Текст книги "Бастард (СИ)"

Автор книги: Тимур Вычужанин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 44 страниц)

И именно среди этих унылых, небритых и недовольных лиц ехал сейчас одинокий всадник, разбавляющий яркие цвета гербов, палаток и туник своей печальной и давящей на сознание однотонностью. Он, как ни странно, был совершенно один на самом деле. Все его спутники остались на окраине лагеря, поскольку дозорные не решались впускать столь подозрительную группу, в которой два человека были вооружены и ещё двое явно относились к магической братии, к которой, судя по косым взглядам, здесь многие относились если не полностью отрицательно, то уж точно с недоверием и осторожностью. Разумеется, и сам Адриан частенько ловил на себе удивлённые и не слишком дружелюбные взгляды вояк, которые, видимо, принимали его за одного из ополченцев, поскольку все остальные, кто был в этом маленьком угрюмом мирке, носили те или иные цвета, относившие их к определённым отрядам (храмовники тоже носили определённую форму одежды, что было известно солдатам, хоть они и видели людей из этого подразделения редко, потому что те не горели желанием выходить за пределы того места, где кучно расположились их палатки). Конечно же, при таком массовом заблуждении более тёплого приёма ждать принцу и не приходилось, а потому он просто продолжал ехать через лагерь, не обращая ни никакого внимания и всё больше укутывая себя плащом, хотя и так уже походил просто на груду тряпья на лошади, нежели на человека, и только едва видневшиеся ноги, глубокое дыхание и изредка позвякивавшие ножны Диарниса сообщали о том, что это не новая одежда для солдат, а кто–то чужой в этой среде, скорее всего, принёсший дурные вести, ведь иначе бы за ним следовали несколько человек, а на окраине лагеря уже знали о посланце доброй воли и успели бы разнести эту весть, подобно лесному пожару, по всему лагерю, благо болтливости некоторым воякам было не занимать. Бастарда никто не остановил, даже когда он завернул своего коня на ту дорогу, которая вела к холму, на котором расположился главнокомандующий. Зато вот на границе, отделявшей лагерь регулярной армии от отрядов храмовников ему пришлось немного задержаться, однако и там всё было достаточно быстро лажено и он смог продолжить свой путь, уже спешившись, потому как вряд ли бы этому скакуну доставило бы удовольствие взбираться на холм, поросший травой, сейчас мокрой из–за дождя, а потому Адриану пришлось проделать эту малоприятную процедуру полностью самостоятельно пусть и по–прежнему в полном одиночестве, поскольку ни один из числа новоиспечённой гвардии не горел желанием сейчас тревожить Дорниса. В голове бастарда было невероятно тихо, хотя он ждал шквала бурлящих мыслей, которые, пытаясь перекричать одна другую, полностью заняли бы его сознание, не давая мыслить здраво и чётко, что стало бы настоящей трагедии в том, что он собирался сейчас сделать. Но всё же волнение, конечно, он чувствовал, и это было видно по тому, как нервно он то сжимает, то разжимает пальцы, как периодически сбивается его дыхание и как он пару раз чуть не съехал вниз по холму, весь перепачкавшись в грязи. Но вот он уже у самого шатра, откуда доносится запах, привычный любому, кто когда–либо бывал в тавернах, так обычно пахнут места, где круглосуточно горят факел. Кажется, так было и тут, потому как, несмотря на день, принцу всё же удалось различить внутри отливающие оранжевым тени, которые пламя факелов отбрасывало не стены этого переносного временного дома, где через пару минут должен был состояться разговор, который, возможно, решит судьбу многих людей, хотя они не будут знать даже о самом факте, не говоря уж о личность, между которыми эта беседа проводилась. На какое–то мгновение Адриан испугался возложенной на него ответственности. Ему захотелось убежать как можно дальше с этого ставшего вдруг ужасно страшным холма, забиться в какую–нибудь нору и больше уже никогда не вбираться оттуда к людям, оставив мир и собственное королевство на произвол жестокой судьбы, которая уже почти полностью повернулась спиной к жителям Ланда, да и вообще всему этому миру. В голову прокралась одна единственная мысль: «А что если я не смогу? Если я всё сделаю не так?». Однако он сумел быстро взять себя в руки, успокоиться и если не окончательно убедить себя в успехе, то, по крайней мере, уверить в том, что он сделал всё, что мог, всё, что было в его силах. Адриан вздохнул, снова сжал кулаки и откинул в сторону ткань, которая служила в этой своеобразной хижине чем–то наподобие двери, прошёл внутрь, услышал, как за ним, казалось, невероятно медленно ткань опускается на своё прежнее место, будто бы давая бастарду последний шанс сбежать, но он убил в себе эту мысль сразу же, как только она появилась, ибо понимал, что после этого шага пути назад уже нет и всё решится прямо здесь и сейчас. Больше нет времени на планы и раздумья, пришла пора приводить всё это в исполнение, пришла пора действовать, ведь если не он, то никто этого не сделает. И ведь даже сама эта палатка будто бы намекает, что все его потуги на самом деле никак не отразятся на мире в целом, если не касаться населяющих его разумных цивилизаций, поскольку все эти следы будут стёрты, как когда–нибудь этот шатёр исчезнет с холма, но он всё равно не хотел принимать этого. Люди стали такой же частью мира, как и холм, а потому заслуживают право на то, что бы остаться в этом мире, а для этого нужно было сейчас всего лишь одному человеку остановить гражданскую войну и войну мировую, развернув армии сильнейших человеческих государств. Невероятное, казалось бы, дело, но для человека ведь нет абсолютно ничего невозможного. Пора, пора, не стоит больше тянуть резину, хватит.

Однако всё началось не совсем так, как себе представлял Адриан. Он думал, что Дорнис тут же его заметит, разозлиться, что храмовники впустили сюда кого–то даже не состоящего в армии, что находилась под его командованием, начнёт рвать и метать. Конечно, если не узнает принца, потому что в противном случае он, скорее всего, несказанно обрадуется тому, что ему больше не придётся посылать людей на поиски, с которых они слишком часто не возвращались. Будет воодушевлён мыслью о том, что его станут хоть чуточку менее сумасшедшим, потому как, несмотря ни на что, бастард всё–таки оказался жив, как он и говорил, хоть почти никто в это и не верил, поскольку многие своими глазами видели, как Адриана поглотили языки пламени на самой большой площади столицы Ланда, как медленно его силуэт исчезал за стеной бушующего яркого огня и дыма, поднимающегося от деревянного помоста, на котором и свершалась казнь, бывшая, если верить тому суду, совершенно справедливой, ведь только смерть могла оправдать отце и братоубийцу, который после этого ещё и надеялся взойти на трон. Вот только Дорнис всегда утверждал обратное и изо дня в день не уставал напоминать об этом своим подчинённым, говоря, что на самом деле убийцей был совсем не принц–бастард, что на самом деле он сумел каким–то образом выжить и теперь лишь он является единственным законным претендентом на престол. Вот только с совсем недавних пор почему–то эти заверения прекратились, чего, однако, солдаты совсем почти и не заметили, полностью занятые своими повседневными делами, обязанностями и обдумыванием тех событий, что произошли накануне. Но Дорнис пока не то, что не спешил проявить хоть какие–то эмоции по поводу столь внезапного появления Адриана, которого его люди искали уже очень и очень давно, ведомые лишь идеями своего командира да смутной надеждой на то, что бастард действительно жив и, взойдя на престол, сможет, наконец, остановить это кровавое безумие и бойню, в которую вот–вот готов был превратиться Ланд, если армия всё же переступит границу и начнёт свою кампанию, цель которой, разумеется, сохранение целостности государства и прочее, хотя многие уже втихомолку называли подобную операцию никак иначе, как карательной, ведь, по сути, так оно и было, ведь пока что в основном им приходилось лишь атаковать и брать те пункты, где остались лишь мирные жители, но их это не останавливало и они всё равно обнажали мечи и закидывали дома факелами. Конечно, многие из солдат понимали, что приверженцы идей новых государств тоже неправы, потому как своими действиями подвергали всю структуру Ланда опасности, можно сказать, разрушали его изнутри, но с другой стороны и сами принимали их идеи, ведь им на самом деле тоже были не очень близки те король и королева, что сейчас оккупировали трон, ведь всем было понятно, что к власти они пришли совершенно незаконным путём, пусть и было безвластие, пусть и те, кого назначили временной властью не могли справиться даже с самыми рядовыми проблемами, но всё же эти новые власти нельзя было назвать действительно законными и любимыми даже их приверженцами. По крайней мере, теми, кто ещё сохранил здравый смысл, рассудок и разум, а не превратился в фанатиков, которые оголтело вопят на каждом углу о том, что пора уже избавиться от всего этого «мусора», который сейчас ещё и хочет в придачу собственных государств, что единственные, кто могут жить в Ланде, так это только коренные ландестеры и никто больше, совершенно закрывая глаза на то, что королевство Ланд всегда было одним из самых многонациональных государств в мире, да и появилось как самостоятельная полностью независимая страна не так уж и давно, особенно если сравнивать его с такими стариками, как Мортремор, Княжество Шан и Султанат. А их идеи о том, что можно ещё и получить помощь от почему–то вдруг ставшего невероятно враждебным Княжества Шан и вовсе казались этим полоумным чем–то вроде святотатства и даже за одно косвенное упоминание подобного они готовы были заживо сжигать людей в их собственных домах. Те же, кто всё ещё сумели в этом хаосе остаться людьми, на самом деле дико устали от подобной неоправданной жестокости и борьбы без каких–то явных идеалов, ведь не было у них командиров, которые долгими часами толкали свои вдохновляющие цели, оправдывая таким образом многие из тех приказов высшего начальства, что начинали казаться даже самым твердолобым чем–то грязным и чёрным, недостойным людей, но тогда они хотя бы считали, что у них хорошая цель, которая отмывает их от невинной крови, а вот сейчас такого не было, а потому многие из простых солдат чувствовали, что уже вот–вот они не выдержат подобного и просто–напросто дезертируют из армии, а если учесть количество голов, в которых подобно крысе или другому паразиту поселилась эта мысль, то можно предположить, что тогда силам новых королей уже нечем будет вершить своё высшее правосудие и устанавливать лучший порядок, выколачивая из ополченцев абсолютно все мысли о независимости и прочих недопустимых в этом едином королевстве глупостях. Люди с обеих сторон уже окончательно устали от насилия, от этого противостояния идей и идеалов, которые, на самом–то деле, у большей части тех, кто выполнял здесь просто роль рабочей силы, были абсолютно одинаковыми, ведь чаще всего в подобных войнах сами солдаты только и хотят того, что бы вернуться домой, к своим семьям, забыть об этом кровавом и грязном кошмаре навсегда, зажить снова своей старой спокойной и мирной жизнью, где нет больше месту лязгу мечей, свисту стрел, скрежету проламывающихся под ударами тяжёлых латных доспехов, крику раненых и умирающих, этому вездесущему запаху смерти, который, казалось, въелся даже в некогда красивую и пёструю тунику теперь уже полностью прибредшую какой–то странный монотонный оттенок, при одном взгляде на который тут же хотелось вывернуть всё содержимое желудка наружу, а спасало от этого лишь то, что он обыкновенно к этому времени и так пустовал благодаря всему увиденному на поле боя. Они хотели мира и спокойствия, прекращения войны и только им, поверьте, было совершенно плевать на то, за что там их посылают на смерть сильные мира сего, прикрывая свои личные интересы красивыми формулировками, приманивая солдат и говоря им, что на самом деле только таким способом и можно добиться желанного всеми мира, а те мужчины по другую стороны баррикады никто иные, как враги, не желающие, чтобы солдаты вернулись к свои жёнам и детям, что, конечно же, было лишь едкой ложью, потому как и эти ужасные враги хотели того же самого, что и бегущие на них приступом воины, но первые не покидали свои укрепления по той же причине, что и атакующие, они тоже благодаря тщательной промывке мозгов верили, что могут только так отстоять своё законное право на мир. Ну, или, во всяком случае, думали, что верили, ведь на самом большая часть из них готова была сдаться прямо сейчас, бросить оружие на землю, чтобы его уже больше никто и никогда не поднял, чтобы прямо вот на этом месте оно заросло травой и, проржавев насквозь, рассыпалось в прах, больше уже не напоминая о гнилой эпохе братоубийственной гражданской войны, которая велась не самими людьми, но теми, кто ими командовал, при этом прикрываясь идеями для людей. Они хотели выйти уже навстречу друг другу и обнять, поняв, что если бы они не сделали такого мужественного поступка, то могли бы умереть от той руки, что сейчас утешительно легла на плечо. Но никто из них не мог этого сделать, поскольку помнил о том, что их генералы страшны в свой злости, что месть их рано или поздно настигнет и тогда уже точно не будет никакого шанса скрыться и выжить, а так оставался хоть малейший шанс, что им ещё удастся вернуться домой пусть и не всем, а потому они продолжали стоять на смерть, а кровавые магнаты потирали руки, считая прибыль и прогнозируя будущие доходы.

И вот сейчас перед Адрианом стоял кто–то из тех, стоявший в одном ряду с этими не слишком таинственными и умелыми кукловодами, но всё же и не принадлежавший им до самого конца, ведь его цели ещё оставались до конца не известны, а потому бастарду оставалось лишь искренне надеется на то, что всё же Дорнис действительно преследовал лишь свою собственную корысть, амбиции или же жажду власти, потому что если он полностью верил в те идеи, которые нёс с этим походом, то вряд ли бы его удалось убедить человеку, у которого переубеждать получается лучше всего на свете, потому как всем известно, что фанатиков ни за что нельзя заставить изменить свою точку зрения даже под угрозой смерти, они всё равно до самого конца, до самой последней капли крови в своём измученном теле, но никогда, ни за что не отступят от тех идей, что накрепко поселились у них в голове, как паразиты, полностью иссушая их самосознание и разум. Конечно, иметь в жизни стержень убеждений это хорошо, но от них надо так же и уметь отказываться, если всё–таки кому–то удалось доказать, что такая концепция не принесёт тебе успеха, а в этом случае фанатики ещё и могли нанести вред, при чём в весьма впечатляющих масштабах, чего вряд ли могло хотеться хоть кому–нибудь, а в особенности тем, кто, собственно, возложил всю грязную работу на этих индивидом, ведь как–никак именно им потом придётся выпивать прибыль из нового порядка, а на опустошённых и сожжённых землях это не получится делать эффективно даже при огромном желании, а потому всегда лучше предпочесть профессионалов фанатика, ведь последние хоть и требуют плату за свою работу, но хотя бы их действия всегда предсказуемы и управляемы, в то время как одержимые идеи совершенно неконтролируемы и в итоге могут вовсе обернуться против того, кто собрал их под своими знамёнами, неожиданно обнаружив, что он следует их идеалам лишь ради собственной выгоды, что в их пониманием было самым худшим грехом из всех возможных. Хотя сейчас, надо призать, лидер храмовников выглядел что–то уж слишком хладнокровно для того самого фанатика. Он внимательно разглядывал карту и подробный план форта, который ему каким–то образом всё же удалось раздобыть на правах главнокомандующего, делая какие–то пометки и не отрываясь от этого невероятно увлекательного занятия, будто бы давая Адриану время осмотреться и привыкнуть к обстановке, которая, кстати, совершенно не ассоциировалась с тем, что обычно представляют люди, когда им говорят о штабе командования. Здесь не было какой–то особенной роскоши, парадных доспехов генерала, стоящих в углу и блестяще отполированных до такой степени, что свет, попадающий на них, отражался и слепил, трофейных изысканных карт и прочего красивого хлама, коим почему–то обыкновенно высшие должности так любят себя окружать без всякой на то видимой причины. Всё здесь было крайне просто, можно даже сказать несколько аскетично и этого впечатления не могла разбавить также прочная кровать, оказавшаяся здесь будто бы по волшебству, что было тем более странно, учитывая, что в армии не было ни одного мага, поскольку Дорнис почему–то не доверял им, а потому не хотел держать ни одной «всезнающей змеи» у себя под боком. Остальное же убранство шатра составлял стол, на котором, собственно, и лежали столь тщательно изучаемые карты, да ещё пара стульев, по виду которых можно было с полной уверенностью говорить, что они трофейные, ибо выглядели действительно так, будто бы вот–вот разваляться от малейшего ветерка, а потому не вызывали особого желания поверить их комфортность и посидеть на них. А за не имением того, к чему может прицепиться взгляд, Адриан решил всё же, наконец, привлечь к себе внимание Дорниса, чтобы начать же столь важный и нависший в воздухе плотной почти абсолютно чёрно грозовой тучей разговор, кашлянув и нарушив таким образом тишину, что, разумеется, тут же возымело нужный бастарду эффект.

Дорнис поднял голову, отрывая взгляд от карт, но сперва в его глазах не было каких–то чувств и эмоций, связанных непосредственно с появлением здесь Адриана, будто бы все его мысли ещё находились где–то среди тех мест, коридоров и комнат, что были обозначены на лежавших перед ним бумагах, но это вскоре прошло, и проскользнуло удивление, которое, как ни странно, не сменилось тут же внезапной и яркой вспышкой безудержного гнева, а скорее столь неожиданным визитом бастарду удалось возбудить в главнокомандующем армии Ланда неподдельный интерес, ведь того никто не осмеливался без приглашения ступить в этот шатёр, зная все слухи, что ходили о вспыльчивом характере командира. Желтоглазый храмовник убрал руки со стола и выпрямился, внимательно разглядывая своего гостя, которого он что–то совершенно не припоминал среди солдат и уж тем более среди элитного подразделения, находившегося под его личным командованием, и тем более было странно, что этот человек, чей плащ промок от дождя, а сапоги были ещё даже более грязными, чем у вояк, которым пришлось испытать на себе все прелести скорого многодневного марша, казался Дорнису столь знакомым, хотя имя человека с таким лицом он бы точно запомнил, ведь такое количество уродливых шрамов и ожогов на одной физиономии ему ещё в своей жизни встречать не приходилось, хотя пару раз ему уже довелось побывать в тайных пыточных камерах Гильдии Сейрам, где остались ещё те, кого гильдийцы либо просто не успели вывести до прихода храмовников, либо просто эти несчастные сказали им уже всё, что знали на самом деле, и, судя по виду большей части пленников, количество лиц из второй категории можно было назвать всецело преобладающим. Несколько бесконечно долгих минут тянулось эта угнетающая немая сцена, во время которой оба старых друга смотрели один на одного и не могли узнать, ведь каждый из них изменился действительно до неузнаваемости, причём как внешне, так и внутренне, что было также весьма хорошо видно, ибо ни одному из них пока не за чем было скрывать от стоявшего напротив те чувства, что его сейчас обуревали, хотя сначала, справедливости ради нужно сказать, Адриан и пытался это сделать, однако лишь в силу старой привычки, нежели по реальной необходимости, ибо её на самом деле не было, ведь бастард всё ещё надеялся, что ему удастся переубедить Дорниса, что этому желтоглазому парню ещё можно доверять, но чтобы убедиться в этом нужно было хотя бы для начала заговорить, узнать с его собственных слов, что происходит и зачем он делает то, что делает, навязчивые ли это идеи, которые невозможно уже вытолкнуть из головы, или же просто ненадолго ослепившие амбиции, прозрев после которых Дорнис сам будет глубоко жалеть о том, что натворил и тут же попытается всё исправить. Адриан хотел верить в то, что видения, которые приходили к нему и другу Нартаниэля всё же являются просто обманом и иллюзией, навеянной мрачным видом некогда великого Города на Воде и окружающих его болот, вечно прикрытых дымкой зеленоватого плотного и будто липкого тумана, ведь если бы он доверился этому прозрению, то его бы не было здесь, потому как он принял бы будущее таким, какое оно есть, решил бы, что его уже невозможно изменить и что глупо даже пытаться тратить свои силы на подобные глупости, ведь есть вещи, которые пока что ещё неподвластны людям и менять будущее, когда оно уже предрешено какими–то другими высшими силами – к сожалению, одна из таких вещей. Но всё–таки бастард не отступил, он всё равно добрался до этого холма, несмотря на все свои сомнения и такие странные взгляды, которые перед расставанием бросали на него его товарищи, прошедшие и помогавшие выбрать ему этот нелёгкий, для некоторых даже кажущийся гибельным и саморазрушительным путь. Он собирался изменить всё, что приснилось ему, собирался сделать так, что бы выжженный чёрный безжизненный пустырь превратился в покрытые сочной зелёной травой поля, на котором бы в своё удовольствие работали люди под льющим свои тёплые ласкающие лучи солнцем. Конечно, вряд ли это будет легко, но Адриан на это никогда и не рассчитывал, но надо было уже начинать, иначе он рискует растерять даже те жалкие остатки боевого настроя, с которым он въехал в лагерь перед лицом этого желтоглазого человека, во взгляде которого интерес уже сменился судорожным нетерпением и раздражённостью, коя вполне могла объясниться тем, что его так бесцеремонно отвлекли от столь важного занятия, как планирование атаки на форт, которая должна была стать знамением либо того, что на самом деле армия ничего не может её не стоит бояться, либо того, что кара неизбежная и вскоре все эти новые государства охватит огонь очищения, если, конечно, противники не сдадутся, но даже и в таком случае судьбе их вряд ли можно будет позавидовать. Что же, теперь Адриану нужно было сделать всё возможное, чтобы необходимость возвращаться к картам и подобным планам у Дорниса отпала. Желательно навсегда.

– Дорнис, – будто бы вытолкнул это имя из себя принц вместе со вздохом, от чего оно приобрело какой–то шипящий змеиный оттенок, – я мог бы сказать, что рад тебя видеть, ведь в последний раз наша встреча была весьма сумбурной, а с того момента уже утекло достаточно много воды, но не буду врать, потому что и сейчас я предпочёл бы встретиться с тобой при других обстоятельствах, а не стоять по разные стороны крепостного вала и готовиться к тому, что ты можешь вот–тот кинуться на меня с кинжалом за то, что я смею перечить твоим идеям, – Адриан сделал несколько шагов на встречу Дорнису, чьи яркие глаза уже превратились в две узенькие щёлочки, потому как он ещё не до конца понимал, что здесь происходит и почему этот черноволосый молодой человек смеет так фамильярно и панибратски говорить с ним, при этом утверждая, будто бы они уже виделись когда–то.

Он вышел из–за стола и автоматически принял защитную стойку, рука потянулась к короткому мечу, что всегда висел у него на поясе пусть и покидал он ножны невероятно редко, а случай для этого должен быть действительно исключительный и невероятный. Во всяком случае, ещё никому из обыкновенных солдат не удавалось видеть клинок главнокомандующего обнажённым, не говоря уж о том, что бы рассмотреть, насколько хорошо Дорнис им владеет и какую манеру бою исползают, но принц, конечно же, совсем не хотел снова увидеть, как желтоглазый делает стремительный выпад, от которого ведь в любом случае придётся защищаться, а звон клинков может привлечь храмовников, и уж тогда Адриан точно не успеет ничего сказать, потому как элитное подразделение никогда не спрашивает и сразу же пускает своё оружие в дело, если видят, что их командиру угрожает опасность. От бастарда этот жест не укрылся, однако сам он пока не спешил на него отреагировать, но и сделать ещё один шаг не решился, поскольку уже не раз ему приходилось видеть Дорниса в действии и никогда ему ещё не приходила в голову какая–нибудь сумасшедшая мысль на счёт того, что ему хотелось бы скрестить свой меч с клинком этого желтоглазого убийцы.

– Не стоит сразу хвататься за оружие, Дорнис, думаю, ты уже постепенно начинаешь понимать, в чём тут дело и кто я такой. Чтобы тебя окончательно убедить в догадках позволь мне предъявить бесспорное доказательство того, что я на самом деле Адриан, незаконнорождённый король бывшего и ныне покойного короля Ланда, – Адриану быстро отстегнул ножны от пояса и резко протянул их Дорнису, чтобы тот не успел отреагировать, если бы принял это действие за проявление агрессии и враждебности.

Он удивлённо переводил взгляд с протянутой ему вещи на лицо Адриана. Разумеется, он сразу же узнал меч, простую рукоять того меча, чей клинок этот странный человек со шрамами не обнажал, хотя доверия своим видом не вызвал и с первой же секунды. Когда Дорнис заметил его, он был настроен именно на поединок, а тут вдруг он сам отдаёт ему своё оружие, да ещё и оказывается, что этот самый меч, который желтоглазый уже никогда не надеялся увидеть, хотя он был так сильно ему нужен. Это точно был Диарнис, вне всяких сомнений, но ведь он точно знал, что это оружие может находиться лишь у одного человека, а это значит, что человек, стоящий перед ним, является на самом деле принцем, которого он уже и сам считал покойным после падения знаменитых Охранных Башен Сарта. Он не взял предложенное доказательство, а потому бастард вскоре вернул ножны на прежнее места, казалось, совершенно не обращая внимания на тот несколько ошарашенный взгляд, которым он сейчас одаривал принца, скрестившего руки на груди и ожидавшего хоть какой–то более бурной и явной реакции на предоставленное доказательство и своё появление. Как ни странно, волнения уже почти не было, снова вернулась та направленность, которая вроде бы уже совсем покинула его с первых минут проезда по унылому лагерю, но уют этого шатра и то, что человек, которому он собирался доносить свои идеи, был хоть более менее знакомым способствовали новому приливу сил и боевого духа. К тому же произведённый эффект тоже не мог его не радовать.

– Не может быть, – наконец выдохнул Дорнис, снова опираясь на стол одной рукой, а второй проведя рукой по лбу, будто бы проверяя, не вспотел ли он, – этого на самом деле не может быть, – ещё раз повторил он, разом растеряв всё то спокойствие, с которым он первоначально встретил Адриана, – люди дважды не возвращаются из мёртвых.

– Я не уверен, что умер хоть в одном из тех случаев, о которых ты говоришь, – вздохнув, совершенно серьёзно ответил бастард, – честно сказать, я даже не знаю, что со мной точно произошло, но загробный мир я точно увидеть не успел. Скорее, было такое ощущение, словно я просто внезапно заснул или потерял сознание, а потом очнулся уже в Дашуаре.

– Может, просто, наконец, найдено неопровержимое доказательство того, что все эти рассказы про загробную жизнь и мир мёртвых не более чем просто бредни и ложь жрецов, которую нам скармливают уже не один десяток лет? Да и не только нам, ведь такая концепция, кажется, есть во всех современных религиях, только лишь немного иначе преподнесённая и показанная, – кажется, к Дорнису начали постепенно возвращаться спокойствие и словоохотливость, что сделало его фигуру для глаза Адриана более узнаваемой, хотя всё ещё он смотрел на желтоглазого через своеобразную призму.

– Не знаю, да и, если честно, сейчас мне совершенно не до этого. Ты должен тоже это понимать. Сейчас у нас обоих есть дела, куда больше заслуживающие внимания, нежели философские размышления на счёт того, что нас ждёт после смерти, – взгляд Адриана показался Дорнису недовольным.

– Да, совершенно верно, ты прав! – главнокомандующий тут же выпрямился, снова приняв грозный и гордый вид. – Нужно, наконец, сообщить моим людям, что цель достигнута, что теперь в нашем лагере есть тот, кого мы так долго искали! Единственный законный наследник престола! Теперь уже у наших противников не будет никаких поводов для того, что бы продолжать это бессмысленное сопротивление! – Дорнис подошёл к Адриану ближе и положил руку ему на плечо, направляя к выходу, но бастард тут же скинул её, не двинувшись с места, желтоглазый нахмурился, явно не понимая в чём дело. – Что такое, Адриан? Я, конечно, понимаю, что к «явлению народу» было бы неплохо подготовиться, но ты сам сказал, что нужно торопиться с этим, чем скорее враг поймёт, что на нашей стороне древний закон престолонаследия, то они ту же перестанут выступать против новой власти.

– Не перестанут, Дорнис.

– Что? Что ты такое несёшь, Адриан? У нас есть законный наследник престола, есть армия, есть какие–никакие гарантии завтрашнего дня, причём предоставленные не только нами, но ещё и Мортремором. У них нет даже жалкой пародии хоть на что–то подобное, потому что они на самом деле сами не знают, чего хотят, и мы собираемся вбить им в головы, что так дело не пойдёт. Это лишь ещё больше ослабит наше королевство перед лицом Княжества Шан, которое уже во всю свою прыть передвигает армию к нашим границам. Поверь мне, уже завтра они пересекут её, а эти проклятые ополченцы будут рады этому как дару богов и тут же побегут встречать их хлебом и солью, но мы не позволим такому случиться. У меня есть все основания полагать, что раз ты пришёл сюда, то тоже на нашей стороне, но твои слова вызывают у меня некоторые сомнения, прошу, развей их, и пойдём уже, наконец, объявим эту радостную новость.

– Ты никогда не задумывался над тем, почему они так рьяно защищаются, несмотря на явное превосходство сил противника?

– Конечно. Я думал над этим и думаю сейчас, очень часто. И всё время я прихожу к одному и тому же выводу: они просто бросают все свои последние силы, оттягивая время до того, как придёт это «Великое Княжество Шан», чтобы потом продаться ему вместе со своими гнилыми потрохами и землёй, которая по праву принадлежит королевству Ланд и не может входить в состав какого–либо другого государства.

– А если на самом деле окажется, что они просто преследуют идеи, которые, по сути, мало чем отличаются от ваших.

– То я никогда в это не поверю и велю тут же избавиться от того пустослова, что посмеет таким образом деморализовать солдат, уверяя их в том, что мы якобы действуем неправильно! – Дорнис стукнул кулаком по столу, его жёлтые глаза тут же загорелись в мимолётной вспышке гнева, прошедшей, как и всегда, когда дело касается Дорниса, невероятно быстро, будто бы пламя это было не естественным, а магическим, управляемым неким таинственным закулисным волшебником. – Но к чему всё это, Адриан? К чему все эти пустые разговоры? Честно сказать, они уже немного начинают меня утомлять, а я очень быстро теряю терпение, как ты знаешь.