Текст книги "Аналогичный мир - 4 (СИ)"

Автор книги: Татьяна Зубачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 61 (всего у книги 64 страниц)

Работы было много, но Громовой Камень не только не тяготился, а даже упивался ею. Ведь это то, о чём он мечтал, за чем он бежал с Равнины, да нет, не бежал, а шёл, как охотник за добычей. Открытые внимательные глаза, склонённые над тетрадями головы, старательный хор голосов, повторяющих за ним слова древних сказаний и названия предметов. И, может, именно поэтому заметно меньше болит нога, нет головокружений, даже рубцы не ноют. И никаких проблем. Ни с жильём, ни с одеждой, ни с… Джинни.

Нельзя сказать, чтобы он уж так много думал о Джинни или мучился сомнениями. Как раз сомнений у него и не было. Джинни его устраивает во всём. Он её… судя по её поведению, тоже. Но… но вот как им сказать об этом друг другу? И остальным? Бродить вечерами вокруг её дома, наигрывая традиционный мотив на свирели из птичьих костей, он не станет. Никто этого не поймёт. Ни она, ни её мать, ни соседи. Устроить, как делают сиу, скачки с погоней… коня у него нет, ездит ли Джинни верхом, он не знает, и опять же – не поймут. Согласия на похищение Джинни не давала, но он, правда, и не спрашивал. А если бы согласилась… Громовой Камень представил, как он ночью прокрадывается в дом Джинни, заворачивает её в одеяло и уносит, взвалив на плело… нет, не получится, нога не выдержит. Ну, тогда тащит за волосы. Она плачет, а её мать – больше родни у Джинни нет – с криком и проклятиями преследует их. Всё как положено. Русские любят говорить: «Не нами заведено, не нам и ломать». Так что традиции он не ломает. И это все поймут. И соседи тоже. И вызовут милицию. И те тоже всё поймут. Интересно, какой срок и по какой статье он получит? И потом… Джинни никак не показала ему, что согласна на… гм, переход от маленьких развлечений к постоянным отношениям. Да, они целовались и всё было как опять же положено, но для бледнолицых это не доказательство, вернее, недостаточное доказательство.

Все эти размышления никак не мешали ему работать, проверять тетради, болтать в учительской и за общим столом в пансионе. И, кстати, вот ещё, как говорят местные, заковыка. Своего дома у него нет. Даже если Джинни согласится на семью, куда он её приведёт? Придётся уйти из пансиона и снимать квартиру, уже семейное жильё. Потому что мужчина, переселяющийся к жене, с самого начала ставит себя в подчинённое положение. А «семейка» к5уда дороже пансиона для одиночки. А он отправил пятьдесят рублей в племя. Как раз: мука, сахар, чай, табак, патроны, новые капканы, одеяла… Пятьдесят рублей – большие деньги, мужчины соберутся у вождя и решат, на что потратить. Решать будут долго, спорить, передавая по кругу трубки и чашки с крепким до черноты чаем. Жалко, что он не услышит рассуждений на тему, как и где хромой может столько добыть, но… но представить приятно.

Как всегда, вечер пятницы посвящался бане. Конечно, в пансионе есть душ и даже о ванне можно договориться, но баня, вернее, парилка – это не так мытьё, как5 времяпровождением, как пивная или трактир. В субботу баня только с утра, в воскресенье закрыта, значит – вечер пятницы.

Бань в Загорье было две. Одна в Старом городе, но маленькая, старая и тесная, а другая в Новом, уже по-городскому, с буфетом, душевым залом и семейными номерами. Сманил Громового Камня в баню ещё летом один из соседей по пансиону. Сосед этот быстро нашёл себе женщину и съехал, а Громовой Камень приохотился и даже пристрастился, так что теперь каждую пятницу он с работы ш1л домой, обедал, немного отдыхал и отправлялся в баню. Его уже знали старик, продававший веники у входа, и банщик. И компания уже подобралась подходящая: любители хорошего пара и разговоров. По-разному, кто больше, кто меньше, но все воевали и сейчас налаживали свою жизнь тоже по-разному. И ему с ними легко и просто. Понятны шутки и намёки, общие воспоминания и сходные планы на будущее. И хотя после бани он не всегда успевал к ужину, самовар с плюшками или с иным шедевром Ефимовны его ждал. Чай после бани – святое дело.

И сегодня всё было, как обычно. Парная, разговоры, неспешный отдых с пивом и воблой и снова в парилку. После третьего захода Громовой Камень стал прощаться. У них завтра выходной, а у него работа.

На улице ясно и морозно. Снегопад кончился, и в разрывы между неотличимыми от чёрного неба тучами проблескивают звёзды. Громовой Камень шёл, с удовольствием дыша холодным, но ещё приятным, не режущим горло воздухом, и слушал скрип снега под ногами. Недаром пар считают лекарством от всех болезней, и устраивали парильные шатры и шалаши задолго до знакомства с русскими и их баней. Нога совсем не болит, а голова с лета не беспокоит. Нет, всё хорошо, а будет… ещё лучше. А следующую полусотню он пошлёт в племя весной. Весна – трудное время, самое голодное.

Утро было обычным субботним утром, было бы если бы… Никто не говорил об Эркине, но что его нет, что неизвестно ни что там, ни как там…

Андрей вёл Алису за руку. Впереди маячила спина Тима, а Катя и Дим, видимо, как всегда ушли вперёд. Андрей чуть замедлил шаг: говорить с Тимом ему сейчас совсем не хотелось. Алиса удивлённо посмотрела на него, дёрнула руку. Андрей чуть крепче сжал её ладошку, но тут же отпустил.

– Беги. Ладно уж.

Алиса ещё раз посмотрела на него и пошла рядом. Так молча они дошли до Культурного Центра.

В вестибюле обычные толкотня и шум. Андрей помог Алисе привести себя в порядок, сдал на вешалку её шубку и свои куртку с ушанкой и пошёл в класс.

Обычно Манефа приходила входила в класс перед самым звонком, но сегодня последним оказался Андрей.

– Привет, – поздоровался он, входя.

Ему ответили дружелюбной разноголосицей и удивлёнными взглядами, потому что за ним никто не вошёл.

– Андрюха, а брат где? – не выдержал кто-то.

– А я что, сторож ему? – огрызнулся Андрей.

Маленькая сухая и неожиданно жёсткая ладонь хлёстко ударила его по лицу. Андрей отшатнулся, перехватил занесённую для второй пощёчины руку.

– Ты чего?! Сдурела?!

– Ты… ты… не смей, слышишь, не смей! – кричала, захлёбываясь словами, Манефа.

Повскакали с мест остальные, оказавшийся ближе всех Трофимов попытался перехватить руки Манефы сзади, зазвучала удивлённая и раздражённая ругань на двух языках.

– Что здесь происходит?

Все замерли, замолчав на полуслове. В дверях стояла Леонида Георгиевна.

– Андрей! Что это такое?!

Воспользовавшись паузой, Андрей сгрёб Манефу и встал.

– Извините, мы сейчас.

И вышел из класса, волоча её за собой, вернее, вынес мимо ошеломлённой Леониды Георгиевны, плотно закрыв за собой дверь.

В коридоре было пусто и тихо: значит, звонок уже был и начались уроки.

Поставив Манефу перед собой и плотно держа её за руки повыше локтей, Андрей сильно, но не зло встряхнул её и повторил:

– Сдурела?

Она молча смотрела на него светлыми стеклянно-блестящими от слёз глазами.

– Ты чего? – повторил Андрей уже мягче.

– Не смей, – тихо сказала Манефа. – Не смей так говорить про себя.

– А что я такого сказал? – удивился Андрей.

– Ты не Каин. Это Бог Каина спросил: «Где брат твой?», – а Каин ответил: «Я не сторож брату своему». А это он Авеля убил, брата своего, а ты не Каин, нельзя так говорить, не смей…

– Каин, Авель, ты чего несёшь? Кто такие?

Она уже стояла спокойно, и Андрей не держал её, а только как бы придерживал.

– Ты? – изумилась Манефа. – Ты не знаешь?! Это… это же Библия, святая книга!

– Фью-ю! – присвистнул Андрей. – Ну, ты даешь!

– Ты не читал?!

– Библию? – уточнил Андрей и разжал пальцы. – Нет, конечно, не читал.

– Как не читал?! Ты же грамотный!

– Ну, и что? – Андрей улыбнулся. – И без неё книг полно.

– Ты… ты что? Она же святая!

Андрея так и подмывало высказаться насчёт святости этой… книги, которую он действительно не читал, но прослушал ещё в барачных пересказах – были среди сидельцев и такие знатоки – и проповедях джексонвилльского священника для цветных, но воздержался: одну оплеуху он уже из-зав Библии получил, с него хватит.

– Ладно, – буркнул он. – Пошли на урок.

Манефа вздохнула, словно просыпаясь, и опустила голову.

– Да, – почти беззвучно шевельнула она губами. – Пошли.

Андрей пригладил волосы и осторожно приоткрыл дверь. Все в классе сразу повернулись к нему.

– Леонида Георгиевна, – Андрей улыбнулся с максимальным обаянием, – можно?

Леонида Георгиевна кивнула, скрывая улыбку.

– Можно.

Андрей вошёл и сел на своё место. За ним чёрной безмолвной тенью проскользнула Манефа.

Андрей спиной, затылком чувствовал общий невысказанный вопрос: «Ты её тиснул или трахнул?», – но игнорируя его, демонстративно раскрыл тетрадь и стал списывать с доски формулы. А вообще-то эту чёртову Библию надо будет почитать. Слышать, конечно, слышал и многое, и разное, но надо и самому, а то вот такое случится, а он дурак дураком и отбрехаться не может. На Манефу он не смотрел и даже, вроде, не думал о ней, но… а вот на ощупь она, оказывается, ничего, не такая уж… бестелесная. А… да нет, может, оно и к лучшему, что так получается.

На перемене все, как обычно, вышли покурить, а Манефа – тоже как обычно – осталась сидеть в классе.

– Ну?! – сразу приступили к Андрею. – Выкладывай!

– А чего? – притворился непонимающим Андрей. – Чего такого? – и серьёзно: – Не было ничего.

– А по морде она чего тебе съездила?

– Дура потому что.

Андрей использовал общепринятую характеристику и объяснение всех женских чудачеств и, когда все согласно закивали, уточнил:

– Библии начиталась.

– А-а, – протянул круглолицый, веснушчатый круглый год Андреев. – Тогда да.

– Я тоже слышал, – кивнул Иванов. – Кто Библию прочитал, то всё, улетела крыша.

– И я слышал, – согласился Аржанов.

– Помню, – Павлов перешёл на английский, – у хозяев, я-то мальцом домашним был, всякого навидался, так, говорю, у них Библия эта в каждой комнате лежала, но читать её никто не читал.

– Не дураки же они.

– Ну да, сволочи, они умные.

– Понятное дело.

– А эта, значит, начиталась.

– Бабы и так дуры, а уж коли Библию прочитала…

– То всё, кранты.

– Ладно, Андрюха. Как мужики, простим ему спор, а? Чего ему с психой пары зазря разводить?

К искреннему огорчению Андрея, прозвенел звонок, и вопрос о пари остался нерешённым.

Уроки шли один за другим. Больше Манефа с ним не заговаривала, и всё было, как обычно. И про Эркина не спрашивали, тоже как-то забылось.

После уроков Андрей побежал в вестибюль, где быстро одел Алису и выставил её играть на улице с обещанием:

– Вываляешься, я тебя веником почищу.

Алиса подозрительно посмотрела на него, но высказаться не успела: Андрей уже убежал наверх.

К его облегчению, на шауни его никто ни о чём не спросил.

Сквозь сон Эркин почувствовал приближение утра. Вагон ещё спал, но чьи-то шаги и редкие негромкие разговоры были уже не сонными. Эркин осторожно потянулся и открыл глаза. Памятный ещё с того поезда белый от снега за окном свет. И всё жен… всё же лучше встать.

Эркин взглядом нашёл свои бурки. Всё в порядке. На соседних полках ещё спали, и он мягко не спрыгнул, а соскользнул вниз. Обувшись, он взял мыльницу и полотенце предусмотрительно оставленные им так, чтобы легко достать, не залезая обратно на полку, и вышел из отсека никого не разбудив.

Поезд плавно замедлял ход, останавливаясь. Эркин как раз был в тамбуре и прочёл название на краснокирпичном здании: «Демировск». Рядом с окном в рамочке расписание маршрута, и, проверяя себя, Эркин посмотрел на часы. Точно: семь ноль три. Стоянка две минуты. Ещё по той поездке он помнил, что на остановках туалет не работает, и теперь спокойно смотрел в окно, хотя смотреть особо не на что.

– Дай пройти, – его легонько толкнули в плечо.

Эркин подвинулся ближе к окну, рассеянно проводив взглядом щуплого вертлявого парня в кожаной куртке. Его вихлястость заставила Эркина нахмуриться: шпаны он никогда не любил, но парень вышел из вагона, и Эркин мгновенно забыл о нём. Поезд тронулся, и Эркин вошёл в уборную. А когда, приведя себя в порядок, умывшись и обтёршись до пояса, вышел, в тамбуре уже образовалась очередь из женщины с мальчиком на руках и пожилого мужчины. А по дороге к своему отсеку он разминулся с девушкой, бережно несущей кружку с горячим чаем. Чай – это хорошо, но если в его отсеке ещё спят, то пить придётся стоя или сидя на своей полке. Тоже не слишком удобно.

Он вошёл в свой отсек, закинул мыльницу в сетку и потянулся повесить полотенце.

– Уже Демировск?

Эркин посмотрел на голос. Женщина, немолодая, спутанные полуседые волосы падают на лицо и из-под них блестят тёмные глаза.

– Только что проехали, – ответил Эркин.

– Да, – вздохнула она. – Пора. Я заняла ваше место? Извините.

– Ничего, – улыбнулся Эркин. – Пожалуйста.

Она повозилась под одеялом, откинула его и встала, одетая в такой же, как у него, спортивный костюм. Эркин отступил на шаг, чтобы не мешать ей. Она очень быстро и ловко скатала свою постель в рулон и заткнула его в угол, взяла из сетки полотенце и мыльницу.

Эркин посторонился, пропуская её, и стал убирать свою полку. Спать он уже точно не будет, а просто полежать и так можно. Достал кружку и приготовленный Женей свёрток. Оставив его на углу столика, где громоздились явные остатки вчерашнего пиршества, он с кружкой пошёл за чаем.

В отличие от того зимнего поезда, у проводника был не только чай, но и маленькие пакетики с сахаром и печеньем. Но Эркин знало, что сахару, и сладкого Женя ему положила, так что от пакетиков он отказался.

– Ну, как знаешь, – сказал проводник. – И, если спать не будешь, постель принеси. Тюфяк с подушкой оставь, а бельё и одеяло сюда.

– Ладно, – кивнул Эркин, поудобнее перехватывая горячую кружку.

В вагоне становилось всё оживлённее, и, пожалуй, если бы не его ловкость, он бы по дороге и расплескал, и обжёгся. Но всё обошлось благополучно.

Женщины ещё не было. Эркин поставил кружку и развернул свёрток. Достал сахар, сэндвич – они так и решили, что в дороге сэндвичи удобнее бутербродов и пирожки, а ты смотри-ка, в фольге и впрямь ещё тёплые. Женя говорила: круглые с мясом, а длинные с изюмом. Вот по одному возьмём и приступим.

Зашевелился, закряхтел кто-то на верхней полке. Как скажи, еду учуял – усмехнулся Эркин. Садиться он медлил, ожидая возвращения попутчицы, и решил пока собрать постель. Ну, раз просили, то почему бы и нет. Одеяло, простыни, гаволочка с подушки… и полотенце? А как же… ладно, своё достанет. Приготовив стопку белья, он закатал подушку в тюфяк и уложил его в изголовье полки.

Вернулась женщина, и Эркин посторонился, пропуская её.

– Спасибо, я помешала вам? Да вы садитесь, ешьте, я за чаем пойду, – говорила она, быстро расправляя на вешалке полотенце и пряча мыльницу в сетку.

– Мам, мне с сахаром, – вдруг раздался бас из-под одеяла на нижней полке.

Эркин даже вздрогнул от неожиданности, а женщина спокойно ответила:

– Я знаю, – достала три кружки из-за свёртков и банок и ушла.

Так они все вместе, что ли? Ну, не его это дело. Эркин сел и принялся за еду, вежливо глядя в окно, пока на полках сопели, кряхтели и ворочались. За окном снежная равнина и лес, какие-то маленькие городки… Наконец тот же бас сказал:

– Ну, с добрым утром.

И Эркин посмотрел на попутчиков. Оба молодые, вряд ли старше него, светловолосые, светлоглазые, с пухлыми какими-то детскими губами, в военной форме без погон и петлиц, но с нашивками. О смысле нашивок Эркин догадался, вспомнив гимнастёрку кутойса, да и у Кольки такие же, да, ему сам Колька как-то и объяснял, что жёлтые за лёгкие ранения, а красные за тяжёлые.

– И вам доброго утра, – сдержанно улыбнулся Эркин.

У спавшего на нижней полке не было левой ноги, а у того, что на верхней всё, вроде, на месте, но нашивок много и через всю голову между короткими волосами извивается длинный красный шрам. Смотрели оба на Эркина почему-то не слишком дружелюбно, и он невольно насторожился.

– И откуда ты взялся? – спросил «верхний».

– Сел в Ижорске, – очень спокойно ответил Эркин.

– А по-русски хорошо знаешь? – поинтересовался «нижний».

Эркин посчитал вопрос глупым: они, что, не слышат? И потому ответил чуть резче.

– Мне хватает.

Вошла женщина с дымящимися кружками, поставила их на стол и скомандовала:

– Раз проснулись, вставайте и умывайтесь, – и Эркину: – Да вы к окну подвиньтесь, и вам, и мне удобнее будет.

– Во, маманя у нас, – хохотнул «верхний», беря полотенце. – Она и с тараканом на вы. Айда, Мишаня.

– Иначе мы не могём, – согласился «нижний», пристёгивая протез и вытаскивая из-под стола палку. – Антиллехенция, понимашь.

– Марш! – коротко приказала женщина.

И, когда оба парня ушли, улыбнулась Эркину.

– Не обращайте внимания. Молодые ещё.

Помедлив, Эркин кивнул. В самом деле, впрямую ему ничего не сказали, завестись, конечно, можно, но вот нужно ли? Нужен ему скандал? Нет. Ну, так и промолчим, не в первый раз ему, и не такое глотал и утирался.

Женщина насыпала в одну кружку сахару из двух пакетиков, размешала и стала делать бутерброды.

Эркин снова отвернулся к окну, чтобы она не подумала, будто он на угощение напрашивается. Ел он своё, ел спокойно, не спеша, но вкуса прежнего уже не было. Конечно, разговоры про тараканов, что поползли на Россию, он слышал, но почему-то не ждал, что вот так столкнётся с этим в лобовую. Да ещё от фронтовика.

– А вот бутерброды, булочки, молоко, кефир, – нараспев приговаривала полная женщина в белой куртке, пробираясь по проходу со столиком на колёсах.

Эркин искоса посмотрел на неё и снова уставился в окно. Еды у него достаточно, прикупать незачем.

Вернулись оба фронтовика. Умытые и даже побритые.

– Мам, готово? – спросил «нижний», усаживаясь к окну точно напротив Эркина. – А чай остыл.

– Долго умывались, – спокойно ответила женщина, пододвигая к ним кружки и наделяя бутербродами.

– Так там очередь, – сказал «верхний». – И зря ты, Мишка, не так уж остыл, пить можно.

– Я горячий люблю, – возразил «нижний».

– Кипятком нутро только сожжёшь.

– Ешьте, – сказала женщина. – Потом доспорите.

Эркин чувствовал, что они оба рассматривают его, явно решая, что им делать дальше, но упорно смотрел в окно, не желая заводиться ни на скандал, ни на знакомство.

– Ладно тебе, – вдруг сказал «верхний» и протянул над столом руку к Эркину. – Герман.

Проигнорировать прямое обращение трудно, да и незачем, и Эркин ответил на рукопожатие, назвав себя привычным:

– Эркин Мороз.

И услышал тоже уже привычное:

– Мороз пойдёт.

– Ага, – кивнул «нижний». – А я Михаил.

Эркин и с ним обменялся рукопожатием.

– Из Ижорска ты, значит? – продолжил разговор Герман.

Эркин ещё сдержанно, но улыбнулся.

– Из Загорья. Город такой за Ижорском.

– Далеко тебя занесло, – качнул головой Михаил.

Эркин кивнул, соглашаясь с очевидным. Хоть от одной границы, хоть от другой – далеко.

– Чего так? – спросил Герман.

В их интересе не чувствовалось подвоха, и Эркин ответил серьёзно.

– Искал место поспокойнее.

За разговором их мать совершенно естественным движением пододвинула ближе к Эркину бутерброды, а он столь же естественно выдвинул на середину столика свой свёрток с сэндвичами и пирожками.

– А что, на Равнине неспокойно разве? – удивился Герман.

– Я не с Равнины, – невольно помрачнел Эркин. – С той стороны.

Герман и Михаил переглянулись.

– Вон оно что, – хмыкнул Герман.

А Михаил спросил:

– А туда как попал?

Эркин невесело усмехнулся.

– Родился там. В Алабаме.

Они снова переглянулись, явно решая, какой вопрос задать. Но спросила их мать.

– Не страшно было на чужбину ехать?

Эркин покачал головой.

– Там так было… я уже ничего не боялся. И… и жена у меня русская.

– Там поженились? – живо спросила женщина.

Эркин кивнул.

– Да, – и, решив всё поставить на место, добавил: – Потому и уехали.

– А…? Ну да, – кивнул Михаил.

А Герман спросил:

– А чего так? Уже ж война кончилась, мы ж ту сволочь так придавили, чтоб этого не было.

– А недобитки остались, – жёстко ответил Эркин. – Ну, и стали в обратную крутить втихаря. А на Хэллоуин и прорвало их, такое началось… – он перевёл дыхание и уже внешне спокойно, даже с улыбкой закончил: – Сам не знаю, как живыми выскочили.

– Слышали об этом, – кивнул Герман.

– И в газетах писали, – поддержал брата Михаил и улыбнулся. – Так что, знаешь, как возле уха свистит?

Эркин, глядя ему в глаза, кивнул.

– Слышная пуля уже не твоя, – сказал он по-английски слышанное ещё от Фредди, когда тот готовил их к перегону, и хотел перевести, но его остановил Герман.

– Это мы понимаем.

И, встав, вытянул из-под своей подушки армейскую флягу. Женщина укоризненно покачала головой, но промолчала. Михаил, а за ним и Эркин допили свой чай и подставили кружки. Наливал Герман понемногу, явно сдерживая себя.

– Мать, будешь? – обратился он к женщине, налив Эркину, себе и брату.

Она молча отказалась коротким отталкивающим жестом.

– Ладно тебе, мам, – улыбнулся Михаил. – Ну, глотнём по маленькой, ну…

– Ладно, – оборвал его Герман и потянулся к Эркину. – Давай.

Давай, – согласился Эркин, чокаясь с братьями.

Он уже знал, что пить можно под любое слово. Налито немного, на один хороший глоток, заесть его легко, а от второго он откажется.

Выпили дружно одним глотком и также дружно заели. К облегчению Эркина, Герман сразу убрал флягу под свою подушку. Женщина стала собирать кружки, и легко встал.

– Давайте, схожу.

– Я с тобой, – встал и Герман.

Вагон уже давно проснулся, по всем отсекам и на боковых полках завтракали, чаёвничали, вели нескончаемые дорожные разговоры. У купе проводника толкались жаждущие. Немного: человек пять, не больше.

– И кто с краю? – весело спросил Герман.

– Ты и будешь, – ответила, не оборачиваясь, девушка в лыжных брюках и мужской рубашке навыпуск.

Герман обескураженно посмотрел на Эркина, и тот, невольно улыбнувшись, успокаивающе подмигнул. Помедлив секунду, Герман кивнул: дескать, дура, сама своё счастье упустила.

– Мальчики, – промурлыкал за ними женский голос. – Вы за чаем? Так я за вами.

Эркин по-питомничьи покосился назад. Ну и страшна! А намазана-тог с утра… и туда же… Герман тоже полуобернулся на секунду и, что-то невнятно буркнув, отвернулся.

Двигалась очередь быстро, и вскоре проводник налил им чаю, приговаривая:

– Вот чаехлёбы собрались. Как скажи, все поморские.

– Не, – ответил Герман, забирая кружки. – Мы печерские.

– Поспорили хрен с редькой, кто слаще, – беззлобно хмыкнул проводник.

Обратная дорога прошла вполне благополучно.

– А вот и чай! – весело провозгласил Герман, бережно ставя на стол кружки. – Мишка, весь сахар слопал?

– Ты ж голый всегда пьёшь! – возмутился Михаил.

– А это по настроению, – огрызнулся Герман. – Ишь, малолетка, шнурок…

– А ты лоб дубовый, – сразу ответил Михаил.

Эркин не выдержал и негромко рассмеялся. Михаил и Герман, занятые перепалкой, не обратили на него внимания, а их мать кивнула с такой понимающей улыбкой, что Эркин сказал:

– У меня дочка и брат мой так же… цапаются.

– Большая дочка? – заинтересовалась женщина.

– В первый класс ходит, – гордо ответил Эркин.

– Как так? – удивился Михаил, оторвавшись от спора с братом, в котором явно проигрывал. – Когда ж ты женился? Война ж ещё была.

– С ребёнком, что ли, взял? – сразу догадался Герман. – Так это ты…

У Эркина заметно потемнело и отяжелело лицо, сжались кулаки, но ни сказать, ни шевельнуться он не успел. Его опередила женщина.

– А ну, оба заткнулись, раз мозгов нет.

Братья быстро переглянулись и кивнули. Эркин заставил себя разжать кулаки и взять свою кружку.

– Попробуйте пирожки, – обратился он к женщине. – Домашние.

– Ваша жена пекла? – женщина взяла продолговатый, с изюмом, и откусила. – Очень вкусно.

И Эркин не смог не улыбнуться.

Его улыбка сняла возникшее напряжение. Герман и Михаил тоже взяли по пирожку и похвалили. Их похвалы прозвучали достаточно искренно, и Эркин совсем успокоился.

Завтрак грозил плавно перейти в обед, но женщина решительно завернула остатки бутербродов.

– Хватит с вас. На потом оставьте.

Эркин хотел сказать, что скоро… да, Лугино, десять минут стоянка, наверняка можно будет прикупить, но тут же сообразил, что с деньгами у попутчиков может, как у Кольки, впритык, и не ему в это лезть.

– Ладно, – кивнул Герман. – Потерпим до потом.

А Михаил спросил:

– Ну, а курить можно?

– В тамбур идите, – ответила женщина.

– Пошли? – предложил Герман Эркину.

Эркин кивнул и достал из кармана полушубка сигареты.

Многие курили прямо в вагоне, но если просят выйти, то отчего же и нет. Тогда, прошлой зимой он тоже ходил курить в тамбур вместе с Владимиром, интересно, как у него там наладилось? Должно быть всё хорошо и как положено. Как увели тогда с двух сторон под руки, так, надо думать, и оженили сразу. Ну, и удачи ему.

В тамбуре было прохладно, и после вагонной духоты даже приятно. Дружно закурили.

– А работаешь где? – спросил, словно продолжая разговор, Герман.

– На заводе грузчиком, – спокойно ответил Эркин и столь же естественно спросил: – А вы?

– Перебиваемся, – вздохнул Михаил.

– Чего умеем, того не нужно, – хмуро улыбнулся Герман. – А чего нужно, так не умеем. Я-то прямо со школы, добровольцем. И он следом. Вот и остались при пиковом интересе.

Эркин понимающе кивнул. Подобных разговоров он слышал много. И Колька так же объяснял, чего он в грузчики пошёл. Но у Кольки руки-ноги на месте, а у ни х…

– А там ты кем был? – спросил Михаил.

– На мужской подёнке крутился, дрова там попилить-поколоть, забор поставить, – братья кивнули. – А летом бычков пасти и гонять нанимался.

– А до…

– До Свободы? – уточнил по-английски Эркин. – Рабом был, – и смущённо улыбнулся. – Я не знаю, как это по-русски называется.

Вообще-то о рабстве им рассказывала на уроках Всеобщей истории Калерия Витальевна, и в учебнике читал, и в Энциклопедии, так что само слово он знал. Но то Древние Греция и Рим, так, когда это было. Да, ещё холопы и смерды, тоже на истории, но уже России, и крепостные, но ведь совсем другое, даже по названиям.

Герман и Михаил на его слова переглянулись, и Герман кивнул.

– Слышали мы об этом. Было, значит, за что счёты сводить?

– Было, – твёрдо, – ответил Эркин.

– И свёл? – спросил Михаил.

Он улыбался, и Эркин улыбнулся в ответ, но ответил серьёзно.

– До кого смог дотянуться, все мои.

– А до кого не успел? – не отставал Михаил.

Эркин пожал плечами.

– Жизнь велика, может, и встречу. А там видно будет.

– Верно, – кивнул Герман. – Главное, что выжили.

– Значит, и проживём, – закончил за него Эркин.

Они дружно загасили и выкинули в щель под дверью окурки и вернулись в вагон.

Пока они ходили курить, женщина – своего имени она так и не сказала, и Эркин про себя стал её называть, как и Герман с Михаилом, матерью – навела порядок в их отсеке.

– Проводник за бельём заходил, я и ваше сдала, – встретила она Эркина.

– Спасибо, – поблагодарил он, усаживаясь на своё место к окну.

Уже не утро, а день, но серые низкие тучи затянули небо, и то ли туман, то ли изморось, сквозь которую смутно мелькают силуэты деревьев и редких домов, и снег какой-то серый, возле колеи просвечивают лужи.

– А у нас зима уже, – вздохнул гурман.

– У нас тоже, – кивнул Эркин. – Мы… на юг едем, так?

– Точно, – кивнул Михаил. – К теплу, да в сырость. Веришь, я там – он кивком показал куда-то в сторону, – на войне, а о зиме тосковал.

– Верю, – кивнул Эркин. – В Алабаме нет зимы, – и уточнил: – Настоящей.

– Одна гниль, – согласился Герман. – А как тебе наша? Не мёрзнешь?

– Нет, – улыбнулся Эркин. – Мне нравится. И, когда сыт и одежда хорошая, то и мороз в радость.

– Это ты точно сказал, – оживился Михаил. – А если ещё и тяпнуть…

Мать посмотрела на него, и он, густо покраснев, буркнул:

– Да ладно, мам, я ж к слову только.

– Нельзя нам почасту тяпать, – вздохнул Герман. – Контузии, понимашь. А ты как? – он щёлкнул себя по горлу.

Эркин понял и мягко улыбнулся.

– А я не люблю.

– Это ты зря, – возразил Герман. – В хорошей компании да под нужную закусь…

– Не заводись, – строго сказала Мать.

– Так точно! Есть отставить! – негромко гаркнул Герман и улыбнулся. – Ладно, мать, не будем. Только про баб при тебе нельзя, а больше в дороге и говорить не про что.

– Такие вы тёмные да неграмотные, – насмешливо улыбнулась Мать.

– А ты? – Михаил тоже насмешливо посмотрел на Эркина. – Ну, на заводе работаешь, а ещё?

Эркин твёрдо выдержал его взгляд.

– А ещё я учусь.

– В школе?

– Да. Там, – мотнув головой, он, как до этого Михаил, кивком показал куда-то за окно, не сомневаясь в понимании собеседников, – мне нельзя было, теперь навёрстываю.

– И за какой класс? – продолжал насмешничать Михаил. – За первый? Или второй начал?

– Мишка, не заводись, – остановил его Герман.

Но Эркин чувствовал себя уверенно и ответил с плохо скрытой гордостью.

– Ну, за начальную я ещё весной сдал. Сейчас в средней.

– А потом? – спросила мать.

– Не знаю, – пожал он плечами. – Ещё не думал.

– И зачем тебе эта морока? – спросил Михаил. – Надеешься, зарплату прибавят?

Эркин рассмеялся.

– Ну, этого нет. А зачем? Тебе учиться запрещали? – и, не дожидаясь ответа, уверенный в нём, продолжил, всё чаще пересыпая речь английскими словами: – А за то, что на книгу посмотрел, не били? А за песню не пороли? Ну так…

– За какую песню? – глухо спросил Герман.

– А за любую, – отмахнулся Эркин. – Если без хозяйского приказа… – и замолчал, оборвав себя.

– А по приказу песня не та, – кивнул, соглашаясь, Герман. – Только песня-то чем мешала?

Эркин пожал плечами, заставляя себя успокоиться. Он сам не ждал, что это, потаённое, так вырвется наружу.

– Ну… ну, так мы и воевали за это, – как-то неуверенно, словно спрашивая, сказал Михаил.

Эркин удивлённо посмотрел на него и переспросил:

– За что за это?

– Ну, чтоб всего такого не было.

– А, – Эркин на мгновение сдвинул брови, соображая. – Чтоб не было, значит… значит, против, так?

– Угу, – кивнул Герман. – За, чтоб было, а против, чтоб не было. Ты, Мишка, в словах не путайся, по черепушке мне заехало, так мне и можно, а тебе ни фига. Понял?

Он говорил шутливо, явно сбивая назревавший накал.

– Отстань, – отгрызнулся Михаил. – За что, из-за чего… Словоблудие одно. Вот за что? За что я без ноги, а ты с мозгами набекрень остался? Что ты с войны этой грёбаной, ладно, мать, её и не так обозвать надо, что мы с неё получили? Ордена с медалями? Пенсию грошовую и за пивом, если с орденами придёшь, без очереди…

Он говорил тихо, но с нарастающей яростью, и Мать уже подалась вперёд, чтобы остановить его, но её опередил Эркин.

– Стоп! – тоже тихо, но внушительно сказал он. – За что ты воевал, я не знаю, а вот против чего, я тебе сейчас объясню. А то я год скоро здесь и понял. Ни хрена вы про рабство не знаете. Хоть и воевали… ладно. Вот раб… откуда рабы берутся, знаешь?

– А как все, – попытался пошутить Герман. – Или их по-другому рожают?

– Рожают, рабыни, может, и обычно, а зачинают, – он быстро покосился на застывшее лицо Матери и сказал иначе, чем рвалось наружу. – Зачинают по приказу. По хозяйскому приказу. От кого он прикажет. И до года младенец при ней, пока грудью кормит. А потом ребёнка отбирают, клеймят, – он сдвинул рукав рубашки, показывая номер, – и продают.