Текст книги "Я - Шарлотта Симмонс"

Автор книги: Том Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 56 (всего у книги 78 страниц)

– Хойт! – резко, на выдохе, произнесла она.

Он в ту же секунду замер и приподнялся на кровати, удерживаясь на вытянутых руках, и снова посмотрел на нее самым чудесным и любящим взглядом, только слегка нервным. Хойт явно хотел успокоить ее, сказать, что все будет хорошо, что он знает пределы. Шарлотта даже не подозревала, что мужчина в таком состоянии может остановиться, поняв, что граница дозволенного достигнута. А Хойт тем временем медленно скользнул по кровати вниз, а потом встал. Она перевела дыхание. Но что такое? Руки Хойта потянулись к шнурку-завязке трусов на талии…

– Хойт!

– Да?

Судя по всему, ответил он чисто машинально, потому что в это время смотрел вниз и сбрасывал трусы сначала с одной ноги, потом с другой, и… Боже мой! За всю свою жизнь она не видела такой штуки в таком состоянии… хотя, впрочем, возможности у нее были… Эх, Брайен, Брайен!.. Шарлотта видела это у своих братьев, когда они были маленькие, и однажды у отца, когда он, думая, что его никто не видит, вышел из летнего душа за висевшим снаружи полотенцем… но… это… это же настоящий молоток… да, это показалось ей похожим на самый настоящий плотницкий молоток!.. такой, с округлым бойком… А Хойт тем временем встал на кровати на колени, а потом наклонился над ней, стоя на четвереньках…

– Хойт!

– Ну.

Это был не ответ и даже не вопрос! Скорее что-то вроде мычания, наполовину воплощенного в слово. Похоже, способность формулировать свои мысли членораздельно окончательно покинула парня.

Он стоял на четвереньках – и начал медленно ползти вперед. Да неужели Хойт действительно думает, что Шарлотта переспит с ним? Переспать – вот ведь дурацкое слово, абсолютно не подходящее для того, что могло вот-вот произойти между ними. Абсурдность этого выражения не могла не поразить ее даже в эту критическую минуту. Спать – с кем? Или с чем? С плотницким молотком? И все же – она была голая. И он был голый.

– Хойт!

– Ну что?

Шарлотта нервно улыбнулась и сказала:

– Я не знаю… насчет этого. – Голос ее внезапно охрип.

– Все в порядке, не волнуйся, – сказал Хойт. – У меня кое-что есть.

Он дотянулся до тумбочки, взял с нее бумажник, распотрошил его и извлек на свет презерватив, приготовленный специально для этого случая. Видишь?

– Э-э… я не об этом. Просто я не знаю, я не знаю, должны ли мы продолжать.

До чего же хрипло звучал ее голос. Шарлотта даже больше не могла заставить себя растянуть губы в улыбке. Руки Хойта были уже на уровне ее бедер. Он навис над ней… огромная туша со здоровенным молотком… И все же он остановился. Вид у парня был такой, словно его ударили по затылку чем-то тяжелым. Он был удивлен… поражен и, кроме того, явно не понимал, что происходит.

– Послушай, но я ведь так хочу заняться с тобой любовью. – О, сколько мольбы, оказывается, может звучать в мужском голосе. – Я хотел этого, я ждал этого момента любви с первой секунды, как только тебя увидел.

– Да нет, ты не понимаешь…

– Я все понимаю – понимаю, что почувствовал тогда и что чувствую сейчас! – Что ж, звучало это пусть и излишне пафосно, но вполне убедительно. – Как только я тебя заметил на этой нашей вечеринке, то сразу же подошел к тебе. Я чувствовал! Там было столько народу, столько девчонок – но для меня была только ты. И сейчас остаешься – только ты!

– Да нет же, ничего ты не понимаешь… я никогда… никогда…

– Ты что, девственница?

Шарлотта лежала, губы ее были полуоткрыты, а мозг лихорадочно работал, подыскивая правильный – можно подумать, у нее есть выбор, – вариант ответа. И наконец ей удалось заставить себя выдавить одно короткое слово:

– Да.

– Ну тогда я буду аккуратно, потихоньку, – заверил ее Хойт.

На его лице появилась новая, не такая, как прежде, улыбка, словно говорившая: «Не-бойся-больно-не-будет-ни-капельки». Это была улыбка… даже не врача, а какого-то знахаря, чья преданность делу сохранения ее здоровья и преодолению всех испытаний гораздо глубже, чем формальная клятва Гиппократа: «Главное – не навредить».

– Все будет нормально. Бояться нечего. Я так давно этого хотел. Не волнуйся, все будет хорошо. Я обещаю.

Эта улыбка! Шарлотта внезапно озаботилась вопросом протокольной вежливости. А что будет, если она возьмет и вдруг решительно скажет ему «нет» – вот сейчас? На что это будет похоже, допустимо ли это после того, как она позволила ему зайти так далеко? На что это будет похоже – и разве не об этом ее предупреждала Мими, да и другие, говоря о приемах, устраиваемых на выезде? Хойт ведь, наверное, обидится – обидится, рассердится, а потом просто разозлится – и будет прав, если назовет ее стервой? Может ли Шарлотта допустить, чтобы ее считали стервой, которая раздразнила парня, завела его – да, завела, – завела, довела до точки кипения, а теперь лежит здесь голая, с раздвинутыми ногами, и при этом машет пальчиком и говорит: «Нет-нет-нет-не-ет»? Господи, на что это будет похоже – если Шарлотта Симмонс предстанет в таком свете? Да ее просто похоронят на задворках Дьюпонта и напишут на могиле: «Неудачница, стерва, ханжа и святоша». Все кончится, все оборвется, о ней забудут навсегда – о ней, Шарлотте Симмонс, которая могла иметь все! «Да Хойт же весь горит! Он хочет заняться со мной любовью… он любит меня!..»

:::::::Сильная приливная волна, цунами, ураган Сомнений::::::: «Но ведь нельзя… не могу я»:::::::

…И снова, снова молния в мозгу: «Может быть, он действительно меня любит! Может быть, после этого мы будем вместе… вы еще посмотрите, Мими и Беттина… и Беверли… я еще услышу, как они будут зубами скрипеть от зависти… и еще: я теперь тоже буду знать, как это бывает… больше не придется прятать глаза и стыдливо замолкать, когда люди заводят разговор об этом…»

:::::::стараться не смотреть на него:::::::презерватив, огромный молоток:::::::снова прилив, цунами, ураган:::::::Сомнения:::::::потянуть время:::::::нужно что-то решить:::::::да что тут решишь!::::::: «Послушай, Хойт:::::::подожди, подожди минутку, хорошо?»:::::::

Она не успела сказать ни «Послушай», ни «Хорошо», ни «Подожди», вообще ничего, а он уже попытался вонзить в нее свой молоток – неудачно. Еще одна попытка: Хойт даже зарычал.

Не получилось. А в Шарлотте уже поднялась волна боли. Еще одна попытка. Не получилось. Больно. Он не останавливается ни на мгновение. Его член работает настойчиво и ритмично, как таран, пробивающий крепостную стену. Еще один толчок, еще один удар, и он – там. Шарлотта вскрикнула от боли, а еще больше, чем от боли, – от удивления, а главное – от обиды. Как же так – эта здоровенная штука пролезла туда, внутрь нее… в глубину ее тела! – обида, обида! – и не только осталась там, а еще и двигается – взад-вперед, взад-вперед…

– О-о! – Обида, обида!

Хойт и его штука на миг остановились:

– Ты как – в порядке?

– М-м-м-м… – пробормотала Шарлотта.

На глазах у нее выступили слезы, и ей хотелось сказать: «НЕТ, НЕ В ПОРЯДКЕ! МНЕ БОЛЬНО, БОЛЬНО, БОЛЬНО, БОЛЬНО»… Но он все продолжал двигаться, взад-вперед, туда-обратно. БОЛЬНО БОЛЬНО. Звериный рык, рык и хрипы. Она попыталась заглянуть Хойту в лицо и сквозь пелену слез увидела, что его глаза закрыты. Он потел, рычал, закусывал нижнюю губу. Сейчас Шарлотта уже не могла остановить его, не могла даже попросить его двигаться помедленней, хотя бы потому… потому что она сама хотела увидеть на его лице это удовольствие пополам с болью, она хотела этого с самого начала, и сейчас она ни за что не позволила бы себе испортить парню эти мгновения. Она была уверена, что в этот миг обладания она была для него всем миром, а Хойт становился… он принадлежал ей, Шарлотте Симмонс, весь до последней частицы тела, до последней молекулы.

Движения Хойта становились все быстрее и быстрее. Раз-раз-раз-раз – ее тело вздрагивает вздрагивает вздрагивает вздрагивает вздрагивает и дергается дергается дергается дергается дергается от его толчков толчков толчков толчков толчков его веки сжимаются его лицо краснеет зубы скрипят скрипят скрипят скрипят скрипят челюсти сжимаются сжимаются сжимаются сжимаются сжимаются из глубины его горла вырывается какое-то хриплое хрюканье хрюканье хрюканье хрюканье хрюканье он наконец он издает громкий, долгий, не то блаженный, не то рожденный болью стон – и наконец его мышцы начинают расслабляться, и он лежит наполовину на боку, наполовину еще на ней.

– А-х-х-х-х-х-х, – наконец произносит Хойт тоном блаженной усталости и переворачивается на спину. Потом, не поднимая головы, спрашивает: – Ты как?

Он не смотрит на нее. Его глаза закрыты, а если он их и откроет, то взгляд упрется в потолок, потому что его лицо обращено вверх. Его тело не касается ее, они лежат рядом – но отдельно друг от друга.

Шарлотта постепенно приходит в себя, и ей кажется, что ее кожа потеряла чувствительность. Ну не может же быть так, чтобы Хойт не касался ее хотя бы ладонью, хотя бы одним пальцем.

Его глаза по-прежнему обращены к потолку.

Нет-нет, нужно просто немножко подождать, вот сейчас он приподнимется, обнимет ее, повернет к себе и мягким, самым ласковым голосом поблагодарит ее, скажет, что все было хорошо, что она сделала его счастливым, что близость с нею стала для него открытием и откровением… что его жизнь наполнилась новым смыслом, что он узнал наконец, как сбываются даже самые дерзкие мечты…

Вместо этого Хойт встает с кровати, направляется в ванную, и оттуда доносится его голос:

– Тебе полотенце дать?

– Нет, спасибо, – говорит Шарлотта дрожащим голосом.

Она вся дрожит – изнутри. Она больше не чувствует боли, но что случилось внутри нее? С ней явно происходит что-то неладное. Ей нужно, чтобы Хойт был с ней. Вот сейчас он вернется к ней и скажет ей что-то чудесное, то, что они оба никогда не забудут, а главное – от чего у нее станет светлее на душе, а боль, которую пришлось перетерпеть, покажется сущим пустяком. Может быть, Хойт скажет ей, лукаво улыбнувшись, что сюда, в эту комнату, она вошла прекрасной девушкой, а теперь стала прекрасной женщиной.

Хойт вышел из ванной и, не посмотрев на Шарлотту, сразу же стал натягивать трусы. Завязывая их на талии, он внезапно поднял голову, скользнул по ней взглядом… но не по ее лицу, а ниже, еще ниже, по ее все еще обнаженным бедрам… и обескураженно нахмурился.

– Твою мать, это что, кровь?

Шарлотта посмотрела туда же, куда глядел он, и обнаружила, что между ее ног виднеется кружочек из нескольких пятен крови. Она взглянула на Хойта, но он не смотрел на нее. Его по-прежнему озабоченный взгляд был прикован к засыхающим каплям крови.

– Извини, – сказала она. – Что мне теперь делать?

– Понятия не имею, но если эти козлы думают, что снимут с нас за это дополнительные бабки, то хрен им – пусть обломаются. Хрен там они что получат – хрен с дыркой.

Он так и продолжал смотреть на кровь на покрывале.

Потом он поднял с пола рубашку, из которой совсем недавно так яростно вырывался, и стал искать футболку, которая оказалась на полу в ногах кровати…

Ну почему, почему он стоит посреди комнаты сейчас – когда Шарлотте так его не хватает? И вообще – зачем он одевается? Куда он собрался? Или он думает, что они вместе должны куда-то пойти?

Собственная нагота вдруг стала тяготить ее. Она приподнялась, спустила ноги на пол и села на край кровати. Ее подташнивало, у нее болела и кружилась голова. Она инстинктивно согнулась и наклонила голову к коленям, ожидая, что в таком положении мозг будет лучше снабжаться кровью. Увы – через несколько секунд ее начало тошнить гораздо сильнее… Пришлось разгибаться. Хойт был полностью занят своим гардеробом: он застегнул пуговицы на рубашке, натянул брюки и застегнул ремень с той самой непропорционально большой пряжкой. За все это время он ни разу не взглянул на нее.

Шарлотте было так плохо, что ей больше не хотелось вообще ничего – она мечтала только об одном: рухнуть снова на кровать, закрыть своим телом следы собственного позора – непростительные, липкие красные пятна, провалиться сквозь простыни, матрас и пол и исчезнуть в четвертом измерении… или в пятом… или еще в каком-нибудь, неважно, но в таком параллельном мире, где никто не будет ее искать… Она чувствовала себя ужасно. Она вдруг поняла, что ее тело по-прежнему испытывает сильнейшее воздействие алкоголя. Нет, конечно, Шарлотта с самого начала знала, понимала, что пьет ужасно много, но старалась не обращать внимания на укоры совести и предупреждения разума. Она почему-то решила, что может пить наравне с остальными, если даже не больше, и при этом не пьянеть, а значит, оставаться выше и лучше окружающих, и кто бы мог подумать, что она, Шарлотта Симмонс, может так напиться… так нажраться.

Ужасно, это все ужасно – но ведь нельзя же вечно сидеть голой на краю кровати. Ее трусики – мокрый, скомканный клочок ткани – валялись в ногах кровати. Грязные? Ну и что, какое это теперь имеет значение? Она натянула их себе на ноги, все еще сидя, но чтобы надеть их полностью, нужно было встать. Сделать это было намного труднее, чем обычно, но, по крайней мере, ей все-таки удалось удержать равновесие и не свалиться обратно на кровать. Голова была невыносимо тяжелая, Шарлотта ощутила боль где-то за глазами; мозг как будто куда-то сдвинулся. Она почувствовала, что может просто потерять сознание. Этого еще не хватало! Она снова села на кровать и опустила голову к коленям. Ничего, ничего, сейчас все пройдет. Поболит, поболит и перестанет. Главное – не терять сознание. Главное – не вырубиться.

Резкий, оглушительный стук в дверь.

– Эй, чувак, ты там? Открывай давай, мне тоже комната нужна!

Это был Джулиан.

Не рискуя больше вставать, Шарлотта дотянулась до смятого, скомканного платья – а это еще что? – да, лифчик; то и другое валялось в изголовье кровати. Как могла быстро, она надела лифчик, застегнула его и стала отчаянно пытаться распутать едва ли не завязавшееся узлом платье… судорожно стараясь найти подол, чтобы натянуть его через голову.

К ее ужасу, Хойт, уже в рубашке, брюках, носках и даже туфлях, отодвинул засов, отпер замок, распахнул дверь и, сделав широкий приветственный жест, спросил:

– Ну чего шумим, братан?

С этими словами он впустил Джулиана, а за ним вошла… нет, вовсе не Николь, а Глория – девушка Ай-Пи.

Вошедшие, как ни в чем не бывало, бросили короткий взгляд на Шарлотту, но при этом ничего не сказали и даже не кивнули ей. Сама же она была готова умереть со стыда. Последняя отчаянная попытка – и вот наконец мятое платье скользнуло по ее плечам и прикрыло наготу.

Джулиан, сально улыбнувшись, поинтересовался у Хойта:

– Надеюсь, мы не очень не вовремя?

– Да брось ты. – Хойт махнул рукой и столь же похабно, двусмысленно усмехнулся: – Мы тут как раз решили догнаться. Будете с нами?

Не дожидаясь ответа, он шагнул к бюро и плеснул водки в два стаканчика, один из которых протянул Джулиану. Глория пока что стояла у дверей и молчала. Тем не менее по тому, как она держалась, по ее позе, по расправленным плечам, гордо выставленной впереди груди было видно, что гостья вовсе не стесняется и не собирается тушеваться. Чего стоила одна ее улыбка – манящая и похотливая улыбка на чувственных губах. Отхлебнув из стакана, Хойт протянул его Глории, при этом он как бы невзначай подмигнул и улыбнулся ей. Нет-нет, в этой улыбке не было ничего особенного, она была просто приятельской: на, мол, держи, выпей, – но все же это была улыбка. А ведь с тех пор, как все произошло… Только сейчас до Шарлотты стало доходить, что с момента появления Джулиана и Глории Хойт вспомнил о ее существовании всего один раз, сообщив, что «они как раз собирались догнаться». Больше – ни слова, ни жеста, ни даже какой-нибудь, пусть недовольной гримасы. Пораженная, Шарлотта сидела на краю кровати, отказываясь верить в то, что происходило у нее на глазах, не в силах двигаться. Но потом почувствовала, как слезы наворачиваются на глаза, поспешно вскочила с кровати и бегом – да-да, буквально бегом – проскочила мимо всех троих, всего в считанных дюймах от них, по узкому проходу между кроватями и бюро – другого пути не было, – стараясь во что бы то ни стало успеть, успеть добраться до ванной, чтобы окончательно не сломаться и не разрыдаться прямо у них на глазах. Последнее, что она услышала перед тем, как захлопнуть за собой дверь ванной, были слова Джулиана:

– О-о-о… как все запущено…

Вся ванная была завалена мокрыми полотенцами – большими и маленькими, для душа, для рук и для ног. Они валялись и висели повсюду: на полу, на краю ванны, на крючках, на занавеске для душа. Даже через закрытую дверь Шарлотта слышала, как Хойт и Джулиан со смехом обсуждают какую-то девицу – наверно, ее! – нет, вроде бы какую-то другую девушку, судя по упомянутому в разговоре платью с блестками… Затем веселая болтовня перешла на то, какой все-таки дебил Харрисон и какую хрень он выдал в качестве тоста, и в итоге они пришли к выводу, что лучше бы ему вообще постоянно оставаться на поле для лакросса, там ему самое место, но зато здоровый он, как лось, и если бы кто-нибудь другой выпил столько, его бы вынесли отсюда вперед ногами. Глория, прекрасная «темная леди», в разговоре участвовала довольно однообразно: каждое новое слово она встречала хихиканьем, а каждую новую фразу – смехом.

Шарлотта чувствовала себя грязной – физически и духовно. Ощущение было такое, словно она не мылась неделю. Она снова сняла платье и белье, нашла чистое полотенце, намочила, намылила его и вытерла себе все между ног, а затем повторила эту процедуру еще раз, еще и еще, словно хотела убедиться, что не осталось больше никаких следов крови. Потом у нее снова закружилась голова. Ее качнуло в одну сторону, в другую. Пришлось даже поставить ноги пошире и опереться о стену. Только бы не упасть, только бы не упасть. Мозг отказывался работать в полную силу. Стоять было тяжело. Она села, голая, на закрытый крышкой унитаз… мурашки бегали по телу… слезы душили ее… текли из глаз ручьями… Она конвульсивно содрогалась от рыданий, но не издавала ни звука… ни за что на свете Шарлотта не хотела, чтобы эти люди узнали, насколько ей сейчас плохо, больно и обидно, насколько глубоко она ранена. Через некоторое время она усилием воли все-таки заставила себя подняться. Опираясь на край раковины обеими руками, девушка встала перед зеркалом. На этот раз собственное тело не вызвало у нее никаких положительных эмоций. Перед ней в зеркале был слабый, жалкий, истерзанный, тронутый разложением кусок человеческой плоти. Кожа казалась бледной и липкой… нездоровой – вот правильное слово. Глаза распухли и покраснели. Голова… просто раскалывалась изнутри. Пульс стучал в висках молотом. Время от времени изображение в зеркале даже начинало двоиться. Что творилось у нее на голове – лучше было и не смотреть: воронье гнездо и то выглядит аккуратнее и эстетичней. Вот только выйти из ванной и принести сумку, где лежит щетка для волос, – было выше ее сил. Эти, которые сидят сейчас в комнате, и без того хорошо проводят время, и Шарлотта не собиралась давать им еще один повод для веселья. Невозможно было даже представить, что она выйдет из ванной – босиком, больше всего похожая на жертву автомобильной аварии, и возьмет… парусиновую сумку.

И все-таки… не может же она остаться тут навсегда, запершись в ванной и тупо глядя в зеркало. Девушка протянула руку за своими трусиками, брошенными на край столика у раковины. Господи, какая же гадость… их и в руки-то противно взять. И все же был в этой грязи, в этой липкости ее белья какой-то скрытый смысл, какая-то высшая справедливость. По крайней мере, так показалось Шарлотте в нахлынувшем на нее порыве самобичевания. Она посчитала естественным, что такая интимная деталь туалета превратилась в комок грязной, омерзительной на ощупь ткани. Это было лишь еще одним свидетельством ее позора, ее добровольного самоосквернения. Она боялась потерять равновесие и упасть, поэтому, чтобы надеть трусики, Шарлотте пришлось снова присесть на крышку унитаза. Как только влажная липкая ткань коснулась ее тела, она вся передернулась. То, что еще недавно было свидетельством ее эмоционального возбуждения, что сопровождало чувственное, плотское наслаждение, превратилось теперь в отвратительную слизь. Чтобы хоть немного унять головокружение, Шарлотта наклонила голову к коленям, но тут ей в ноздри ударил незнакомый и в то же время безошибочно узнаваемый запах, исходивший от ее белья и тела. Пот, моча, грязь, влагалищный секрет… неужели можно снова надеть на себя эту тряпку? С точки зрения гигиены пытаться прикрыть ею самые нежные, деликатные части тела было не только бессмысленно, но и опасно. Но иначе она просто не могла бы выйти из комнаты. Потом Шарлотта застегнула лифчик и через голову натянула красное платье… Теперь надо причесаться… Расчески нет… А волосы в жутком виде… одни пряди свалялись… другие, наоборот, торчат в разные стороны… Она попыталась пригладить их пальцами, хотя бы просто убрать назад… бесполезно… все равно ужас… Внутренне сдавшись, готовая вступить в новый круг ада, она повернула дверную ручку и вышла в комнату.

Едва ступив босыми ногами на синтетический ковер, Шарлотта почувствовала себя еще хуже… Они все были там: Хойт, Глория и Джулиан продолжали веселиться в свое удовольствие, словно ничего не случилось, не то «догоняя», не то просто заливаясь спиртным под завязку… Хойт и Глория сидели рядом на невысокой тумбочке для чемоданов, составлявшей часть бюро. Хойт оказался к Шарлотте спиной. Он даже не обернулся и не взглянул на нее… Все его внимание было поглощено Глорией… Шарлотта безошибочно узнала эффектный наклон головы, используемый им при флирте с девушками… да-да, вот так слегка повернуть голову и посмотреть словно бы искоса – действует без осечки. А почти обнаженная увесистая грудь «темной леди» маячила прямо перед его глазами… да к тому же еще этот страшно чувственный изгиб губ… Джулиан лежал навзничь на кровати, приняв какую-то если не акробатическую, то по крайней мере гимнастическую позу: оторвав бедра и поясницу от постели и поддерживая их руками, он поднял ноги прямо над головой. И как у него только сил хватает? Неужели его не тошнит? Но Джулиан весело хихикал, а то и разражался хохотом, после чего, снова хихикая, дергал ногами в воздухе, изображая нечто вроде брейк-данса на голове. Он был невероятно пьян.

Шарлотте пришлось пройти буквально в нескольких дюймах от Хойта и Глории. Глория бросила на нее мимолетный взгляд, но сразу же отвернулась обратно к Хойту. Все ее внимание было сосредоточено на нем, и девушка смотрела на него с такой… откровенной и манящей улыбкой… «Темная леди» держала в руках маленький пластиковый стаканчик – по всей видимости, с водкой, – слегка приподняв его, словно собираясь произнести тост. Хойт так и не обернулся и не поднял глаз. Глория, не придумав, что сказать, запрокинула голову и залпом вылила содержимое стаканчика себе в глотку. А Хойт упорно вел себя так, словно даже не подозревал о присутствии в комнате Шарлотты Симмонс.

Из них троих только Джулиан заметил ее. Перестав хихикать и дрыгать ногами в воздухе, он перевернулся и принял сидячее положение на краю кровати.

– Эй, Шарлотта, ты как? Что-то ты неважно выглядишь.

– А? Нет, ничего, все в порядке. Просто я, наверно, слишком много выпила. Немножко подташнивает.

– Ты случайно блевать не собираешься? – хихикнув, осведомился Джулиан. – Смотри у меня: блевать и портить воздух только в ванной, а еще лучше – в коридоре. Я в этой комнате спать буду, так что не хотелось бы всю ночь вонью дышать.

Гордый своим остроумием, он расхохотался, снова перекатился на спину, задрал ноги над головой и продолжил отрабатывать свой акробатический этюд.

Готовая расплакаться, Шарлотта опустила голову и уже прикрыла глаза ладонью, но сумела задавить в себе всхлипы и рыдания и даже опять вскинуть голову. Краем глаза она заметила, что Хойт смотрит на нее.

– Ты как – в порядке? – спросил он.

Шарлотте хотелось обернуться и посмотреть ему прямо в глаза, но она решила не делать этого, чтобы не разреветься на потеху всей компании.

– Я, наверное, полежу немного, и все будет хорошо, – сказала она. Последнее «хорошо» прозвучало тихо-тихо – едва слышно, и буквально в следующую секунду она просто рухнула на вторую кровать, вытянувшись на ней по диагонали и повернувшись спиной к остальным.

Где-то в самой глубине души Шарлотта надеялась (и больше всего на свете хотела), что Хойт подойдет к ней, присядет на кровать, положит ей руку на спину и посидит так хотя бы несколько минут, а еще – попросит Джулиана и Глорию куда-нибудь уйти. Она даже не хотела говорить с Хойтом: какие там разговоры, когда к глазам подступают слезы, а к горлу – рыдания. Она желала только одного: чтобы он вспомнил о ней, побыл с ней.

Ей захотелось свернуться калачиком, но сделать это мешала красно-черная сумка Хойта. Шарлотта сдвинула ее в ноги кровати – и тут же поняла, почему он вдруг поставил ее прямо посередине: чтобы прикрыть пятна крови на покрывале. Ну да, вот они, уже засохшие потемневшие пятнышки… всего в нескольких дюймах от того места, откуда и появились: из репродуктивных органов Шарлотты Симмонс…

Она подтянула ноги к груди и лежала, свернувшись клубочком, ощущая какое-то болезненное, саморазрушительное чувство удовлетворения. Да, наверняка так оно и должно было случиться: есть какой-то смысл в том, что она лежит прямо на тех самых пятнах, на том самом свидетельстве ее позора и глупости. Эта засохшая кровь символизировала для Шарлотты жертву, принесенную в память не только о глупой маленькой девчонке, но и о ее наивных иллюзиях. Как она могла поверить, что Хойт в нее влюблен? Мужчины не влюбляются: признание в любви для них равносильно признанию поражения, капитуляции, сдаче на милость победителя. Мужчины занимаются любовью – и это еще в лучшем случае, а чаще всего – они совокупляются, развлекаются, трахаются или имеют очередную женщину, которая либо идет на эти «занятия любовью» цинично и сознательно, либо попадается в ловушку ухаживаний, как это сделала она, наивная дурочка, которую каким-то капризом судьбы забросило в роскошный отель «Хайятт Амбассадор» в Вашингтоне, округ Колумбия.

Неожиданно Шарлотта обнаружила, что хотя лежит спиной к остальным и свернулась клубочком, но ее голова находится под таким углом, что она может видеть все происходящее в комнате – если, конечно, хватит сил открыть глаза. Она попробовала разомкнуть ресницы совсем чуть-чуть – всего на миллиметр – и тем глазом, который оказался выше, смогла сквозь мутную пелену различить силуэты Хойта, Глории и Джулиана. Девушка испустила долгий стон: «О-о-о-о-ох», как будто впадая в кому, но дыша при этом глубоко и медленно, как во сне. Прошло минут пять… и вдруг Хойт подошел к ней! Он наклонился над ней!

Тихим и очень мягким шепотом, словно едва вырывающимся из глубины его горла, он произнес:

– Эй, ты как?

Вот он наклонился еще ниже! Шарлотта догадалась об этом по его дыханию. Открыть глаза еще хоть чуточку она не решалась и потому видела перед собой лишь какую-то неясную тень. Через пару секунд она догадалась, что Хойт водит у нее перед лицом указательным пальцем… Потом появились два пальца… три… четыре… Вся его ладонь колыхалась перед ней из стороны в сторону, как веер… Затем – пустота.

Еще через несколько секунд девушка снова увидела их силуэты. Джулиан и Глория поднялись и подошли к шкафу, стоявшему у самого входа в номер – словно специально выбрав место подальше от Шарлотты. Затем к ним присоединился Хойт. Голоса их звучали очень тихо: так говорят в присутствии спящего человека.

– Ну что? – спросил Джулиан. – Как она там? Может, переберемся в другой номер?

– Да, пожалуй, так лучше будет, – хрипло прошептал Хойт. – Она отключилась – теперь небось до утра не проснется. – Пауза. – Мне пришлось выбить пыль из этого половичка.

Голос Джулиана:

– Да ты что, серьезно? Нет, старик, ты гонишь!

Тишина… потом сдавленный смех: судя по всему, Джулиану и Глории с трудом удалось сдержаться и не рассмеяться во весь голос. Даже по их шумному дыханию было ясно, чего им стоило задавить в себе радостные вопли и остроумные комментарии по поводу свершившегося чуда. Хойт продолжал шептать:

– Нет, правда… – неразборчиво, – …да не фонтан… – неразборчиво, – …этот хренов прием… – неразборчиво, – …никогда в жизни не видел такой бобрихи деревенской…

Голос Джулиана:

– Хойт, ты просто чудовище.

Смех Джулиана и сдавленные звуки, какие издают, когда хихикают, не раскрывая рта, – это, наверно, Глория. Слова Хойта впивались в Шарлотту как пули, но поскольку он говорил так тихо, ей на ум пришло сравнение с киллером, вооруженным пистолетом с глушителем. «Мне пришлось выбить пыль из этого половичка». Снова шепот Хойта:

– …Просто целина непаханая…

Даже сквозь полуприкрытые ресницы Шарлотта смогла увидеть, как Джулиан по-приятельски пихнул Хойта локтем в бок: молодец, мол, хорошая работа.

– Я слышал, у Харрисона в номере еще выпивка припрятана, – сказал Джулиан. – Может, туда рвануть? Наверняка наши уже все там собрались, диджей уже свое отработал, танцы кончились, а заняться чем-то надо.

Джулиан и Глория направились к двери, Хойт последовал за ними. Джулиан, открыв дверь, остановился и оглянулся. Мотнув головой в сторону Шарлотты, он спросил:

– Так ты думаешь, она в порядке?

– Брось, она вырубилась – теперь будет спать как убитая, – ответил Хойт. С этими словами он выключил верхний свет. На мгновение его силуэт еще мелькнул в дверном проеме, а затем дверь мягко прошелестела по синтетическому ковру, влекомая пружиной механического до: эдчика; щелкнул замок, и комната погрузилась в темноту.

Шарлотта приподнялась на локте и огляделась. Несмотря на выключенный свет, в комнате не было совсем темно. Вертикальная полоска ядовито-желтого света разрезала помещение пополам. Несколько секунд Шарлотта пыталась сообразить, с чего бы это полоска света из-под двери приняла такое странное положение. Постепенно до нее стало доходить, что это свет ртутных фонарей с гостиничной парковки пробивается в щелочку, оставшуюся между сдвинутыми портьерами, прикрывающими вытянутое во всю ширину комнаты окно.

Оторвав голову от кровати, она совершила серьезную ошибку. Вся комната теперь крутилась у нее перед глазами, и Шарлотта почувствовала, что ее сейчас вырвет. Собравшись с силами, девушка встала и, пошатываясь – вестибулярный аппарат явно отказывался работать как положено, – направилась в сторону ванной. Вслепую она нащупала выключатель. Щелчок – и в глаза ударил свет, ослепительно яркий, как ей показалось. В ванной все было по-прежнему – те же разнокалиберные полотенца и салфетки разбросаны повсюду. Шарлотта опустилась на колени перед унитазом, раза два икнула – и ее вывернуло наизнанку. Часть рвотных масс попала на бортик унитаза, а кое-что даже на край платья Мими, оказавшийся теперь на полу. Стоя все так же на коленях, Шарлотта дотянулась до рукоятки спуска воды, а потом на четвереньках поползла к ванне. При одной мысли, что надо встать на ноги, ей становилось плохо. Потерять сознание прямо здесь, в ванной, – нет, этого она не могла себе позволить. Шарлотта выудила салфетку из груды валявшихся возле ванны, поползла обратно к унитазу и вытерла его бортик и пол вокруг, затем сползала обратно к ванне и притащила еще большое банное полотенце и другое поменьше и снова спустила воду, и обмакнула полотенце в более-менее чистую воду, и попыталась отчистить платье, и намочила еще одно полотенце, и вытерла лицо и губы. Стоя на четвереньках, как животное, Шарлотта чувствовала себя если не хорошо, то по крайней мере сносно. Главное было – не поднимать голову. По-прежнему на четвереньках она выползла из ванной и не рискнула подняться, чтобы выключить свет, и переползла по ковру к кровати, и сумела вскарабкаться на нее, и даже каким-то образом вытащила из-под себя одеяло, и заползла под него прямо в своем мятом влажном платье, и легла на бок, и поджала ноги, и провалилась в глубокий сон.