Текст книги "Бастард (СИ)"

Автор книги: Тимур Вычужанин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 44 страниц)

Глава 9

Город этот на меня с самого начала произвёл пренеприятнейшее впечатление. И связано это было не только с деревянными мостками, которые тут заменяли улицы, не только с жарой, малым количеством света, неприятным запахом болотной гнили, огромными роями насекомых, которые только и ждали момента, чтобы впиться в тебя и высосать всю кровь. О, нет, это были далеко не все «прелести» Города На Воде, с которыми нам пришлось столкнуться. Их было много, гораздо больше, чем я перечислил, но если бы я развернул, так сказать, полный список, то, боюсь, это заняло бы слишком много времени. Во всяком случае, больше, чем его было в запасе у меня и моих спутников, а потому перейду к самой главной особенности этого города, являющейся не просто не менее замечательной из тех, что я уже назвал, но оказавшейся самой прекрасной из них. Вся прелесть этого поселения даргостцев состояла в том, что за исключением нескольких стариков, двух–трёх охотников, старейшины и, собственно, самого Сина, которого нам, однако, так и не удалось увидеть, потому что он не выходил из своего жилища, которое было выдолблено прямо в большом дереве, росшем прямо посреди этого, с позволения сказать, города, здесь никого не было. Но несмотря на указанную «густонаселённость» данного пункта, домов здесь было много. Складывалось такое впечатление, что все жители отсюда либо куда–то ушли, либо просто вымерли, потому что вариант с нападением сразу же отпадал – все хижины, что здесь были, казались настолько старыми, что просто не верилось в то, что они пережили хоть одну битву в ближайшие сто лет. А если всё же жителей вырезали, но случилось это очень и очень давно, то почему никто так и не пришёл сюда? Ведь раньше, судя по всему, это место было почти столицей Даргоста. Кто бы мог подумать, столица, состоящая полностью из покосившихся деревянных убогих домиков, которые, казалось, готовы при малейшем дуновении даже самого слабого ветерка (тут это случалось не так уж и часто, видимо, всему виной плотная стена деревьев и слишком тяжёлый воздух) развалиться на доски и навсегда исчезнуть в тёмно–зелёной пучине болот Даргоста. Неудивительно, что такое обилие необитаемых, поросших зеленоватых мхом хижин не вызывало во мне чувства эстетического удовлетворения красотой или хотя бы того уюта, который я надеялся получить в городе, раньше бывшего, так сказать, сердцем этих гиблых болот. К сожалению, этот орган оказался настолько же гнилым, непривлекательным и пустым, как и все остальные внутренности, как и вся поверхность этого организма, который вместе со всеми этими лесами, топями, тропками, редкими деревнями, камышами и живностью составлял единое целое, все части которого идеально сочетались друг с другом. Это место, откровенно говоря, ужасно удручало меня. Особенно ночью, когда из дома, в котором меня поселили (из–за обилия нежилых помещений каждому была выделена отдельная хижина), я видел лишь несколько очень слабых огоньков, из–за тумана казавшихся невероятно далёкими. Мне в такие моменты казалось, что я сейчас нахожусь на каком–то покинутом всеми корабле в бескрайнем море, а эти светлячки не более чем просто миражи, которые зазывают меня на скалы. Поэтому я почти не спал и вздрагивал от каждого шороха, будь то кваканье лягушки или шкрябанье ветки по стене дома. Эти ночные бдения рано или поздно должны были вылиться во что–то не слишком хорошее. Так и получилось. На четвёртый день нашего пребывания в Городе На Воде и второй день переговоров Нартаниэля с эльфийской королевой у меня начались видения. Поначалу они были странные, размытые, неясные, а потому я с радостью принял их за те миражи, что возникают у нас во время столь желанного мною ночного забвения и зовутся снами. Вот только вскоре они стали уж слишком понятными, а оттого ещё более пугающими. Через три дня я потерял счёт времени и полностью в них погрузился. Я начал путать их с реальностью, бороздить их на своём выдуманном корабле, который потерпел уже сотни крушений. А эти огоньки всё продолжали преследовать меня даже там, среди выжженных полей сражений, на которых не осталось ничего живого. Только скорченные трупы, чьи позы весьма ярко показывали, что испытывали люди, которым не посчастливилось свои последние часы провести здесь. Эти безрадостные пейзажи были настолько мёртвые, что даже чёрные вороны – извечные птицы–посланники смерти, чьё присутствие почти обязательно во всех местах кровавых баталий, устроенных за мир, свободу или же просто во имя чьих–то неумеренных амбиций – не кружили здесь, заслоняя небо, которое было непривычно серым, будто это и вовсе было не небо нашего мира. Чернота пугала, заставляла меня бежать мимо покорёженных остовов зданий, телег, баррикад, гор трупов, каких–то странных выложенных камнями кругов, мимо всё ещё кое–где горящих огней, бывшими (в этом я не сомневался) отсветами тех самых огоньков в ночи, ибо были они так же далеки и нереальны. Я всё продолжал бежать вперёд, вперёд и вперёд, не останавливаясь. Ведь, кажется, всегда герой снов в кошмарах бежит, чтобы за ним не угналась какая–то неведомая, пугающая до холодного пота опасность. Но тут не было даже её, а это уже не просто пугало – это заставляло сердце сжаться от сильнейшего ужаса, а душу – забиться в самый потаённый уголок, чтобы там, обхватив колени руками, качаться из стороны в сторону и беспрестанно бредить. Здесь просто не было никого и ничего живого, но всё бы ничего, если бы это был просто кошмар, ведь богатство человеческой фантазии известно всем, как и степень влияния потаённых подсознательных страхов, коих у каждого из нас целое множество, на сновидения, а потому никого уже не удивляет, какие причудливые и страшные одновременно картины мы рисуем у себя в голове, когда галлюцинируем от болотных грибов, бредим в лихорадке или же просто спим. Вот только когда ты буквально ощущаешь отвратительный запах гари и палёной плоти, когда начинаешь задыхаться от него, когда глаза начинают слезиться от едкого дыма, который валит от странных холмов непонятного происхождения, то ты уже перестаёшь понимать, что это всего–навсего наваждение мираж, что всё это ненастоящее. Грань стирается. Сон и явь сливаются в одну жуткую кавалькаду сменяющих друг друга жутких сценок, перемежающихся со спокойными и скучными днями в Городе На Воде. Иногда, выглядывая из окна своего временного пристанища, я не видел соседние дома, зелёную воду и почти осыпающиеся в неё мостки, по которым изредка проходил Фельт, декламируя какие–то стихи. Хоть кого–то это место вдохновляло. Кажется, я медленно, но верно сходил с ума тут.

Но всё–таки случались короткие мгновения, когда эта мутная пелена отходила в сторону, вновь освобождая место привычному разуму, к которому я привык, на который я привык полагаться, потому что только он никогда не покидал меня даже в самые затяжные моменты одиночества, которое, несмотря на относительную многочисленность нашей компании, настигло меня и тут. Рилиан большую часть времени проводил вместе с магом в красном, имя которого мне так и не удалось узнать, и Адрианом, почти не выходившим из своей хижины, расположенной где–то на самой окраине по соседству с жилищем одного из тех странных стариков, носивших одежду исключительно зелёного цвета. Молодой паладин, конечно, пару раз пытался зайти ко мне, но я всегда запирал дверь перед тем, как лечь спать или же когда просто чувствовал, что ко мне снова приходят видения. То есть дверь моего нового дома была заперта почти всегда, а потому я оказался один на один со своими видениями и подступающим вместе с ними сумасшествием. Хотя нет. Справедливо будет сказать, что я сам решил так сделать. Я ведь не знал, что точно со мной происходит? Мало ли это место является порталом в какие–то отдалённые миры, и если кто–то сюда зайдёт во время этих «галлюцинаций», то окажется в том же месте, где и я, а это в свою очередь вызовет какие–то помехи, и мы останемся там навсегда? Это было бы не очень хорошо, а потому лучше не рисковать. Весьма печальный и глупый был бы конец истории – вечное скитание по вымершему полностью миру, где всё застыло, даже огонь никогда не тухнет. Почему же я не просил, чтобы меня переселили в другое место, хоть и знал, что они не откажут мне в этой просьбе? Почему, связывая миражи только с необычностью места и конкретно этого дома, я ещё не воспользовался своим «привилегированным» положением? Думаю, потому что понимал: это всё были лишь утешения. Я хотел верить в то, что от этих мучающих меня видений можно укрыться лишь с помощью обыкновенного переезда, но это не было правдой. О, да, это далеко не было правдой. Я понимал, что они никогда не оставят меня просто так, что мне придётся убегать от пустоты до того самого момента, пока мне не удастся понять, какой смысл был в них заключён. А в том, что таковой там действительно был, сомневаться глупо. Никогда, никогда видения не приходят просто так, если появляются так часто и настойчиво, если они такие же реалистичные, как были у меня в Городе На Воде. А потому дверь моего дома по–прежнему была заперта и для надёжности подпёрта стулом. Окна всё ещё были плотно занавешены шкурами, раздобытыми мною ещё в первый день нашего пребывания тут (я не могу заснуть при свете, а тут его хоть и было не очень много, но при этом здешний свет оказался очень надоедливым, а окон в маленькой хижине было целых три). Я же по–прежнему прибывал всё время в полуобморочном состоянии сомнамбулы. Почти не ел и не пил, стал похож за несколько дней на настоящее приведение, но всё же не отказывался от заданной цели – я должен был понять, о чём хотели мне сказать эти галереи, по которым я бродил. Должен, потому что эти места почему–то очень сильно напоминали мне наш мир, а от этого неприятный холодок пробегал по спине, настойчиво заставляя продолжать искать разгадку.

* * *

Тут–тук. Резкий неожиданный звук разорвал тёмно–чернильную тишину, вырвав меня из забвения и заставив вскочить на кровати, резким, неестественным движением повернуть голову и широко раскрытыми безумными глазами уставиться туда, где должна была быть дверь. Стук повторился снова, ещё настойчивее. Мне даже показалось, что я слышу знакомый голос, но я убедил себя в том, что это снова у меня начинаются видения, до того оставившие меня на пару дней. Сколько точно времени прошло с последнего момента их прихода, я не знал, потому что всё это время окна были плотно занавешены шкурами, не давая даже самому маленькому лучику пробиться сюда. Я не выходил из дома, не ел, но пил. Допивал то, что у меня осталось ещё с прошлых раз. О, да, я уже давно не обедал в доме у старейшины Города На Воде, где ежедневно на обед и ужин собиралась вся наша компания. Вся, за исключением почти не выходившего из своего укрытия Нартаниэля и меня, погрязшего в своём маниакальном безумии и бегу по неведомым мне выжженным, заледеневшим или же наоборот пугающе живым полям. Даже не знаю почему, но эти поросшие сочной зелёной травой и яркими цветами луга пугали меня куда сильнее мест кровавых баталий, в результате которых не было ни пленных, ни спасшихся бегством. Но, думаю, после я догадался о причине. Всё это снова были игры моего подсознания, которое из–за пребывания в полной темноте и почти непрекращающемся бреду выбралось на поверхность, показало своё уродливое, но, тем не менее, необычайно притягивающее своей загадочностью лицо. Я подсознательно боялся того, что это те же самые поля сражений только много–много лет спустя. А пугало меня в них как раз то, что они были так же пусты, как и чёрные просторы с трупами. Здесь было много животных, насекомых, это точно. Но ни одного человека я не встречал, сколько бы ни бежал вперёд, а это действительно пугало. Пугало и приводило в ступор. Наверное, именно поэтому я уже привык к знакомым голосам в голове – думаю, что я просто прокручивал у себя в голове какие–то воспоминания чисто рефлекторно, машинально, потому что всё же нуждался в чьём–нибудь обществе, это было для меня так же необходимо, как та вода, которой уже осталось буквально на дне небольшого глиняного сосуда. Я слышал и нуждался в этих родных звуках, но не мог себе позволить наслаждаться ими, так сказать, в живом исполнении, а потому приходилось довольствоваться лишь иллюзией, которая стала ещё одной гранью моего постепенно поглощающего весь разум сумасшествия. Но даже сквозь него я понял, что голос, который сейчас весьма повелительно требовал от меня открыть эту «бартасову дверь», был самым что ни на есть настоящим, что это не очередная серия «шепотков во тьме». Я всё ещё думал, есть ли опасность того, что нас сейчас засосёт в параллельный мир (ну или будущее, где я был на самом деле мне, пожалуй, не удастся до конца своей жизни) и стоит ли, учитывая этот шанс, ещё лучше подпереть дверь, при этом не подавая ни одного признака жизни, как моим посетителям надоело ждать и потому они прибегли к весьма радикальному методу пренебрежения запретом хозяина пройти в его апартаменты, тобишь, грубо говоря, просто снесли хлипкую дверь с петель.

Резкий пусть и слегка приглушённый кронами деревьев свет ослепил меня внезапно. Он, конечно, почти сразу же иссяк, потому что в дверном проёме возникли все те, с кем я проделал путь от могилы легендарного лучника из Хароса (в компании некоторых из них путь этот не ограничился только сим коротеньким маршрутом), но всё равно заставил меня забиться под толстый кусок выделанной шкуры, который заменял мне здесь одеяло, и свернуться под ним клубком, подобно маленькому, побитому щенку или котёнку. Но почти тут же с меня сорвали и этот защитный кокон. Я сжался ещё больше, став похож на какую–то очень древнюю мумию. Худой, грязный, бледный, с тяжёлыми и налившимися синевой мешками под глазами – эти дни на грани настоящей реальности и ставших с ней одним целым кошмарных видений действительно сделали меня почти не похожим на того человека, которым я был раньше. Даже во время пребывания в казематах Гильдии Сейрам я не выглядел настолько плохо, потому что два раза в день мне удавалось там видеть людей, а потому я всегда знал, какое сейчас время суток, какой сейчас день. Я думал, что именно там познал настоящее и самое пугающее одиночество, но я ошибался. Безумство, творившееся со мной в этой хижине посреди болот лишь стало подтверждением того, что если ты начал путь познания какого–то чувства, то будешь продвигаться по нему всё вперёд и вперёд, никогда не достигнешь конца, потому что ни у одного из чувств нет предела, но будешь переживать всё новые и новые ступени его развития, которые с каждым разом будут всё больше и больше захватывать тебя, пока в один прекрасный день не сведут окончательно тебя с ума, не заставят тебя без остатка раствориться в них. Неужели я оказался настолько плохим последователем одиночества, что всего лишь вторая ступень так дурно повлияла на меня и подвела к самому порогу того самого сумасшествия? Как–то очень слабо, а потому мне совсем не хотелось верить в это. Однако всё же не стоит забывать о том, что мне удалось–таки пройти этот весьма и весьма непростой этап, при этом не сойдя с ума, не став пускающим слюни и бешено хохочущим безумцем. Наверное, поэтому, несмотря на столь бурную и, мягко говоря, не слишком гостеприимную реакцию на своих новых и старых друзей я всё же рад был их видеть. Хотя этой радости, надо сказать, немного поубавилось после того как, эльф буквально столкнул меня с кровати, а потом, схватив за шкирки, несколько раз крепко встряхнул, вдобавок после, видимо, для пущего эффекта. Но голос пока всё равно доносился до меня будто бы издалека, будто мы мой старый друг стоял за тяжёлой портьерой и был лишь суфлёром или тайным шпионом, а не стоял прямо здесь и не колошматил меня, чтобы выбить всю ту потустороннюю дурь, что во мне накопилась. Справедливости ради надо заметить, что делал он это с лицом профессионального следователя, то есть оно было всё ещё не лицом, а самой настоящей каменной маской (что–то слишком часто я использую подобное сравнение по отношению к нему, но что поделать? Больше мне совершенно ничего не приходит в голову). Однако старые добрые тумаки как нельзя лучше прояснили мой разум от тяжкого полузабытья. Слова долетали до меня всё более чётко, они уже не были обрывками, а потом просто взяли и резко прорвали драпировку, которая отгораживала меня от внешнего мира до сих пор. Вот теперь я окончательно, кажется, преодолел этот порог. И я многое понял именно в тот самый момент, глядя в суровые глаза Нартаниэля, в которых явно читался немой упрёк. Упрёк за то, что я не попросил у него помощи раньше, за то, что не положился на него. Но он был эльфом, и такое не могло его задеть, а потому во взгляде не было боли, совсем не показавшейся бы мне странной, будь на его месте человек. Но он не был им, а потому я нисколько не удивился, когда он в очередной раз слегка стукнул меня о стену дома, я уже весьма явно это почувствовал. Поняв это, эльф быстро меня отпустил. От столь неожиданного перемещения из подвешенного состояния на ноги, я, конечно же, не удержал равновесия и рухнул на колени. Должно быть, у меня сейчас был жутко глупый и жалкий вид, но почему–то казалось, что по–другому я сейчас выглядеть и не могу. Наоборот я был благодарен, что мой друг, наконец, вырвал меня из темноты, в которую я погрузил себя, как оказалось, лишь ради того, чтобы избежать реальных проблем, которые вдруг неожиданно на меня свалились. Всё–таки слова Дарса с равнин Даруана повлияли на меня сильнее, чем можно было предположить. Я просто жалел себя всё это время, взвалив на себя воображаемую миссию по поиску какого–то запрятанного в самых пыльных уголках неведомого тайного смысла, скрывавшегося в моих видениях, когда всё было просто и понятно. Жаль, что мне понадобилось так много времени, чтобы понять это. Всё–таки иногда я чувствую себя полным идиотом и должен благодарить людей, которые возлагают на свои плечи благородную миссию по тактичному напоминанию об этом присущем мне «чудесном качестве», столь ярко показывающем, что даже люди, которые считают себя умнее большинства, могут ошибаться. Собственно, как раз–таки они и ошибаются чаще всех остальных, потому что везде пытаются найти тот самый глубинный смысл, тратя на его поиски слишком много драгоценного для любого человека времени. Иногда ведь всё лежит на поверхности и не надо копать глубокую яму и целые подземные города в том месте, где нет абсолютно никаких золотых жил. Вот поэтому настоящее искусство не в том, что бы догадываться и искать. Оно в другом: нужно уметь понимать, когда стоит порыться, а когда нужно лишь просто сбросить покрывало или сдуть пыль.

Но чуть дольше побыть пресмыкающимся никчёмным червём мне не дали (к счастью это или к сожалению решать уже не мне, потому что с моей позиции, согласитесь, было весьма сложно определить пользу или же напротив бессмысленность такого поведения и положения). Эльф решил ещё раз для профилактики встряхнуть меня, но на этот раз выбрал ещё более экзотический и суровый способ приведения в чувство: снова резко подняв меня на ноги, он тут же окатил меня ледяной водой из любезно предоставленного ему кем–то из нашей компании ведра. Разумеется, что такое действие мной уже просто ну никак не могло быть проигнорировано, а, значит, я незамедлительно на него отреагировал, моментально покрыв эльфа и всех его родственников, до которых успел добраться за несколько секунд, весьма нелестными словами, отрывочными выражениями и даже весьма обдуманными сложными предложениями, что стало для моего старого друга ознаменованием успешности всех его не слишком приятных для меня действий. Всё ещё ругаясь, но уже менее активно, я стал стаскивать с себя промокшую насквозь лёгкую грубую крестьянскую одежду, которую носил в Городе На Воде с самого нашего сюда прибытия. Благо, стесняться женского пола мне не приходилось совершенно, ибо сейчас в доме ни одной представительницы не было. Дрожь меня начала колотить довольно быстро, несмотря на извечно тёплую погоду, царящую на болотах. Эльф же тем временем стоял и, наконец, решил отбросить в сторону свою проклятую карнавальную маску и сейчас слегка ухмылялся уголками тонких губ, явно довольный своей работой. Всё же, освободившись от мокрой мешающей двигаться «оболочки» и натянув на голое тело привычную для меня походную одежду, в которой я сюда и приехал, мне пришлось–таки одарить своим очень «добрым, приветливым и невероятно нежным» взглядом Нартаниэля, который теперь выглядел ещё более самодовольным и гордым, чем обычно. Ещё несколько раз ругнувшись, я закончил приводить себя в порядок и теперь выглядел более менее приемлемо. Конечно, на королевский приём или просто бал у какого–нибудь вельможи меня не отправишь, но хотя бы мой вид перестал внушать омерзение и желание пнуть меня посильнее, чтобы я, наконец, убрался с глаз высокопоставленных людей долой. Мне тут же захотелось заехать по этой наглой роже как можно сильнее, но я боялся, что из–за, мягко говоря, не слишком обильного питания в предыдущие дни данный жест не произведёт нужного эффекта, а потому я решил немного с этим повременить, подумав дождаться более подходящего для свершения справедливой мести момента, и пока ограничился лишь тем, что зло что–то пробурчал, смотря исподлобья на него и переводя изредка взгляд на всех остальных моих спутников, стоявших за его спиной и улыбавшихся этой, должен справедливости ради сказать, действительно весьма забавной со стороны картине. Вот только мне было совсем не до смеха, ибо теперь моё сознание было кристально ясно и всё происходящее не казалось мне таким же далёким, как те огоньки, смотря на которые каждый раз перед тем, как лечь в кровать, я размышлял, потому что обычно мысли упорядочивались и безумие отпускало меня именно в эти вечерние часы, которые я всегда любил, но здесь они почему–то казались мне невероятно тяжёлыми. Должно быть, снова всему виной гнетущая атмосфера этого «города», которая не давала расслабиться ни на секунду, не говоря уж о целом вечере. Эта грязь, беспрестанное гудение комаров и прочей мелкой мошкары над ухом, кваканье лягушек, постоянные всплески и далёкие непонятные звуки, доносившиеся из–за тумана, в котором кольями частокола виднелись деревья, бывшие здесь почему–то очень хлипкими, хотя посреди Города На Воде рос настоящий гигант. Я встряхнул головой, отгоняя прочь это зелёное марево, которое грозило меня вновь утащить за собой в выжженные страны чёрных полей и дыма, и снова поглядел на Нартаниэля, замершего в той же надменной позе со скрещенными руками на груди и слегка вздёрнутым подбородком.

– Ты сам выйдешь на свет или нам придётся приложить свои собственные силы, чтобы вытащить тебя из облюбованного убежища? – несмотря на лицо, голос моего остроухого друга был спокойным и пугающим своей совершенной, отточенной годами безэмоциональностью.

– Хм, хороший вопрос, – я начал почёсывать заросший подбородок и щёки, не столько делая вид, что я задумался, сколько проверяя, насколько плохо я сейчас выгляжу, вывод мой был не слишком утешительными, но я всё же нашёл в себе силы хитро ухмыльнуться, – вы предлагаете вынести меня из дома, словно я какой–нибудь король? Весьма забавно, что вы ещё меня спрашиваете о том, как я предпочитаю покинуть это унылое тёмное место. Разве кто–нибудь может отказаться от такой чудесной возможности быть унесённым из скромного обиталища самим послом эльфов на землях Ланда? Только настоящий идиот или сумасшедший может упустить столь редкую и чудесную возможность, Бартас вас всех дери! – я широко раскинул руки, будто бы хотел сейчас задушить в объятьях всю нашу компанию. – Я жду, когда вы меня понесёте, несчастные плебеи! Ну же, несите своего царя! – я закрыл глаза, и даже на какое–то мгновение мне показалось, что я действительно какой–то древний и могущественный царь, что в лицо мне дует тёплый морской бриз, развевая волосы и приятно щекоча лицо, а слуги мои вот–вот подхватят меня под руки и понесут по моим землям, чтобы их королю ни в коем случае не нужно было напрягаться самому и стирать недостойной землёй свои ноги.

Да, пожалуй, иногда моя фантазия действительно выходит за пределы разумного, но я никогда не пытался и не буду пытаться что–то сделать с этим, ибо без неё жизнь для меня казалась бы слишком серой и однообразной, а воображение спасает меня от подобной катастрофы, разбавляя тяжёлую и рутинную обыденность своими яркими вспышками салютов в ночном небе, спасая меня от долгих и мрачных измышлений по тому или иному поводу, для коих времени у меня почему–то всегда было предостаточно. Будто бы это была ещё одна злая насмешка судьбы. Да, пожалуй, когда–нибудь мне всё–таки придётся вспомнить слова путешественника, встреченного мною в поле, где я покусился на его стог, в котором этот человек уже собирался провести ночь в гордом одиночестве. Действительно славные это были деньки, когда от выполнения порученных мне заданий ещё не зависели судьбы людей, и я не чувствовал на себе день ото дня прижимающий к земле всё сильнее и сильнее невыносимый груз ответственности за людей, коих ты даже не имел чести знать; когда я мог просто ехать сам по себе куда глаза глядят, не задумываясь о судьбах королевств и мира, просто выбирать себе компанию и следовать по пути, который выбирал себе сам, когда я был ничего не значащим на мировой арене человеком, пусть это и прозвучит странно для тех, кто всегда мечтал о власти, славе, деньгах и возможности всё решать за других людей. Причём решать так, что никто не смог бы противиться твоему выбору. Так вот, мне сразу хочется сказать, что без зазрений совести такое могут делать лишь люди совершенно подлые и бездушные, все остальные же обречены на постоянные сомнения и метания, потому что без этого невозможно править. Даже при самых мудрых решениях всегда найдётся хороший человек, которому из–за них заживётся хуже, чем раньше, но, даже зная это, правитель всегда должен следовать принципу меньшего зла и выбирать то, что лучше именно для большинства подвластных ему людей. Так что у подобного могущества, как и у всего в этом мире, есть и тёмная сторона почётного ордена. Тот скиталец тогда приветствовал меня не слишком дружелюбно, отреагировав на моё весьма наглое и беспардонное вторжение в его «ночлежку» так же активно, как и я на своё сегодняшнее «утреннее обливание». Однако мне быстро удалось уладить назревающий конфликт. Конечно, скорость эта была связана не столько с моими дипломатическими талантами, сколько с добродушностью моего будущего собеседника (ну какой человек не становится волком, если незнакомый мужик пытается вломиться в уже забитый стог и при этом чуть ли не топчется тебе по голове?). Мы разговорились. Продвижению нашего знакомства сопутствовало так же и тот факт, что мой новый знакомый был жутко голоден, а у меня как раз были свежие продукты, ибо по пути, приведшему меня на это поле, я решил завернуть в город, чтобы пополнить свои припасы, так как путь предстоял неблизкий. Нас подбадривал алкоголь. А после моего длинного и душещипательного монолога уже не помню на какую тему, он, немного помолчав перед этим, сказал мне то, что я запомнил на всю свою жизнь: «Знаешь, парень, мне кажется, что ты иногда слишком много думаешь. Вот, выпей ещё, может это и пройдёт».

– Что же, вижу, ты чувствуешь себя уже намного лучше, – неожиданные посетители один за другим стали покидать дом, попутно сорвав с окон все шкуры и утащив их с собой, что дало мне, наконец, нормально сориентироваться во времени (как оказалось, было утро, что вполне объясняло немногословность моих товарищей, которые обычно не умолкали ни на секунду) и разглядеть эльфа, который, надо сказать, выглядел после долгих и наверняка утомительных переговоров тоже не лучшим образом. Вот, что значит, «два сапога пара», если и доводить себя до полуобморочного состояния, то сразу вдвоём и так, чтобы уж наверняка, если никакого помощника случайно не окажется рядом, где–нибудь помереть на пару от недоедания, недосыпания и жажды.

– Да, в этом ты вроде как прав, хотя сейчас, на самом деле, я просто ужасно хочу есть. Причём сей красочный эпитет я употребляю не просто так, у меня в животе действительно такое чувство, будто бы меня несколько дней подряд обвивала огромная змея, выдавливая при этом из тела все соки. Насколько я понял, время как раз подходящее для небольшого завтрака? Ну, или большого…я бы даже сказал огромного. Я прав или нет?

– Да, ты абсолютно прав, – кивнул Нартаниэль, – за этой трапезой я расскажу вам то, что узнал от моей королевы.

– Судя по всему, новости эти не слишком утешительные, – скривился я, видя, как мой друг пытается скрыть тревогу в своих глазах, изредка бросая взгляды на обруч, который я, как и прежде, не снимал.

Даже не знаю почему, но эта вещица чем–то притягивала меня к себе. Может, кровавой историей её предыдущего владельца, может, тем, что Рилиан говорил о проклятье, будто бы наложенном на это украшение, а, может, была тому причиной странная зависимость, которая выработалась у меня к ней. И этот камень со следом от Диарниса на нём всегда приковывал к себе взгляд в те редкие минуты, когда мне удалось взглянуть на своё отражение в зеркале или на глади воды. В какие–то мгновения это даже начинало меня пугать, но потом я быстро забывал об этом, погружаясь в тот немного новый мир, открывшийся мне после того, как в Бездне этот обруч по случайности попал ко мне, а я спустя несколько месяцев надел его. Когда Нартаниэль понял, что его «незаметные поглядывания» уже перестали быть для меня тайной, он без каких–либо обиняков сразу же заявил мне то, что я и ожидал от него услышать в подобной ситуации:

– Думаю, тебе стоит избавиться от него, – странно, но на его лице снова проступили эмоции – он нахмурился.

Видимо, на нём так неблагоприятно сказывались долгие и тяжёлые переговоры, а такие их последствия лишь ещё больше подогревали во мне интерес к результатам, однако, вопрос с этим артефактом нужно было решить именно сейчас, дальше медлить было просто нельзя. А кто может мне помочь в этом лучше, чем мой старый друг, да и к тому же один из самых сильных магов, которых мне посчастливилось узнать на протяжении жизни? Совершенно верно! Никто! А потому только с ним и стоило говорить об этом. К тому же это было что–то вроде дани уважения нашему давнему знакомству и тому множеству дорог, что мы с ним проехали, прошли или проплыли бок о бок. Да, я никогда не забуду те дни! Никогда, потому что именно они были доверху наполнены той чудесной, романтической живостью, которая присуща всем молодым. Очень жаль, что у некоторых эти прекрасные годы отобрала война или какие–нибудь другие несчастья, как это случилось с Адрианом из–за важных государственных дел (хотя, как по мне, нет ни одной достаточно веской причины, чтобы отбирать у людей их драгоценную во всех смыслах этого слова юность). Зато как было приятно смотреть на того же самого Фельта, столь увлечённо впитывающего в себя всё новое, от какой–то невзначай кинутой реплики мимо проходящего охотника или старика, до самой атмосферы этого города и окружающих его кажущихся бескрайними болот. Пусть за этим понаблюдать мне довелось ещё меньше, но как увлечённо он говорил, спорил и работал. Право, если этот парень был не гением, то я ничего не понимаю в творческих людях! Так же выделялся пусть уже и слегка угасающим, но всё ещё горевшим огнём молодости маг в красном. Он тоже был невероятно увлечён своим делом, всё время на земле рисовал какие–то формулы и знаки, часто сидел в стороне от всех, совершая какие–то ритуалы, смысл которых был известен разве что ему одному. Кажется, он искренне верил в то, что в области магии, которую он практиковал, ему удастся совершить революцию, которая перевернёт понимание его коллег, да и вообще всех окружающих. Что же, мне оставалось лишь горячо, сбивчиво и пылко пожелать ему удачи и крепко пожать протянутую руку. Однако стоит вернуться пока ко мне и моему вопросу, отойти пока от идеалистического будущего, которое могли нам устроить этот пламенный культурный деятель и не менее верный своему делу учёный, пусть его наука и была магией. Так сказать, из розового тумана снова оказаться в серо–зелёном тумане негостеприимных даргостских болот.