Текст книги "Я - Шарлотта Симмонс"

Автор книги: Том Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 78 страниц)

Эдам уже почти дошел до лифта, и тут в спину ему ударила взрывная волна хохота. На этот раз компания, собравшаяся за дверью квартиры Джонса, ЗА, решила посмеяться от души. Эти ублюдки дали ему несколько секунд намека на снисхождение, а теперь добивали поверженного противника, который уж решил было, что все самое страшное позади. «Гы-гы-гы-ы-ы! Гы-гы-гы-ы-ы! Гы-гы-гы-гы-ы-ы-ы-ы!..» Ритуал прилюдного «опускания» можно было считать исполненным.

Эдам вышел из дома и огляделся. На самом деле он не замечал практически ничего, что попадало в его поле зрения. И дело было вовсе не в том, что улицы в этом районе по вечерам плохо освещались. Он почти вслепую вернулся к машине и сел за руль. Некоторое время юноша просидел неподвижно, даже не повернув ключ зажигания. То, что у него за спиной остывали оставшиеся семь заказов, его в тот момент не беспокоило.

И вдруг в душе у Эдама что-то встрепенулось. Его Величество Единственный Сын Фрэнки Горовиц собрал всю свою волю и все же вышел из состояния комы, в которое вогнала его жизнь.

Его Величество проморгалось, потянулось и вдохнуло воздух полной грудью. В какой-то момент за рулем дохлой восьмилетней колымаги оказался не униженный разносчик пиццы, а принц, кудрявая голова которого была увенчана личной короной Фрэнки.

Дитя судьбы Эдам Геллин. В тот самый миг он дал себе клятву, самую приятную, щекочущую душу клятву, какую только может дать себе человек: «Этого я им не прощу, я с ними поквитаюсь, и они еще пожалеют, что связались со мной».

ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Вид на вершину горы Парнас

На следующий день, буквально в десять утра, Шарлотта уже покинула аудиторию, находившуюся на третьем этаже корпуса Фиске. Именно там она и еще почти девяносто «счастливчиков» провели последний час, сдавая историю Средних веков по курсу, прочитанному мистером Кроуном. Шарлотта вышла на просторную площадку, огражденную балюстрадой с полированными медными перилами, с которой несколько широких ступеней вели от входа в здание Фиске-Холла в Главный двор университета. В нескольких шагах она заметила парня и девушку из той же группы, что вместе с ней только что сдавала зачет. Шарлотта услышала, как девушка спрашивает своего спутника:

– Ну что, тебе-то как этот тест?

– Это ты меня спрашиваешь? – Парень откинул голову назад, закатил глаза так, что зрачки почти скрылись под веками, и демонстративно шумно выдохнул сквозь сжатые зубы: – Да я себя чувствую так, как будто меня только что отымела в задницу какая-нибудь горилла. Очень большая.

Девушка залилась хохотом и все смеялась и смеялась – можно было подумать, что ничего смешнее и забавнее она в жизни не слышала. Наконец она спросила:

– Как это там звучала тема второго развернутого письменного ответа? «Сравните невольничьи рынки Дублина и Багдада в одиннадцатом веке». Да еще и с подзаголовком: «Сравнительный анализ принципов работорговли в Северной Европе и на Ближнем Востоке». Надо же было такое завернуть!

– Да уж, препод наш, видно, совсем охренел, – сказал парень. – Неужели он всерьез думает, что я всю эту белиберду действительно учить буду? Остается только надеяться, что он подкинет мне пару лишних баллов за то, что я писал прямо-таки от души, по вдохновению, потому что, конечно, там не было ничего общего с той хренью, которую он гнал нам на лекциях.

Девушка снова расхохоталась над очередной глупостью, изреченной ее приятелем. Вот уж действительно – компания счастливчиков!

Шарлотте больше всего хотелось снова оказаться там, в аудитории, где она только что корпела над зачетными вопросами. По крайней мере, в течение целого часа она была там не одна, она была частью группы, несколько десятков человек вместе с ней занимались одним и тем же делом. Внимание Шарлотты было полностью поглощено вопросами и формулированием ответов, и она на некоторое время отключилась, забыв о том… о том, как же ей одиноко.

Одиночество уже перестало быть просто состоянием ее ума или души. Девушка ощущала его физически, словно на ощупь. Одиночество стало для Шарлотты шестым чувством, причем она воспринимала это вовсе не как игру слов, а совершенно буквально. И это новое чувство выражалось в первую очередь в боли… Она страдала и мучилась, словно некие фагоциты исподволь пожирали белое вещество ее мозга. И дело тут не только в том, что у Шарлотты не было ни друзей, ни подруг. Так получилось, что она оказалась лишена даже крохотного собственного уголка – того святилища, где человек, пусть даже в своем одиночестве, неприкосновенен. Ей совершенно негде было побыть по-настоящему одной. Соседка по комнате запросто выгоняла ее – порой просто для того, чтобы напомнить спустившейся с гор деревенской дурочке Шарлотте Симмонс, что та на самом деле всего лишь жалкое ничтожество. Если же соседке приспичивало посреди ночи привести в комнату очередного хахаля, она и вовсе выставляла Шарлотту за дверь без тени сомнения в собственной правоте. И куда было идти? В холл?.. В общую гостиную?.. Но и там вся атмосфера, казалось, была пропитана похотью, жаждой секса – всем тем, что приводило Шарлотту в ужас.

Девушка обвела взглядом Главный двор, мысленно просканировав на предмет узнаваемости каждого человека. Как же они все, оказывается, счастливы – все, кто идет или стоит, прижав плечом к уху трубку мобильника. Все, все они о чем-то говорят с друзьями или подругами. На самом деле Шарлотта втайне надеялась увидеть во дворе во время перемены Беттину. Беттина вполне могла бы стать ее подругой. Секс-ссылка? Ну и что, пусть Беттина воспринимает такую ситуацию как вполне нормальную часть университетской жизни. Шарлотта уже давно готова была пойти на некоторые уступки, стать менее требовательной к людям, а уж ради того, чтобы обзавестись подругой, она согласна была, как ей казалось, практически на все! О Господи, как же настойчиво проклятые фагоциты пожирают, пожирают, пожирают ее мозг…

Не желая полностью попадать в рабство к собственной хандре, Шарлотта заставила себя признаться, что вероятность увидеть Беттину вот так, прямо сейчас, на солнечной или теневой стороне великолепного, огромного, живописно яркого Главного двора, минимальна. Так оно на деле и вышло. Взяв себя в руки, Шарлотта направилась на дорожку, уходившую в сторону библиотеки. Там она сядет в читальном зале и будет заниматься… Это единственное место, где она, по крайней мере, не будет выглядеть жалко и ущербно в своем вечном одиночестве.

Путь к библиотеке лежал по неширокой аллее, затененной листвой больших старых деревьев. Шарлотта шла не торопясь и где-то на полдороге услышала за спиной приближающиеся шаги. Судя по скорости и характерному чирканью подошв кроссовок об асфальт, можно было предположить, что человек не идет, а скорее бежит. Шарлотта не обернулась; сейчас он обгонит ее, и она увидит его спину. Вдруг, совершенно неожиданно, девушка услышала:

– Эй! Привет! Извини!

Шарлотта посмотрела через плечо и замерла: на какой-то миг неожиданность происходящего просто парализовала ее. Оказалось, что голос принадлежал тому самому здоровенному парню, который повел себя как полный кретин на семинаре по французской литературе, а потом еще и пытался подцепить Шарлотту. «Как насчет ланча?» – всплыло в ее памяти. Девушка отвернулась и заставила себя сделать очередной шаг в направлении библиотеки. Парень тем временем поравнялся с ней и даже забежал вперед, хотя и не преградил ей дорогу. Он был точно такой же, каким она его запомнила – верзила все в той же футболке, обтягивающей все те же непомерно развитые мышцы, с той же странной прической: маленьким кружком светлых вьющихся волос на макушке. Остановился он буквально в шаге от Шарлотты. Стремление убежать, избавить себя от необходимости общаться с этим человеком боролось в ней с опасением повести себя слишком по-детски. Желание повзрослеть – хотя бы в собственных глазах – наконец взяло верх. Застыв на месте, едва дыша, Шарлотта заставила себя с трудом пробормотать придушенным голосом:

– Чего тебе?

Парень вскинул перед собой руки, словно поднимая на ладонях большой гимнастический мяч, и к этому извиняющемуся жесту добавилось виноватое выражение лица. Теперь он являл собой несколько карикатурное, но вполне убедительное изображение человека, чей душевный порыв был неправильно истолкован.

– Я просто хотел извиниться, вот и все. Честно.

– За что? – все так же опасливо спросила Шарлотта.

– Ну, за то, что произошло тогда, – сказал верзила, – за то, как я себя вел, короче, я вовсе не хотел… – Парень покраснел. С точки зрения Шарлотты это было признаком того, что он, вполне возможно, говорит искренне, а вовсе не пытается в очередной раз «снять» ее, пользуясь терминологией, принятой в Дьюпонте. Впрочем, один признак – это еще не доказательство, и она ничего не сказала в ответ.

Парень сам прервал напряженную паузу в разговоре.

– Я вот все думал, ну, типа, надо бы разыскать ее, то есть тебя, и извиниться. Я как представил, что ты могла тогда подумать… Правда, извини, я не хотел тебя обидеть.

Шарлотта по-прежнему молчала – молчала и мрачно смотрела на него. Какой же он большой. Это даже что-то ненормальное. Какая у него толстенная шея, какие длинные руки с буфами мышц, выпирающими со всех сторон…

– Ну брось, давай я как-нибудь заглажу свою вину. Пойдем перекусим куда-нибудь – ну хоть к «Мистеру Рейону». Ты только пойми меня правильно – просто ланч, и ничего больше. Честно. Клянусь.

Шарлотта продолжала сверлить верзилу угрюмым взглядом. Впрочем, если прислушаться… в его голосе звучит что-то похожее на просьбу. Неужели он… уговаривает ее?

– Ты ведь небось не знаешь, кто я такой, – сказал он, и почему-то в этой фразе девушка не почувствовала намека на самодовольство.

Шарлотта помотала головой медленно и с достоинством – примерно со скоростью включенного на полную мощность электровентилятора, – всем своим видом давая понять: «Нет, не знаю, и ты даже не можешь представить, насколько мало я этим интересуюсь». Впрочем, память подбросила ей отложенную где-то в глубине и, казалось, уже забытую информацию: этот парень вроде бы баскетболист и вроде бы даже местная знаменитость. Искорка заинтересованности мелькнула в ее взгляде.

– Меня зовут Джозеф Йоханссен, я играю в баскетбольной команде. А вообще все называют меня Джоджо.

В душе Шарлотты кипели нешуточные страсти: все ее существо словно разделилось надвое, и теперь эти половинки вступили в жаркий спор друг с другом.

– Ну так что, – снова спросил Джоджо, – пошли куда-нибудь перекусим?

Ей и придумать-то надо было какой-нибудь пустяк – например, что она опаздывает на занятия или… А впрочем, девушка вовсе не обязана давать ему какие-либо объяснения. Все, что от нее требуется, что полагается по нормам приличия – это сказать «нет» и уйти.

Но она никак не могла заставить себя сделать это. В Шарлотте словно заработала вторая, автономная нервная система. Включился второй мозг, и та, другая Шарлотта, так страдавшая от одиночества, одержала верх над первой, которая взывала к благоразумию и элементарной осторожности.

В общем, Шарлотта сама не поняла, как это могло произойти (ох, видела бы сейчас мама свою «вторую» дочку), но она сумела произнести одно-единственное слою:

– Ладно.

Девушке самой показалось, что эта реплика прозвучала с оттенком неприязни или даже презрения, словно она делала огромное, но совершенно бессмысленное одолжение этому парню.

Раньше Шарлотте не доводилось заходить в заведение «Мистера Рейона». Этот ресторан находился в нижнем этаже огромного, пожалуй, даже слишком помпезного учебного корпуса, выстроенного в готическом стиле и носившего название Холси-Холл. Впрочем, контраст между средневековым обликом здания и интерьером словно врезавшегося в него ресторана был поразителен. Войдя в зал вслед за Джоджо, Шарлотта чуть не ослепла. Белые, гладкие, словно полированные стены помещения как будто стонали, отражая лучи десятков, если не сотен разноцветных светильников под потолком и неоновых трубок над стойками. О том, что посетители находятся в готическом Холси-Холле, напоминали лишь какие-то старинные знамена вывешенные в ряд под самым потолком. На полу по всему залу выстроились, словно готовые к сражению корабли, черные сверкающие столики. Их шеренги разделяли зал на несколько секторов, относящихся к разным кафетериям. При этом антрацитово-черные полированные столешницы сверкали и переливались в лучах светильников ничуть не менее ярко, чем белые стены. Огромное помещение было не зря разделено на шесть секторов. На вершине каждого из них располагалась своя собственная стойка раздачи. Одинаковые ряды стальных хромированных трубок для подносов с тарелками подчеркивали единство стиля. Естественно, хром сверкал в море огней так, что почти невозможно было смотреть на эти трубки. В шести кафетериях были представлены шесть различных кухонь: тайская, китайская, традиционный американский бургер, вегетарианская, итальянская и ближневосточная. Подвешенные в разных углах зала колонки изливали на посетителей всем известную старую мелодию «Я слишком секси». Музыка диско в электронной обработке давала неожиданный эффект: складывалось ощущение, что в зале гораздо больше народу, чем на самом деле. Впрочем, где-то через час наступит настоящее время ланча, и тут действительно будет не протолкнуться.

Долговязый Джоджо прямиком направился в сектор американского бургера, где и взял себе гамбургер, добавив к нему банку «Спрайта». Шарлотта не стала ничего брать и даже не подошла ни к одной из стоек. Во-первых, она просто не могла себе позволить таких излишеств, а во-вторых, принципиально не хотела, чтобы все выглядело так, будто она согласилась «пообедать» с этим парнем. Нет-нет, ни в коем случае. Она просто снизошла до того, чтобы сопроводить его в это кафе, но никакие «отношения» их не связывают.

Джоджо выбрал блестящий черный столик в дальнем углу зала. По пути туда они прошли мимо компании из четырех парней; один вскочил со стула, замахал рукой и заорал:

– Давай-давай, Джоджо!

Сам верзила довольно сдержанно улыбнулся в ответ, кивнул и продолжал пробираться между столиками. Тут Шарлотте в голову пришла ужаснувшая ее мысль: этот парень на самом деле баскетболист, а значит, местная знаменитость, его знает весь кампус, и вот ее увидят вместе с ним, и тогда… Она была готова схватить салфетку и написать на ней объявление, чтобы потом повесить его себе на грудь или на спину: «ЭТО НЕ СВИДАНИЕ. Я ЕГО НЕ ЗНАЮ. ОН МНЕ НЕ НРАВИТСЯ. Я ОТ НЕГО НЕ В ВОСТОРГЕ. МНЕ ВООБЩЕ НЕТ ДО НЕГО НИКАКОГО ДЕЛА». А с другой стороны, кто ее может увидеть, и если увидит, то что из этого? Кому во всем Дьюпонтском университете есть хоть какое-нибудь дело до нее? Разве что Беттине, да и то едва ли.

Они наконец сели за столик, Джоджо наклонился над подносом со своим гамбургером и заговорил – негромко, явно не желая, чтобы вокруг услышали:

– Помнишь, что ты тогда мне сказала? После занятий по французской литературе у мистера Левина?

Шарлотта покачала головой, хотя на самом деле прекрасно все помнила.

– Ты еще спросила, почему я решил свалять дурака, когда Левин стал обсуждать с нами «Мадам Бовари».

Не в силах больше сдерживать свой интерес, Шарлотта спросила:

– И почему же ты свалял дурака?

– Вот этот самый вопрос я себе с того дня и задаю. – Его голос понизился почти до шепота. – Мне ведь эта книжка понравилась. И я действительно кое о чем задумался, когда ее прочел. А помнишь, что ты еще сказала?

На этот раз Шарлотта не нашла в себе сил соврать и помотать головой. Посмотрев секунду собеседнику в глаза, она медленно, словно преодолевая внутреннее сопротивление, кивнула.

– Ты сказала, что я на самом деле знал правильный ответ. И я ведь правда знал. А тебе хотелось понять, почему я сделал вид, будто вообще ни во что не въезжаю и даже книжку не читал.

Джоджо сделал паузу, явно в ожидании встречного вопроса. Шарлотте ничего не оставалось, как поинтересоваться:

– Ну, и почему?

– Да понимаешь, там в аудитории были еще трое ребят из нашей команды. Ты не думай, они отличные парни, тут дело не в этом… То, что мы на занятия пришли – это ничего не значит, ну, ничего в этом плохого нет, мы же все-таки студенты и должны ходить на занятия и получать зачеты. Хотя есть там у нас один умник, так он почему-то больше всех переживает, чтобы мы по возможности не были в курсе, какие он еще зачеты сдал и какие отметки получил. В общем, дело не в этом. Просто у нас в команде есть неписаное правило: ни в коем случае никому не показывать, что ты интересуешься хоть одним предметом. Так что если дашь понять, что ты, например, не только прочел книгу, но она тебе еще и понравилась, тебя могут так обосрать – мало не покажется.

– Слова-то выбирай, – перебила его Шарлотта, слух которой действительно оскорбило прозвучавшее выражение.

Джоджо уставился на нее. Несколько секунд он сидел неподвижно и копался в памяти, пытаясь сообразить, что же такого неприличного он успел брякнуть. Наконец его осенило.

– А-а, ну да, извини! Просто сорвалось! – Повисла неловкая пауза… Наконец он спросил: – А ты вообще откуда?

В ответ Шарлотта протараторила уже привычную скороговорку:

– Из Спарты, Северная Каролина, – это высоко в горах – ты об этом городе никогда не слышал – о нем вообще никто никогда не слышал. И кстати, мы тут сидим с тобой, и ты спросил, откуда я, но до сих пор даже не поинтересовался, как меня зовут.

Джоджо просто онемел.

Шарлотта, в свою очередь, тоже испугалась, что зашла слишком далеко, и с милостивой, прощающей улыбкой сказала:

– Я – Шарлотта. Ну ладно, значит, ты рассказывал мне о том, какое ты испытываешь давление со стороны товарищей по команде или, говоря иными словами, со стороны других индивидов твоего круга общения.

Джоджо задумчиво поджал губы и заметил:

– Ну, не то чтобы на меня на самом деле кто-то давит… – Он запнулся, явно смутившись под холодным, полным сомнения, словно пронизывающим его насквозь взглядом Шарлотты. – Ты пойми, это начинается еще в школе, причем даже не в старших классах, а когда переходишь из начальной школы в среднюю. Тренеры, да и все вообще уже успели мне уши прожужжать: «Молодец, у тебя получается, здорово играешь». И что мне на это сказать? Они твердят: «Ты очень высокий для своего возраста, ты особенный, ты можешь стать большим спортсменом». Три разных школы, представляешь, три средних школы заманивали меня к себе! Я даже и понятия не имел, какую выбрать. Папа сразу разобрался: посоветовал идти в ту, где больше всего ребят оказывается в летних баскетбольных лагерях первого дивизиона. Я его послушался, и мне пришлось ездить в самую дальнюю школу от нашего дома, Трентон-Сентрал.

– А где ты жил? – спросила Шарлотта и тут же поймала себя на том, что начинает «щебетать».

– В Трентоне, Нью-Джерси. Да то же самое со всеми ребятами в нашей команде было – и с Трейшоуном Дигтсом, и с Андре Уокером. Приходишь в новую школу доучиваться последние пару лет перед колледжем, и с тобой начинают носиться, как будто ты необыкновенный, словно ты больше значишь, чем все остальные ученики. Все школьники как школьники, все понимают, что учиться нужно, все думают о книжках, об экзаменах, о домашних заданиях, а ты – особенный. То есть – я мог сидеть развалясь в последнем ряду и учебник хоть вверх ногами держать. А остальные мне, конечно, завидовали, думали, типа, как это круто. Ну, а уж ближе к концу школы, когда моя рожа стала мелькать в местных газетах, когда меня начали упоминать в репортажах о баскетбольных матчах, – меня прямо распирало от радости и от гордости.

Шарлотта довольно робко спросила:

– Ну, а разве… разве ты не этого хотел?

– Ясно, этого. Жаловаться не на что. Но со временем я стал интересоваться и другими вещами – той же французской литературой, например, потому и записался на этот курс, пусть это даже и «Кач-Френч».

– Что еще за «Кач-Френч»?

– Да так все этот курс называют. Французский для качков, для спортсменов то есть. А немецкий для нас называется «Кач-Дойч». Есть еще курс по геологии – «Геоспорт». А на кафедре связей с общественностью это называется «Воксбол». Я только не знаю, что это за «вокс».

– «Вокс» – значит «голос» по-латыни, – сказала Шарлотта. – Помнишь выражение «вокс попули»?

Будь это зачет, Джоджо пришлось бы признаться, что он «плавает».

– Это выражение означает «глас народа», – объяснила Шарлотта.

Джоджо закивал, но по его растерянному лицу было ясно, что въехать в тему ему так и не удалось.

– А, ну да, понятно. А еще я хожу на спецкурс по экономике, по теории неустойчивости рынков, так его прозвали «Качание рынков», – сообщил он. – Сама понимаешь, тоже курс не слишком продвинутый. Поначалу-то думаешь: вау, это круто! Но вдруг в один прекрасный день кто-то тебе чего-то скажет, а ты стоишь с отвисшей челюстью и только репу чешешь… вот как ты в тот раз меня озадачила.

– С чего бы это тебе беспокоиться о том, что сказала какая-то первокурсница?

Джоджо опустил голову и даже потер лоб здоровенной пятерней. Затем он поднял взгляд и посмотрел Шарлотте прямо в глаза.

– Да мне ведь вообще не с кем поговорить о таких вещах. Я имею в виду – о чем-то серьезном. С ребятами о таком и не вякнешь – потом от приколов охренеешь. Извини. Я хочу сказать…

Не закончив свою тираду, он наклонился над столом и сказал еще тише:

– Ты ведь не просто какая-то первокурсница. Когда мы с тобой в тот раз говорили… мне показалось, как будто ты с Марса. Просекаешь, о чем я? Ты приехала сюда учиться, и притом у тебя голова не забита всей этой хре… мутью. Ты смотришь вокруг ясными глазами и видишь мир таким, какой он есть, а не каким кажется.

– Спарта в Северной Каролине, конечно, далеко отсюда, но все-таки не на Марсе и даже не на Луне. – Шарлотта внезапно поняла, что в первый раз улыбается собеседнику.

Они беседовали всего несколько минут, и вдруг Шарлотта безошибочно почувствовала изменение в тональности разговора и в выражении лица сидевшего перед ней парня. Она чувствовала, что к теме ложной успеваемости профессиональных спортсменов примешивается что-то еще. Чутье подсказывало Шарлотте, что пора сворачивать разговор, и чем быстрее, тем лучше. В смысле – тем больше это будет соответствовать тому, как должна вести себя порядочная девушка. Мысль о том, что баскетболист все-таки клеит ее, немного разочаровала и даже испугала Шарлотту… и все-таки ей почему-то не хотелось прерывать разговор на полуфразе. Было в этой ситуации что-то такое, что начинало ей нравиться. У нее не было никакого опыта, но просыпающаяся женская интуиция подсказывала ей, как вести себя дальше. Едва ли не впервые в жизни она испытала сладкое ощущение власти – той самой, при помощи которой женщина может приручить самого мономаниакального, гормоноцентричного зверя на свете – Мужчину.

– Шарлотта… Красивое имя, – сказал Джоджо.

Лицо Шарлотты, словно повинуясь действию какого-то внутреннего реостата, приобрело отсутствующее, быть может, слегка укоризненное выражение.

Джоджо, похоже, воспринял этот сигнал правильно – замечание было учтено, и всякие признаки, показывающие, насколько его поведение обусловлено влиянием гормонов, с физиономии как корова языком слизала.

– Понимаешь, в чем проблема-то… Я ведь ничего не знаю… ну, про культуру и всякое такое. Улавливаешь, о чем я?

– Нет.

– Я хочу сказать, что я не знаю ничего ни о чем. Когда что случилось, откуда что берется и вообще. Люди называют разные имена – и вроде все знают, о ком идет речь, а я – всегда пролетаю. Раньше-то мне это до фонаря было! А теперь… теперь доставать начинает. Ну вот, например, у нас есть один препод по американской истории, мистер Квот, вот он раз и говорит: первые переселенцы в Америку были пуритане… – Джоджо запнулся, наморщил лоб и не слишком уверенно поправился: – То есть нет. Не пуритане, а… протестанты, хотя пуритане там тоже как-то мелькали, да? Я потому и перепутал. А потом он объявляет, что в Англии была протестантская революция… хотя нет, погоди, вроде он говорил – реформация? Ну да, точно, реформация. Протестантская реформация. Да, к чему это я? А, ну вот он и говорит: «Протестантская реформация черпала силы в рационализме, но нельзя сказать, что рационализм был причиной этого явления». Правильно ведь? Я смотрю на ребят в аудитории и жду: может, хоть кто-нибудь поднимет руку и спросит: а что ж такое этот рационализм-то? Так ведь ни одна сволочь не почесалась! Ты пойми: у всех, кто со мной на спецкурсы ходит, средний балл по экзаменам и зачетам не выше моего будет, но они вроде бы все понимают, о чем он там лопочет. А я сижу как дурак и боюсь руку поднять, потому что если только я задам преподу такой вопросик, все остальные вылупятся на меня и скажут: «Понятное дело, тупой качок, как все спортсмены».

– Что, так прямо и скажут: «Тупой качок»?

– Ну, если и не скажут, то подумают: «Тупой качок». Нет, я серьезно. Вот ты, например, знаешь, что такое рационализм?

Шарлотта вдруг поймала себя на том, что ей жалко этого парня, вроде бы искренне переживающего из-за своей необразованности.

– Ну да, я знаю, но тут другое дело. У меня была учительница, которая души во мне не чаяла и много занималась со мной дополнительно. Она заставила меня прочесть кучу книжек про Мартина Лютера, про Джона Кальвина, про Уайтклиффа и его последователей лоллардов, про Генриха Восьмого и Томаса Мора, и Декарта. Так что мне, можно сказать, повезло.

– Повезло или нет, но главное, что ты все это знаешь, и большинство у нас на курсе знает. А я никогда в жизни не читал про этого… Дей-Карта, да и про всех остальных тоже. Как ты там сказала – Уайтклифф? Я даже ни одного имени не слышал из тех, что ты назвала.

– Ты что, никогда не сдавал философию?

– Качки философию не сдают, – с жалостью к самому себе произнес Джоджо.

Шарлотта смотрела на него, как учительница на безнадежно отстающего.

– Ты знаешь, что такое гуманитарные науки? Иногда их еще называют свободными искусствами.

Пауза. Молчание. Напряженная работа мысли, сопровождаемая пережевыванием резинки.

– …Нет.

– Я тебе объясню. – С Шарлотты можно было лепить аллегорическую скульптуру, изображающую терпение. – Это связано с историей Римской империи. Так вот, римляне назвали эти науки свободными вовсе не потому, что считали их необязательными или не слишком нужными. Римляне завоевали полмира, и у них были рабы из самых разных стран. Многие рабы были очень образованными для своего времени людьми – например, греки. И вот римляне разрешали рабам учиться, изучать разные практические, прикладные предметы, такие как математика, инженерное дело – чтобы потом можно было использовать их в качестве архитекторов, строителей зданий; либо, например, позволяли рабам учиться музыке, чтобы потом развлекать господ и услаждать их слух приятными мелодиями. Но только римским гражданам – свободным людям, понимаешь? – разрешалось изучать такие предметы, как риторика, литература, история, теология и философия. Почему? Да потому, что знание этих наук позволяет человеку обрести дар убеждения и учит его внятно и доходчиво излагать свои мысли. Римляне вовсе не хотели, чтобы рабы научились грамотно вести разговоры, обсуждать свое положение, а в конце концов, чего доброго, договорились, бы об организованном, хорошо спланированном восстании. Свободные искусства, или иначе – гуманитарные науки, – это мощное оружие, это средство убеждения, и поэтому римляне считали, что их имеют право постигать только свободные люди.

Джоджо смотрел на Шарлотту, удивленно вскинув брови и едва заметно улыбаясь. Неожиданно он, не переставая улыбаться, энергично закивал головой. Едва оформившаяся мысль, озарившая эту громадную голову, поразила его.

– Вот, значит, кто мы… Мы, спортсмены – тоже вроде рабов. Никому не надо, чтобы мы умели думать. Всякие там мысли могут нас отвлечь от того, за что нам платят деньги, – проговорил он, продолжая кивать. – Ну, Шарлотта, ты даешь. Вроде и круто завернула, а послушаешь тебя – так все понятно. – Впервые назвав ее по имени, Джоджо улыбнулся, причем совсем не так, как раньше. – Да уж, Шарлотта, ну ты и крута.

Изменение в его взгляде и выражении лица не укрылось от Шарлотты, и она испугалась. Подсознательно девушка решила не выходить из образа школьной учительницы, а наоборот, подчеркнуть ту грань, которая разделяет учителя и ученика.

– Запишись на вводный курс по философии. Я уверена, тебе понравится. Будет интересно, вот увидишь.

Джоджо воспринял сигнал и, отодвинувшись от нее, сел прямо, по-школярски сложив перед собой на краю стола здоровенные ручищи.

– Легко сказать. Я даже не знаю, с чего там все начинается и куда лучше записаться.

– Да ты, главное, не бойся, на самом деле это не так уж сложно, – заверила его Шарлотта. – Начнешь с Сократа, Платона и Аристотеля. С них вся философия и началась – любой курс начинается с Сократа, Платона и Аристотеля.

– И откуда ты только все это знаешь? – спросил Джоджо.

Шарлотта чуть не выпалила: «Да ведь все нормальные люди это знают», – но вовремя поймала себя за язык и, пожав плечами, ответила:

– Я просто уделяла этому внимание.

Джоджо сидел все так же – выпрямив спину, как школьник, но его улыбка становилась все теплее, он не сводил с девушки глаз. Те желания и чувства, которые еще недавно лишь намеком проступали на его лице, теперь читались на нем, как в открытой книге. В этом тексте могла легко разобраться даже столь неискушенная читательница, как Шарлотта.

Продолжать такую игру дальше было нельзя – это становилось опасным. Шарлотта прекрасно понимала, что пора заканчивать разговор. Но она впервые почувствовала свою власть и силу. Энергия, изливавшаяся откуда-то из области бедер и поясницы, просто переполняла девушку.