Текст книги "Я - Шарлотта Симмонс"

Автор книги: Том Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 78 страниц)

На экране тем временем журналист «Спорт-Центра» брал интервью у какого-то бывшего тренера профессиональной лиги. Тренер был уже в возрасте, и при каждом повороте головы его бычья шея покрывалась густой сетью морщин и складок. Он объяснял новое «ударное» построение команды Алабамы. На экране возникло схематическое изображение игрового поля, по которому заметались белые линии, наглядно демонстрируя, как вот этот парень блокирует того парня, а тот парень блокирует вон того, и тогда можно прорваться в дыру вот здесь… Сначала Хойт еще пытался сосредоточиться и разобраться во всех этих тактических хитростях. Только этот старый пень забыл сказать, что во-он тот парень, блокирующий вот этого, должен быть размерами и весом с Бобо Болкера, потому что вот этот, которого он блокирует, содержит в себе не меньше трех сотен фунтов накачанных горилловым тестостероном, практически генетически модифицированных кибермускулов. Не накачайся защитник всяким хреновым гормональным дерьмом – и быть ему просто еще одним мешком костей на пути нападающего… Не прошло и полминуты, как Хойт, продолжая пялиться в телевизор, мысленно уже отключился от того, что происходило на экране. Думал он совершенно о другом: его опять посетила мысль, показавшаяся в тот момент очень важной, почти гениальной.

Вот бы повторить заново все то, что случилось тогда в Роще… А еще лучше было бы снять все это на видео… Эх, жаль, что уже ничего не получится… Да ведь каждый в братстве Сейнт-Рей просто должен увидеть пусть не эту драку, но что-нибудь подобное – обязательно. И вообще, пусть все ребята пораскинут мозгами насчет того, что для них означает это мелкое и незначительное происшествие. Дело ведь не только в них с Вэнсом. Не только в том, что они стали героями нашего времени. Речь о чем-то куда более серьезном. Дело касается духа, самой сути настоящего студенческого братства, такого как Сейнт-Рей, и здесь важно не только то, что они с Вэнсом дрались плечом к плечу… То есть это, конечно, важно, но нужно подходить к делу шире… Неясная, смутная концепция стала постепенно формулироваться в каких-то конкретных выводах. Все студенческие братства и клубы создавались с целью помочь формировать личность студента, делать его настоящим мужчиной. Собрать бы сейчас всех наших, подумал Хойт, ну, всех, кто живет в общежитии, и поговорить с ними об этом. Пусть парни подумают и обсудят то, что им покажется важным. Хрен там, ничего не получится. Да и ребята засмеют. Кроме того, он испытывал некоторые сомнения по поводу своих ораторских способностей. Произнести вдохновляющую пафосную речь – вряд ли такое получится с первого раза, без тренировки. А Хойт ничего подобного никогда не пробовал. Его сильными сторонами были чувство юмора, умение иронизировать над всем и вся, старательно разыгрываемое безразличие к происходящему и умение балансировать в своих шутках на грани соленого юмора и откровенной похабщины. В общем, его стиль – это стиль «Зверинец». Преподаватели английской литературы только и знали, что разглагольствовать о Сэлинджере: ах, «Над пропастью во ржи»! Да этот Холден Колфилд просто нытик и неврастеник. И вообще устарело это все. Для поколения Хойта актуален кинофильм «Зверинец». Сам Хойт смотрел этот фильм, наверное, раз десять… Чего стоит только сцена, когда Белуши хлещет себя по щекам и приговаривает: «Какое же я дерьмо»… Просто класс… а ведь есть еще «Тупой и еще тупее», «Свингеры», «Томми-бой», «Обычные подозреваемые», «Старая школа»… Ну, нравились ему эти фильмы. Хойт хохотал до упаду… правда ведь смешно, круто… остается только выяснить, заметил ли хоть кто-то еще из здешних обитателей серьезную сторону этих комедий? То, что делает их по-настоящему важными и значительными? Наверняка нет. Как же, разбежался, заметят они. А ведь речь в них идет о том, как остаться мужчиной в век нытиков и хлюпиков. Так вот, настоящее студенческое братство, такое как Сейнт-Рей, и создавалось ведь для того, чтобы выковать из молодого парня настоящего мужика, который будет разительно отличаться от типичного современного американского студента – вялого и безвольного размазни. Сейнт-Рей – вроде кредитки «Мастеркард», он дает тебе карт-бланш, чтобы заявить о себе, проявить себя – ох и нравилась Хойту эта метафора. Конечно, во взрослой жизни нельзя будет существовать так, как здесь, под прикрытием братства, нельзя ради хохмы нарушать все писаные и неписаные правила. Все эти студенческие выходки, все неповиновение и непослушание – это лишь тренировка для будущих серьезных свершений. Здесь, в Сейнт-Рее, можно научиться, по крайней мере, одному – почти все люди, сталкиваясь с крутыми, закаленными парнями, не позволяющими на себя наезжать, теряются и уступают инициативу, не зная, как себя вести. Усвоить это в состоянии каждый член братства – если, конечно, не считать ошибок природы вроде Ай-Пи. В чем, например, состоит главный урок той драки в Роще? Хойт закрыл глаза и в мельчайших подробностях с удовольствием вспомнил все, что тогда случилось, даже незначительные детали… Вот этот накачанный боров-телохранитель (Хойт прямо-таки видел перед собой его шею шире головы) хватает его сзади за плечо – совершенно неожиданно – и говорит голосом, не предвещающим ничего хорошего: «Чем это вы, пидоры, тут занимаетесь?» Девяносто девять из ста студентов колледжей, оказавшись в такой передряге: а) испугались бы при виде нависшей над ними кабаньей туши; и б) постарались бы умилостивить это враждебное божество, пытаясь подыскать правильный ответ на понятый буквально вопрос: «Да мы это… мы вообще ничего такого…» Он же, Хойт Торп, в отличие от девяноста девяти других студентов взял да и сказал: «Чем занимаемся? Да смотрим, как делают минет какому-то мудаку с обезьяньей рожей – вот чем мы занимаемся!» Вот уж чего этот накачанный, но тупой и до крайности примитивный сукин сын не ожидал услышать. У него в башке что-то перемкнуло – маленький мозг просто не справился со столь неожиданной информацией. Вместо того, чтобы подумать, этот кретин включил аварийный режим, в котором его тело могло действовать автономно, без участия головы. Естественно, разнообразием схем и моделей эти действия не отличались. Замах, удар со всей силы и… промах, поражение, неудача Контрвопрос «Чем занимаемся?», да еще в сочетании с яркой характеристикой, данной наглым тоном его шефу: «Мудак с обезьяньей рожей», – ответной реакции в программе, заложенной в башку охранника с такой же обезьяньей рожей, предусмотрено не было. Другое дело, что и Хойт не специально все это придумал. У него и времени-то не было думать. Он просто ответил на внешний раздражитель на уровне условного рефлекса, и это оказалось совершенно правильным. Все произошло мгновенно, словно он выстрелил от бедра, не целясь, и при этом попал в десятку. Победа была одержана благодаря тому, что он действовал в кризисной ситуации повинуясь инстинкту – «не дать на себя наехать»… Интуиция подсказала единственно верное решение. В голове Хойта постепенно складывалась вполне логичная схема… Ведь если присмотреться, то в университете на членов студенческих братств только и делали что наезжали – и администрация, вечно упрекавшая их за слишком усердное употребление алкоголя, травы, кокаина, «экстази»… а тут еще всякие придурки-отличники, подающие надежды аспиранты, преподы, разные меньшинства – панки, металлисты, гомики, лесбиянки, бисексуалы, садомазохисты, черные, латиносы, индейцы (или индусы? – хрен их разберет) – одни из Индии, другие из резерваций, в общем, все эти извращенцы и нацмены, обвинявшие таких, как Хойт, в расизме, сексизме, классовом снобизме – это еще что за хрень такая? – шовинизме, антисемитизме, ультраправых настроениях, гомофобии… Да уж, крепко укоренилась в этом университете терпимость по отношению к разным козлам и уродам… Главная мысль все более четко и осязаемо вырисовывалась в мозгу Хойта… Он даже позволил себе развить эту концепцию… Вот случись Америке снова вступить в войну, причем не в какую-нибудь там «полицейскую акцию» на другом конце света, а в настоящую войну, от которой будет зависеть судьба страны, – и где тогда, спрашивается, взять нужное количество настоящих офицеров, кроме тех парней, которые в военных академиях учатся? Кто придет на помощь кадровым военным? Только ребята из студенческих братств. Они единственные в стране образованные представители мужского пола, не переставшие думать и поступать… как настоящие мужики. Кто еще, кроме них…

Неизвестно, до чего еще додумался бы Хойт, но его размышления были прерваны самым бесцеремонным образом. Из галереи в библиотеку вошел парень по имени Хедлок Миллз – для своих просто Хеди, что было уменьшительным от Хедлок.[7]7
  Борцовский прием: бросок через спину с захватом шеи.


[Закрыть] Церемонно поклонившись, он, с трудом сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, сообщил:

– Хойт, одна дама, я бы сказал – очаровательная молодая леди – желает видеть вас.

Хойт поднялся с кресла, водрузил пустую пивную банку на ореховый стеллаж и, поддерживая игру, сказал:

– Прошу прощения, господа, долг гостеприимства обязывает меня покинуть вас, – после чего вышел из комнаты. Впрочем, несколько секунд спустя он вновь появился на пороге, ведя за собой хорошенькую невысокую брюнетку в топике, больше похожем на лошадиный недоуздок, шортах и шлепанцах.

Обернувшись к девушке и положив руку ей на плечо, Хойт проговорил:

– Пожалуйста, поздоровайся с моими друзьями… и вы, ребята… ну, типа того… познакомьтесь.

Девушка шагнула вперед и, помахав ручкой, сказала: «Привет!» Улыбка делала ее еще симпатичней.

Ребята ответили улыбками – очень любезными, как и подобает истинным джентльменам, в гостиной на несколько голосов прозвучало «Привет!» и даже «Добро пожаловать!» – лично от качка Джулиана. После этого Хойт сказал:

– Ну пока, ребята, увидимся. – Не снимая руки с плеча девушки, он развернул подружку и направился вместе с ней в сторону лестницы.

Некоторое время оставшиеся в гостиной парни многозначительно переглядывались. Потом Бу нарушил молчание; негромко, едва перекрывая голос комментатора «Спорт-Центра», он заметил:

– Это она. Ну, та самая девчонка, которая была у Хойта вчера ночью. Нет, ну ни хрена себе! Знаете что? Он ведь до сих пор понятия не имеет, как эту козу зовут!

Шарлотта переводила взгляд с преподавателя, доктора Левина, на окна, оттуда на потолок, снова на окна и обратно на доктора Левина. Шла уже вторая неделя занятий, а загадки и противоречия жизни в Дьюпонте продолжали сыпаться на нее непрерывным потоком. Шарлотта уже смирилась с неизбежностью постоянных открытий и потрясений. Она поняла, что там, за высокой стеной Голубых гор, она жила, как куколка в коконе – совершенно иначе, чем живет большинство ее сверстников. Горный хребет стеной закрывал ее от сложностей и… странностей жизни в большом мире. Очень многое, происходившее здесь, в университете, Шарлотта продолжала воспринимать с большим удивлением и настороженностью.

Аудитория представляла собой просторную угловую комнату с двумя высокими окнами в готическом стиле и с витражными стеклами. Витражи были дробными, фрагментарными, на их площади уместилось огромное количество изображений каких-то святых, рыцарей и прочих персонажей, в которых можно было узнать героев старинных книг. Спроси ее кто-нибудь об этом, и Шарлотта сказала бы, что вон те двое сошли со страниц «Кентерберийских рассказов», а вот этот рыцарь… там наверху… больше всего похож на Дон Кихота верхом на верном Росинанте… Несмотря на всю роскошь окон, потолок привлекал, пожалуй, еще больше внимания. Он находился ужасно высоко над головами студентов и преподавателей. Шарлотта даже и представить себе раньше не могла, что подобное возможно в аудитории. Поверхность потолка в пяти или шести местах разделялась темными деревянными арками. В тех местах, где торцы балок упирались в стену, находились капители слегка выдававшихся из стен полуколонн. Они представляли собой вырезанные из дерева маски – довольно потешные физиономии, с преувеличенным усердием косившиеся на раскрытые деревянные книги, помещенные по воле фантазии резчика прямо у них под подбородками.

Такая роскошь резко контрастировала с обликом ведущего занятия доктора Левина. На прошлой неделе, впервые придя в класс, доктор Левин был облачен во фланелевую рубашку и простые брюки – ничего особенного, рубашка как рубашка, даже с длинными рукавами, и брюки как брюки – нормальной длины. Сегодня же утром он вырядился в рубашку с коротким рукавом, с точки зрения Шарлотты, чрезмерно выставлявшую напоказ его тощие волосатые руки, а также в джинсовые шорты, демонстрировавшие значительную часть еще более волосатых и к тому же заметно кривоватых ног. В общем, преподаватель выглядел как семилетний мальчик, который по мановению волшебной палочки внезапно стал взрослым и даже старым; по ходу этого превращения он вытянулся в длину, голова его облысела, зато все остальные части тела изрядно обросли даже не волосами, а чем-то вроде негустой шерсти. И вот теперь этот семилетний старичок, водрузив себе на нос очки с толстыми, как два кубика льда, стеклами, обращался к слушавшим его как минимум трем десяткам студентов Дьюпонтского университета.

Этот курс лекций назывался – естественно – «Современный французский роман: от Флобера до Уэльбека». В прошлый раз после вводной лекции доктор Левин объявил, что следующее занятие будет посвящено «Мадам Бовари» Флобера. И вот сегодня трансформированный семилетний старичок адресовался к аудитории, а Шарлотте происходящее казалось все более странным и непонятным.

Доктор Левин уткнулся носом в книгу в мягкой обложке, отчего сразу стал похож на те деревянные маски, что косились на страницы деревянных книг, исполняя при этом главное возложенное на них задание: служить подпорками балкам, поддерживающим потолок. Впрочем, в отличие от деревянных уродцев, доктор Левин время от времени отрывался от книжки, водружал на переносицу уползавшие на кончик носа под весом собственной тяжести очки и обращался к студентам:

– Давайте остановимся на первых страницах «Мадам Бовари». Вспомните вот эту сцену: мы оказываемся в школе для мальчиков… В первой же фразе говорится следующее. – На этот раз доктор Левин поднял очки на лоб, а книгу к подбородку, уткнувшись в нее близорукими глазами: – «Мы готовили уроки, когда в класс вошел директор, а за ним новый мальчик, еще не одетый в форму; школьный привратник с трудом втащил в дверь парту для новенького». И так далее и тому подобное… м-м-м… м-м-м… так, так… – Он по-прежнему держал книгу у самого лица – Вот: «В углу, почти скрытый от наших взглядов дверью, стоял деревенского вида мальчик лет пятнадцати, выше нас ростом…»

Опустив наконец книгу, доктор Левин в очередной раз вернул очки на переносицу, оглядел аудиторию и сказал:

– Надеюсь, вы заметили, что Флобер начинает книгу со слов «мы готовили уроки» и «выше нас ростом», представляя таким образом одноклассников Шарля Бовари неким коллективом и предлагая нам ознакомиться с общим мнением, сложившимся о новом ученике. Надеюсь, ваше внимание привлек тот факт, что в дальнейшем писатель не прибегает к повествованию от первого лица множественного числа, более того, через несколько страниц мы распрощаемся с одноклассниками Шарля, и ни один из этих мальчиков больше не появится на страницах книги. Может мне кто-нибудь сказать, с какой целью Флобер использует этот прием?

Доктор Левин внимательно оглядел аудиторию через свои бинокулярные очки. Молчание. Судя по всему, этот вопрос поставил всех в тупик, что немало удивило Шарлотту, для которой ответ был очевиден. Но поразило ее другое: доктор Левин зачитывал им фрагменты из классического французского романа по-английски – и это при том, что его курс был обозначен как лекции продвинутого уровня по французской литературе. Благодаря высокому баллу, полученному на выпускном экзамене по французскому языку, Шарлотта могла пропустить курс базового уровня и начать занятия в той группе, где большинство составляли старшекурсники, – и им он читал по-английски.

Шарлотта сидела во втором ряду. Она уже подняла было руку, чтобы ответить на вопрос, но в последний момент застеснялась: как-никак, она здесь новенькая, и к тому же за версту видно, что она первокурсница. Кто знает, не посчитают ли ее выскочкой. Наконец после долгой паузы одна из девушек, сидевшая в том же ряду правее Шарлотты, подняла руку.

– Это, наверное, для того, чтобы читатель ощутил себя одним из одноклассников Шарля? Ну, в том смысле, что учится с ним вместе. Вот здесь говорится, – девушка уткнулась в книгу и стала водить указательным пальцем по странице, – говорится: «Мы сели за парты, и урок начался». Он снова говорит здесь «мы». – Высказав это смелое предположение, студентка с надеждой посмотрела на преподавателя.

– Да, в общем-то это верно и даже относится к тому, о чем я спрашивал, – сказал доктор Левин, – но я хотел бы, чтобы ответ на мой вопрос прозвучал немного иначе.

Шарлотта была просто потрясена. Девушка – ну, та, которая пыталась ответить на вопрос преподавателя, – цитировала один из величайших французских романов в английском переводе – и при этом доктор Левин даже не придавал значения этому факту. Шарлотта быстро поглядела по сторонам и, к своему ужасу, убедилась в том, что ее соседка слева, как и сосед справа, держат перед собой… английские переводы книги. Невероятно! Нет, она, конечно, тоже читала роман в переводе, но это было давно, еще в девятом классе. Ознакомиться с творчеством Флобера ей посоветовала, естественно, мисс Пеннингтон. Узнав, что на ближайшей лекции по французской литературе будет анализ «Мадам Бовари», Шарлотта три дня подряд читала текст в оригинале. В целом язык Флобера показался ей четким, ясным и не слишком трудным для понимания, хотя в нем было использовано немало редких грамматических конструкций, разговорных оборотов, а также слов, обозначающих уже вышедшие из употребления предметы быта и детали одежды. За этими словечками Шарлотте пришлось полазать по словарям. Можно было бы, конечно, не обращать на них внимания, довольствуясь общим пониманием сюжета и персонажей, но она не могла себе этого позволить хотя бы потому, что Флобер, по ее мнению, уделял много значения точным и конкретным деталям, вкладывая в них большой смысл. В общем, за три дня Шарлотта проанализировала едва ли не каждую строчку, разобрала роман на фразы и слова, а потом собрала заново – и чего ради, спрашивается? Оказывается, больше никто, включая преподавателя, по-французски роман не читал. В голове у нее это просто не укладывалось. Да как такое вообще возможно?

Тем временем еще три девушки попытались ответить на вопрос доктора Левина. Каждая при этом тыкала пальцем в небо, и каждый последующий ответ оказывался еще дальше от того, чего ожидал преподаватель. Оборачиваясь, чтобы услышать отвечающих, Шарлотта невольно окидывала взглядом аудиторию. Она заметила одну деталь: несколько молодых ребят, сидевших в задних рядах, показались ей слишком… слишком крупными, что ли, особенно на фоне стандартных стульев с откидными столиками-подлокотниками. У них были крепкие шеи, большие руки, а ноги, казалось, вот-вот разорвут брюки – далеко не самого узкого покроя. Никто из этих парней ни разу не поднял руку и вообще никак не попытался вступить в диалог с преподавателем.

Шарлотта сама не поняла, почему так получилось, но ей вдруг стало стыдно за весь класс, и она решилась поднять руку.

– Да, слушаю? – спросил доктор Левин.

Шарлотта заговорила:

– Я думаю, автор использует этот прием, потому что на самом деле первая глава – это изложение жизненного пути Шарля Бовари до встречи с Эммой, с чего, собственно, и начинается основная сюжетная линия. В общем-то последние две трети первой главы – это довольно сухое изложение биографии героя, но Флобер явно не хотел начинать свой роман таким образом, – тут Шарлотта почувствовала, что первый порыв смелости прошел и она начинает краснеть, – и поэтому он старается привлечь внимание читателя реалистичной, яркой сценой со множеством деталей и подробностей. Это совпадает с основным смыслом главы – показать читателю, что Шарль как был простым деревенским парнем, так и останется им на всю жизнь, пусть даже и сможет стать врачом и чего-то добиться. – Она поглядела в книгу и зачитала показавшуюся ей подходящей цитату: – «Une de ces pauvres choses, enfin, dont la laideur muette a des profondeurs d'expression…», – она оторвалась от книги и посмотрела на доктора Левина, – «…comme le visage d'un imbécile».[8]8
  Одно из тех несчастных, почти бессловесных созданий, чьи лица обладают глубокой выразительностью, свойственной в полной мере, пожалуй, лишь идиотам (фр.).


[Закрыть] Таким образом, с самого начала книги Шарль предстает таким, каким мы – то есть другие мальчишки – видим его, а мы видим его так живо и так отчетливо, что на протяжении всего романа у нас в памяти остается образ того Шарля, каким он здесь появляется – безнадежного тупицы, бестолкового дурака.

Доктор Левин внимательно смотрел на Шарлотту и молчал. Ей показалось, что пауза затянулась секунд на десять-пятнадцать, хотя на самом деле времени, конечно, прошло намного меньше.

– Спасибо, – сказал преподаватель. Затем обратился ко всем присутствующим: – Это абсолютно точный ответ. Флобер никогда не навязывает нам своих взглядов, не пытается ничего объяснить, если у него есть возможность показать свою мысль наглядным сюжетным примером. Для того, чтобы проиллюстрировать или продемонстрировать что-либо читателям, ему нужна некая точка зрения, и как правильно отметила, – он повернулся в сторону Шарлотты, но сообразив, что понятия не имеет, как зовут девушку, просто сделал жест в ее направлении и подкорректировал свою фразу: – Как правильно было сказано…

Доктор Левин продолжал рассуждать в том же духе, позволив себе несколько раз в слегка завуалированной форме высказать похвалу ее интеллекту, но Шарлотта сидела с опущенной головой и так больше и не рискнула ни разу посмотреть на преподавателя. Щеки у нее пылали. На девушку вновь накатила волна хорошо знакомого чувства чувства вины. Все будет как всегда, весь класс, пришедший на эту лекцию, обозлится на нее, выскочку-первокурсницу, затесавшуюся в их компанию и чуть ли не на первом же занятии выставившую всех остальных полными идиотами.

Шарлотта не отрывала глаз от «Мадам Бовари» и старательно делала вид, что усердно записывает что-то в своем блокноте на спиральной пружине. Обсуждение романа шло своим привычным, по всей видимости, чередом: за каждым вопросом преподавателя в аудитории повисала тишина, и лишь после долгой паузы кто-нибудь пытался что-то высказать – на редкость примитивные и коряво сформулированные ответы. Постепенно обсуждение выродилось в простой опрос: доктор Левин спрашивал студентов уже только об основных сюжетных линиях. Отвечали практически одни девушки, хотя они составляли меньшую часть аудитории.

Вот доктор Левин задал очередной вопрос:

– В одиннадцатой главе Шарль, который еще не закончил обучение и не стал хирургом, идет на риск и соглашается сделать радикальную операцию по устранению плоскостопия у конюха по имени Ипполит. Операция проходит неудачно, это ставит крест на репутации Шарля и его дальнейшей карьере хирурга. Этот момент является поворотным в сюжете романа. Ну, может мне кто-нибудь сказать, что движет Шарлем, который прекрасно понимает, что находится далеко не на острие медицинской науки, но все же решает взяться за острый скальпель, – прошу прощения за невольный каламбур? Что заставляет его пойти на столь рискованный шаг?

Снова долгое молчание… Вдруг доктор Левин сказал внезапно удивленным голосом:

– Да! Мистер Йоханссен?

Шарлотта взглянула на преподавателя и увидела, что он показывает куда-то в глубь класса. Унылое лицо его просто сияло. Шарлотта обратила внимание, что впервые за все занятие доктор Левин назвал студента по фамилии. Она обернулась, желая увидеть этого прежде загадочно молчавшего мистера Йоханссена И как раз успела разглядеть, как сидевший в глубине аудитории высокий парень – нет, просто гигант – опускает поднятую руку. Его мощная шея белой колонной поднималась из ворота футболки, едва не разрываемой мускулистым торсом. Прическа у него была… не то чтобы «под горшок», а пожалуй, «под блюдце»: голова почти обрита со всех сторон, и лишь на макушке оставалась круглая шапочка короткого ежика светлых волос.

– Он так поступил, – задумчиво сказал великан, – потому что у него жена была ужасно амбициозная, тщеславная, и тут такое дело… в общем, ему пришлось…

– Ну ничего себе! Да наш Джоджо читал книжку! – Белого коротко стриженного великана перебил такой же Гулливер, только черный и сидевший на один ряд впереди. Он обернулся назад, так что взгляду Шарлотты предстал лишь черный наголо бритый затылок. – Парень книжку читал!

– Ни черта себе! – подхватил еще один чернокожий гигант с бритой головой, сидевший по соседству с белым. Оба черных великана изо всех сил хлопнули друг друга костяшками сжатых кулаков и торжествующе, словно застукали товарища за чем-то постыдным, воскликнули: – Офигеть можно!

К ним присоединился и третий чернокожий гигант:

– Давай-давай, Джоджо! Задай-ка всем жару! – Теперь все трое обменялись ударами кулаков. – Ну, что это там за Шарль, а? Никак у нас еще один «ученый» завелся?.. Обалдеть!

Все трое повернулись к белому великану – Джоджо – и протянули в его сторону сжатые кулаки, всем своим видом приглашая его присоединиться к своей шутке.

Белый гигант протянул было руку, чтобы приставить и свой кулак тоже, но в последний момент передумал. Улыбка, которая начала было расплываться на его физиономии, вдруг превратилась в кривую ухмылку, выражающую скорее недоверие и подозрительность. Он на всякий случай, словно желая уберечь себя от непредвиденных неприятностей, сложил руки на груди – будто спрятал кулаки подальше от посторонних рук, но потом снова заставил себя улыбнуться, давая приятелям понять, что его это все тоже очень забавляет.

– Ну хорошо, джентльмены, – просительным тоном обратился ко всей компании доктор Левин, – попробуем все-таки продолжить наше занятие. Спасибо… Итак, мистер Йоханссен, что вы говорили?

– Я-то? – переспросил мистер Йоханссен. – Что же это я говорил? Ума не приложу… – Он делал вид, что ищет внезапно ускользнувшую мысль. – А, ну да. Так вот, Шарль решился делать эту операцию… потому что жене его бабки были нужны, наверное, барахла какого-нибудь накупить хотела. Ну что, угадал? – Выпалив эту чушь, гигант расплылся в широкой довольной улыбке. Ощущение было такое, что ему доставляет огромное удовольствие выставить себя полным придурком.

На этот раз доктор Левин позволил себе сменить тон, и его слова прозвучали довольно холодно.

– Я так не думаю, мистер Йоханссен. По-моему, в книге ясно написано, что Шарль не стал назначать платы за эту операцию. – Преподаватель отвернулся от мистера Йоханссена и обвел взглядом аудиторию в поисках других поднятых рук.

Шарлотта была в шоке. Было абсолютно ясно, что парень собирался отвечать вполне серьезно и по делу, когда первый раз поднял руку. Да что там – он попал прямо в точку. Именно амбиции Эммы Бовари, страстно желавшей продвинуться вверх по социальной лестнице, были первопричиной этого поступка Шарля. Но парню не хватило пары секунд, чтобы выразить свою мысль. Стоило вмешаться его приятелям, как он с готовностью начал ломать комедию и разыгрывать из себя идиота.

Взгляд Шарлотты скользил по витражным окнам… по аркам, резным панелям, колоннам… Да нет, всё вроде по-прежнему, и Дьюпонтский университет со всей его роскошью и великолепием стоит на своем месте. Но то, что происходило сейчас в этой большой старинной аудитории, разум Шарлотты воспринимать отказывался.

После занятий она задержалась, чтобы попытаться поговорить с доктором Левином. Сделать это оказалось нетрудно. Никто из студентов не собирался донимать преподавателя дополнительными расспросами. Он стал засовывать бумаги в пластиковую папку с карманами. Эта школьная папка добавила еще один штрих к противоречивому облику мальчика-старичка. Все детские атрибуты не делали профессора внешне моложе – скорее наоборот, они подчеркивали то, что выдавало в нем уже далеко не молодого человека. Становились заметнее его сутулые плечи, впалая грудь, а явно не подростковая растительность на руках и ногах еще больше бросалась в глаза.

– Доктор Левин, извините…

– Да?

– Меня зовут Шарлотта Симмонс, я записалась на ваши лекции.

В ответ – сдержанная, суховатая улыбка.

– Я в курсе. Кстати, тут в Дьюпонте не принято, обращаясь к преподавателям, говорить «профессор» или «доктор». Ко всем обращаются просто «мистер» – или, соответственно, «мисс» или «миссис». Обращение «доктор» сохранилось только для докторов медицины.

– Прошу прощения… мистер Левин… я этого не знала.

– Ничего страшного. Впрочем, ничего страшного нет и в сложившейся традиции. Это просто еще одно проявление извращенного снобизма. Смысл в том, что если уж ты преподаешь в Дьюпонте, то, разумеется, имеешь докторскую степень. Так что это вошло в традицию. Впрочем, я вас, кажется, перебил.

– Сэр, я хотела спросить… в общем, мне тут кое-что не совсем понятно. – Голос ее звучал от волнения слабо и хрипло. – Я думала, что мы будем анализировать «Мадам Бовари», и, готовясь к лекции, я прочитала роман в оригинале, но сегодня я обратила внимание, что все остальные читают его по-английски.

Доктор Левин опустил очки со лба на переносицу, придержал их пальцем, чтобы они не соскользнули ниже, и мгновение внимательно смотрел на собеседницу.

– На каком вы курсе, мисс Симмонс?

– На первом.

– А, понятно. Высокий балл на вступительных тестах и право выбора продвинутых курсов.

– Да, сэр.

Тяжелый вздох. Впрочем, в следующую секунду Шарлотте показалось, что это был скорее вздох облегчения. Выражение его лица изменилось, и преподаватель улыбнулся ей усталой, но доверительной улыбкой.

– Милая девушка… Я знаю, что в наше время не принято так обращаться к студенткам – чтобы не оскорбить честь и достоинство женского пола, – но это неважно. Я хотел сказать: зря вы записались на мои лекции. Мой курс не для вас.

Эти слова застали Шарлотту врасплох.

– Но почему?

Мистер Левин поджал губы и даже покусал их. Подумав, он все-таки решился на некоторую откровенность:

– Если говорить абсолютно честно, то у вас слишком высокий уровень. Слишком хорошая базовая подготовка.

– Слишком высокий уровень?

– Видите ли, я разработал этот курс в соответствии с особыми требованиями университетской администрации. Он предназначен в основном для старшекурсников, которые… гм-м-м-м… ну, в общем, у которых проблемы с иностранными языками, с предметами гуманитарного цикла, да и вообще… с обучением как таковым. Но по некоторым причинам мы делаем все возможное, чтобы они набрали нужное количество часов по всем положенным дисциплинам и получили по ним зачеты. Как только вы ответили на мой первый вопрос, я сразу понял, что вы девушка очень умная и к тому же наблюдательная. Я думаю, вам не составило труда догадаться, кто те студенты, которые посещают этот курс.