Текст книги "Аналогичный мир - 4 (СИ)"

Автор книги: Татьяна Зубачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 64 страниц)

– Я помню, – кивнула Норма. – Думаю, ты вполне справишься с приёмом сама. Две серии, к десяти я буду дома, ну, в четверть одиннадцатого. Времени вполне достаточно.

Джинни стала совсем пунцовой.

– Мама…

Норма надела шубу и, ещё раз поглядев в зеркало, поправила шапочку, верхний платок решила не надевать, всё-таки зима только началась и главные морозы ещё впереди, нечего кутаться заранее, поцеловала Джинни в щёку.

– Ты уже большая девочка, Джинни, я всё понимаю. Я люблю тебя.

– Я тоже люблю тебя, мама.

Джинни закрыла за ней дверь и посмотрела на часы. Без двадцати шесть, а Громовой Камень сказал, что придёт в полседьмого, так что они – он и мама – никак не столкнутся, да, мама всё понимает, но всё равно так лучше, и у неё почти час, чтобы подготовиться. Переодеться, подкраситься, сделать причёску, сделать на завтра уроки и… и на всё у неё только один час, даже меньше часа…

…Она успела почти всё, даже к урокам подготовилась, почти подготовилась. А всё остальное успела.

Странно, и чего она так волнуется? Громовой Камень уже бывал у неё, они сидели в гостиной, втроём с мамой, а потом как-то в Культурном Центре в её кабинете и тоже пили чай, и на вечеринках встречались, и каждый день на работе, и в кино ходили, всё-таки это гениальное изобретение, и… и на Купалу ходили! А она… будто впервые. Конечно, что мама пошла в кино посмотреть своего любимца Гейбла, а на её взгляд он несколько слащав и старомоден, Болотников в «Пушки, к бою!» намного эффектнее, все девчонки влюбились, нет, это хорошо, прямо удивительно, как мама всё понимает, но… но чего-то страшно, и хочется, чтобы мама была дома, тогда точно ничего не случится, и не по её вине, а мама была дома, при маме же нельзя, а так… Нет, она – не девочка, и понимает, что водить парня на верёвочке, манить и не давать, в колледже говорили: «динамить», опасно, парни от такого на стенку лезут и сбегают, и рискуешь вовсе ни с чем остаться, а Громовой Камень ей нравится, он совсем не похож на глупых и злобных дикарей из детских книжек и тем более на тех, памятных ещё по имению, да она там и не отличала их от остальных рабов… даже… странно, но она не помнит Мороза, почему? Он такой красивый, должен был кидаться в глаза, а она его ну, никак не может вспомнить. Ну, ладно, об этом она подумает потом, невежливо ждать одного, а думать о другом…

…Громовой Камень пришёл, как и обещал, в полседьмого. Он чувствовал, что сегодня будет что-то решено, и отступать не собирался. Джинни ему нравится, а что она не русская… а сам он кто? Брать девчонку с Равнины, из стойбища? А что она здесь будет делать? Стойбищной скво нужен охотник, а эртилевским… Так это когда ещё он выберется на Равнину, чтобы приглядеть, сговориться с её роднёй, да и тоже… ошибёшься, так не переделаешь, только если вторую брать, а это уж слишком дорогое удовольствие. А здесь развод – дело если не обычное, то вполне терпимое и для обеих сторон не обидное. Так что отступать просто незачем. И снег лёг, так стало легче, а то в дожди ногу так крутило и дёргало, еле на работу ходил, хоть криком кричи, а сухой мороз стал – и всё нормально. И вообще всё хорошо. Костюм он себе купил, недорогой, но приличный, а с пальто успеется, эту зиму он и в шинели проходит, и ботинки под костюм, чтобы не мять брючины в голенищах, даже две пары, для улицы тёплые на меху и лёгкие, носить на работе, правда, и от двух полных зарплат за сентябрь и октябрь у него остался, как это, а, правильно, жизненный минимум, но это всё пустяки, не такое пережили, переживём и это.

Когда позвонили в дверь, Джинни метнулась в последний раз к зеркалу и побежала в прихожую.

– Оу, здравствуй!

– Здравствуй, Джинни, улыбнулся Громовой Камень, переступая порог.

Он разделся, повесив шинель и ушанку на вешалку, и, заметив новые кожаные шлёпанцы, нагнулся и стал расшнуровывать ботинки. Всё нормально, не тащить же снег на подошвах по всему дому, переобуваться, приходя с улицы, его приучили ещё в эртильском интернате. Шлёпанцы оказались впору. Интересно: это покупали специально для него или просто для гостей? Других тапочек не видно, так что, надо полагать, это для него. Факт… многозначительный.

Переобувшись, Громовой Камень выпрямился и оглядел себя в зеркале. Что ж, костюм, рубашка, даже галстук – всё вполне на уровне, и, пожалуй, на следующей неделе стоит сходить подстричься. В зеркале он увидел стоящую в дверях гостиной Джинни и с улыбкой обернулся к ней.

– Я готов.

– Я тоже, – ответно улыбнулась Джинни. – Проходи.

В гостиной уже включён камин, а на столике всё выставлено всё для чаепития. Громовой Камень, разумеется, знал, что огонь не настоящий, но сел так, чтобы видеть его: очень уж хорошая имитация, а почему чашек две?

– Мама пошла в кино, – ответила на непрозвучавший вопрос Джинни.

Громовой Камень молча кивнул, не зная, что сказать. Джинни разлила по чашкам чай, пододвинула ближе к нему сахарницу и тарелочку с ломтиками лимона. Горячий крепкий чай с сахаром и лимоном – что может быть лучше?! Только свежеобжаренные оленьи рёбра и… нет, раз недоступно, то и не сравнивай. Громовой Камень с наслаждением отпил и радостно улыбнулся.

– Отличный чай.

– Да? – обрадовалась Джинни. – Это «золотой слон».

Громовой Камень понимающе кивнул. Он тоже знал эту марку, ещё по Равнине. Там маленькая коробочка с золотым выпуклым слоном на крышке менялась на пять пулевых патронов, или на две, а то и три большие пачки «питьевого» чая, и чистым «золотого слона» не заваривали, а подмешивали по щепотке в «питьевой».

– Кексы мама пекла, – Джинни чувствовала себя неуверенно в русских тонкостях с «ты» и «вы» и потому избегала обращений. – А я печенье.

– Очень вкусно.

Джинни польщённо улыбнулась.

– Бери ещё. А… а твоя мама тоже пекла?

Спросила и испугалась своего вопроса: она же не знает, может, у индейцев неприлично об этом спрашивать, ведь Громовой Камень никогда не говорил о своих родителях. Но, к её облегчению, он улыбнулся.

– Пекла. Лепёшки с мёдом. И ягодами, – и, помолчав, чувствуя, что иначе обидит Джинни, продолжил: – Она рано умерла. А отец… ушёл на небо, к ней, когда я учился в школе, за две зимы до посвящения. И тоже от туберкулёза. Это я сейчас понимаю. А тогда… кровяной кашель. От него многие умирают. Я думаю, отец и отправил меня из стойбища в Эртиль, в школу, чтобы уберечь.

Он говорил по-русски, медленно, и Джинни не переспрашивала, хотя не всё понимала, вернее, не понимая отдельных слов, понимала всё.

– Мама была из другого рода, дальнего и не дружественного. Её родня не простила, и отца многие осуждали, нарушителей законов нигде не любят, может, поэтому меня и отпустили легко. И в школу, и на войну, и в Россию. Близкой родни у меня совсем не осталось. С войны вернулся, род свой, а жить в чужой семье пришлось, даже не у родни.

Громовой Камень замолчал, пристально разглядывая рдеющие поленья в камине. И Джинни смотрела на него, не смея нарушить молчание.

Громовой Камень сглотнул, заставил себя допить остывший чай, поднял на Джинни глаза и улыбнулся.

– Я… расстроил тебя?

– Нет, – ответила Джинни и тут же покраснела, сообразив, что сказала не то. – Извини, я не хотела, я…

– Ничего, – Громовой Камень протянул ей чашку. – Налей ещё, очень хороший чай.

И Джинни радостно захлопотала.

Отпив чая, уже Громовой Камень решил рискнуть.

– А у тебя? Остались родные? Там?

– Нет, – покачала головой Джинни. – Папа… умер, мне и года не было, я его совсем не помню, – и тоже, решив быть предельно откровенной, уточнила: – Он погиб, на войне.

Громовой Камень сдержанно кивнул, мысленно быстро подсчитав и сопоставив, что они никак не могли пересечься. Джинни не то тоже подсчитала, не то догадалась, но перевела дыхание и зачем-то заговорила о шестом классе, таком шумном и озорном. Дети хорошие, но рты не закрывают.

– Да, – засмеялся Громовой Камень. – Как воробьи весной.

Джинни не сразу поняла, и Громовой Камень с удовольствием и очень похоже изобразил воробьиную перепалку. Джинни так смеялась, что едва не перевернула свою чашку. Поговорили о школе и учениках, и даже о последних методических указаниях из Ижорска.

Всё выходило хорошо и как-то само собой. Недопитый чай остывал на столике, верхнюю люстру выключили, так что гостиную освещал только камин, а Джинни и Громовой Камень пересели на диван, устроившись рядом и почти вплотную. Разговор о методике преподавания языков продолжался, но был уже не важен и не нужен.

– А… а вот говорят, что индейцы целоваться не умеют! – вдруг, неожиданно для самой себя выпалила Джинни.

– Проверим? – предложил, нисколько не удивившись, Громовой Камень.

Он решительно, но не грубо обнял Джинни, привлекая её к себе.

– Проверим, – повторил он, уже не спрашивая.

Губы у Джинни были мягкими и тёплыми. Смешно, но целоваться, тем более, в губы, у шеванезов действительно не принято, но ещё в школе его этому научила рыжая Лизка-Лиса, ей было уже шестнадцать, десятиклассница, а он – семиклассник, по школьной терминологии «малёк», и обучение та разбитная девчонка начала почти теми же словами: «Индейцы целоваться не умеют». А потом… всякое потом было. Он многому научился. И целоваться тоже.

Почувствовав, что Джинни задыхается, он отпустил её.

– Ну как? Умею?

– Оу, – тихо вздохнула Джинни, опуская голову на его плечо.

– Не понял, – негромко засмеялся Громовой Камень. – А ну-ка, ещё раз.

В последний раз Джинни целовалась в колледже и даже уже не помнила имени тощего вихрастого парнишки, с которым танцевала на вечеринке у Синди, да, та как раз купила потрясающее обалденно-офигительное платье и устроила по этому поводу столь же офигительную вечеринку. А потом… потом было имение и… и всё остальное, о чём вспоминать совсем не хочется, тем более сейчас. Губы Громового Камня показались шершавыми, но это было так приятно и… волнующе, так необыкновенно, что она уже ни о чём не думала, бесстрашно обнимая Громового Камня за плечи и шею.

Звонок заставил их вздрогнуть и отпрянуть друг от друга.

– Кто это? – Джинни удивлённо смотрела на Громового Камня.

Он пожал плечами, и Джинни уже готовилась сказать, что это, наверное, просто ошиблись дверью или дети шалят, но тут позвонили вторично. Это уже быть ошибкой не могло, и Джинни побежала в прихожую. Громовой Камень поправил съехавший почему-то набок галстук и сел прямо. Прислушался к голосам.

– Оу! – удивилась Джинни. – Привет, Джен.

– Привет, – улыбнулась Женя, входя в прихожую. – Джинни, выручишь?

– Конечно, – сразу согласилась Джинни. – А что случилось? – и тут же: – Оу, какая ты нарядная. Как невеста.

– А я и есть невеста, – засмеялась Женя и, увидев изумление Джинни, объяснила: – Мы годовщину свадьбы отмечаем. Мне такие цветы подарили, Джинни, мечта, во, с Алиску, ни в одну вазу не влезают, а резать жалко, я у вас вазу видела, большую, напольную, не одолжишь?

– Ну, конечно! И много гостей, Джен? Прелесть какое платье!

Громовой Камень слушал доносящийся из прихожий девичий стрёкот и щебет, в котором не только слов не разобрать, но и непонятно, на каком языке стрекочут, и улыбался: все девчонки одинаковы.

– Да, Джен, конечно! – Джинни вбежала в гостиную, щёлкнув по пути выключателем.

Громовой Камень на мгновение зажмурился от слишком яркого света, но тут же открыл глаза.

– Здравствуйте.

– Ой, здравствуйте, – улыбнулась Женя.

Но ни удивляться, ни думать о том, что бы означало присутствие здесь Громового Камня, было уже некогда. Джинни стояла рядом с большой и действительно очень высокой керамической вазой кирпичного цвета. Джинни решительно вынула из неё сухие декоративные цветы: белые плоские кругляши и ярко-оранжевые пухлые бубенчики. Женя такие уже видела на рынке в Старом городе и даже подумывала о покупке, но тогда не стала: слишком большие для её двух вазочек.

– Подойдёт?

– Да, конечно. Большое спасибо.

Воды в вазе не было, и Женя с Джинни попробовали её приподнять. Громовой Камень решительно оттолкнулся от дивана и встал. Теперь лишь бы нога не подвела.

– Я за Эркином схожу, – выпрямилась Женя. – Оставь, Джинни.

Когда она назвала Эркин, Громовой Камень узнал её. Это мать Алисы Мороз из первого класса, жена Эркина, вот не думал, что она с Джинни подруги. Хотя, почему и нет? Живут рядом.

– Ну-ка, – раздвинул он их плечами и взялся за вазу.

Сам не ждал, что получится. Не только её поднять – увесистая, конечно, но терпимо, но и шагнуть к двери, и ещё раз… Ахнув в два голоса, Женя и Джинни побежали перед ним, раскрывая двери.

До коридора добрались вполне благополучно. Нога, конечно, болела, но Громовой Камень привычно не обращал на боль внимания и старался ступать твёрдо.

Женя распахнула дверь своей квартиры, Громовой Камень шагнул, преодолевая боль, и вдруг стало легко: чьи-то сильные руки подхватили и с мягкой властностью отобрали вазу.

– Я возьму, кутойс.

Эркин? Да он, однако… при поном параде, похоже, здесь праздник.

Прихожая наполнилась людьми. Его и Джинни знакомили и представляли, но всё сейчас проскакивало как-то мимо сознания, потому что один из гостей – высокий голубоглазый блондин – настолько походил на Алису, что тут и сомнений быть не могло. И ещё он понял, что гости с той стороны. Разговор большей частью шёл по-английски, хотя старик, которого называли Игорем Александровичем и профессором, был явно русским. Громовой Камень обменялся со всеми рукопожатием, поздравил Эркина, и они с Джинни ушли.

Когда они вернулись в гостиную, Джинни тихонько вздохнула и предложила:

– Ещё чаю?

– Да, – кивнул Громовой Камень. – От чая отказаться не могу.

И пока Джинни суетилась и хлопотала, ставя на огонь чайник и убирая куда-то сухоцветы, Громовой Камень сидел на диване и сосредоточенно глядя на рдеющие в камине поленья, думал. За Алисой приехал её отец с той стороны. Чем помочь Морозу? Эта, как её, женя – мать, и её слово решающее, это на сына отец имеет все права, а у дочери кровь матери. Если Женя согласится отдать Алису, то… то всё, ни по каким законам и обычаям у Эркина прав на Алису нет.

– Гриша, – Джинни осторожно коснулась его плеча.

– Да, – Громовой Камень вздрогнул и вскину на неё глаза. – Да, Джинни.

– Чай готов.

– Да, – он взял чашку. – Спасибо, Джинни.

Джинни села рядом с ним и тоже взяла чашку, отпила.

– Ты… ты заметил?

– Да, – сразу понял её Громовой Камень и пожал плечами. – Трудно не заметить.

– Думаешь, он её заберёт?

– Если мать отдаст, – Громовой Камень усмехнулся и сказал на шауни: – У дочери кровь матери, – и тут же сам перевёл сказанное на русский.

Джинни кивнула.

Когда ваза и розы заняли своё место, гостиная, по мнению Жени, преобразилась.

– Как хорошо! – вздохнула она.

– Да, – сразу кивнул, стоя рядом, Эркин и тихо, что услышала только Женя; – Завтра же схожу, такую куплю.

– Ага, – согласилась Женя.

На мгновение они словно ослепли и оглохли, ничего не замечая вокруг.

А вокруг клубилась та же весёлая суматоха. Андрей добивался у Фредди, откуда он и Джонатан знают Бурлакова. Фредди, возясь со странной чёрной коробкой чуть побольше обычного фотоаппарата, которую мимоходом достал из своего явно бездонного кейса, беззлобно отругивался.

– Да отстань ты. Ну, клад он нам актировал. Ну, чего тебе до этого?

– А ему до всего, – влезла Алиса. – Дядя Фредди, ты ему лучше скажи, а то он не отстанет.

– Отстанет, – пообещал ей Фредди, приспосабливая к коробке ещё две поменьше и щёлкая всякими рычажками. – Ну вот. И вы, мисс, отстаньте.

– Я мисс? – удивилась Алиса.

– Нет, так будешь, – коробка в его руках превратилась в фотоаппарат, но какой-то странный и громоздкий. – Ну, вот и готово. Эркин, Джен, обернитесь.

Эркин и Женя одновременно обернулись к нему, и тут Фредди поднёс странный фотоаппарат к лицу, чем-то щёлкнул, полыхнула голубая молния. Все изумлённо замолчали, глядя на него. В фотоаппарате что-то заурчало и опять щёлкнуло. Фредди с невозмутимым видом ковбоя, отстрелившего в баре горлышко с пробкой у приглянувшейся бутылки, выдернул вылезший из щели листок и протянул его Эркину.

– Подержи минуту на свету.

Эркин, недоумевая, взял листок за уголок, как и подавал Фредди, и только, пожав плечами, хотел спросить, и что же это такое, как листок стал темнеть, и на нём проступили пятна. Они быстро разрастались, наливались цветом, и вот уже это не листок плотной бумаги, а настоящая фотография. Это же он, и Женя рядом, и её рука на его плече.

– Вот это да! – восхищённо выдохнул Андрей.

– Слышал, но вижу впервые, – кивнул Бурлаков.

– Пришлось поискать, – скромно заметил Фредди. – Так, профессор, давайте теперь вас.

Бурлаков встал рядом с Андреем. Андрей покосился на него и спросил:

– Фредди, а трое влезут?

– Отчего ж нет.

– Эркин, становись.

Спорить Эркин не стал, и Бурлакова сфотографировали, как Андрей и хотел: между ним и Эркином. Бурлаков был явно не против.

Джонатана настолько потрясло появление фотоаппарата, да ещё такого – он прикинул, сколько может стоить эта игрушка, да ещё во сколько обошёлся выход на продавца, ковбой что, счёт свой оголил?! – что буквально онемел. Но ненадолго. И, пока Бурлаков, Эркин, Андрей и Женя рассматривали и обсуждали фотографии, Джонатан встал рядом с Фредди и тихо спросил:

– К Харрингтону собрался, ковбой?

Психиатрическая лечебница Харрингтона с филиалами в каждом штате была всем известна, а её аризонское заведение пугало даже не верящих ни во что, кроме меткой пули, ковбоев и к ночи не поминалось. Чтоб не накликать.

– Отзынь, недоумок, – так же тихо ответил Фредди и загадочно добавил: – Для тебя же стараюсь.

– Не понял, – искренно, но с лёгкой угрозой ответил Джонатан.

– Недоумок потому что. Лучше у профессора выясни, чего он сюда затесался.

– Выяснил. Он – отец.

– Чей?! – изумился Фредди.

– Эркина и Эндрю. Причём родной.

Насладившись видом отвисшей челюсти Фредди, Джонатан почувствовал себя отомщённым.

Справившись с изумлением и признав тот факт, что бывает и два джокера в одной взятке, Фредди развил бешеную деятельность, фотографируя присутствующих во всевозможных комбинациях, по двое, по трое, всех вместе, с Джонатаном и без него. И в этом калейдоскопе фотографирование Алисы на коленях у Джонатана прошло незамеченным: игра – так для всех игра. И для него самого, конечно, тоже. Аппарат оказался на удивление простым: сюда смотри, а здесь нажимай – и все внимали всех.

Потом мужчины уселись на диван, рассматривая получившиеся снимки, а Женя захлопотала со столом: девятый час уже.

Загадочная фраза Фредди, что он старается для него, не давала Джонатану покоя, но сейчас не место и не время для выяснения. От фотографий перешли к самому аппарату.

– Хорошая штука, – Андрей ещё раз бережно повертел в руках фотоаппарат и передал его Эркину. – Даже не слышал раньше.

– У нас на заводе, в отделе кадров, – сказал по-русски Эркин и покраснел, сообразив, что Фредди и Джонатан его не понимают, а как это по-английски он что-то забыл.

Но Бурлаков быстро перевёл, и Эркин благодарно кивнув ему, продолжил:

– Тоже такое есть. Но там целая будка, – и, извинившись улыбкой, встал и ушёл помогать Жене.

– Эх, купить бы такой! – вздохнул Андрей. – Фредди, они продаются?

– А где, думаешь, я его взял? – хмыкнул Фредди.

– Дарить ему никто не будет, – заверил Джонатан. – Да и дорог такой подарок. Сколько отвалил?

Фредди небрежно, но с невольно проскользнувшим самодовольством человека, могущего себе такое позволить, назвал цифру. Андрей присвистнул.

– Однако!

– А что? – спросил Джонатан с мягкой насмешкой. – Зарабатываешь мало?

– А сколько ни зарабатывай, – вмешалась Алиса. – Если по-глупому тратить, то денег никогда не будет.

– Да-а? – удивился Джонатан. – Ты смотри, какие сложности.

– Это почему ж так? – с интересом глядя на Алису, спросил Фредди.

Андрей сидел красный, как рак, Бурлаков хохотал так, что не мог говорить, и Алиса бесстрашно продолжала, польщённая вниманием Джонатана и Фредди.

– А дырявую ванну никакой кран не наполнит, вот!

Теперь захохотал т Джонатан. Женя и Эркин как раз внесли и расставляли на столе блюда с заливным, когда Фредди, изо всех сил оставаясь серьёзным, спросил:

– Ну, а мама-то как, хорошо деньги тратит?

Алиса доверчиво вздохнула.

– Тоже нет.

– Что?! – резко выпрямилась Женя. – Алиса!

– Да! – решила отстоять себя Алиса. – Дядя Фредди, вот сам скажи. Вот если каждый день вот такую кастрюлю, – она развела руки как можно шире, – каши варить, разве на шоколад останется?!

Забыв о своей обиде, смачно ржал Андрей. Женя решительно направилась к Алисе, но Бурлаков, всё ещё смеясь, обнял Алису, посадив к себе на колени, и Женя растерянно остановилась. Вытерев выступившие от смеха слёзы, Фредди серьёзно продолжил:

– Ваша правда, мисс. Вот у нас лендлорд трижды в день кашу заказывает.

– Он её ещё и ест, – хмыкнул Джонатан.

– Попробовал бы не есть, – мимоходом огрызнулся Фредди. – Так вот я и говорю, каждый день каша, а выпить надо, так в баре…

– Один коньяк, – закончил за него Андрей.

И все снова засмеялись. Сидя на коленях у Бурлакова, Алиса очень серьёзно смотрела на сокрушённое лицо Фредди, потом потихоньку слезла и подошла к нему.

– Дядя Фредди, этот коньяк, он что, очень невкусный?

Фредди озадаченно посмотрел на неё и пожал плечами.

– Да как тебе сказать…

– Он жжётся сильно, – вмешался Эркин, встав рядом с Женей.

– Да-а? – на мгновение обернулась на его голос Алиса и тут же опять к Фредди. – Дядя Фредди, когда вас опять заставят коньяк пить, – Фредди изумлённо приподнял брови, Джонатан жестом призвал всех к молчанию, и Алиса, ободрённая общим вниманием, продолжила: – Вы тогда вот что сделайте. Ну, дают вам стакан, – Алиса стала сопровождать инструкцию пантомимой, – берёте, спорь – не спорь, всё равно заставят, набираете полный рот, чтоб всё за раз, и делаете глаза, будто увидели что, они оглянутся посмотреть, а вы раз! И выплюнули всё, и ногой растёрли, чтоб не замети ли, – и видя, что все молча смотрят на неё, победно закончила: – Мы все так в школе делаем, когда нам витаминку вливают. Такая гадость!

– Что?! – взорвалась Женя. – Я такие деньги за витаминную профилактику плачу, а ты ею плюёшься?!

– Ой! Мама! – взвизгнула Алиса. Прятаться за дедушку не с руки, там Эрик стоит, а он с мамой всегда заодно, да ещё Андрюха сидит, а от него любой пакости ждать можно, и, мгновенно рассчитав, с криком: – Мне в уборную! – Алисы вылетела из комнаты, ловко увернувшись от чьей-то, вроде Андрюхиной, руки.

Красная от смущения и негодования, Женя стояла посреди гостиной. Так… такое поведение… что о ней подумают?! Но все так смеялись, Андрей даже взвизгивал совсем по-детски, даже Эркин смеялся, а Бурлаков с трудом выговорил:

– Всё в порядке, Женечка, всё хорошо.

– Огонь-девка, – одобрительно сказал по-ковбойски Фредди.

– Да, ковбой, – Джонатан строго посмотрел на него. – Это я должен видеть.

– Что «это»? – повернулся к нему Фредди.

– А как ты коньяком плюёшься.

– С какой стати я буду плеваться? Мне-то он не жжётся.

– Забыл, что ли? – голос Джонатана подчёркнуто строг. – Слово леди – закон для ковбоя.

– Леди, говоришь? – задумчиво переспросил Фредди и твёрдо улыбнулся. – Ладно, лендлорд, налей и увидишь.

– Так, – кивнул Джонатан. – Значит, нужен коньяк. Запомни.

– Будет коньяк, – сказал Эркин и мягко тронул Женю за локоть. – Женя, грибы под окном…

– Ой, да… – спохватилась Женя.

– Я помогу, – вскочил на ноги Андрей.

После такого смеха ему надо было чем-то заняться. По дороге он мимоходом постучал в дверь уборной.

– Вылазь, племяшка. А то всю вкуснятину без тебя съедят.

– Фигушки тебе, – ответила из-за двери Алиса. – Я сейчас.

Она осторожно приоткрыла дверь и прислушалась. В большой комнате вроде опять смеются, мама на кухне командует Андрюхой. Голос не сердитый, можно выходить.

Стол был уже накрыт, и для каждой новой тарелки или мисочки место находилось с трудом. Наконец, Эркин и Андрей водрузили принесённые с кухонной лоджии и мгновенно запотевшие в тепле бутылки с водкой, купленные в Сосняках и привезённые Бурлаковым. Женя оглядела искрящийся многоцветный плотно заставленный стол и весело провозгласила сначала по-русски и тут же по-английски:

– Дорогие гости, пожалуйте к столу.

Рассаживал всех за столом Бурлаков. Женя, разумеется, рядом с Эркином, напротив них Джонатан и Фредди, рядом с Эркином Андрей, сам он рядом с Джонатаном, а Алиса на торце. Алиса бы выбрала другой конец, подальше от мамы и рядом с дедушкой, но тогда она окажется и рядом с Андрюхой… нетушки, лучше уж здесь: мама только воспитывает, а Андрюха дразнится и доводит. Когда все расселись, Бурлаков ещё раз оглядел стол и… чёрт, а шампанское где? Сюрпризом появится? Нет, похоже, просто забыли или даже не знают, ладно, возьмём в свои руки и сделаем так, чтобы все остались довольны. Итак, что у нас? Можжевеловая, двойная, «боярская» и «башня».

– Женечка, вы – чудо, настоящий русский стол.

Женя смущённо заулыбалась, и сразу улыбнулся Эркин, а Бурлаков уверенно продолжил:

– Джонатан, Фредди, вы с русской кухней знакомы?

– Чисто теоретически, – засмеялся Джонатан.

Улыбнулся и Фредди.

– Я практически, но явно недостаточно.

– Тогда беру руководство на себя. Был когда-то писатель Горбунов, он советовал начинать в рифму: vodka – celjedka, – и сразу сам себя перевёл на английский. – К селёдке лучше можжевеловой, – и сделал паузу, чтобы все себе положили и налили.

И он уже готовил тост, когда прозвенел голосок Алисы.

– А мне чего?

Эркин, мягко коснувшись плеча Жени, встал.

– Я сейчас морса принесу.

Вышел и быстро вернулся с большим стеклянным кувшином, наполненным тёмно-красной жидкостью.

– Клюквенный! – обрадовалась по-русски Алиса.

– Да, – кивнул Эркин и перевёл: – Из клюквы, – и налил Алисе, как всем, в маленькую водочную стопку.

– Правильно, – кивнул Бурлаков.

А Фредди подмигнул Жене.

– Пусть учится в приличной компании.

– Собираешься уйти? – удивился Джонатан.

– Нет, просто ты не в счёт, – сразу ответил Фредди.

– Сама кувшин не бери, уронишь, – сказал Алисе Эркин и сел на своё место.

Он как-то вдруг и сразу успокоился, почувствовав, что всё сказанное и сделанное им будет правильно. Эркин взял свою стопку, посмотрел на Бурлакова и встал.

– Спасибо вам, что приехали к нам, – он смотрел на Фредди и Джонатана, – на наш семейный праздник. Это большая честь и радость для нас всех. Я понимаю, что годовщина свадьбы – не самый большой день, но мы собрались, все вместе, это и есть наш праздник, его и празднуем, – и улыбнулся, показывая, что закончил речь.

– Во, брат! – восхитился Андрей. – Хорошо сказал. За это и выпьем!

Чоканье было для Джонатана и Фредди такой же экзотикой, как и большинство блюд на столе, но выполнили они этот обряд с удовольствием. Выпили, закусили, выразили удовольствие. Бурлаков властно, но ни для кого необидно вёл стол, раскрывая гостям секреты русского застолья и объясняя, какая водка под какую закуску. Стопки выпивались по-русски, одним глотком, чтобы разные водки не смешивались, а наливали почти доверху, но и стопки крошечные, по сравнению с коктейльными стаканами, как раз на глоток. «Боярская» привела в восторг Джонатана и Фредди и запахом, и вкусом, и цветом. А «башня» поразила неожиданно тонким вкусом при значительной, большей, чем у других водок, крепости.

– Второй вычет тебе, ковбой.

– И за что столько? – спокойно спросил Фредди, уплетая заливную осетрину.

– Что «Флору» пропустил, раз.

– Допустим, – кивнул Фредди. – Да, Джен, рыба чудо как хороша.

– Я вам ещё положу, – привстала Женя.

– Не откажусь, – подставил свою тарелку Фредди.

– И вот ещё возьмите, это rjapushka, местная рыба.

– Ага, спасибо, Джен.

– Ублажился, ковбой? А второй вычет тебе за водку. Полгода в Россию мотаешься, и ни одной бутылки в нашем баре.

– Я их впервые вижу. Не трепыхайся, Джонни. Будут обе.

– Вряд ли, – улыбнулся Бурлаков.

– А что? – удивлённо посмотрел на него Джонатан. – Такие дорогие?

– Ну, не дороже ж денег, – хмыкнул Фредди.

– Дело не в цене, – рассмеялся Бурлаков и стал объяснять: – В открытой продаже их не бывает. Водку эту делают в монастыре. Staropimevskij монастырь. Делают штучно, по заказу.

– Монахи? – удивился Андрей. – Им же спиртного ни-ни, на дух нельзя.

– По закону много чего нельзя, – Бурлаков, совсем как Андрей, ловко подмигнул сразу всем сидящим за столом. – И закон – одно, а жизнь – другое.

– Точно, профессор, – тоном знатока согласился Фредди и захохотал первым.

– И они ж её не пьют, а делают, – отсмеявшись, закончил свою мысль бурлаков.

Можжевеловая и двойная также понравились, и Эркин, уже начавший беспокоиться, что не лопухнулся ли он с выбором, успокоился.

Заканчивали закуску горячие, прямо из духовки, загорыши. Сначала Женя и Эркин быстро собрали и унесли опустевшие тарелки, расчистив место, а потом внесли и поставили два блюда с румяными пухлыми шарами загорышей. Как и обещала Панфиловна, разогретые в духовке в фольге, они, казалось, ещё потрескивали и доходили на глазах.

– Это загорыши, – объявила Женя, раскладывая их по тарелкам.

– Горячие? – Бурлаков принюхался и вынес решение: – Загорыши под «башню» пойдут.

Алисе клала и наливала Женя. Понемногу, чтобы всего попробовала и на тарелке ничего не оставляла, а в остальном её не трогала: не первый раз за столом, не маленькая. Алиса, гордая таким доверием, старалась изо всех сил.

– Женечка, это вы тоже сами пекли? – спросил Бурлаков.

– Нет, что вы, – засмеялась Женя. – Это в Старом городе, Панфиловна, она стряпуха, на всю округу славится, у неё заказывали.

– Очень вкусно, Джен, никогда такого не ел. Это грибы, так?

– Да, и картофель, а всех тонкостей я не знаю.

– Секрет фирмы, – понимающе кивнул Фредди.

Женя, раскрасневшаяся от вина – от водки она отказалась, ограничившись самой первой символической стопкой и ту только пригубила – и радостно улыбаясь, продолжила объяснение.

– Это местное, ну, Загорье, вот и загорыши. Я ещё так не умею. Андрюша, ты себе ещё положи.

– Угу, спасибо, Женя.

– А теперь кулебяка?

– Да, Эркин.

– Мы принесём. Андрей, пошли.

Пышную высокую кулебяку Эркин и Андрей внесли вдвоём. Кулебяка дымилась и так пахла, что Алиса взвизгнула и захлопала в ладоши, а Фредди вскочил помочь Жене расчистить под неё место.

– Игорь Александрович, разрежьте, пожалуйста.

– Разумеется, Женечка. Нож острый?

– Обижаешь, начальник. Сам точил.

– А что, – спросил Фредди, – эта штука такая жёсткая?

Женя вспыхнула, но ответить не успела. За неё это сделал Бурлаков.

– Наоборот, Фредди. Тупой нож только помнёт её, а… сколько здесь слоёв, Женечка?

– Шесть, – ответила Женя дрожащим от незаслуженной обиды голосом.

– Ну вот, Фредди, тупой нож сомнёт и перемешает слои, – «академическим» тоном продолжил Бурлаков, нарезая кулебяку на толстые, в три пальца шириной, ломти.