Текст книги "Я - Шарлотта Симмонс"

Автор книги: Том Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 75 (всего у книги 78 страниц)

– Шарлотта, обними меня… пожалуйста, обними, – сказал Эдам, не открывая глаз.

Она обняла его за плечи и прижала к себе. Беднягу настолько трясло и колотило, что девушка даже подумала, уж не грипп ли это, и положила ладонь ему на лоб… Нет, во всяком случае, температуры нет.

– Я… я, пожалуй, лягу. – С этими словами Эдам просто расслабил мышцы, удерживавшие тело в вертикальном положении, и верхняя часть туловища с готовностью повалилась на бок. Ноги были согнуты, но ступни оставались на полу. Глаза по-прежнему закрыты. Шарлотта приподняла его ноги и занесла их на кровать. Легкие какие ноги у него… Потом она сняла с Эдама кожаные мокасины. Теперь он вытянулся на куче смятого и перекрученного постельного белья и покрывале, рядом с прозрачным полиэтиленовым мешком из прачечной с прикрепленной степлером квитанцией, грязными трусами, носками, футболкой и несколькими внутренними страницами из позавчерашнего номера «Филадельфия инквайрер». Одеяло, которым Шарлотта укрыла Эдама, было теперь частично придавлено к кровати его головой и плечами, но большая часть свисала на пол.

Шарлотта набросила свободный угол на Эдама и попыталась хотя бы немного расчистить кровать от ненужных предметов. Глаза Эдама были закрыты, и она понадеялась, что он уснул, но после следующего же вздоха послышался его слабый голос:

– Шарлотта, мне так холодно.

– Я набросала на тебя все твои простыни и покрывала. Скоро согреешься.

– Нет, обними меня, – умоляющим голосом сказал он. – Пожалуйста, обними меня. Мне так холодно. Мне страшно, Шарлотта!

Несколько секунд она смотрела на него сверху вниз. Эдам дрожал, и зубы у него стучали, как ударная установка. «Ну что ты будешь с ним делать?» Шарлотта сняла кеды и залезла под одеяло в чем была: в джинсах, носках и рубашке. Она обняла Эдама сзади и прижалась к его спине – так, как раньше это делал он. Судя по всему, это подействовало на парня успокаивающе, и постепенно стук зубов прекратился, а затем начала стихать и дрожь.

Когда она встала, чтобы погасить свет, Эдам проговорил умоляющим голосом:

– Нет… нет… Шарлотта… не уходи. Я тебя умоляю! Не оставляй меня одного. Обними меня. Кроме тебя, у меня больше ничего не осталось.

Шарлотта выключила свет и снова забралась под одеяло. Пока она обнимала его обеими руками, он дышал ровно. Так они и лежали в темноте. Вскоре рука, лежавшая под ним, онемела. Шарлотта прошептала:

– Ты спишь?

– Нет. – Голос человека, обреченного на смерть.

Она знала, что Эдам лежит с открытыми глазами, уставившись в темноту, в черную дыру перед собой. Она прекрасно знала, как это бывает.

Так Шарлотта и пролежала с ним всю ночь. Время от времени она, по-видимому, отключалась, и Эдам, вероятно чувствовал это по ослабевшим объятиям ее рук. Раз за разом девушка просыпалась от звука его голоса:

– Обними меня. Пожалуйста, не бросай меня.

Очень скоро Шарлотта поняла, как трудно и утомительно играть роль заботливой мамочки. Но, как бы то ни было, она считала себя обязанной ему. Эдам сумел ободрить ее и вернуть к нормальной жизни из той пропасти, куда она упала. Вот только ей никак не удавалось придумать что-нибудь такое, чтобы ободрить и успокоить Эдама.

Так она и лежала, обнимая этого обреченного парня… и вдруг вспомнила про Джоджо… а потом вспомнила про Хойта. Да, этот слабый и жалкий тип, которого она сейчас обнимает, оказался в своем роде бледным подобием библейского Самсона. Он обрушил храм, похоронивший под собой не только его, но и всех вокруг.

Хойт вышел из корпуса Филлипса в Главный двор. Да, давненько никто его так не доводил. Он был до того зол, что ворчал себе под нос – но достаточно громко, чтобы слышали все, кто оказывался рядом. Вот сейчас, например, он шел по боковой дорожке двора и довольно убедительно передразнивал въедливый, писклявый, пидорский голос этого умника, этого старого мудака – мистера Квота «Нет, мистер Торп, я нисколько не сомневаюсь в вашей искренности. Я уверен, что вы даже слишком искренни. Я всего лишь предполагаю, что вы – сознательно или нет – собрали на скорую руку несколько не самых убедительных постулатов из культовых и околорелигиозных текстов и предложили их нам в качестве аргумента Но слушать такую галиматью от кого бы то ни было довольно утомительно».

Свернув на дорожку, пересекавшую Главный двор по диагонали и проходившую мимо фонтана святого Христофора в направлении «Мистера Рейона», Хойт переключился в регистр своего нормального голоса. «Да? А я представил вас в образе Иисуса, которого уже и распяли, и колесовали, и четвертовали, а он все продолжает талдычить свое: „Толерантность! Толерантность! Будьте терпимы к слабым и убогим, ибо их есть царствие… по крайней мере, земное“. И что вы мне за это сделаете? Вот таким я вас вижу, и все. Вы думаете, что вы такой храбрый еврейский интеллектуал, который не считает нужным опускаться до всякой хрени вроде уважения чувств верующих?» Вот что нужно было ему сказать. Так нет же, этот старый мудила не дал Хойту и рта раскрыть… Да, кто не знает мистера Джерома Квота и его умения разнообразить дискуссию разными дурацкими «интеллектуальными шуточками»: «Мы здесь, в Дьюпонте, ценим свободу слова и с уважением относимся к любой высказанной точке зрения, мистер Торп, однако я позволю себе воспользоваться данной мне университетским уставом властью и в целях обеспечения эффективности учебного процесса предложу перенести ваши разглагольствования на более позднее время. Рекомендую представить вашу теорию общественности сразу после занятий. Уверен, все желающие с ней ознакомиться с удовольствием задержатся в аудитории и прослушают ваше выступление». Ах ты старый, жирный, лысый козел…

Студенты, с которыми Хойт сталкивался на дорожке, удивленно, если не сказать – подозрительно, смотрели на него. Ну и хрен с ними, пускай смотрят. Откуда им знать, говорит он сам с собой или нет? В наше время это так запросто и не определишь, ведь мобильник есть у каждого в кампусе, и часто кажется, что человек говорит сам с собой. Все ходят с прижатыми к уху трубками. Те четыре или пять процентов дьюпонтцев, которые никогда не доставали телефон из кармана, были вовсе не ретроградами, отрицавшими удобства мобильной связи, а наоборот, наиболее продвинутыми ее пользователями: к их мобильникам просто прилагалась гарнитура из микрофончика, закрепленного где-то под подбородком, и наушника – такого миниатюрного, что не сразу заметишь, даже если захочешь. Пускай думают, что у него тоже такой мобильник, а если не хотят – да пошли они на хрен.

Да, следовало признать, что на этот раз Хойт, наверное, зря полез на рожон… Этому старому лысому жирному слизняку, мистеру Джерому Квоту, удалось-таки сегодня его поиметь. Вонючий жирный старикашка оказался как раз тем шутником, который смеется последним. Но вот все остальные – как они могут сидеть и без возражений слушать всю эту хрень про какие-то «ПК», даже не пытаясь стряхнуть с ушей развешанную на них лапшу? Полное дерьмо… а они, овцы трусливые, сидят и кивают, и даже униженно поддакивают этому старому пердуну каждый раз, когда он задает вопросы. Вот так при всем плюрализме мнений обществу и навязывается одна, якобы единственно правильная точка зрения. И друг за другом люди начинают повторять одни и те же слова, раз за разом ссылаясь на одни и те же авторитеты и выдвигая одинаковые аргументы. Не успеешь оглянуться – и даже те, кто готов был усомниться, что навязываемая им хрень является истиной в последней инстанции, становятся конформистами и предпочитают молчать, боясь быть изгнанными из так называемого приличного общества. Можно подумать, что человек, имеющий отличную от общепринятой точку зрения, – это невоспитанный дикарь, которого нельзя подпускать к нормальным людям, потому что в момент разговора он шумно испортит воздух.

Проходя мимо фонтана святого Христофора – классно здесь все-таки эту скульптуру поставили… как его звали, этого француза, который ее сделал… охрененно талантливый чувак был… в каком еще университете найдется такая потрясающая скульптура?.. нет, нигде ничего даже и близко нет… «я – человек из Дьюпонта»… мне придают сил и уверенности в себе все те традиции, которые воплощены в этой прекрасной и грандиозной фигуре… из чего, кстати, она сделана?.. наверное, из бронзы… или из меди?., нет, наверняка из бронзы… – в общем, проходя мимо фонтана, Хойт немного успокоился. Собственно, чего кипятиться-то? Ну что ему может сделать этот Квот? Хойту ведь не придется обивать пороги каждого инвестиционного банка в стране, пытаясь найти хоть какую-то работу, достойную его диплома, так что пусть Квот гавкает, сколько хочет. Хойт ведь уже получил работу. Прав был папа, когда говорил, что чудеса иногда случаются. «Они случаются с теми, кто готов их принять и в них поверить. Ни с того ни с сего удача к человеку не приходит. Нужно уметь поймать ее за хвост, причем делать это надо быстро, как только ее увидишь, потому что долго она рядом с тобой ошиваться не будет». Он, Хойт Торп, человек из Дьюпонта, Хойт Торп, член братства Сейнт-Рей, был готов встретить свою удачу, был настроен на успех – и вот чудо произошло. Хойт Торп уже получил работу, она ждет его вне зависимости от того, будет мистер Джером Квот кидать ему подлянки или нет, причем работу не в какой-нибудь заштатной конторе в Чикаго или в Кливленде, в плохо отапливаемой комнате с мигающими флюоресцентными лампами, а в Нью-Йорке, в мощнейшей из мощных корпорации «Пирс энд Пирс». Стартовая зарплата девяносто пять тысяч в год – стартовая, – а уж сколько потом могут платить… От открывавшихся перспектив у него самого захватывало дух. Трудно было даже поверить в такую удачу… но он сумел схватить ее.

Во дворе было холодно, и Хойт поежился от очередного порыва ветра, срывавшего ледяную крошку с остававшихся кое-где на газонах пятен промерзшего снега. Он застегнул пуговицы. Если бы не такой ветер, он предпочел бы идти нараспашку. Зимой сейнт-реевцы одевались так, чтобы выглядеть не менее круто, чем летом: высокие ботинки, брюки хаки, естественно, без стрелок, свитер грубой вязки без ворота, из-под которого виднеется фланелевая рубашка с расстегнутым воротничком, а поверх всего этого темно-синее пальто из плотного сукна на шелковой темно-синей же подкладке, однобортное и обязательно длинное – ниже колен. Такое пальто замечательно подходило, например, к смокингу. Вот этот-то контраст между утонченностью верхней одежды и нарочитой грубостью и простотой остальных вещей как раз и составлял суть прикола, придававшего обладателю этого великолепия столь крутой вид. Человек в такой одежде, с одной стороны, давал понять, что он молод и, черт возьми, плевать хотел на весь мир и все его условности, и в то же время достаточно мудр и продвинут, чтобы понимать, как пользоваться благами мира, в котором правят деньги и власть – да, деньги и власть, те две вещи, ради которых, собственно, и стоило прощаться с юностью и становиться взрослым серьезным человеком. Ведь такое пальто где-нибудь в бутике Ральфа Лорена стоило примерно тысячу долларов. Хойту удалось разжиться таким сокровищем за сорок пять баксов в огромном ангаре с «секонд-хэндом» в Южной Филадельфии, на котором висела вывеска «Сыграй еще раз у Сэма». И это тоже было круто. Классно он смотрелся в этом длинном однобортном пальто, создающем удлиненный, стройный, гламурный силуэт. Но главное было не в этом: почему-то парни в таких пальто выглядели на редкость сексапильно, словно заявляя, что в них просто бьет ключом сексуальная энергия, свойственная первым десяти годам взрослой жизни – тому самому десятилетию, которое следует непосредственно за периодом полового созревания. Ты молод, полон сил, энергии, активен и готов трахать все, что шевелится, – но при этом вот он, эффект длинного пальто: ты явно уже знаешь, где стоит миска с рисом. Хойт однажды услышал это выражение от приятеля отца. Откуда у этого уже немолодого мужчины с красноватым лицом взялось это выражение, было неизвестно: может, с вьетнамской войны? Хойту было тогда лет восемь или девять, но он почему-то на всю жизнь запомнил слова этого человека: «Я постарел, растолстел, я слишком много пью – но я всегда знаю, где стоит миска с рисом».

Вереница приятных мыслей помогла Хойту справиться с раздражением. Он вновь стал самим собой. Подойдя к «Мистеру Рейону», он уже напевал про себя диско-тему под названием «Нажми зеро». Из текста он помнил только одну строчку: «Мой добавочный – ноль, если хочешь меня – нажми зеро». Что там было дальше, как-то ускользнуло из памяти… «Мой добавочный – ноль, если хочешь меня – нажми зеро… Мой добавочный – ноль, если хочешь меня – нажми зеро…» В общем, подойдя ко входу в Холси-Холл, на первом этаже которого располагался кафетерий, Хойт негромко, но уже вслух напевал: «Мой добавочный – ноль…»

Строчку он не закончил. Слишком уж неожиданным и странным показалось Хойту то, что он увидел прямо перед входом к «Мистеру Рейону». Здесь было чертовски холодно, но на улице тусовалась целая толпа народу, по меньшей мере человек двадцать. Их головы были опущены, и они молчали… только время от времени то кто-нибудь из парней фыркнет, то какая-нибудь девчонка рассмеется. Да какого хрена они делают? Потом Хойт увидел газеты. Газеты были у всех в руках, и они читали их… прямо на улице, на холоде. Те, кто подходил к тусовавшейся на ступеньках компании, немедленно запускали пальцы в один из висевших на стене газетных ящиков. Ящики были желтого цвета, как такси… Там, значит, новый номер «Вэйв»… Ничего себе! Чтобы студенты целой толпой стояли на морозе, не в силах оторваться от университетской газетенки? Нет, это выглядело невероятно странно и, более того, – подозрительно.

Хойт подошел поближе. Одна из девчонок неожиданно завизжала прямо у него под ухом. От неожиданности Хойт даже вздрогнул: обычно они так визжат только на дискотеках или вечеринках, но там этого ожидаешь. Вскоре послышались и комментарии парней. Ребята были до того взволнованы прочитанным, что говорили практически исключительно на хренопиджине.

– Эта хренова статья… ну не до хрена ли круто они замахнулись!

– …Ни хрена себе студент! Что за хрень он тут несет?

– Где Джефф? Куда он на хрен подевался? По-моему, он этого хрена знает…

– …Вот уж не думал, что в нашей хреновой газете могут напечатать слово «трахаться»!

– …На выходе из оперного театра. Да у него, на хрен, та же фамилия!

– …Как его, на хрен, зовут? Не знаю – какой-нибудь Горацио Хренов Фелляцио.

– …Охренеть, я ведь там тоже был! Ну, на хрен, дает!

– …Полноценный минет! Охренеть, глазам своим не верю!

Полноценный минет? У Хойта появились первые, пока еще смутные, но нехорошие подозрения. Он стал словно невзначай протискиваться сквозь толпу собравшихся на ступеньках, чтобы опять же как бы невзначай добраться до желтого ящика на стене, пока народ не расхватал (на хрен) все газеты. «Извините! Дайте пройти! Извините, опаздываю!» – негромко цедил он сквозь зубы. Когда до цели осталось всего ничего, Хойту пришлось применить вполне осмысленную военную хитрость: чтобы опередить другого парня, одетого в старую армейскую куртку с невыцветшими пятнами, оставшимися на тех местах, где были спороты шевроны и другие знаки различия, он даже выставил вперед левую ногу, не дав таким образом конкуренту сделать шаг правой. Что ж, в такой толпе применение некоторых приемов ближнего боя было если не простительно, то, по крайней мере, объяснимо. Кроме того, Хойт рассчитывал, что его внушительный вид в длинном пальто произведет должный эффект на парня в потрепанной армейской куртке и заставит того поумерить пыл. К его удивлению, парень оказался упрямым. Он словно бы случайно споткнулся и в ту же секунду толкнул Хойта в бок, навалившись на него всем весом своего тела. Хойт был вынужден податься назад и убрать мешавшую парню ногу. Это заставило Хойта чуть-чуть повернуться – и он увидел девчонку: хорошенькую девочку норвежского типа, как он это называл – с прямыми светлыми волосами в милю длиной, разделенными прямым пробором, смотревшую на него широко раскрытыми глазами. Затем она ткнула в бок стоявшую рядом подружку (вот стерва!), и теперь они уже вдвоем пялились на него. Более того: нижняя челюсть первой (шикарная девчонка, Хойт так любил норвежский тип – светлые волосы, ярко-голубые глаза, правильные черты лица, – вот бы поваляться с ней в снегу голышом, а потом в сауну), так вот, ее нижняя челюсть просто отвисла, а глаза расширились еще больше. Две или даже три секунды она прямо-таки пожирала его глазами, а затем, словно очнувшись, сказала:

– Боже мой… Боже мой… ну ничего себе… ведь ты – это он! Ты Хойт Торп!

От неожиданности Хойт даже не смог придумать никакого подходящего по крутизне ответа и ограничился своей самой обаятельной и многообещающей улыбкой и банальной фразой:

– Ну да, это я. Ты как – уже пообедала? Пойдем перекусим.

Хойт еще не успел договорить, как почувствовал на себе взгляды множества глаз. В толпе поднялся какой-то гул. Ну вот еще! Студенты окружили его со всех сторон, выстроившись по окружности: просто межгалактические путешественники, оставляющие круги на траве. Парень, стоявший прямо перед Хойтом, рядом с чувственной скандинавской блондинкой – высокий, с длинной шеей и кадыком размером с тыкву-горлянку, – сказал:

– Ну, чувак, ты даешь! Ты что, прямо так и назвал этого бугая «мудаком с обезьяньей рожей»? – Не договорив, он обратился к стоявшему рядом парню с газетой: – Тут написано… подожди, подожди… Нет, надо же было такое выдать!

Хойт прищурил один глаз и чуть приоткрыл рот с этой же стороны, словно говоря: «Не въезжаю, что этот тип тут гонит».

Блондинка – эта жемчужина фьордов – держала в руках свернутую в несколько раз газету.

– Ну что ты дурака валяешь? Ты что, не видел этого?

Хойт покачал головой – медленно, стараясь, чтобы это выглядело круто.

Девушка развернула газету и выставила ее перед ним первой полосой вперед. Там был напечатан самый огромный заголовок, какой Хойту только приходилось когда-нибудь видеть в газете. Через всю страницу прямо под логотипом газеты огромными жирными черными буквами размером дюймов в десять было набрано: «КАКОЙ ТАКОЙ ОРАЛЬНЫЙ СЕКС?» Чуть ниже по правую сторону полосы значилось:

«ПОЛИТИК ПОДКУПАЕТ НОЧНОГО ГУЛЯКУ, ЗА$ТУКАВШЕГО ЕГО ЗА $ЕК$УАЛЬНЫМИ РАЗВЛЕЧЕНИЯМИ В РОЩЕ»

Ниже еще один подзаголовок:

«ПАРЕНЬ ИЗ БРАТ$ТВА ПОЛУЧИТ РАБОТУ НА УОЛЛ-$ТРИТ $ ЗАРПЛАТОЙ $ 95 ТОНН В ГОД ЗА „ПОТЕРЮ ПАМЯТИ“»

Еще ниже – имя автора статьи: Эдам Геллин.

Затем две колонки текста, которые заканчивались в самом низу страницы примечанием: «См. ПОДКУП, страницы 4, 5, 6, 7».

«Губернатор Калифорнии»… «Кандидат от Республиканской партии»… «подкуп дьюпонтского студента-старшекурсника»… «застукал»… «в момент орального секса»… Хойт едва смог заставить себя пробежать глазами первый абзац статьи. Их – глаза – словно магнитом притягивала огромная фотография, занимавшая большую часть первой полосы. Да, кроме заголовков, подзаголовков и нескольких коротких абзацев текста на первой полосе не было ничего, кроме фотографии одного парня. Вот он выходит из «И. М.», а в полушаге за его спиной – аппетитная маленькая блондиночка, которая, несмотря на то, что снимок явно сделан зимой, умудрилась попасть в кадр с полоской голого живота и пупком между массивной, но короткой летной курткой и низко сидящими джинсами. А парень, парень на переднем плане, в центре снимка – он такой… такой классный… классный чувак… высокие ботинки, брюки хаки от «Аберкромби энд Фитч», что видно даже на фотографии… воротник рубахи расстегнут… а главное – крутейшее длинное темно-синее суконное пальто, придающее ему особенно солидный вид… В нем он выглядел футов восьми ростом, стройным, крутым и явно имеющим отношение к Серьезному Бизнесу. Над слегка приподнятым воротником этого шикарного пальто поднималась белая, крепкая, хорошо накачанная шея – нет, действительно крепкая, действительно сильная, – притом в меру, не то что у некоторых – шея шире головы… и наконец, лицо – Хойт не мог отвести взгляд от этого лица – мужественная челюсть, волевой подбородок – это был просто гибрид Кэри Гранта с Хью Грантом, вот только волосы посветлее и притом гораздо гуще и круче, чем у любого из них, – круче хотя бы потому, что их не разделял пробор. А еще легкая улыбка или, скорее, чуть презрительная ухмылка на губах, словно говорящая: «Я круче тучи, ребята, а вы все – отстой»… Может быть, кто-нибудь и сказал бы, что парню не пристало уделять большое значение мимике и гримасничать перед окружающими, но любой скептик признал бы, что это было круто… впечатляюще… самая крутая ухмылка, какую только можно себе представить, и притом к месту. Еще до того как не без труда набиравший обороты тяжелый маховик мозгового двигателя Хойта раскрутился в полную силу и начал соображать, что, собственно говоря, вся эта хрень может значить, он успел подумать о троих людях: о себе и о Рейчел, принесшей ему благую весть насчет работы его мечты в инвестиционном банке «Пирс энд Пирс»; о себе и об этом чмошнике, «ботанике», ходячем отстое, крысе очкастой, хорьке вонючем – Эдаме Как-его-на-хрен-там-мать-его; и снова – о себе, о себе, о себе. Даже ощущая подсознательное беспокойство, вызванное отдельными словами и словосочетаниями на первой полосе газеты, которые успели отпечататься в его мозгу, пока Хойт усилием воли заставил взгляд задержаться на первых абзацах огромной, судя по всему, статьи, он все равно не мог оторвать взгляда от фотографии. Вот это кадр! Как же он хорошо получился! Ну скажите честно, может ли вообще студент выглядеть лучше, чем на этом снимке?

Был уже час дня, и Шарлотта не без труда уговаривала себя сдерживаться и не признаваться хотя бы самой себе в том, что четырнадцать часов, проведенных практически без сна, на одном бутерброде с джемом и паре глотков почти прокисшего апельсинового сока, в обществе пациента с ненасытными психологическими запросами, – это уже чересчур и она изрядно устала быть сиделкой при «Мутанте Миллениума» Эдаме Геллине. «Все, хватит, надоело!» – Шарлотта с ужасом поймала себя на этих мыслях. Помимо усталости, раздражение и неприятие в ней вызвал тот факт, что из-за него, просто из чувства долга перед ним она уже пропустила две пары, одна из которых, между прочим, была по новому курсу истории, на который Шарлотта записалась в этом семестре: «Эпоха Возрождения и подъем национализма». После катастрофического результата прошлого семестра не стоило начинать новый с прогулов. Однако девушку встревожил и неприятно поразил тот факт, что она, пропустив занятия, уже не испытывает такого чувства вины и чуть ли не отчаяния, которое мучило Шарлотту тогда, в октябре, когда она впервые проспала первую пару после того, как полночи провозилась с пьяной в хлам Беверли. Вот тогда ей действительно было стыдно. Впрочем, потом было еще и кошмарное утро понедельника сразу после уикенда с выездом на официальный бал, когда Шарлотта практически проспала – нет, на самом деле это было намного хуже, чем проспать, семинар по современной драматургии. Да уж, лучше было бы и вовсе не появляться в тот день на занятиях: она просидела вторую половину семинара, тяжело дыша и потея, не понимая, что происходит, став отличной мишенью для бесконечных приколов и хихиканья однокурсников и хорошо запав в память этой стажерке, которая потом и выставила Шарлотте Симмонс низкую оценку на экзамене.

Экзамены… оценки… Волна ужаса… Только-только успело забыться – и вот опять все сначала. Что ж, прятаться дальше от самой себя не имеет смысла. Она должна позвонить маме прямо сегодня – гораздо хуже будет, если мама сначала получит по почте конверт с оценками и узнает из официального письма потрясающую новость… про оценки ее ненаглядной дочери за первый семестр: четыре, четыре с минусом, три и три с минусом. Может быть, вообще не упоминать в разговоре с мамой все эти плюсы и минусы? Хотя какой смысл: минусы все равно будут указаны в официальном письме.

Шарлотта решила посмотреть, как там Эдам. За весь день ничего не изменилось: он все так же лежал на кровати на боку, глядя в одну точку на противоположной стене широко раскрытыми неподвижными глазами. Ощущение было такое, будто парень сошел с ума и потерял связь с реальностью. Однако стоило Шарлотте пошевелиться, как он моментально оживал и засыпал ее какими-то дурацкими испуганными вопросами, стонами, просьбами и даже упреками. Взывая к чувству долга и сознательности, он, пожалуй, чересчур умело для безумца дергал за эти ниточки. Даже для того, чтобы элементарно выйти за дверь и сходить в ванную, девушке приходилось вести долгие переговоры, предоставлять «другой стороне» маршрут предстоящих передвижений и давать сотни обещаний, что она вернется. Если же выйти требовалось самому Эдаму, он появлялся в холле в своем наброшенном на плечи одеяле неприятного больничного цвета, от вида которого мурашки ползли по коже. При этом он шаркал ногами и сутулился, как столетний дед, да еще настаивал, чтобы Шарлотта оставалась в холле и ждала, пока он не выйдет из туалета. Если бы в этот момент появился кто-нибудь из студентов, живших в остальных трех каморках на том же этаже, она просто провалилась бы сквозь землю от стыда.

Как, спрашивается, в такой ситуации сказать «пациенту», что тебе нужно вернуться в общежитие и позвонить домой маме? Но она должна была это сделать.

Ласково:

– Эдам?

Нет ответа.

– Эдам?

Нет ответа.

– Эдам, пожалуйста, посмотри на меня.

Нет ответа. Взгляд по-прежнему устремлен в стену. Тогда – более строгим тоном:

– Эдам.

Нет ответа. На этот раз пришлось рявкнуть на него в полный голос:

– Эдам!

– М-м-м… м-м-м-м… – Стоны, стоны. – А?.. да… что?

– Эдам, посмотри на меня.

Дикие глаза беспорядочно забегали в глазницах. Нижняя челюсть отвисла, только что слюна не течет.

– Эдам… Мне нужно пойти к себе…

– Нет! Нет! Не сейчас! Не уходи! Я тебя прошу! Умоляю!

– …Только на минутку, а потом я вернусь, вернусь сразу же, обещаю.

Жалобный стон:

– Не сейчас… О, Шарлотта… пожалуйста, не надо… Не бросай меня сейчас… не сейчас… – и так далее в том же духе.

Он все ныл, ныл и ныл до тех пор, пока Шарлотта не пообещала не уходить. Что ж, тогда придется позвонить прямо отсюда, с мобильника Эдама – обычного телефона у него нет… Вон мобильник лежит прямо перед ним… В конце концов, он в курсе всех ее академических «успехов»… да и в своем нынешнем состоянии он вряд ли способен думать о ком-либо, кроме себя…

Эдам снова принялся трястись, стонать и пялиться в никуда…

– Эдам, тогда мне нужно позвонить с твоего мобильника. – Она взяла трубку, лежавшую на его маленьком письменном столе…

– Нет! – завопил он. – Нельзя! Нет! Я тебе запрещаю!

Запрещает? Вот это отношение. Ей даже стало неприятно.

Но в конце концов, парень в таком жалком состоянии, понятно, что нервы взвинчены. Она откинула крышку мобильника…

– Нет, Шарлотта! Я тебя заклинаю!

Заклинает? Просто смех какой-то. Шарлотта нажала на кнопку «вкл.», чтобы включить питание. Она впервые держала в руках мобильник, но много раз видела, как это делает Беверли…

– НЕ НАДО! ШАРЛОТТА…

Бип-бип… бип-бип… бип-бип… Маленькая черная коробочка издала целую трель коротких «бипов».

– ЗАКРОЙ! ЗАКРОЙ СЕЙЧАС ЖЕ! ТЫ ЧТО, СМЕРТИ МОЕЙ ХОЧЕШЬ?

Смерти? Шарлотта перестала считать «бипы» после десяти…

Стонущим стоном Эдам простонал:

– Они до меня доберутся! Они до меня доберутся!

«Бипам» просто не было конца! Шарлотта посмотрела на дисплей телефона и увидела высветившуюся на нем фразу: «ПОСТУПИЛО 32 НОВЫХ СООБЩЕНИЯ».

Шарлотте пришлось говорить, не обращая внимания на стоны и протестующие завывания Эдама.

– Эдам! У тебя тридцать два новых сообщения! Ну как так можно? Какую кнопку нужно нажать, чтобы их прочесть?

– НЕТ! – взвыл Эдам. Он перекатился на спину и теперь лежал, свесив голову с кровати и уставившись на Шарлотту своими дикими глазами, так что девушка имела удовольствие видеть его перевернутую физиономию. – Я тебе не скажу! Они до меня доберутся! Не хочу ничего слышать! Если включишь телефон, я умру! – И так далее, и тому подобное.

– Эдам, ну нельзя же не обращать внимания на сообщения. Кому-то очень нужно с тобой связаться.

– Убить, убить они меня хотят, – простонал Эдам. – Не заставляй меня их слушать! – И так далее, и тому подобное. Несмотря на внешнюю вялость и апатию, Эдам был очень упорен в отстаивании своих «жизненных интересов» и ни за что не хотел сказать Шарлотте, как прослушать сообщения. И вдруг ее взгляд упал на ноутбук.

– Эдам, – сказала Шарлотта, – давай-ка я включу твой компьютер. – Протесты, протесты, протесты. – Я включу твой компьютер, Эдам, и посмотрю, есть ли у тебя почта. – Стоны, стоны, хрипы, хрипы, всему конец, конец всему. – Эдам, если ты хочешь, чтобы я осталась, дай мне возможность разобраться, что происходит. Я не собираюсь сидеть здесь в полном неведении. Тебе не придется слушать сообщения, тебе не придется читать сообщения. Я сама их прочту. Если не хочешь – ты даже не узнаешь, что там. Так что, пожалуйста., скажи… мне… свой… пароль.

Этот пинг-понг из просьб и отказов продолжался довольно продолжительное время. Наконец Шарлотта окончательно вымотала ослабевшего Эдама, и тот, сдавшись, выдал ей пароль. Несмотря на усталость и не самое хорошее настроение, Шарлотта не смогла сдержать улыбки. Могла бы и сама догадаться, подумала она. Это было слово «МАТРИЦА».

Шарлотта открыла электронную почту и погрузилась в ее изучение под аккомпанемент стонов, завываний и причитаний Эдама, главным смыслом которых были пророчества о его скорой кончине.

Новые сообщения – ничего себе, сколько их набралось за вчерашний и сегодняшний день. Электронный почтовый ящик буквально разбух от поступивших писем. Список их занял весь экран монитора, и Шарлотте пришлось прокручивать его несколько раз, прежде чем она добралась до конца. Больше всего писем поступило от Грега, несколько от Рэнди, еще несколько от Эдгара и Роджера, четыре от Камиллы, с полдюжины сообщений из рассылки дьюпонтской администрации и очень много сообщений с адресов, которые не говорили Шарлотте буквально ничего. Но имя одного из отправителей она не узнать не могла. Шарлотта кликнула мышкой.

Вскоре к жалобным стонам Эдама присоединились поскрипывания и сердитое шуршание принтера, явно недовольного тем, что его разбудили и заставили работать. Шарлотта еще раз – теперь уже не на экране, а на бумаге – прочла сообщение и, довольно улыбаясь – «ну вот, что я тебе говорила», – помахала листочком перед лицом своего «пациента».