того, как я все это для себя решил! Понимаете, я написал… этот реферат был написан…

– Он, видите ли, что-то для себя решил. – Каждое слово пропитано сарказмом. – РЕШАТЬ В ДРУГОМ МЕСТЕ БУДЕШЬ, А ЗДЕСЬ ТЫ ЛИБО В БАСКЕТБОЛ ИГРАЕШЬ, ЛИБО ЧЕШЕШЬ СВОЮ ТУПУЮ РЕПУ И ДУМАЕШЬ, КАК УНИВЕРСИТЕТ ЗАКОНЧИТЬ, ЧТОБЫ ТЕБЯ НЕ ВЫПЕРЛИ НА ХРЕН! ТВОЮ МАТЬ, Я ПРОСТО УШАМ СВОИМ НЕ ВЕРЮ…

– Подождите, ну послушайте же! Пожалуйста, поймите меня! Это было до того…

Тренер перешел с крика на нормальный голос, но от этого его слова добрее не стали:

– Какая, на хрен, разница, что было до, а что после? Ты мне скажи: ты действительно кретин или прикидываешься? Как ты это себе представляешь – вот приду я к этому Квоту и скажу: «Понимаете ли, это было до того, как старине Джоджо моча в голову ударила, а теперь… – Бастер Рот потряс перед собой сжатой в кулак рукой, словно пародируя актера любительского театра, изображающего античного героя, – теперь посторонитесь! Перед вами новый Сократ!» Вот скажи мне честно, Джоджо, предупреждал я вас или нет, что среди преподавателей в Дьюпонте есть редкостные отморозки и мудаки? ПРЕДУПРЕЖДАЛ?

Джоджо, несмотря на рост в шесть футов десять дюймов и вес в двести пятьдесят фунтов, кивнул с видом напроказившего второклассника.

– Я ДОХОДЧИВО объяснял, почему эти преподаватели являются редкостными отморозками и полнейшими мудилами?

Джоджо снова кивнул, и еще раз, и еще. Уже как первоклассник.

– Ну хорошо, кто-то допустил ошибку и записал вас на курс к этому Квоту. Предположим, я даже знаю, кто это сделал, но сейчас речь не об этом. Что ж, попали так попали, добро пожаловать в царство мудаков. Повторяю: ОН ПОЛНЫЙ ГРЕБАНЫЙ МУДАК И РЕДКОСТНЫЙ КОЗЕЛ! Кто спорит-то? Тут, кстати, и Кёртис на него жаловался. Хотел, говорит, башку ему оторвать да ему же в задницу и засунуть. Ты-то там был, видел, как он Кёртиса с дерьмом смешал? Или, может быть, великому философу в западло ходить на лекции? Может быть, Сократ решил совершить перипатетическую прогулку?

– Я знаю про Кёртиса, – поспешил заверить тренера Джоджо, – был я там, тренер. Честно, был! Но поймите вы меня… я написал… то есть типа написал этот реферат… еще до того…

– ЕЩЕ РАЗ Я УСЛЫШУ ОТ ТЕБЯ ЭТО «ДО ТОГО» – И ТЕБЕ КОНЕЦ, ДЖОДЖО! Я ЭТО «ДО ТОГО» ЗАПИХНУ ТЕБЕ В ГЛОТКУ И БУДУ ПРОТАЛКИВАТЬ, ПОКА ОНО У ТЕБЯ ЧЕРЕЗ ЗАДНИЦУ НЕ ВЫЛЕЗЕТ! Неужели ты не въезжаешь, что попал, и попал серьезно? Что из такой засады хрен выберешься? И все твои «до того» ни хрена, на хрен, на хрен, на хрен, не меняют? – Тренер вдруг замолчал, выдержал секундную паузу и совершенно другим тоном – как следователь на допросе – спросил: – Ты что, так и сказал Квоту: «Да, куратор действительно написал этот реферат за меня»?

– Не-е-е-т…

– Точно? Уверен? Только не гони, Джоджо, не вздумай грузить меня всякой хренью.

– Честное слово, да вы что, думаете я, совсем дурак?

– Похоже, что совсем. Ты лучше скажи, кого к тебе приставили?

– Его зовут Эдам… а фамилия Геллин.

– И какие у тебя с ним отношения? Нормальные?

Джоджо замялся, отвел взгляд, сжал губы… и на какую-то секунду подумал, а не сказать ли тренеру… впрочем, злить великого и ужасного было в его положении явно неразумно. А Бастер Рот ждал от него только правды.

– Не скажу, чтобы особенно хорошие. Может, если бы я сам относился к нему лучше, все было бы по-другому.

Черт, надо же было именно сейчас вспомнить рожу Эдама, когда тот пришел к нему в полночь получать указания по поводу реферата.

– Значит ли то, что ты сказал, что у вас с ним плохие отношения?

– Ну… не знаю я, да и не в этом дело. Все равно у этого парня кишка тонка наехать на меня, да и не такой он человек. Котелок у него, может быть, и за троих варит, но по жизни – полный лох. Да вы же знаете таких «ботаников». Сами нам про них рассказывали.

– Ну-ну. И все-таки хотелось бы поговорить с этим Эдамом Геллином.

В первый раз за все время разговора и вообще за последние дни в душе Джоджо затеплилась надежда.

Тренер явно, просто на глазах, успокаивался и уже начинал придумывать, как выкрутиться из сложившейся ситуации.

– Было бы полезно втолковать этому грамотею, что если ты огребешь по полной, то и ему мало не покажется.

– Да насчет этого он уже в курсе, тренер. Понимаете, я на него так наехал, так втолковал ему, что за мудак этот Квот, что у него аж поджилки затряслись. Вы бы видели, как он сразу в нужную сторону мозгами шевелить начал. «Да я ведь, – говорит, – в общем-то и не писал твой реферат, Джоджо. Я просто помог тебе кое-что сформулировать получше, объяснил некоторые трудные моменты, вот и все». Вообще, если честно, то чувак он, конечно, отстойный, но не говнистый. – В первый раз за время разговора Джоджо улыбнулся. Ему было приятно сознание того, что они с тренером оба настоящие мужики, каждому из которых в силу несовершенства мира приходится общаться иногда с окружающими их лохами, доходягами и маменькиными сынками.

Вот уже несколько недель перед Шарлоттой стоял серьезный вопрос: что делать с Эдамом? Его явно «пробило» не на шутку. Похоже, он только о ней день и ночь и думал. Эдам названивал Шарлотте в общежитие, «случайно» попадался ей на дорожках кампуса, появлялся в зале с беговыми дорожками, высматривая, там ли она, оставлял записки, в которых предлагал «поколбаситься» или «оттопыриться» с «Мутантами», которые собирались встретиться там-то и там-то в такое-то время. И наконец он дошел до просто неслыханной в Дьюпонте формы отношений: он назначал Шарлотте свидания, приглашал ее в самые настоящие рестораны – и даже платил за нее!

В Дьюпонте никому бы и в голову не пришло назначать кому-либо свидание, если, конечно, не считать тех парочек, которые давно уже проводили больше ночей в одной постели, чем порознь. Впрочем, даже такие приверженцы моногамии ограничивались предложениями вроде: «Как насчет поколбаситься сегодня вечерком? Хочешь мозги проветрить?» или же: «Что у тебя на вечер? Никаких стрелок не забито? Давай тогда в „И. М.“ сгоняем, потусуемся». Эдам зашел гораздо дальше. Он приглашал Шарлотту не в какое-нибудь там кафе на территории кампуса, а в самый настоящий ресторан в городе, например в «Лё Шеф». При этом он назначал точное время, когда будет ждать ее у входа в общежитие. Иногда Эдаму даже удавалось одолжить у Роджера машину, чтобы не тащиться с приглашенной девушкой на автобусе через «Город Бога».

Шарлотта понимала, что дольше обманывать себя не имеет смысла: на эти свидания она соглашается вовсе не только ради того, чтобы хотя бы для разнообразия вкусно и сытно поесть. Нельзя было не признать, что иногда она действительно охотно проводила время с ним и с остальными мутантами. Но… Шарлотта в буквальном смысле не знала, что делать с Эдамом. Как быть – обнадеживать его или наоборот, всячески «обламывать»? Хотя, если разобраться, одно то, что она соглашалась на эти встречи, тем более порой так церемонно обставленные, уже должно было дать парню вполне обоснованное право надеяться. Ему определенно было нужно нечто большее, чем эти совместные ужины, разговоры, заглядывания в глаза, возможность взять ее руку, лежащую на клетчатой скатерти, покрывающей стол в «Лё Шефе». Да, правда, Шарлотта ему это все позволяла… Эдам раз за разом пытался предложить ей «заглянуть» к нему домой, что никак не входило в ее намерения, или же напрашивался зайти в гости к ней самой. В этих случаях девушке приходилось неизменно ссылаться на присутствие Беверли (можно было подумать, что ее соседка сидит дома, как пришпиленная). Тем не менее Шарлотта даже привыкла целовать Эдама на прощание, успокаивая себя тем, что все это – только из жалости…

Но не обманывала ли она себя, считая все эти свидания и поцелуи только проявлением жалости? Время от времени Шарлотта задавала себе этот вопрос. Правда же заключалась в том, что… она действительно хотела бы влюбиться в Эдама. Хотела – но не могла! Эх, а насколько легче стала бы тогда ее жизнь!

Однажды вечером Эдам пригласил ее в оперный театр Фиппс: это был не то концерт, не то танцевальное представление, не то перформанс – в исполнении некоей группы под названием «Рабочие фабрики обоняния». Шарлотта никогда ни о какой «фабрике обоняния» не слышала. Судя по всему, о ней вообще мало кто слышал. Об этом можно было судить хотя бы по тому, что зал театра Фиппса был заполнен едва ли на четверть. Тем не менее Эдам прямо рвался туда пойти и уговорил Шарлотту. Сам он толком не знал, что там будет происходить, но ему где-то попалась на глаза хвалебная рецензия на спектакль этих самых «Рабочих». Ну, а в том, что любопытство Эдама на редкость заразительно, Шарлотта уже успела убедиться.

Рабочих со столь странной фабрики оказалось десять человек: шестеро молодых парней и четыре девушки. Все они были одеты в черные обтягивающие трико – даже те четверо, которые не могли похвастаться изящными фигурами; по ходу действия они время от времени накидывали сверху то черные свитера, то черные же жилетки с ярко-оранжевыми воротниками, но без пуговиц. Шестеро рабочих играли на разных музыкальных инструментах. В этом странном оркестре были две трубы, валторна, гобой, фагот и, само собой, ударные. Остальные четверо танцевали – в том стиле, который, как представляла себе Шарлотта судя по виденному в кино и по телевизору, назывался танцем модерн, – движения были похожи на гимнастические упражнения, только исполняемые пациентами сумасшедшего дома. Но самым странным на сцене оказались четыре огромных черных чайника с крышками. Каждый из них стоял на черных металлических ножках – два с одной стороны сцены и два с другой. Вместо ручек чайники были оборудованы целым набором рычагов, а к зрителям были обращены их четыре длинных изогнутых носика. Двое участников перформанса – по одному с каждой стороны – метались между подставленными под чайники жаровнями и время от времени орудовали рычагами. При этом из носиков в воздух выбрасывались облака пара, насыщенного самыми разнообразными запахами… мускус, сандал, свежая сосна, кедр, сыромятная кожа, роза, лилия, лайм, пропитанная ароматом водорослей морская пена и Бог его знает какие еще ароматы, уже не настолько ярко выраженные, но тем не менее раздражающие не только обоняние. Препятствовать смешению запахов, соответствующих разным танцевальным и музыкальным номерам, была призвана целая система приточных вентиляторов, вытяжек и особых «обонятельных нейтрализаторов». Что это такое, Шарлотта не знала, и ей оставалось только принять на веру то, что было написано в программке… Никаких нейтрализаторов она не увидела, хотя гул приточной вентиляции был прекрасно слышен, а сквозняк, образованный вытяжкой, очищавшей воздух между номерами, она ощущала собственной спиной. Следовало признать, что худо-бедно система работала, хотя, разумеется, и не безупречно. Вероятно, именно из-за этого не всегда удавалось достичь обещанной иррациональной гармонии танца с духовыми и ударными инструментами. Отнести музыку к какому-либо жанру или стилю не представлялось возможным. По крайней мере, Шарлотта была не в силах соотнести эти звуки хоть с какой-то системой классификации. Началось все с чего-то, отдаленно напоминающего католическую церковную музыку – однако при постоянном звучании на заднем плане ударных, – затем перешло в джаз, а после этого – в музыку диско, – по крайней мере, так прошептал ей на ухо Эдам. Потом гобоистка и фаготистка оторвали свои губы от инструментов и запели какой-то безумный текст в ритме диско (если верить Эдаму), но в сопрановой гармонии. «Это такая эволюция диско… я бы даже сказал, революция», – пояснил Эдам. Потом они некоторое время пели а капелла, а затем обе трубы и валторна заиграли что-то невообразимое, чему не знал названия даже Эдам, а из чайников вырвались целые гейзеры, насыщенные ароматом сандала, хотя запахи мускуса и корицы еще не успели выветриться…

Как мало, как мало, оказывается, нужно, чтобы человек полностью забыл о том, что происходит вокруг, и погрузился в мечты или воспоминания… В тот вечер нечто подобное произошло и с Шарлоттой… и не столько благодаря «Рабочим фабрики обоняния», их ароматам, музыке, танцам и пению, сколько просто потому, что она присутствовала на экспериментальном, авангардном, эзотерическом представлении. Это было нечто остро актуальное (такой термин Шарлотта впервые услышала на лекции по курсу современной драматургии). Да, это именно то, о чем говорила мисс Пеннингтон, когда уверяла скромную застенчивую девочку, что там, по другую сторону гор, ее ждет волнующий и интересный мир, что там она откроет для себя много нового, необычного, захватывающего и добьется больших успехов…

Шарлотта была так взволнована и растрогана своими ощущениями, что едва они вышли из театра Фиппса, как она взяла Эдама под руку, прижалась – нет, нет, не слишком сильно – к его плечу и даже положила на это плечо голову. Эдам, как, впрочем, и следовало ожидать, неверно истолковал такое проявление чувств и, понятия не имея, что происходит в душе и голове девушки, взял в руку ее ладонь и склонил голову к ее макушке – как раз в тот момент, когда Шарлотта решила от него отодвинуться.

Здесь, у главного входа в театр, было очень светло: мощные прожектора подсвечивали главный портик, и отраженного света хватало на то, чтобы выхватить из темноты не только лужайку, но и первые ряды деревьев Рощи, и Шарлотте вдруг стало не по себе – а вдруг кто-нибудь из знакомых увидит, как она тут обнимается и воркует с этим… ну да, с этим рахитичным «ботаником»?