Текст книги "Аналогичный мир - 4 (СИ)"

Автор книги: Татьяна Зубачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 58 (всего у книги 64 страниц)

– И всё-таки я прав.

– Интересно, в чём? – ехидно осведомился бурлаков.

– Что ты вляпался и сам этого не понимаешь.

– Ага. Это ты про Джонатана и Фредди?

– Да нет, здесь даже, если посоображать, можно и на пользу повернуть.

– С богатом не судись, а с сильным не дерись, – хмыкнул Бурлаков.

– А с шулером не играй, – не менее ехидно закончил Михаил Аркадьевич. – Но… – и сам себя остановил. – Стоп. Гошка, уже?

– А ты думал! – Бурлаков достал из нагрудного кармана визитку Джонатана и протянул её Михаилу Аркадьевичу. – Читай.

– Та-ак, – протянул Михаил Аркадьевич, не читая, а фотографируя взглядом внешне незамысловатый текст. – Интересно. И зачем?

– А затем! Ты знаешь, что такое автоответчик?

– Ну, знаю, конечно.

– А почему их у нас нет, тоже знаешь?

– Так…

– Вот именно! А некий Джонатан Бредли имеет это устройство в своей конторе, и, судя по открытости пользования, вполне законно. И согласен поставить энное количество вышеозначенных аппаратов Цареградскому Университету. Об условиях будет созваниваться ректорат. Завхоз у нас – тётка ушлая, справится. Мишка, не лезь, у меня есть кому отследить каналы, а твои помешают.

– Так ты свою сетку…

– Своих не сдаём, понял? А с результатами ознакомим.

– Так эта «Октава»…

– Как заявляет сам Бредли и даже на визитке зафиксировал: не торговец, а посредник. А производителя ты знаешь, и почему его продукции у нас нет, тоже.

Михаил Аркадьевич перечитал визитку, задумчиво повертел её в пальцах и повторил:

– Не торговец, а посредник. Не слишком грамотно, но… удобно.

– То-то и оно.

Михаил Аркадьевич со вздохом вернул визитку.

– Жук ты, Гошка. Даже жучара.

– Я, позволю себе напомнить тебе твои же слова, старый козёл. А ты весьма не молодой не будем уточнять кто. Сам подберёшь себе определение. Но вернёмся немного назад и уточним. Так во что я, по твоим словам, вляпался? Об чём спич?

– О ком, – поправил его Михаил Аркадьевич и передвинул фотографии. – Вот о нём. Ты знаешь, что он – спальник?

– Ну и что?

– Какие у него отношения с Серёжкой?

– Братские! Мишка, за такие намёки морду бьют.

– Ну да. И даже, да ну? И его приёмная дочка тебе внучка?

– Да!

– И жена его тебе сноха?

– Да!!

– А он тебе?

– Да пошёл ты…! – не сдержался Бурлаков. – Я ж тебе, дураку золотопогонному, лампаснику, сразу сказал. Они с Серёжей записались братьями. Так что Эркин мне сын! Понял, наконец?

– Тебе он сын. А ты ему? Молчи, Гошка, я на спальников в госпитале нагляделся. И до этого брал информацию Мой тебе совет: забирай оттуда Сергея.

Бурлаков грустно кивнул.

– Я уже думал об этом, Миша. К сожалению, это невозможно. Серёжа не хочет. Считает, что там ему хорошо.

– И насколько он понимает, от чего отказывается? Что там у него?

– Школа, работа, друзья, родные, – в голосе Бурлакова прорвалась горечь, – люди, новая своя собственная квартира. А здесь… здесь только я. И воспоминания, которых у него нет. Я ж его совсем маленького в Пограничье увёз. Дёрнуло меня, дурака! Поверил в умные расклады и рассуждения.

– Да, – кивнул Михаил Аркадьевич. – С Пограничьем нас переиграли тогда вчистую. Генерал Петерс оказался умнее всего нашего Генштаба.

– И ихнего тоже.

– Да, потому и удалось его убрать через тамошних конкурентов. Но ты и сам в этом поучаствовал консультантом, так что не отвлекайся.

Бурлаков кивнул.

– Да. А теперь… Там ему лучше. После всего и цареградская суета… знаешь, мы в воскресенье, ну, когда он приезжал, утром пошли прогуляться. По цареградским меркам, сонное царство, пустыня египетская, а Серёжа удивляется, ему многолюдно, шумно. Знаешь, у меня с Фредди интересный разговор был. Как раз об этом. Он ведь психолог, и неплохой, хотя явно этому не учился. Помнишь, я тебе рассказывал, как он об Эркине отозвался. Ну, что парень гордый и денег не возьмёт, – Михаил Аркадьевич кивнул. – И точно попал, в яблочко. Недаром, – Бурлаков подмигнул, – знаменитый стрелок.

– Киллер, – «академическим» тоном поправил его Михаил Аркадьевич. – Но умён, отрицать нельзя. Так что он сказал?

– Понимаешь, был антракт, Серёжа пошёл в свою комнату отдохнуть, Женечка тоже прилегла, Эркин на кухне возился, а мы в гостиной сидели. Джонатан тоже куда-то вышел…

…Светлые до прозрачности глаза Фредди смотрят внимательно, и даже… то ли сочувственно, то ли настороженно.

– Ничего, профессор, отлежится, – внезапно говорит Фредди без всякой связи с предыдущей темой.

И он, сразу поняв, что Фредди говорит о Серёже, кивает.

– Главное, в тишине отлежаться, – продолжает Фредди. – Я после, ну, не как у него, но тоже хлебанул выше маковки, месяца два лежал. В полной отключке. Надо бы больше, но не получилось. И потом, – Фредди усмехается, – вроде отпуска себе устраивал, ковбоем при стаде. Ему сейчас надо как следует на дне полежать…

…Бурлаков отхлебнул остывающего чаю.

– Вот так, Миша.

– Это он про Уорринг вспомнил?

– Может быть, – равнодушно пожал плечами Бурлаков. – Он ведь ещё сказал…

…И снова пристальный немигающий взгляд.

– Когда такое за спиной… В Мышеловку тогда собак привезли, чтоб мины искали. Так он их увидел и… я думал, всё, кранты, не вернём крышу. Эркин его вытащил. Оттуда. Он туда ушёл, понимаете?

Он кивает и осторожно спрашивает:

– А почему собаки?

И простой, страшный в своей простоте ответ Фредди.

– Травили его ими, – и убеждённо: – Нельзя его дёргать сейчас. Пусть, как хочет, живёт. А Эркин приглядит, чтоб не сорвался по дурости…

…Бурлаков перевёл дыхание.

– Вот такой разговор, Миша…

– Да-а, ты смотри, и психоаналитик, и психотерапевт сразу. И ты ему веришь?

– В этом? Полностью! – Бурлаков заставил себя усмехнуться. – Личный опыт – великая штука.

Михаил Аркадьевич кивнул.

– Что ж, может, на полгода, а то и год, думаю…

– На сколько он сам решит! – перебил его Бурлаков. – Сам! Силой тут ничего не добьёшься. Ты деда Егора вспомни. Много на него давить удавалось? Убедить, так ещё туда-сюда. Выпросить? Ну, так под какую руку попадёшь. А приказать… То-то! А Серёжа в него пошёл.

– Ладно, – тряхнул головой Михаил Аркадьевич. – Будем считать, что убедил. Давай, Гошка, обмоем твоё… приобретение.

– Тебе лишь бы надрызгаться, – встал Бурлаков. – Сейчас коньяк принесу.

– У тебя что, водки больше нет?

– А я откуда знал, что ты припрёшься, – весело огрызнулся Бурлаков, выходя из кухни.

Михаил Аркадьевич встал и прошёлся по кухне. Остановился у стола и с высоты роста ещё раз оглядел разложенные на столе фотографии и стал их собирать. Вошёл Бурлаков и поставил на освободившееся место початую бутылку коньяка и две рюмки.

– А «поляроид» чей? – спросил Михаил Аркадьевич.

– Фредди. Такой, понимаешь ли, простенький в использовании, прямо-таки походный аппарат. Слышал о нём, но сам увидел впервые. И снимал, в основном, он, ну а потом все попробовали.

– Так. Ну, где он его взял, я догадываюсь, и какие тут перспективы, тоже.

– Да, – кивнул Бурлаков, – в ту же копилку. Но, повторю, не лезь. Пока не лезь.

– Это я понял и даже согласен. А вот зачем ему эта «летопись»?

– Не знаю, Миша, – искренне ответил Бурлаков. Себе он три или четыре снимка забрал, остальные мы уже без него поделили.

– Какие он взял?

– Алечку с Джонатаном.

– Понятно, – сразу кивнул Михаил Аркадьевич и сел. – Ну, за тебя, Гошка, и за всех твоих.

– Спасибо, – у Бурлакова на мгновение растроганно сорвался голос.

Выпили, не чокаясь, и посидели молча.

– Ну что, Гошка, – Михаил Аркадьевич задумчиво крутил за ножку пустую рюмку. – Синичка когда прилетает?

– К пятнице обещала. Да, Миш, ей я расскажу, всё, как и тебе, а больше… не хочу трезвона. Впрямую спросят, отвечу, а сам… не хочу.

– А спрашивать никто не будет, – понимающе хмыкнул Михаил Аркадьевич. – Ладно. Это твоя семья, тебе и решать. Только… вот ещё что. Ты понимаешь, что он – свидетель, единственный свидетель.

– Мишка! Вот потому и надо его беречь. И ему там спокойнее, и мне за него. А сроки… так для истории срока давности нет.

– Спасибо, утешил, – Михаил Аркадьевич насмешливо подмигнул. – Как она, твоя история, судит и пересуживает давно известно. Да не фыркай ты. Никто его не тронет. По основным каналам он считается мёртвым или вообще не существующим, дело на двойном разрыве в архиве. Когда до него ещё историки доберутся… Когда он приедет? На Рождество?

– На Рождество я туда поеду. Ну, и святки там проведу.

– Один поедешь?

Бурлаков вздохнул.

– Да. Он… он помнит… и вообще… считает… ну, что я тебе говорю. У тебя же та же проблема была.

Теперь вздохнул Михаил Аркадьевич.

– К сожалению, и была, и есть.

– Так и не поладили?

– Аня с Маринкой? Нет, – покачал головой Михаил Аркадьевич. – Правда, Маринка теперь хоть заходит. Всё вежливо, культурно, как в лучших домах Лондона и Парижу.

– И то хоть что-то, – утешил его Бурлаков. – Время всё лечит.

– Только глупость неизлечима, – закончил старинное присловье Михаил Аркадьевич.

Бурлаков критически оглядел бутылку и решительно разлил по рюмкам остатки коньяка.

– Слушай, Мишка, есть у меня к тебе… – и запнулся, подбирая слово.

– Дело? – подсказал Михаил Аркадьевич.

– Нет, – решительно мотнул головой Бурлаков. – Нет, Миша, просьба.

– Даже так? – улыбнулся Михаил Аркадьевич.

– Даже и очень. Проверь по своим каналам одного человека.

Михаил Аркадьевич стал серьёзным.

– Давай координаты.

– Фёдор Мороз. Возраст… предположительно от сорока и старше.

– И всё?

– Всё.

– Негусто. Зачем он тебе?

– Серёжа назвался Андреем Фёдоровичем Морозом. Сам понимаешь, от балды такого не делают. Так, кто он, Миша? – Михаил Аркадьевич слушал очень внимательно, и Бурлаков продолжил: – Если он там как-то прикрыл Серёжу, помог ему… я хочу о нём знать. Вряд ли он жив, Серёжа бы его пригласил, он собирал близких, а… если он взял его фамилию, а его имя своим отчеством, понимаешь…

– Понимаю, Гоша, – остановил его Михаил Аркадьевич. – Скоро не обещаю, слишком мало данных, но пошарю. Мороз… может быть и кличкой.

– Всё может быть, Миша. Спрашивать Серёжу я не хочу, а, если честно, боюсь.

– И не спрашивай, – согласился Михаил Аркадьевич и повторил: – Пошарю.

Незаметно, почти неощутимо темнел, наливался синевой воздух за окном и в кухне. А они сидели и молчали.

* * *

Суматошный послепраздничный день заканчивался обыденной вечерней рутиной.

Женя сидела у трюмо, расчёсывая на ночь волосы, а Эркин лежал в кровати, закинув руки за голову, и любовался сразу и ею, и её отражениями в зеркальном коридоре.

– Ты завтра как в школе? – спросила, не оборачиваясь, Женя.

– С утра, – вздрогнув, ответил Эркин. – Андрей же во вторую работает.

– Да, конечно, – Женя положила щётку и тряхнула головой, рассыпая волосы по плечам и спине. – Устал, милый?

– Не-а! – ответил Эркин с таким недвусмысленным энтузиазмом, что Женя рассмеялась.

Эркин ответно засмеялся и приглашающе потянулся, заставив одеяло сползти с себя.

Смеясь, Женя подошла к кровати и наклонилась над ним.

– Значит, та-ак?

– Ага, – согласился Эркин, обнимая её и мягко привлекая к себе.

Они немного побарахтались, перекатываясь по кровати, так что одеяло оказалось на полу, а Женя без рубашки.

– Ах, та-ак?!

– И даже этак, – смеялся Эркин.

Вчера они как легли, так сразу заснули, даже обняться не успели, зато сегодня… конечно, тоже суматоха, гости, беспорядок, но со вчерашним не сравнить. И они будто впервые, да нет, без будто, в самом деле впервые одни, и завтра не надо на работу, а школа… ну, это же не к семи на смену, успеем выспаться. Пальцы и губы Жени на его теле, её запах вокруг… Эркин дышал им, хватая его жадно открытым ртом, приникал губами к коже Жени. Волна несла его, то закручивая до хруста в позвонках, то ровным быстрым потоком. И, прижимая к себе Женю, он не понимал, а чувствовал, что она не просто рядом, а в той же горячей, обжигающе ледяной волне.

Наконец волна отхлынула, оставив их лежащими рядом, в поту и с бешено колотящимися сердцами. Эркин кожей чувствовал, как бьётся сердце Жени, и, мягко изогнувшись, он поцеловал её в грудь, прямо в сердце. Женя засмеялась, взъерошила ему волосы на затылке.

– Ох, Эркин…

– Ага, – согласился Эркин, снова целуя её уже в ложбинку между грудями. – Какая ты сладкая, Женя.

– Так бы и съел, да? – смеялась Женя, прижимая к себе его голову. – Пойдём, поедим…

– Ты голодная? – сразу встревожился Эркин.

– Да ну тебя, – Женя даже рассердилась. – Ты что, шуток не понимаешь?

Эркин виновато вздохнул.

– Не всегда.

Женя успокаивающе погладила его по голове, и Эркин, поддаваясь этому ласковому нажиму, потёрся лицом о её грудь. Потом мягко отделился от неё и встал.

– Сейчас одеяло подниму.

– Ага, – согласилась Женя. – Уже очень поздно?

– Наверное, – пожал плечами Эркин, укрывая Женю и подныривая под одеяло со своей стороны. – Тебе удобно?

– Да, – Женя потянулась, проверяя, укрыл ли он спину, погладила по спине. – Спим, да?

– Да, – Эркин мягко потёрся о неё всем телом, укладывая её так, чтобы ей было удобно и легко обнимать его.

Женя уже спала, и время за полночь перевалило. Эркин снова потёрся о Женю и закрыл глаза. Удивительно, как всё хорошо получилось: и праздник настоящий, и профессор довольный уехал, и Андрей остался. Андрей – молодец, и продумал всё, и сделал по-задуманному…

Еле слышно стукнула входная дверь, и Эркин, не открывая глаз, улыбнулся: Андрей пришёл. Ну, теперь-то точно всё в порядке.

Перед школой Андрей всегда ночевал у Эркина. Как-то успокаивает. И портфель с тетрадями и книгами у него здесь.

Братнина квартира встретила его сонной тёплой тишиной. Он бесшумно разделся и, не зажигая света, чтобы даже щелчком выключателя не нарушить тишину, пробрался к себе. Вышло удачно: ни на что не налетел.

В его комнате уже ничего не напоминало о празднике, всё, как обычно. Даже – он распахнул дверцы шкафа и удовлетворённо кивнул – да, даже в шкафу все его вещи разложены и развешаны как раньше. Будто и не было… профессора.

Андрей быстро приготовил всё на завтра, постелил себе бельё Женя тоже сменила – и пошёл в ванную.

Как всегда, чисто, убрано и еле заметно пахнет лосьоном Эркина. Андрей быстро, стараясь не шуметь, вымылся в душе и перед тем, как одеться, оглядел себя в зеркале. И чего профессор тогда психанул? Нормально всё, а вот поглядел ба как оно то1 зимой было, так что? В обморок бы грохнулся? Не иначе! Андрей запахнул Халат, подмигнул своему отражению и вышел из ванной, щёлкнув выключателем.

Не зажигая света, прошёл к себе, сбросил на стул халат и лёг. Блаженно потянулся под одеялом. До чего же хорошо. Всё хорошо! И на работе, и… и везде! Что хотел, то и сделал, получилось не совсем по-задуманному, а может и совсем не то, но здоровско вышло. Теперь всё, со всех сторон он прикрыт, не голым на ветру и не в шеренге. И им он… ну, если и не подмога, то никак не помеха, это уж точно. А Томка – ничего девчонка. Правда, вот так, пор-скорому, не отходя от пульта, даже наушников не сняла, во даёт, не впервой, видно, ей так, но зато без претензий и последствий… Мысли путались, уплывали, и Андрей, не стараясь удержаться на кромке сна и бодрствования, позволил себе расслабиться и уснуть. Не о чем ему теперь беспокоиться.

Спал Андрей крепко и без снов, так что Эркину пришлось его потрясти и пообещать облить холодной водой, чтобы проснулся. Андрей наконец разлепил глаза и сел на диване.

– Чего, утро уже?

– В школу опоздаешь, – ответил Эркин, отодвигая штору.

Андрей шумно, с подвывом зевнул и окончательно проснулся.

– Понял, брат. Женя встала уже?

– Чай делает, – Эркин улыбнулся, прислушиваясь. – Пошла Алиску будить.

Андрей ещё раз зевнул и встал.

– Всё, готов.

Эркин кивнул и ушёл.

Обычное, уже будничное утро. Обычные и такие приятные своей обыденностью хлопоты. И вот всё убрано, собрано, готово, и Женя целует, выставляя за дверь, Эркина и Андрея.

– Сейчас и мы пойдём.

– Ага, – без особого энтузиазма согласилась с неизбежностью Алиса.

Женя рассмеялась, быстро заматывая платок и проверяя сумку и сумочку – всё ли на месте.

На улице уже заметно посветлело, но до дня ещё далеко. Андрей шумно, всей грудью вдохнул и выдохнул холодный воздух. Эркин покосился на него и улыбнулся.

– Доволен?

– Ещё бы, брат. Скажи, как всё здоровско получилось.

Эркин согласно кивнул. Кое-какие сомнения у него были, но он даже самому себе не признавался в них. Он ещё не понял, в чём дело, что мешает ему полностью согласиться с Андреем, а пока сам не понял, никому другому ни знать, ни догадываться не стоит. Это его проблема, ему и решать.

– Интересно, сколько нас будет?

– Тим, вроде, во вторую сегодня, – Андрей нахмурился, соображая. – чёрт, у него график непостоянный теперь. Олег… тоже в первую, точно. Остальные…

– А Манефа? – невинным тоном спросил Эркин.

Андрей самодовольно хохотнул.

– Там всё впереди.

– Смотри, не заиграйся.

– Не боись, всё будет в порядке, – ответил Андрей по-английски и весело заржал.

Рассмеялся и Эркин. Вообще-то ему этот охмурёж на спор не нравился, что-то здесь не то, но что… ну, Андрей и не в таких переделках бывал, разберётся как-нибудь. А если и что, так он рядом. Если понадобится, переключит на себя. Не самое сложное.

На ступеньках Культурного Центра с весьма независимым видом курил Артём. Увидев Морозов, он сдержанно, по-взрослому, кивнул.

– Привет, малец, – легко взбежал по ступенькам Эркин.

– Привет, – улыбнулся Андрей.

Втроём они разделись и пошли в класс. Уже на лестнице их нагнал Тим и быстро, но очень внимательно оглядел искоса. Эркин невольно насторожился, но ни вопросов, ни высказываний не последовало.

Когда прозвенел звонок, Андрей незаметно и облегчённо перевёл дыхание: Манефы не было. Эркину этот спор не нравится, ему самому тоже чего-то не по себе, но и отступать нельзя – засмеют. А так… отсрочка, время подумать и определиться.

* * *

Возвращение домой всегда приятно. Великое дело – свой дом, а у неё их целых два. Нет, конечно, она правильно сделала, что не стала делать их дом общим. Всё-таки… мало ли что, мало ли как, надо иметь свой угол, своё гнездо.

Мария Петровна невольно улыбнулась. Поезд замедлял ход, плавно останавливаясь у перрона. В проходе уже толпились самые нетерпеливые, толкая друг друга сумками и чемоданами. А ей спешить незачем. Крот раньше десяти из библиотеки не вылезет, сам над собой смеётся, что у кого запой, а у него зачит, дорвался до книг как пьяница до водки. Так что она успеет и у себя вещи разложить, и у него прибраться, а то мужчина есть мужчина, как ни старается, а он к тому же особо и не старается, и пирог-скороспелку испечь. И в Комитет только в понедельник, так что… два дня у них, у Крота в эту субботу приёма нет, два полных дня. И три ночи…

Мария Петровна шла и улыбалась. И ни толкотня и суета Вокзальной площади, ни давка в автобусе, правда, вполне обычная для Царьграда, ни холодный противный дождь – ничто на неё сейчас не действовало. Счастье предвкушения больше счастья обладания.

Квартира была пустой и тихой. Как нежилая. Мария Петровна разделась и захлопотала, приводя квартиру, а затем и себя в надлежащее состояние…

…Поставив тесто, она спустилась вниз, к Гаре.

Его квартира так же пуста и тиха, но живой тишиной. В спальне, кабинете и на кухне чисто, убрано, ну, вполне прилично для мужчины, словом, как всегда… хотя… хотя нет, кое-что не так. Что? Чего нет? Или… или добавилось? Ну-ка, Синичка, смотри, да приглядывайся.

В кухне… вроде… вроде… проверяя себя, она открыла холодильник. Обычный набор, расхожий запас, только… два явно самодельных пакета из фольги с прилепленной на них запиской: «Нас надо сначала в духовку». Ох, Крот, ну, заботливый… Ага, вот оно. Мария Петровна достала блюдце с засохшим и каким-то корявым пирожком, повертела, разглядывая. И почему Гаря вздумал его хранить? Давно пора выкинуть, ему уже неделя, если не больше. И… и начинку кто-то сбоку выковырял, ну…ну, это уже ни в какие ворота не лезет!

Она уже сделала шаг к шкафчику под раковиной, где стояло мусорное ведро, но остановилась. Зачем-то же Гаря хранит… это, ведь не на столе среди объедков нашла, а в холодильнике. Конечно, времена другие, и как пароль еда никогда не использовалась, но всё-таки… Ладно, поставим этот «шедевр кулинарии» на место и проверим всё остальное.

В спальне на тумбочке у изголовья кровати стояла фотография в самой простой, явно купленной не глядя рамке. Смеющийся белобрысый парень в белой рубашке и пёстром жилете сидит верхом на стуле. Снимок не студийный, а явно любительский, за спиной парня угол празднично накрытого стола. Кто это? Где-то она его видела. И встреча была… неприятной.

Невольно нахмурившись, она поставила фотографию на место и, проверяя догадку, легла поверх покрывала. Да, точно, как откроешь глаза, так сразу натыкаешься на снимок.

Что ещё?

В кабинете… всё по-прежнему? Нет, на столе тоже появились фотографии. Тот же парень, и интересно, как поймали: рот смеётся, а глаза серьёзные, и здесь он даже чем-то на Крота смахивает, каким тот в подполье был. Видимо, поэтому и показалось, что раньше видала. Родственник? Но Гаря говорил, что никого и ничего не уцелело. Значит, просто похож. Бывает. И фотографии девочки, лет семи, не больше, беловолосой и синеглазой, в синем платье с большим кружевным воротником-пелериной. И совсем не похожа ни на парня, ни на Гарю. Совсем всё непонятно. Хотя… хотя что тут непонятного, вот это и называется: «греться у чужого огня». Они ещё нестарые, не настолько старые, но… но «нету чудес и мечтать о них нечего». Она поставила фотографию на место и вышла из кабинета. В кабинете она никогда ничего не трогала; «мужское место», отец тоже не терпел, когда мать или тётка лезли в его мастерскую. Ей дозволялось при одном условии: ничего не трогать, пока не велели, и молчать, пока не спросили. И больше пяти минут она не выдерживала.

Мария Петровна улыбнулась воспоминания с горькой насмешкой над собой тогдашней.

В хлопотах и беготне из квартиры в квартиру время прошло незаметно. А тут ещё Бурлаков позвонил и сказал, что постарается не задерживаться.

Мария Петровна отнеслась к этому спокойно: постарается не задерживаться – слишком неопределённо для закопавшегося в книги крота, но, к её удивлению, Бурлаков и впрямь сумел выйти из библиотеки до её закрытия, и без пяти семь он вошёл в квартиру.

Услышав, как в замке проворачивается ключ, Мария Петровна выбежала в прихожую и сразу оказалась в его объятиях.

– Как долетела, Синичка?

– Господи, Крот, живой!

– Ну что ты, Синичка. Что могло со мной случиться?

Она оторвалась от него.

– Многое, Гаря, многое.

Но от голодного мужика толку не будет – давно известно, так что она захлопотала со столом. Всё у неё готово, что надо в холодильнике, что надо – в духовке и на плите.

– Машенька, божественно. А почему ты загорыши не поставила?

– Это то, что в фольге?

– Ну да.

– Хорошо, сейчас.

Она встала из-за стола и подошла к холодильнику, достала пакет из фольги и обернулась.

– Этот?

– Наверное, Маша. Там во втором должны быть пирожки с изюмом и орехами, но в котором… – он с улыбкой пожал плечами. – Разогрей оба.

– Хорошо, – кивнула она и достала второй пакет.

Засунув оба пакета в духовку и включив малый огонь, Мария Петровна вернулась к холодильнику и достала блюдце.

– Гаря, а это что за историческая реликвия?

Бурлаков с удовольствием расхохотался.

– Точно, Машенька, точно. Конечно, реликвия. Я знал, что ты всё поймёшь.

– Всё не всё, – она улыбнулась, скрывая горечь. – Но ты ничего не хочешь мне объяснить?

– А что объяснять, Маша?

– Хотя бы, – она по столу блюдце. – Эту реликвию. И фотографии. В спальне и в кабинете. Что-то случилось, Гаря?

– Случилось, Маша, – кивнул Бурлаков. – Но… но это радость, Маша. Даже счастье.

– Так поделись, – она постаралась улыбнуться. – Не жадничай.

– Ну что ты! Я, – он вдруг улыбнулся так непривычно смущённо, что она встревожилась. – Я просто не знаю, с чего начать.

– Либо с начала и доказывай последовательно, либо с конца и доказывай от противного.

– Хм, – Бурлаков изобразил глубокую задумчивость. – Заманчиво, соблазнительно… Честное слово, Маша, теряюсь.

– Вот и начни тогда с этого, – она передвинула блюдце с расковырянным пирожком в центр стола. – С реликвии.

– Идёт! – обрадовался Бурлаков. – Это пирожок.

– Неужели?! – изумилась Мария Петровна. – Никогда бы не подумала.

– Будешь перебивать, не стану рассказывать, – внушительно изрёк Бурлаков. – Так вот. Женя напекла гору пирожков на свадьбу и что осталось дала мне с собой. А пока она их упаковывала, Алечка выбрала сбоку начинку, а, чтобы не заметили, сверху прижала. Видишь, ладошка отпечаталась?

– Вижу, – кротко кивнула Мария Петровна. – С ним всё ясно. А кто такие Женя и Алечка?

Бурлаков вздохнул.

– Нет, видимо, придётся с другого конца.

– Давай.

– Ты… ты помнишь, я весной ездил в Джексонвилль? На могилу.

– Да, – сразу насторожилась Мария Петровна. – Ты мне говорил.

– Так вот, Маша. Вышла… ошибка, понимаешь?

– Это… был не он?

– И да, и нет, Маша. Что Андрей Мороз, он же Эндрю Белёсый и есть мой Серёжа, это да, а вот похоронили под его именем другого. Он выжил, Маша, представляешь?!

Она молча смотрела на него, будто не понимая, и он порывисто вскочил на ноги.

– Сейчас, сейчас я принесу, – и, уже выбегая из кухни, крикнул: – Достань из духовки, слышишь, горят.

Как автомат, она бездумно выполнила распоряжение, выключив духовку и поставив на стол оба фольговых свёртка. Но развернуть их не успела. Потому что в кухню быстро даже не вошёл, а ворвался Бурлаков с охапкой фотографий и двумя конвертами и торжественно вывалил их на стол.

– Вот, Маша, смотри, это Женя написала в марте… а это… пришло в мае, а я был в поле, представляешь?! В сентябре приехал и нашёл…

Она кивала, читая, вернее, проглядывая письма, привычно выхватывая из текста ключевые главные слова и фразы.

– Тебя не было. Я как прочитал, так и сорвался туда. Ну и… – он почти свободно улыбнулся. – Получил классическое атанде.

– Ну да, – кивнула она. – Написали в мае, а ты приехал в сентябре, конечно, обиделись, – и быстро вскинула на него глаза. – Так это я виновата? Мне надо было сразу сообщить, телеграммой? Это моя вина, да?!

– Ну, что ты, Маша? – растерялся Бурлаков. – Я и секунды так не думал. Ты… что ты, ты нив чём не виновата. Клянусь.

– Утешил, – ей удалось сдержать слёзы. И вдруг догадалась: – Так тогда, в лагере, в Атланте тот уголовник…

– Да, Маша, он самый.

– Господи, – она всплеснула руками. – А ты его так отшил…

Бурлаков усмехнулся.

– Отплатил он мне полной мерой. Приложил, повозил и выкинул.

Мария Петровна сочувственно вздохнула.

– Ну, я утёрся и уехал.

– А мне ни слова?!

– Ну, Маша, ну, как я мог об этом рассказывать? Что родной сын не хочет меня признавать? Что я его не узнал тогда?

– А… подожди, так этот парень, что к тебе на приём через Церберуню прорвался…

– Точно, Машенька! – голос Бурлакова зазвенел торжеством. – Точно! Приехал. Сам. И пригласил на свадьбу к Эркину. Понимаешь, они же как братья, даже документы оформили.

– А мне опять ни слова?!

– Машенька, клянусь, я хотел, я решил: съезжу и расскажу, я… я сглазить боялся.

– Ври больше, – совсем по-кошачьи фыркнула Мария Петровна.

– Не вру, чистая правда! Вот, смотри, вот это Женя, а это Алечка…

– А это отец Алечки. Кто он, Гаря?

Бурлаков вздохнул.

– Это Джонатан Бредли. М-м… делец. Весьма… разносторонний.

– Представляю. А это?

– Фредди. Его… м-м, компаньон, пожалуй, скорее даже партнёр. Во всех делах.

– У него глаза убийцы, Гаря. Вот здесь, посмотри…

– А он и есть убийца, самый знаменитый киллер Империи. Да и сейчас… промашек не делает.

– Гаря, я серьёзно.

– Я тоже. А вот Серёжа. А это мы все вместе.

– Это… Эркин. Правильно?

– Да.

Она кивала, перебирая фотографии.

– А это что за безобразие?

– Это? – Бурлаков с удовольствием расхохотался. – Это Алечка с Серёжей из-за конфет дерутся. Представляешь, её уже спать уложили, сидим, пьём коньяк, ну, и всё, как положено, и вдруг Алечка входит. Ей торт приснился, и она пришла. Где её кусок с самой большой розой. А Серёжа стал её дразнить, что съел и из себя не вынет. Я её взял на руки, она увидела бутылочки и обеими руками в вазу, а Серёжа как раз напротив, ну и… смотри сама.

– Ужас кошмарный! – смеялась Мария Петровна. – Ты, конечно, не вмешался. Тебе лишь бы скандал погромче получился.

– Без скандала – не гульба, – согласился бурлаков.

– Кошмар! И кто же прекратил?

– Эркин. Ну, Алечка съела одну бутылочку и заснула, я её отнёс, уложил… чудная девочка.

– Да. А кто снимал?

– Фредди, Он привёз «поляроид», карманную версию, и вот снимал.

Мария Петровна кивнула.

– Понятно. А зачем ему это?

Бурлаков вздохнул.

– Не знаю. Я уже думал. Понимаешь, Синичка, есть в этом какая-то… странность. Так легенду делают. Прикрытие. Женечка Джонатана явно впервые увидела, подарка Алечке он не привёз, и вообще… Они, Джонни и Алечка, действительно очень похожи, но Фредди это так подчёркивал, прямо навязывал. Зачем это ему? Не знаю. Пока не знаю.

– Но… но он же не увезёт девочку? – с надеждой спросила Мария Петровна.

– Джонатан? Нет, конечно, у него этого и в мыслях нет. Его самого старания Фредди удивили. Правда, при нас он разборку устраивать не стал, нет, предварительной договорённости у них не было. И в планы Фредди, похоже, не входит. Нет, тут, я думаю, можно не беспокоиться.

– Ну, хорошо, – кивнула Мария Петровна. – Допустим. Но если что…

– Если что, всех задействуем, – голос Бурлакова стал угрожающе спокойным.

Мария Петровна хорошо помнила, что означают эти интонации, и успокоилась.

– Да, а загорыши? – спохватился Бурлаков. – Они же остынут.

– Разогреем, – отмахнулась Мария Петровна не в силах оторваться от фотографий.

– В третий раз?! – подчёркнуто ужаснулся Бурлаков, разворачивая пакет.

– А второй с кем был? – невинным тоном уточнила Мария Петровна.

– С Удавом.

– Он знал?

– Нет. Я только вошёл, даже раздеться не успел, как он заявился. Ну и…

– Дальше понятно. И под водку с коньяком ты ему всё рассказал.

– Машенька, честное слово, я хотел тебе первой, но так сложилось.

– Ладно тебе. Значит, теперь он всё знает.

– И ты. И больше никто. Хорошо?

– Хорошо. Но почему?

Бурлаков вздохнул.

– Я сам ещё это не понимаю. Просто чувствую, что так будет лучше.

Мария Петровна неуверенно кивнула.

– Ну… ну раз ты так считаешь.

Загорыши, даже и такими, оказались очень вкусными. И пирожки.

– Женя хорошо готовит?

– Да. Загорыши, правда, она заказывала у местной знаменитой стряпухи. И кулебяку. Потрясающая кулебяка, в шесть слоёв начинка, – и быстро: – Но у тебя ещё вкуснее.

Мария Петровна рассмеялась.

– Да ну тебя! Расскажи лучше, чем ещё тебя угощали. Да, а что ты в подарок привёз?

– Целую коробку, – Бурлаков даже руки раскинул во всю длину, показывая размер.

И он принялся со вкусом подробно описывать бельё, самовар, водки, всякие вкусности, воротничок…