Текст книги "Аналогичный мир - 4 (СИ)"
Автор книги: Татьяна Зубачева
Жанр:
Альтернативная история
сообщить о нарушении
Текущая страница: 57 (всего у книги 64 страниц)
– Завралась Женька, – фыркнула Зина. – И чего врать по-глупому? Сразу ж видно, а она… – и стала передразнивать Женю. – Это Джонни, Эркин с Андрюшей у него летом бычков пасли… – и уже своим голосом. – Ага, так ей и поверили, чтоб это лендлорд к пастуху на свадьбу, да ещё с такими подарками. Ты вот, не пастухом, шофёром был, много к тебе твои хозяева ездят?
– Не дай бог, – очень серьёзно ответил Тим. – А второй?
– Фредди? – Зина пожала плечами. – Сказали, что старший ковбой, на контракте у этого… Джонатана работает. Только ежели он работник, то с какой стати такие подарки делает? Комбайн-то он подарил, а машина не дешевле сервиза будет. Что-то здесь нечисто, Тимочка.
Тим согласно кивнул.
– И дочке никаких подарков не привёз, – продолжала рассуждать Зина. – Фредди так куклу деревянную подарил, клоуна, а он, отец, ведь, и ничего.
– А… третий? – Тим помнил, что в прихожей видел ещё человека, но как-то не разглядел его.
– Ой, Тимочка, главное-то я и забыла. К ним Бурлаков, ну, председатель Комитету, помнишь, в лагере у нас выступал, – Тим настороженно кивнул. – Так он к ним приехал. Женька говорит, – Зина округлила глаза и заговорщицки понизила голос. – Он Андрею отец.
Тим даже присвистнул от удивления, и Машенька закряхтела и заворочалась. Зина вскочила её перепеленать, а Тим погрузился в раздумья. Эта информация меняла весь расклад с Морозами. То за Андреем стоял только Эркин, сила физическая, но в принципе они равны, а теперь… теперь всё получается иначе. Если это правда, то Андрей должен уехать к отцу. Это хорошо. Русские говорят: с глаз долой, из сердца вон. Всё так. Чего не видишь, о том и не думаешь. И если с Андреем уедет и Эркин, будет совсем хорошо. Ну, а если нет?
Уложив Машеньку, Зина села на кровать рядом с Тимом и вздохнула.
– Бывает же такое.
– Бывает, – кивнул Тим.
– Интересно, Андрей-то к нему теперь, наверное, уедет.
– Вполне возможно, – согласился Тим.
– Ну, Эркина-то он не заберёт, – рассуждала Зина. – Братья-то они по записи, а Андрею-то он родной. Знаешь, они похожи как. Ну, не так, как Алиска со своим, те так совсем на одно лицо, но тоже видно, что родные.
Тим слушал внимательно, кивал, где надо, но думал уже о своём. Что ж, посмотрим. Если будет, как Зина говорит: Андрея заберут, а Эркина оставят, то, значит, кровь выше записи. И тогда… тогда хорошо, что ни у Дима, ни у Кати кровных не осталось, можно спать спокойно. А у остальных… ну, остальные пусть сами и думают.
Только ушла Зина с детьми, как опять раздался звонок. На этот раз… Норма! Женя решила, что она пришла за вазой, и смутилась. Ведь переставить розы не во что. Но не менее смущённой была и Норма…
…Вчера, когда пришла из кино, Джинни встретила её ошеломляющим известием:
– Мамочка что тут было!
В первый момент она испугалась, что громовой Камень, ведь индеец же… но Джинни уже выпалила следующую фразу, и у неё отлегло от сердца.
– За Элис приехал отец!
Она сначала даже не поняла, но, когда Джинни наконец рассказала всё по порядку, согласилась с дочерью. Да, вполне возможно. Но ведь такое в один день не сделаешь. Собрать вещи, оформить документы… на это нужно время. Так они с Джинни и решили. Джинни была настолько встревожена будущим Элис, что ничего не рассказала ей о громовом камне, но она и не расспрашивала. Её девочка достаточно большая, чтобы иметь личную жизнь, а громовой камень… не самый худший – скажем так – вариант из возможных. И заснула она совсем успокоенной. И утро прошло как обычно. Джинни убежала на работу, а её ждали всевозможные домашние дела. И вс1 шло заведённым порядком. Пока не вернулась с работы Джинни. И не сказала, что Элис не было в школе. Джинни была так взволнована, что она решительно сказала:
– Садись и ешь. А я пойду и всё узнаю.
Конечно, неприлично вторгаться в чужую жизнь, да ещё с такими… неделикатными вопросами, но здоровье Джинни важнее любых приличий…
…Справившись со смущением, женя пригласила норму.
– Ой, здравствуйте, заходите. Вы за вазой, да?
– Здравствуйте, – совсем растерялась Норма.
Нет, отсутствие вазы она заметила, и Джинни ей что-то вроде сказала, но… но это же предлог. Как удачно!
– Нет, что вы, я… она вам подошла?
– Да, большое спасибо, – просияла Женя. – Идёмте, я покажу.
Тут в прихожей появилась Алиса, и Норма перевела дыхание: ну, теперь всё в порядке. И она уже спокойно пошла с Женей в гостиную, где восхитилась букетом, и, конечно, пусть ваза остаётся, сколько нужно, о чём тут говорить, и… боже, какой сервиз!
Женя быстро усадила норму смотреть фотографии и шепнула Эркину:
– Пойди, пригласи Джинни. А я поставлю кофе.
Эркин кивнул.
– Хорошо.
Алиса тут же уцепилась за его руку.
– Я с Эриком.
– Идите-идите, – махнула рукой Женя и побежала на кухню.
Норма ещё не досмотрела фотографии, как пришла Джинни.
И снова начались восторги, демонстрация подарков и фотографий. Потом пили кофе с цареградскими деликатесами. Ни Норма, ни Джинни, рассматривая фотографии, ни словом не обмолвились о сходстве Джонатана и Алисы.
* * *
Русская осень своими холодными дождями и ветром неприятно напоминала алабамскую зиму. Но парни заставляли себя об этом не думать. Да и всё остальное совсем другое: одежда, язык, да… да всё. Уроки в школе, работа, тренажёрный и массажный залы, и ещё… так что времени на то, чтобы думать, вспоминать и переживать, не было.
Каждый находил, чем забить себе голову. И Ден не был исключением. Его спасением стал Царьград. В каждый выходной он с утра уезжал туда и часами без устали ходил, прочёсывая квартал за кварталом. Будто искал кого-то. Или что-то. Хотя искать ему нечего, некого и незачем. Но… но ведь может… Майкл тоже вот так ездил, шлялся и глазел. И выглядел ведь, к рождеству он с Марией точно поженится. И станет как все. И чем он хуже? Он-то такой же и тоже джи. К сожалению, Ден знал, что не такой, не совсем такой. И иногда, да что там, часто жалел, что ухитрился сохранить память, не всю, обрывками, но смог притвориться и спрятать то, что и отличало его от других. Тогда это помогало выжить, ненависть – она силу даёт, чтоб выжить, найти и отомстить той женщине, никогда даже в мыслях он её матерью с того дня не назвал, что ради денег продала его ублюдке, гадине, и уже тот, чтоб не прижучили за педофильство сдал его в питомник, выдав за цветного, за раба-то ничего не будет, гад, сволочь, до него бы тоже добраться, тогда в заваруху удалось посчитаться с… беляками и беляшками, ну да, раз он им раб, цветной, то они ему кто, вот то-то, немного, до кого смог дотянуться, но… от души. Никто об этом не знает, даже от доктора Вани удалось скрыть, а теперь… Выжил как все и дальше живи… как все. А сейчас… Женщин он и сейчас ненавидит, почти всех, но… старается не выделяться, быть как все. Царьград велик и… и, вдруг даст ему шанс.
Сегодня как раз воскресенье, а у него рабочая смена, и завтра тоже, а во вторник выходной, но там школа, тоже не поедешь. Ладно, значит в следующее воскресенье. А то, за чем он ездит, от него не уйдёт.
Дежурство спокойное, ничего такого не предвидится, тяжёлых в его отсеке нет, все спят, так что можно сидеть в дежурке и читать. К школе или так, для себя.
В дежурке уютно булькает кипящий чайник, на диване, свернувшись калачиком, спит Веруня, Вера Андреевна, дежурный врач, в кресле у стола с чаем вяжет, шёпотом считая петли, медсестра, Ангелина Степановна.
– Всё в порядке, спросила она, не отрываясь от вязания. – Как в пятой?
– Заснули, – Ден подошёл к столу и налил себе чаю.
– Ну, и слава богу. Подогрел бы, чего холодный хлебать.
– Сойдёт, – беззаботно отмахнулся Ден, усаживаясь за стол. – И что это будет Ангелина Степановна?
– Это? – она перевернула вязание на другую сторону. – Свитер будет, меньшенькому. Зимой-то как хорошо. Себе-то купил тёплого?
Ден кивнул.
– Да. А зимой очень холодно?
– Да по-всякому, всё ж таки Царьград, не Петрополь. Там и холоднее, и ночи длинные. А уж Поморье… там зимой и солнца-то не всегда увидишь. Нет уж, здесь куда лучше, – она ублаготворённо вздохнула и снова углубилась в счёт петель.
Ден откинулся на спинку стула, держа обеими руками чашку. Отхлебнул. Да, остывший чай совсем другой на вкус, но тоже… приятный. И его можно пить без сахара и вообще без всего, а от горячего часто потом саднит язык и нёбо.
Вздохнула, не просыпаясь, Веруня, повернулась на другой бок и снова затихла.
– Умаялась, – сочувственно качнула головой Ангелина Степановна. – Ну, разве это дело по две смены пахать, не война же.
Ден кивнул, соглашаясь, хотя если бы не школа, он бы тоже двойные смены брал: когда работаешь, то всякая дрянь в голову не лезет. Он допил чай и встал. Не спеша тщательно вымыл свою чашку и поставил её на чайный столик. Теперь что? Только читать. Книга у него с собой. Так же не спеша он достал томик рассказов и сел поближе к лампе. По литературе задавали прочитать Чехова, любой рассказ по своему выбору. Обычно выбирают, какой покороче, чтоб на страничку, ну, на две, и попроще, попонятнее. Хотя редко бывает, чтоб так совпало: коротко и понятно. Скажем, вот этот: «Письмо к учёному соседу». Вроде все слова по словарю проверил и вроде всё понял, а что же тут смешного? Что глупостей много? Ден старательно перечитал рассказ, уже запоминая, а следующий – «Что чаще всего встречается в романах» – пропустил, там совсем ни хрена не понятно, и углубился в «Хамелеона», может, про ящерицу – видел её в учебнике биологии – полегче будет.
Не отрываясь от вязания, Ангелина Степановна поглядела на него. До чего ж старается парень, ни минуты без дела не сидит. А ведь самое ему время гулять, а не над книгой глаза портить. Ну… ах ты, господи, опять сдвоенную пропустила, придётся распускать. Ну, дай бог, чтоб ночь спокойной выдалась, она тогда хоть до проймы довяжет.
ТЕТРАДЬ СТО ДЕВЯТАЯ
Царьград встретил его весьма противным дождём, таким холодным, что грозил превратиться в ледяную крупу. Похоже, зима всё-таки добралась до столицы. Бурлаков с наслаждением вдохнул запахи бензина, мокрого асфальта, мокрой шерсти от пальто и шинелей клубящейся вокруг толпы. Хорошо, отличная погода! Как там у него с деньгами? На такси хватит. Закончим праздник, как и положено, с шиком и блеском.
Всё ему нравилось, всё было отлично: и дорога до Ижорска, и хоть убей не помнит, о чём говорил с шофёром, но отличный мужик, и попутчики до Царьграда тоже не остались в памяти, но люди великолепные.
И в квартиру свою он вошёл в том же блаженно восторженном состоянии. В университет завтра, в комитет… тоже, так что весь день в его полном распоряжении. Жалко, Маша будет только в пятницу, но ничего, радостью поделиться никогда не поздно. Это горем делишься и его убывает, а радость только прибавляется.
Бурлаков разделся, повесив пальто и шляпу, и уже спокойно стал распаковывать вещи. Свёртки с загорышами и пирожками на кухню, да, Женечка говорила, что загорыши можно прямо в фольге в духовке разогреть, и пирожки тоже, так и сделаем, ну, вот так, а фотографии в кабинет на письменный стол, остальное… костюм в спальню, в шкаф, рубашки и бельё в грязное, да, и чайник сразу же на огонь, и устроим себе продолжение…
Дверной звонок остановил его на полпути к кухне. Бурлаков застыл, недоумевающе глядя на дверь. Он никого не ждал, некому заявляться вот так без приглашения и предупреждения. Ворохнулась былая готовность, но он заставил себя выждать несколько секунд: может ошиблись? Но звонок не просто повторился, а проиграл памятную с далёкого, чуть ли не дошкольного детства мелодию сбора. И, ещё не зная, кого именно из знающих этот сигнал – их осталось-то только пятеро – он увидит, Бурлаков без тени колебания распахнул дверь.
– Ты?!
– А кто ж ещё! – Михаил Аркадьевич шагнул вперёд, заставив Бурлакова отступить. – Ну, здорово, Гошка.
– Здорово, Мишка.
Они обнялись, и Бурлаков, счастливо улыбаясь, сказал:
– Давай, раздевайся. Сейчас будем чай пить, – и уточнил: – Со всякими вкусностями.
– Ух ты! – удивился Михаил Аркадьевич, вешая шинель и привычным движением оправляя китель. – Не иначе, как медведь сдох. У тебя ж без Маши хоть шаром покати.
– Будешь язвить, ни хрена не получишь.
– Аргумент серьёзный, – кивнул Михаил Аркадьевич и, уже шагнув было к кухне, вдруг резко развернулся к Бурлакову. – А ну, раскалывайся!
– Что?! – изумился Бурлаков. – Мишка…
– А то самое. Посвежел, поздоровел, угощаешь. А ну, признавайся, старый козёл, в каком огороде молодильную капусту щипал?
– А пошёл ты… Вместе со своей капустой! – Бурлаков хлопком по плечу развернул друга к кухне. – Айда лопать.
– Грубиян, – вздохнул Михаил Аркадьевич.
В кухне Бурлаков поставил на огонь чайник и стал накрывать на стол. Михаил Аркадьевич расстегнул китель и развалился в вальяжной позе трактирного завсегдатая.
– А, кроме чая, что-нибудь будет? – поинтересовался он.
– Когда заработаешь.
– И что мне для этого сделать?
– Для начала заткнуться.
– Понял, – кивнул Михаил Аркадьевич, но выполнять явно не собирался. – Так куда ты ездил?
– На кудыкину гору, – весело ответил Бурлаков.
– Тогда зачем такая секретность? – пожал плечами Михаил Аркадьевич. – Адрес известный, место многолюдное.
– Ну, так кудыкина гора место известное, да не простое, сам знаешь – хохотнул Бурлаков. – Идёшь за одним, а получаешь… совсем другое.
– Бывает, – согласился Михаил Аркадьевич и демонстративно принюхался. – Вроде, горит у тебя.
– Не выдумывай, – Бурлаков открыл духовку. – Нечему тут гореть. Но достать можно.
Он выложил на стол два блестящих свёртка и выключил духовку. Взялся за фольгу, обжёгся и, выругавшись, стал через полотенце разворачивать загнутые углы, стараясь не разорвать ставшую от нагрева хрупкой обёртку. Михаил Аркадьевич с интересом, но не вмешиваясь, наблюдал за его трудами и, когда из образовавшихся отверстий вырвались струйки ароматного пара, восхищённо крякнул:
– Однако!
– То-то! – ответил Бурлаков с такой гордостью, будто он сам лично приготовил все эти аппетитные пухлые поджаристые шары и пирожки. – Не хватай, сейчас переложу. Это загорыши, они с грибами. А пирожки сладкие. С изюмом и орехами.
– Загорыши? – удивился Михаил Аркадьевич.
– Да, местная экзотика.
– Говоришь, они с грибами, и под чай?!
– Чёрт с тобой, – Бурлаков достал из холодильника бутылку водки, а из посудного шкафчика две стопки. – Разливай.
– Угу. И за что пьём?
– За чудо! – убеждённо ответил Бурлаков.
– Согласен, – кивнул Михаил Аркадьевич.
Казалось, его ничто не интересует, кроме водки и закуски, а вопросы он задаёт просто так, чтоб застолье всё-таки получалось, а не пьянка. Всё эти игры были давно знакомы Бурлакову, но он слишком счастлив, чтобы сопротивляться, да и… зачем? Но подразнить Мишку можно и нужно.
Откусив ползагорыша, Михаил Аркадьевич изобразил удивление, а, прожевав, восторг.
– Однако мастерица твоя козочка.
– Спасибо, но по правде, загорыши профессионал делал. Есть там такая местная знаменитость, стряпуха Панфиловна.
– Понятно, – кивнул Михаил Аркадьевич. – А пирожки?
– Пирожки Женечка пекла. Они к чаю.
– Попробуем, попробуем.
Михаил Аркадьевич потянулся к лежавшим на развёрнутой фольге пирожкам и вдруг будто только что заметил.
– А это чьё копытце отпечаталось?
– Где?! – искренне удивился Бурлаков.
– А вот, – Михаил Аркадьевич указал на плоский пирожок с разорванным боком и проломленной верхней корочкой. Вмятинки чётко обрисовывали маленькую ладошку с растопыренными пальчиками.
– Это? – Бурлаков взял пирожок, повертел, разглядывая. И захохотал: – Ай да девчонка! Всё-таки успела, залезла!
Михаил Аркадьевич кивнул. Итак, она – Женя, у неё девочка, живёт где-то… на севере, Гошка уезжал как раз с Северного вокзала, но это не Поморье, и не Печера. Поморскую экзотику он знает, там традиционная кухня совсем другая, а в Печере не пекут пирожков с изюмом и орехами, это юг, значит… репатрианты, в Печеру репатрианты не едут, их северная граница – Ижорский пояс, тогда…загорыши… а «телегу» на Золотарёва Гошка с Асей сочинял, а Ася… да, сейчас она как раз в Ижорском поясе, точнее… точнее… Загорье! Загорье – загорыши. Всё сходится.
– О чём задумался, Мишка?
– Едой наслаждаюсь. Так, как там в Загорье? Уже зима?
Бурлаков улыбнулся.
– Молодец, соображаешь. А зима? Как положено, с Покрова.
– Понятно. И чего тебя туда понесло?
Бурлаков сделал таинственное лицо и с наслаждением откусил от загорыша. Михаил Аркадьевич кивнул, принимая игру. А почему бы и нет? Судя по счастливой физиономии Гошки, поездка пошла ему на пользу, и, если эта Женя, кем она Гошке ни приходилась, вернёт его к жизни… то ветер им в паруса, Синичку, конечно, жаль, но Гошка – вояка опытный, ему не впервой на два и более фронтов, справится. Девочка… вряд ли Гошкино произведение, но… проверим.
– В школу-то копытце уже ходит?
– А как же, в первый класс! – гордо ответил Бурлаков. – Одни пятёрки.
– Ты прямо с отцовской гордостью говоришь, – рискнул сделать следующий шаг Михаил Аркадьевич.
– Дедовской, – поправил его бурлаков. – А в остальном всё правильно.
– Ты дед?! – искренне удивился Михаил Аркадьевич. – Откуда?! Девочки… – и осёкся.
– Да, Миша, – кивнул Бурлаков, – ни Анечки, ни Милочки нет, – быстрым движением он выплеснул себе в рот остаток водки из стопки и явно заставил себя улыбнуться, вернуться к самому себе прежнему. – И всё-таки я – дед, Мишка. И внучка у меня чудесная.
– Рад за тебя.
– Только рад, а не счастлив?! Свинья ты, Мишка, после этого.
– А со свиньёй только свинья и дружит, – облегчённо огрызнулся Михаил Аркадьевич.
– Я козёл, – строго поправил его Бурлаков. – Самому себе противоречишь.
– Люблю поспорить с умным человеком, – улыбнулся Михаил Аркадьевич.
– Плюрализм в одной голове – уже шизофрения. Учти. А внучку я тебе, так и быть, покажу, – и легко встал из-за стола. – Сейчас принесу.
– Всё подряд тащи, – крикнул ему вслед Михаил Аркадьевич.
В кабинете Бурлаков взял со стола, не разворачивая, газетный свёрток с фотографиями и вернулся на кухню.
– Сейчас найду, покажу тебе.
– Я сам, – забрал у него свёрток Михаил Аркадьевич.
Он быстро ловко развернул газету и удовлетворённо кивнул, увидев заголовок. «Загорская искра». Значит, точно, Загорье. Так… поляроид? И откуда у Гошки такая роскошь? Но это потом, а пока… народу-то, народу… но… но… но этих двух он знает. Они-то как сюда затесались?
– И в честь чего такой сбор? – небрежно спросил Михаил Аркадьевич, раскладывая фотографии сложным и малопонятным со стороны пасьянсом.
– Свадьба, вернее, годовщина свадьбы, – ответил Бурлаков, прихлёбывая чай.
Интересно: когда Мишка сообразит и разложит всё по полочкам. Реакция у друга всегда была отменной.
– Вот это она и есть? – Михаил Аркадьевич показал ему карточку.
– Да, – кивнул Бурлаков. – Алечка.
– Ага. А полностью? Александра? Алла?
– Алиса.
– Редкое имя, – кивнул Михаил Аркадьевич, помещая фотографию в пасьянс. – А это… Женя?
– Угадал, – согласился Бурлаков.
– А это? Молодожёны, надо понимать?
– Они самые.
– Угу. Ясненько. Красивый парень.
– Не спорю, – улыбнулся Бурлаков.
– Ещё бы ты спорил с очевидным. Так… и вот так… и что же у нас получается?
– Ну-ну.
– Интересно получается, – Михаил Аркадьевич оглядел разложенные на столе фотографии, собрал не вошедшие в расклад карточки и отложил их в сторону. – С этими потом. А здесь… Мне непонятны два пункта. Объяснишь?
– Отчего и нет, – улыбнулся, пожимая плечами, Бурлаков.
– Начнём с расклада. Это молодожёны, это их дочка.
– Соображаешь, – одобрительно кивнул Бурлаков.
– А это, – Михаил Аркадьевич указал на фотографию Джонатана с Алисой, – это подлинный отец.
– Допустимо.
– Не допустимо, а очевидно. Разуй глаза, историк. – Это, – указующий перст Михаила Аркадьевича переместился на фотографию Фредди, – его, скажем так, компаньон. Оба личности примечательные и широко известные в узких криминальных кругах.
– Возможно, – не высказал особого удовлетворения Бурлаков.
– Информация точная, не сомневайся. Здесь всё ясно. Как ты сюда затесался, тоже.
– И как? – с интересом спросил Бурлаков.
– Ну, молодожёны – явные репатрианты, а тебя пригласили как председателя. Для официального прикрытия.
– Мимо.
– Не мимо, а точно. Вляпался, так не чирикай.
Вопреки ожиданиям Михаила Аркадьевича Бурлаков не взорвался, а продолжал благодушествовать, к тому же вполне искренне. Михаил Аркадьевич снова внимательно оглядел получившийся расклад, отыскивая промашку. Нет, всё сходится, и благодушие Гошкино… ладно, посмотрим ещё раз.
– Ясно… ясненько… – приговаривал он, рассматривая и перемещая фотографии.
– Всё-то тебе ясно, – наконец не выдержал Бурлаков.
– Не всё. Первое. Почему ты дед? Не знал, что Джонатан Бредли, знаменитый шулер, твой сын, – Михаил Аркадьевич позволил себе максимум сарказма.
– Другого варианта ты не рассматриваешь? – с не меньшим сарказмом ответил вопросом Бурлаков.
– Ты отец Жени?1 – удивился Михаил Аркадьевич. – Что, старые грехи? Подожди, сколько ей лет? Ты тогда…
– Не трудись. Женечка мне сноха.
– Что?!
– То, что слышишь, – откровенно наслаждался Бурлаков.
– Этот… индеец – твой сын? Гошка, не ври! Почему?
– Потому, что они – братья, – Бурлаков протянул руку и положил перед Михаилом Аркадьевичем снимок, где они втроём. – Понял? Они братья, а мне – сыновья.
– Значит, так?
– Именно так!
Михаил Аркадьевич взял фото8рафию, на которой стоят в ряд красивый индеец, Бурлаков и высокий белокурый парень, всмотрелся. Все трое нарядные улыбаются… индеец чуть смущённо, парень вызывающе, а Гошка… Гошка просто счастлив.
– Вот он, – Михаил Аркадьевич указал на парня. – Это вторая неясность. Он откуда здесь взялся? Кто он, Гошка?
– Мой сын, – твёрдо ответил бурлаков.
Михаил Аркадьевич даже вздрогнул и потрясённо уставился на него. Бурлаков молча ждал, пока старый друг переварит услышанное.
– Ты… – наконец выдохнул Михаил Аркадьевич. – Ты это серьёзно?
– Вполне, – кивнул Бурлаков.
Михаил Аркадьевич озадаченно выругался. Бурлаков расхохотался и встал поставить чайник – за разговором выпили весь и не заметили. А пока он возился с плитой и чайником, Михаил Аркадьевич быстро соображал.
…Два тандема… квадрат… аристократ и белая рвань, спальник и лагерник… в Хэллоуин лагерника убили… квадрат разрушен…. Гошка в январе ездил в Загорье, вернулся как не своё… парень приблатнённый, нет, блатарёныш… Бредли орудует с камнями и антиквариатом… музейные ценности… в бывшей Империи ещё много плавает… Гошка им для консультации… что у него в лагере погиб сын, знают? Вполне вероятно. Так значит… да, нашли молодого блатаря из угнанных и подсунули, восстановив тандем. Индеец на это пошёл. Зачем? Попробовал бы не согласиться, жить-то хочется. Это элементарно. А Гошка… поверил и принял. Как память о Серёже. И теперь эти двое будут его использовать. Ах, чёрт, до чего же хитры, на сколько ходов вперёд просчитывают.
– Сейчас закипит, – вернулся к столу Бурлаков. – Так, два загорыша я уберу, пирожки… тоже по два. Думаю, до пятницы они в холодильнике долежат.
Михаил Аркадьевич задумчиво кивал, разглядывая фотографии.
– Ну, и до чего додумался? – сел на своё место Бурлаков.
– До многого. Этот парень… Как его зовут? – и удовлетворённо кивнул, увидев смущение, даже растерянность Бурлакова. – Ладно, отложим пока. А какой у парня тюремный стаж ты знаешь?
– Восемь лет, – ответил уже справившийся с собой Бурлаков. – И не тюремный, а лагерный. Ты спросил об имени. Он называет себя Андреем.
– Андрей? Да, точно. У Бредли и Трейси были два пастуха. Индеец и белый. Спальник и лагерник. Так?
Бурлаков кивнул, с искренним интересом наблюдая за другом.
– Лагерника убили в Хэллоуин, а спальник эмигрировал. Душераздирающую историю о сожжении заживо мы получили по нескольким независимым каналам. Так? Так, Гошка, ты сам его тогда разыскивал и сам же мне рассказывал.
– Я помню.
Так, примем смерть лагерника за истину. Тогда это, – Михаил Аркадьевич постучал пальцем по фотографии Андрея, – это подстава. Отыскали подходящего по возрасту и внешним данным, поднатаскали и подсунули. А ты купился, как…
– Как последний лох, – закончил за него фразу Бурлаков. – Это ты ещё не всё знаешь, Мишка.
– Расскажи, буду знать.
– В январе, – со вкусом начал Бурлаков, я съездил в Загорье, поговорил с Эркином и выяснил, что его названый брат, лагерник Андрей… Ничего не путаю?
Михаил Аркадьевич напряжённо кивнул, Бурлаков выдержал интригующую паузу и закончил:
– Это мой Серёжа.
К его удивлению, Михаил Аркадьевич не выдал никакой реакции, только кивнул, принимая к сведению. Бурлаков почувствовал себя задетым.
– Не интересуешься, как?
– Расскажи, – очень спокойно ответил Михаил Аркадьевич.
– Я взял фотографии, все, что получил из архива, ну, ещё набрал, кое-что из сданного на хранение перед эвакуацией уцелело, и попросил Эркина отобрать те, что походи. На его брата. Смотрели Эркин, Женечка, даже Алечка. И отобрали. Мои студенческие, деда, Риммину последнюю, Володьку…
– Кого? – сразу остановил перечисление Михаил Аркадьевич.
– Володьку. Младший брат Риммы. Задира, весёлый нахал. Римма считала его талантливым. Только, – бурлаков невесело усмехнулся, – выяснит, в чём именно его талант, никто не успел. Погиб. Ушёл добровольцем сразу после выпускного и в первом же бою. Как раз похоронку на него получили перед самым отъездом.
– Эти фотографии у тебя?
– Конечно, – Бурлаков легко встал. – Сейчас принесу. Чайник выключи.
Михаил Аркадьевич встал, выключил огонь под чайником, заглянул в заварочный. Ещё на пару чашек хватит, а там заварим свежего… Жаль… самая прочная иллюзия, которую придумываешь сам. Гошка не просто принял чужое враньё и поверил в него, а, похоже, сам его и создал. С того мозгового штурма, Сашка рассказывал, когда предположили, что второй пастух – русский лагерник, Гошка сразу вцепился в гипотезу и решил для себя и окончательно, что это его Серёжа, и дальше уже не думал, а искал подтверждения. Жаль. Жаль Гошку, и, если бы не Бредли с Трейси можно было бы оставить ему эту иллюзию, но… но слишком высоки ставки, чтоб отдать игру шулеру. Игра-то далеко не кончена, новый кон уже вовсю пошёл, да игроки, некоторые, сменились, а Гошка и его комитет ещё нужны, и долго будут нужны.
Вошёл Бурлаков и положил на стол несколько фотографий. – Заварил?
– Там ещё на две чашки, – ответил Михаил Аркадьевич, садясь на своё место. – Ну, давай, я посмотрю.
– Смотри-смотри.
Бурлаков налил себе и Михаилу Аркадьевичу чаю, сел за стол и молча, изредка прихлёбывая обжигающе горячий несладкий чай, смотрел, как в многоцветный яркий пасьянс вкладываются старые, когда-то чёрно-белые, а теперь пожелтевшие и потускневшие фотографии.
– Действительно, – наконец вынужденно признался Михаил Аркадьевич. – Можно увидеть. И что дальше?
– Дальше? Дальше я жил. Весной, когда ездил по нашим лагерям, завернул в Джексонвилль, нашёл церковь для цветных, постоял у могилы. Всё чин чинарём. Могильная плита, знаешь, как там ставят в изголовье, надпись. Эндрю Белёсый, двадцать один год. Ну, вернулся, – об инциденте в лагере Атланты он вспоминать не любил и потому умолчал. – Получил письмо от Женечки, что она ходила к какой-то знаменитой гадалке, и та сказала, что Андрей, для них-то он Андрей, так вот, что Андрей жив и придёт с весенней травой.
Бурлаков ждал смеха или подходящей реплики: Мишка всегда относился к гаданиям, приметам и гадалкам крайне скептически и не упускал случая поиздеваться над чужим легковерием. Но сейчас он только молча серьёзно кивнул, и Бурлаков продолжил:
– Ну, я ответил что-то вежливое и уехал на всё лето в поле. Ну, у тебя там были свои планы и соображения, а мне… Вспомнить молодость и забыть обо всём остальном. Вернулся к первому сентября и стал разбирать почту. Маша мне всё на стол складывала. Смотрю, читаю, между прочим нашёл Сашкино письмо, и смотрю: Загорье, почерк Женечки. Его ни с чьим не спутаешь. Читаю и глазам не верю. Андрюша вернулся, живой, здоровый, был только ранен, словом… Я сорвался и туда. Как доехал, не помню.
– А как встретили? – разжал губы Михаил Аркадьевич.
– Умеешь ты, Мишка, по самому больному вдарить, – кивнул Бурлаков. – Я-то его узнал, не сразу, но узнал. А он… он не захотел. И не узнавать, а признавать. Понимаешь, он…
– Стоп! – жёстко перебил его Михаил Аркадьевич. – Гошка, ты когда Серёжку в последний раз видел? Ему сколько было? Восемь?
– Восьмой, – кивнул Игорь Александрович. – Я понимаю, о чём ты. Да, был мальчик, стал мужчина. Но, это он, Миша. Подставки, да-да, знаю я тебя, ты раз решил, то тебя не своротить, опыт – великая вещь, только когда опыт становится стереотипом, он мешать начинает. Нет там подставки. Он знает то, что мог знать только Серёжа. Он… он чашку с чаем по-бурлаковски держит. Ну, а тогда… Я проглотил, утёрся и уехал.
– Не спеши. Хорошо, ты его узнал. Допустим. А он?
– Я же сказал. Узнал, но не признал. Мишка, – тон Игоря Александровича стал жалобным. – Ну, не могу я об этом. Как вспомню, так сердце заходится.
– Хорошо. Тогда о другом. Все знали, что он погиб. Кто пустил дезу?
– Это не деза, Мишка. Я уже думал. Как в любой резне, кто-то что-то увидел, обознался, ну, и пошло… Эркину Алечка рассказала, что видела… Ну, сам подумай, пять лет девочке, и тут гонятся, бьют, сжигают заживо… конечно, ребёнок в шоке. Ну, и решили, что это она об… Андрее рассказывает, тем более, что того нигде нет, а трупы, обугленные, есть. А его только ранило, кто-то, он и сейчас не хочет их называть, подобрал раненого и спрятал. Понимаешь расклад?
Михаил Аркадьевич кивнул.
– Примем как версию. Дальше. Вернулся ты в Царьград…
– Да, и решил жить дальше. Никому ничего я не говорил.
– И Маше?
– Она только про январь и Джексонвилль знает.
– Теперь-то расскажешь, надеюсь?
– А как же! Радостью не делиться – грех великий. Ну, месяц прошёл, и, – голос Бурлакова стал торжественным. – И Серёжа приехал. Сам. Представляешь, веду приём, зову следующего, и входит… Серёжа!
– Так уголовник, что твою Церберуню до истерики довёл…
– Всё-то та, мишка, знаешь. Особенно, что тебя никак не касается. Да, он, – Бурлаков одновременно и вздохнул, и улыбнулся. – Ну, сам подумай, Миша. Восемь лет лагеря, а до этого спецприют, тюрьма…
– Да, – кивнул Михаил Аркадьевич. – При такой биографии поведение соответствующее. Ну и…
– Ну, вот. И Серёжа пригласил меня на годовщину свадьбы Эркина. Ну… ну, вот и всё, Миша.
– Вот и всё, – повторил Михаил Аркадьевич. – Но это… Это же чудо, Гошка.
– А я о чём говорю!
Михаил Аркадьевич встал и прошёлся по кухне, успокаиваюсь движением. Невероятно, невозможно, но… но существует. Как говорят в поморье: «Кажин знат, что всяко быват». А в Луизиане: «И не такое бывает». Бывает. Бать может вообще всё, что угодно. А то, что они сами, их пятёрка, выжила, тоже невероятно. Но всё же такая концентрация чудес на отдельном человеке… хотя… если, к примеру, взять Никласа… и… ещё… да, бывает и не такое. Но… но есть ещё один аспект. И, похоже, о нём Гошка пока не думает.