Текст книги "Аналогичный мир - 4 (СИ)"

Автор книги: Татьяна Зубачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 64 страниц)

– Женя, спасибо, я на боковую.

– Да, конечно, спокойной ночи, Андрюша, Эркин, я сама всё уберу, ты тоже иди ложись, Алиса, допивай…

Эркин и Андрей и переглянуться не успели, как оказались в ванной, будто их ветром вынесло.

– Ну что, – Андрей расстёгивал рубашку, – как в Бифпите?

– Идёт, – кивнул Эркин, раздеваясь.

Душевая выгородка достаточно просторна для двоих, но Андрей сказал:

– Иди, играйся. Я побреюсь пока.

– Дважды в день решил, – усмехнулся Эркин, задёргивая за собой занавеску.

– А чем я хуже…

Последнего слова в ответе Андрея Эркин не расслышал за шумом воды, но догадался и досадливо тряхнул головой.

Он уже заканчивал мыться, когда Андрей втиснулся под душ.

– Давай, а я потянусь пока, – уступил ему место Эркин.

– Ага, спасибо, брат.

Эркин вышел из душа, с наслаждением, но быстро растёрся полотенцем и стал тянуться, разминая, разрабатывая суставы. До чего же всё-таки всё хорошо! И какие здоровские штуки эти… да, безе. И съел много, и тяжести нет.

Из душа осторожно выглянул Андрей.

– Не помешаю тебе?

– Нет, я уже всё, выходи.

Андрей вышел, сдёрнул с крючка своё полотенце и остановился, разглядывая Эркина. Смотрел он не впрямую, а в зеркало, но Эркин поймал его взгляд и улыбнулся.

– Что?

– Красив ты, чёрт, – искренне ответил Андрей. – И как это бабы тебя мимо глаз пропускают?

– Лупятся, – засмеялся Эркин.

– А подойти боятся, – подхватил Андрей.

– А и подойдут, так не страшно, – засмеялся Эркин. – Жара, днём без рубашек работаем, так вся эта контора, ну, бухгалтерия, сборщицы там, канцелярия, ну, в своё обед…

– Ага, понятно.

– Так на окнах и висят, – смеялся Эркин.

Андрей живо представил себе эту картину и заржал.

– Ладно, – отсмеялся Эркин. – Давай на боковую.

Андрей очень натурально зевнул и согласился. Приведя себя в порядок, надев халаты и затянув пояса, они вышли из ванной.

В квартире было сумрачно и тихо. Из комнаты Алисы приглушенно доносился голос Жени, читающей вслух. Андрей попрощался с Эркином взмахом руки и ушёл к себе.

В спальне шторы не задёрнуты, и разлит приятный серо-голубой, начинающий синеть сумрак. Постель уже разобрана, и угля лёгкого «летнего» одеяла приглашающе откинуты. Эркин сбросил халат на пуф, ещё раз безбоязненно потянулся и лёг. Да, надо спать, а то Андрей с утра язвить будет. Он, конечно, выставляет себя и соней, и обжорой, но этому кто другой, кто Андрея не знает, поверить может. Когда надо, Андрей не проспит и об еде забудет. Когда надо… смешно: рано же ещё, а лёг – и засыпаешь сразу, и не устал, а мысли путаются. И, как легла Женя, Эркин уже не ощутил.

Женя говорила ему, что останавливать будильник до звонка не надо: от этого пружина портится, и обычно Эркин давал ему немного позвенеть, но сегодня пришлёпнул ладонью при первом даже не звуке, а намёке на звук. Женя, лежавшая на боку лицом к нему, вздохнула и повернулась на спину, но не проснулась.

В предрассветной синей темноте Эркин прошёл к комоду, достал и натянул чистые трусы. Шлёпанцы он надевать не стал, чтобы стуком подошв ненароком не разбудить Женю. Джинсы… на пуфе. И ковбойка здесь же? Значит, женя вчера положила ему, ага, и и носки тут же, ну, всё. Он сгрёб одежду в охапку и по-прежнему босиком вышел из спальни, бесшумно и плотно закрыв за собой дверь.

К его удивлению, на кухне уже булькал закипающий чайник. Андрей? Эркин заглянул в распахнутую дверь, вгляделся в освещённый голубым газовым светом конфорки и пахнущий хлебом сумрак.

Да, чайник уже закипал, а Андрей шлёпал масло на толстые ломти хлеба, мастеря бутерброды.

– Ага! – приветствовал он Эркина. – Я уже думал, будить придётся, давай, садись лопать.

– Ага, – улыбнулся Эркин, – умоюсь только.

– Долго не плавай, а то я сам всё съем.

Эркин тихо рассмеялся и вышел.

Вдвоём они быстро позавтракали, Эркин под слабой – чтобы не журчала – водяной струйкой из крана вымыл их чашки и тарелку из-под бутербродов, пока Андрей убирал со стола. Свет они не включали: ночь на глазах сменялась утром.

А когда вышли на улицу, было уже совсем светло. По-утреннему свежий, даже чуть прохладный ветер перебрал им волосы. Андрей тряхнул головой и улыбнулся.

– Ох и хорошо-о-о… – покосился на Эркина. – А ты чего куртку взял?

– Ночевать у костра будем, – Эркин движением плеча поправил свой мешок с прикрученной к нему рабской курткой.

– Так не зима же, – фыркнул Андрей. – А хотя… твоя правда, братик, одеял же нет, а на выпасе… я же помню.

– Ну да, – кивнул Эркин. – Суставы застынут, так умаешься растягивать. И роса здесь смотри какая, даже асфальт мокрый.

В Старом городе по дворам кричали петухи и лаяли собаки, мычали коровы и оглушительно щёлкал кнутом, собирая стадо, пастух. И уже у Колькиного проулка Эркина и Андрея догнал Миняй.

– Ну, вы и шагаете, с добрым утром вас.

– И тебя с тем же, – улыбнулся Эркин.

– Тем же концом да по тому же месту, – не удержался Андрей.

– Балабол, – одобрительно кивнул Миняй.

Колька их уже ждал. И не один, а с Куприянычем. У того телега, конь и покос по дороге к Колькиному клину. До развилки вместе доедем, а дальше уж сами.

– Ну, с богом, – Куприяныч шевельнул вожжами, и его пегий мохноногий конь легко стронул гружёную людьми, косами, граблями, мешками и корзинками телегу.

С Куприянычем ехали его жена и старшие дети – двое сыновей – подростков и девчонка чуть помладше, а ещё одна дома осталась бабке по хозяйству помогать, да за малыми смотреть – да он сам, да их четверо, да кладь, а конь шёл ровно, будто пустое вёз. Куприяныч заметил восхищённый взгляд Миняя и горделиво ухмыльнулся.

– В Селищах брал, жеребёнком, и вот какой.

– А что? – сразу заинтересовался Миняй. – Тамошние лучше?

– А то нет! По всему Ижорью славятся. Там Селиванов испокон веку свой завод держит, лучше для работы не найти. Да что там Ижорье, из Ополья к нему едут. Ну, для Печеры они тяжеловаты будут, там болота, глухомань, там своих держат. Ну, туровцы, так те для красы, баские, конечно, но верховые, не для наших трудов.

Миняй пересел к нему на передок, и они повели свой разговор. Колька, громко зевнув, вытянулся.

– Сосну пока. Ты как, Мороз?

Эркин улыбнулся и посмотрел на Андрея.

– Давай, брат, ложись.

– А то буду я время терять?! – фыркнул Андрей, устраиваясь рядом с Колькой. – А ты чего?

Эркин молча мотнул головой и остался сидеть на бортике, свесив наружу ноги.

Ещё на улице, едва вывернув из проулка, они чуть не столкнулись с другим возом.

– Здорово, кум! – Куприяныч шевельнул вожжами, помогая коню развернуть их телегу. – А церкву, значит, побоку седни?

– Страда, кум, – ответил такой же бородач. – Бог простит. И бабка дома, за всех отмолит.

В его телеге так же вповалку дети, мешки… Из проулков, раскрытых ворот выезжают гружёные людьми и косами телеги. Ну да – сообразил Эркин – все же здесь скотину держат.

Так, перекликаясь, здороваясь и матерясь из-за сцепившихся телег, шутя и осаживая шутников, Старый город выбирался в луга, сворачивая на просёлки и в перелески. Ближние луга уже выкошены, усеяны рядами валков, а у многих и стогами. Со среды ведь косят.

– Тпр-р, – остановил коня Куприяныч. – Кольк, дрыхнешь?

– Нет, – ответил Колька и сам себе скомандовал: – Подъём!

Андрей сел, протирая кулаками глаза.

– Что, приехали?

– Дальше на одиннадцатом номере, – ответил Колька, собирая косы и грабли. – Мороз, бери мешки.

– Давай сюда, – Эркин отобрал у Кольки связку кос. – Андрей…

– Чтоб я жратву забыл?! – возмутился Андрей, обвешиваясь мешками.

– Спасибо, Куприяныч, – попрощался Колька. – Удачи тебе.

– С богом, – Куприяныч усмехнулся в бороду, – косарь, – и уже Миняю: – косы я отбил и направил, так что…

– Присмотрю, – кивнул Миняй.

Эркин только улыбнулся, и, покосившись на него, предпочёл промолчать и андрей.

Дальше шли по тропинке через чей-то большой, обкошенный только по краю луг.

– Под конную приготовлено, – понимающе хмыкнул Миняй.

Миновали перелесок, затянутую туманом лощину с ручейком, поднялись по песчаному с пучками травы склону.

– Вот, – Колька взмахом руки очертил луг. – До тех берёз и дальше по гребню, вон буйки, видишь?

– А, вешки, – понимающе кивнул Миняй. – Ну, давай, мужики, разбирай косы и становись.

Но Эркин, будто не услышав его, огляделся, выискивая место для костра. Андрей, сразу поняв, рассмеялся.

– Точно, братик, сначала надо жратву наладить.

– Пошёл за сушняком, – ответил Эркин, отходя к кустам на гребне. – Колька, давай мешки, – и всё-таки решил объяснить: – Сейчас кашу поставим, к вечеру поспеет.

– Ну, если так, – не стал спорить Миняй, глядя, как Эркин споро расчищает место.

Привычной решётки не было, котелок на перекладине и рогульках прилаживал Колька, и Эркин не сразу отрегулировал пламя. Воду набрали здесь же в ручье, засыпали крупу, мешок с мясом, флягу с холодным чаем и баклажку с квасом засунули в прохладную тень у корней и накрыли от солнца курткой Эркина. Эркин, пока миняй разбирал, раскладывал косы, разулся и снял рубашку, оставшись в джинсах. Он бы и их снял, но… не пляж всё-таки. Да, в рабских штанах было бы удобнее, но уж очень страшными они стали. Ладно, обойдётся. И подошёл к Миняю.

– Которая мне? Эта? Давай.

– Первым, что ль, встанешь? – задорно вздёрнул голову Миняй. – А ежели подрежу?

Эркин улыбнулся.

– Сказал, что умею, значит, умею.

Раздеваться Миняй не стал, но рубашку расстегнул и вытащил из штанов. Колька остался в майке, полосатой, как тельняшка, а у Андрея майка голубая. И разулись все. Чтоб не мешало и не давило. Одежду оставили под теми же кустами и встали. Миняй всё-таки первым, за ним Эркин. Андрей спросил Кольку:

– В который раз косишь?

И не дожидаясь ответа, встал за Эркином. Колька усмехнулся и не стал спорить.

– Ну, – Миняй серьёзно, истово перекрестился, – с богом, – и широко, с большим захватом повёл косой.

Дав ему сделать два шага, чтобы ненароком не задеть острием, пошёл Эркин. За ним – Андрей. И последним Колька.

Мокрая от росы трава с шорохом ложилась под косы. Поднимавшееся солнце всё ощутимее обливало жаром шеи и спины.

Эркин мерно, не тратя лишних усилий, водит косой, мог бы и быстрее, но он подстраивается под Миняя, сзади и левее такой же мерный свистящий шорох косы Андрея, чуть дальше – Колькин. Трава высокая, хорошо ложится, суховата, может, там была сочнее и мягче, но и эта, пока в росе, не трудна. Ничего нет лучше работы без окрика за спиной…

…Зибо идёт впереди, машет косой, он – следом, подражая его движениям. Грегори поставил их вдвоём, отдельно, остальные рабы дальше по лугу, он слышит, как там орут Полди и Эдвин, а они под глазом у Грегори, головы не повернёшь. В питомнике газоны чистили и ровняли ножницами, были ещё машинки такие, толкаешь её перед собой, она стрекочет, а сбоку трава мелкая сыплется, а здесь… нет, ничего, приспособиться можно. Тело обдувает ветер – Грегори велел раздеться, чтобы не рвали попусту, хозяйскую одежду.

– А ну, веселей, навозники! – щёлкает возле уха пленть.

Зибо втягивает голову в плечи, горбит лопатки. Спина у Зибо костлявая, обтянутая неровной от старых шрамов кожей, шрамы светлее, и Зибо не чёрный, а… рябой. Он идёт, сдерживая шаг, хотя уже приспособился и чувствует, что мог бы идти быстрее.

– Чище коси! – щелчок плети обжигает шею.

Кожа не лопнула, но больно. Он молча возвращается, чтобы снять пропущенный пучок травы, и становится на прежнее место. И снова мерное движение рук, колыхание спины Зибо впереди и надзирательский голос сзади. И солнце, струйки пота, от которых щиплет намятую в пузырчатке спину…

…Не меняя шага, Эркин оглянулся, проверяя, как там Андрей. Андрей улыбнулся ему и залихватски подмигнул.

– Всё путём, братик, не отстану.

– Хорошо идём, – откликнулся Колька.

– Чище косите, мужики, – осаживает его миняй. – Перекашивать некогда.

– Такую-то махину за день не смахнёшь.

– Сделаем, – возражает Эркин.

– Сохнет, стерва зелёная.

– А ты её не кори, она тебя же зимой кормить будет.

– Миняй, ты чего о ней, как о живой?

– Землю не чете, так заткнитесь.

– Ух, ты-и! Гнездо! Эркин, смотри!

– Да что вы, как малые?!

Но и сам Миняй, оставив косу, подошёл к Андрею, посмотреть гнездо – пучок травинок с крохотными, зеленоватыми в тёмных крапинках снаружи и ослепительно-белыми изнутри скорлупками.

– Смотри, – Эркин нагнулся и выпрямился с гнездом в ладонях. – Там, ну, на выпасе, мы такое же видели, помнишь?

– Крап, вроде, другой был, – кивнул, возражая, андрей.

– Перепелиное это, – объяснил Миняй. – Давай, мужики, трава сохнет.

Эркин бережно опустил в ямку гнездо и пошёл к своей косе…

…Тогда Грегори не давал им ни по сторонам, ни под ноги посмотреть, он только слышал шорох и писк, с которым кто-то удирал от них. А когда увидел… что-то жёлто-серое пушистым комочком выкатилось из-под ног Зибо, и он даже не сразу понял, что это такое, а Грегори мгновенно щёлкнул по пушистику плетью и наступил на него…

…Эркин тряхнул головой, отбрасывая со лба намокшую от пота прядь. Ладно, сволочь надзирательская – она во всём и всегда сволочью была и будет, и лучше по птенцу, чем по тебе. Солнце высоко, а пить нельзя, сердце сорвёшь, трава сухая уже, и звук не тот стал.

– Андрей, у тебя брусок далеко?

– Держи.

Эркин поймал на лету ловко брошенный брусок и поправил косу. Оглянувшийся на него Миняй, удовлетворённо кивнул.

– Умеешь.

Эркин улыбнулся и перебросил ему брусок.

– И ты сделай, – и объяснил: – Звук не тот.

– Ишь ты, – покрутил головой Миняй. – Это ты здорово…

И снова мерные монотонные движения. Луг ровный, без кочек, трава суховата, ну да, верх же, но всё равно хорошая.

Так, то молча, то перекликаясь и балагуря, они дошли до вешек – белых, равномерно воткнутых в землю палок. Луг шёл дальше к реке, но Колькина земля до вешек.

– А там трава получше, – хмыкнул Миняй, поправляя косу.

– Знаю, – вздохнул Колька. – Да нижние луга не по моим деньгам.

– Заливная земля дорога, – кивнул Миняй. – Ну, становись и пошли. До полудня что смахнём, то перевернём и заполудняем.

Первого места он Эркину так и не уступил. Но тот и не претендовал на него. Работает Миняй споро, он за ним успевает, а Миняй и старше, и знает это дело, так чего ж…

До полудня, уже всё чаще поправляя, подтачивая косы, они осилили половину луга и пошли за граблями, перевернуть подсохшие валки.

– Ничо, – Миняй разворачивает, рассыпает валок. – Ничо, Колька, трава сухая – сено звонкое.

– Ага, – выдыхает Колька.

Трава не тяжела, они ж такие мешки да контейнеры ворочают, а сноровка совсем другая, без сноровки пушинку подцепить – так потом умоешься.

– Всё, мужики, – Миняй рукавом рубахи вытер лицо. – Айда полудновать. В полдень косить, только косу тупить.

Устало волоча ноги, добрели до кустов, где булькал на костре котелок, свалили грабли с косами и сами повалились на землю.

– Уфф! – Андрей потряс головой. – Поспело уже?

– Успеешь, – Эркин, щурясь от пара, заглянул в котелок и стал поправлять огонь.

– Кулеш на вечер, – согласился Миняй. – Сейчас охолонем чуть и тюрю заведём. Мороз, ты квас куда поставил?

– Под курткой, – Эркин встал и потянулся, сцепив руки на затылке. Андрей, айда, умоемся.

Андрей со вздохом перевернулся на живот, отжался на кулаках и встал.

– Не шевелится только мёртвый. Айда. Кольк, берём Миняя и пошли.

– Я т-те возьму, – рыкнул Миняй, но к ручью пошёл.

И, хоть ворчал, что мужики уже, а как мальцы, дети малые, но и поплескался и повозился со всеми. Особо не выкупаешься: воды по колено, и как лёг – так запрудил, но даже просто смыть пот и охладить лицо – уже хорошо. Мокрые, на ходу обсыхая под палящим солнцем, они поднялись к кустам и сели полудновать.

– А ты чего это тюрей назвал? – Андрей облизал ложку. – Это же окрошка.

– Хрен как ни назови малиной не станет, – заржал Колька. – Лопай, что дают, и не спрашивай.

Миняй хмыкнул.

– Оно-то так и не так. Тюря по-взаправдашнему, это хлеб с водой и луком, да посолить ещё, а окрошка, она на квасе, да с овощами, но на покосе тюря положена.

– Тюря так тюря, – покладисто согласился Андрей, подливая себе квасу. – Ох и хорош квасок, никогда такого не пил.

– С устали да голоду, всё сладко, – усмехнулся Миняй.

Солнце прямо над головой, ветер стих, душно пахнет вянущей травой, а это что?

– Перепёлка детей скликает, – Миняй заметил, что Эркин прислушивается к птичьему посвистыванию из травы. – Неужто не слыхал?

– Слыхал, – улыбнулся Эркин, – но не знал.

– Чудно, – Миняй удивлённо покачал головой, – Ты ж… – и оборвал, не закончив фразу.

Эркин не ответил. Неважно, что подумал Миняй, что он индеец, или что был скотником, пастухом и должен был бы это знать, а вот… но что есть, то есть, да он слышал, ещё там в Алабаме, и видел, и птиц, и следы звериные, и жуков всяких, и бабочек, и травы разной насмотрелся и даже напробовался, но не надзирателей же спрашивать, а рабы и сами не знают, и не до того им. Чего сожрать нельзя, о том и речи нет.

Тени было не так уж много. Голову ещё спрячешь, а остальное… уж как получится. Совсем издали протяжное, слов не разобрать, пение. Миняй кряхтит, зевает и крестит рот, мерно дышит мгновенно заснувший Колька, ну да, он-то крутится побольше их, и работа, и хозяйство – всё на нём. И Андрей засопел. Эркин вытянулся, привычно закинув руки за голову, закрыл глаза. Рубашку он, как и остальные, просто подстелил себе под спину, чтоб не наколоться случаем…

…Солнце нал самой головой, два взмаха и опять поправляй косу. Прогон прошли и бегом к граблям, перевернуть подсохшее, и опять к косам.

– Чище коси! Опять оставил!

Плеть без щелчка ложится на тело, Зибо глухо вскрикивает от боли. Сволочь Грегори, ну, чего цепляется, трава уже совсем под косу не ложится, да и он следом идёт, прихватил бы этот пучок. По спине Зибо медленно ползёт вниз красная струйка. Сволочь надзирательская, сейчас мухи налетят, они на кровь падкие, а ни отмахнуться, ни прикрыться…

…Эркин вздохнул, не открывая глаз. Хоть и спрятал голову в тень, а солнце всё равно просвечивает…

…И в самую жару Грегори не дал им отдохнуть, погнал на дойку, на пастбище. Так ломило всё тело, что даже есть не хотелось. Они с Зибо ходят от коровы к корове с подойниками, надоенное относят к тележке, выливают в бидоны и снова к следующей корове. У тележки сидит на корточках Губач, голодными глазами провожает каждое ведро. Но Грегори рядом, стоит и плетью пощёлкивает, и встал, сволочь белая, так, что всех сразу видит, не отхлебнёшь.

– Управились, навозники! – Грегори оглушительно свистит в два пальца. – Давай, Пит!

К ним подъезжает верховой надзиратель.

– Готово, Грегори?

– Гони.

Надзиратели ещё о чём-то болтают и ржут, но он уже не слушает. Попить бы. Есть уже не хочется, хоть бы рот сполоснуть.

– Пошли! – щелчок плети.

Губач ведёт лошадь с молочной повозкой, рядом едет пит, а им… новый щелчок указывает дорогу…

Эркин рывком сел, потёр ладонями лицо. И чего эта дрянь в голову лезет?! Размяться бы сейчас, ну, хоть потянуться как следует. Он встал и спустился к ручью, плеснул в лицо и на плечи воды, прополоскал рот. Ну вот, теперь потянуться – и порядок. Эркин, проверяя себя, оглянулся… нет, спят. Он быстро снял джинсы, оставшись в трусах, и стал разминаться, растягивая суставы. Что его увидят, он особо не беспокоился. Миняй и Колька его… гимнастику уже видели, он ведь после каждой смены в бытовке немного тянется, а от Андрея у него тайн нет. Да, теперь нет.

Эркин счастливо рассмеялся, выгибаясь на арку.

– Ну, ты даёшь, Мороз, силы, что ли, девать некуда, – засмеялся за его спиной Колька.

– Ну, коли так, – Миняй шумно зевнул. – Айда косить.

– Айда, – согласился, выпрямляясь, Эркин. – Андрей, вставай.

– Ага-а, – протяжно зевнул Андрей.

Жаркий запах вянущей на солнце травы, щекотные струйки пота по спине. Все уже втянулись, приспособились. Косы Миняй и Андрей поправили, подточили. Пока солнце высоко, ещё раз переворошили скошенное, чтоб как следует провяло, а уж тогда сгребать, а как тени поползли, взяли косы.

– Что за сегодня смахнули, то сгребём, а это уж завтра, – водит косой Миняй.

– Как скажешь, командир! – хохочет Колька.

– То-то, – Миняй горделиво подкручивает воображаемый ус.

Признали его главенство. И Кольке подмога: такую махину сработали, всё зимой сено не покупать.

Трава будто мягчает, покрываясь испариной – предвестницей росы, и косы снова идут ходко, с радостным повизгиванием срезая стебли. Скошенное уже не ворошили, всё равно роса, это уж завтра досушить, сгрести и увезти…

– Кольк, а возить как думаешь?

– С Куприянычем договорился. По-соседски. На неделе, как со своим управится, так даст воз, ну, и поможет.

Миняй кивает.

– А сеновал есть? – Андрей водит бруском по косе. – А то давай, сработаем.

– Есть, – смеётся Колька. – А что, руки чешутся?

– Руки когда чешутся, то если правая – это на здороваться, – объясняет Миняй. А левая деньги считать. А на работу…

– На работу чешется шея, – очень серьёзно заканчивает за него Эркин.

– Это почему шея? – теряется Миняй.

– А под хомут, – Эркин по-прежнему серьёзен.

Хохотали долго, взахлёб, даже косить бросили, чтобы ненароком косу не попртить.

– Ну, братик у меня, – Андрей восхищённо замысловато ругается. – Ну, скажет так скажет.

– Редко, зато метко, – хохочет Колька. – Да и ты, гляжу, промаха не даёшь, крупнокалиберным лупишь. Где таким загибам выучился?

– Да поносило меня по белу свету, – ухмыляется Андрей. – Всякого повидал да наслушался.

– И по-ихнему, ну, по-английски могёшь? – спрашивает Миняй.

– А чего жнет, – молодецки встряхивает шевелюрой Андрей, выдавая длинную тираду уже на английском.

Молча усмехается Эркин, узнавая кое-какие явно у него самого услышанные обороты. Ну, здесь не страшно: что от лагеря, а что от спальников никто не поймёт.

– Да уж, – кивает миняй. – В угоне всего набрались.

Так под пересмешки они уже заканчивали луг, когда к ним подъехал верховой. Не старый бородатый мужчина.

– Бог в помощь.

– Спасибо на добром слове, – ответил за всех Миняй, продолжая косить.

Мужчина остановил своего коня у самых вешек и, когда они кончили прогон и остановились поправить косы, спешился.

– Здорово, Николай. Собрал, значит?

– Здорово, Нилыч, – ответил Колька. – Сам бы не осилил.

Говорил Колька спокойно, даже с улыбкой, но Эркин насторожился, еле заметно напрягся Андрей, и у Миняя лицо отвердело. Что-то было в Нилыче такое… что не просто подъехал поболтать, да и… страда, все потом умытые, а он в белой, вышитой на груди и по вороту рубашке, в крепких блестящих сапогах, лаковый козырёк на картузе блестит, борода расчёсана… На лендлорда смахивает– вдруг сообразил Эркин и понял, что это – хозяин, Колька же арендует луг. И Колькины следующие слова подтвердили его догадку.

– За буйки не заплыли, целы твои вешки, нигде не тронуты, не боись.

– А я и не боюсь, – усмехнулся Нилыч. – Мне бояться нечего. А вот к вам, мужики, дело у меня есть.

– На сто рублей? – насмешливо улыбнулся Андрей.

– Ну, рублей не на сто, а на водки ведро, – тоже с улыбкой складно ответил Нилыч.

– Ведро-о?! – удивился Андрей. – Ты скажи, щедро-то как.

– А что, мужики, слабо луг смахнуть?

– На слабо знаешь, кого ловят? – сразу ответил Андрей.

Нилыч охотно рассмеялся, но смотрел на Миняя, явно посчитав его за старшего. Миняй медленно покачал головой.

– Нет, не пойдёт.

– Ведро мало? – весело удивился Нилыч.

– Не в ведре дело, – отмахнулся Миняй. – Мы ж не по найму работаем, помочью.

– Ему ладно, – кивнул Нилыч.

– Нет, – твёрдо сказал Эркин. – Завтра мы здесь закончим.

– А…

– А в понедельник на работу, – не дал ему сказать Эркин.

Нилыч, прищурясь, внимательно оглядел его.

– И заработаьь неохота?

– Водка – не заработок, – ухмыльнулся Андрей, – а угощение.

– Верно, паря, – кивнул Миняй и, посчитав дело конченым, взялся за косу. – Давай, мужики, по-светлому закончим.

– Ну, как знаете, – Нилыч оглядел их. – Только в страду зовут, а потом… просятся.

– Мы на заводе работаем, – спокойно ответил Эркин.

– Нам круглый год страда, – засмеялся Колька.

– Ну, бог вам в помощь, – отступил Нилыч.

Когда стук копыт его коня затих, Эркин, поравляя косу, спросил:

– Коль, он по злобе тебе ничего… не нагадит?

Колька покачал головой.

– Нилыч прижимист, конечно, и своего нигде не упустит, но на подлянку… нет, не будет он мараться. Земли у него невпроворот, луг этот я, глядишь, у него и на следующий год нанимать буду, нет, не пойдёт он на это.

– Работников много держит? – поинтересовался миняй.

– Хутора у него два, я слышал, – Колька говорил не спеша, в такт косьбе. – Там живут, да в доме по хозяйству по найму, да молочная у него с сыроварней и маслобойкой, там тоже работники постоянные. Ну, и на страду нанимает, и помочь собирал.

– За водку? – спросил Андрей.

– За угощение. Помочь всегда безденежна.

– Водкой дешевле выходит, конечно, – кивнул Миняй. – Да, такой своего не упустит, это ты верно сказал.

– Лендлорды они такие, – по-английски откликнулся Андрй.

Последний ряд они заканчивали при длинных, через весь луг, чёрных тенях, красное, уже не слепящее солнце медленно спускалось к горизонту. Медленно, не так от усталости, как от предвкушения отдыха, они пришли к костру, и Эркин сразу захлопотал. Развёл сильный огонь, достал мясо, нарезал и засыпал его в котелок.

– Сейчас прогреется, и поедим. Андрей, давай за водой на чай.

– Так пока вскипит… В обед надо было…

– Вот и сделал бы, а не дрых, – сердито ответил Эркин.

Он едва не обжёгся, возясь с котелком – всё-таки с решёткой куда удобнее. Андрей взял закопчённый чайник и пошёл к ручью.

– А пока холодненького, – Колька достал флягу с холодным чаем.

– Самое оно, – одобрил Миняй, усаживаясь поудобнее.

Эркин ещё раз перемешал кашу с мясом и снял котелок с огня. Андрей повесил на место котелка чайник, подправил огонь и полез за мисками.

– Ну, надо же, – хмыкнул Миняй. – Как скажи, в ресторанте.

– А чего ж и нет, – ухмыльнулся Колька.

Ложка у каждого своя, Андрей разложил кашу по мискам, Миняй нарезал хлеб, перекрестился и первым начал есть.

Первые ложки прошли в молчании: уж очень устали. Но, беря второй кусок хлеба, Колька сказал:

– А кашеваришь ты, Мороз, здоровско.

– Мясо хорошее, – улыбнулся Эркин. – И крупа чистая.

– Ага, – Андрей хоть и с полным ртом, а не промолчит. – И дурак, значит, кашу наварит, когда крупа есть?

– У тебя же получалось, – спокойно, только глаза блеснули, ответил Эркин.

Все заржали.

– Так его молодого, – кивнул Миняй. – Чтоб не зарывался.

– Эх, все-то на меня, на младшенького, – хмыкнул Андрей, накладывая себе ещё каши.

Колька фыркнул, едва не поперхнувшись.

Пока ели кашу, закипел чайник, и Колька заварил чаю.

– По-флотски. Чтоб в кружку налил, и дна не видно.

– Это что ж, – Миняй повёл носом, – чифирь вроде?

– Нет, – мотнул головой Андрей. – Чифирь крепче.

Чай пили вприкуску, не спеша, наслаждаясь вечерней прохладой и отдыхом.

– Не думал, что за день смахнём, – Колька, блаженно отдуваясь, допивал кружку.

– В охотку-то, – хмыкнул Миняй. – Ну, и выложились, конечно. На то она и страда, день год кормит.

Эркин кивнул.

– А хватит этого на зиму?

– Сено хорошее, – возразил Миняй. – А ежели соломки подмешивать…

– Если уж мешать, то концентраты, – возразил Эркин.

– Эка хватил! Концентрат-то кусачий! – Миняй потёр пальцами воображаемые деньги. – Купил мешок, да и остался без порток.

– Зато молоко с него, знаешь, какое? Дуешь, а оно не брызгается, во, в два моих пальца сливки.

– Ну, это ты загнул, я таких коров не видел.

– Ты, может, и не видел, а я доил. День постоит бидон, и ложкой не пробьёшь, а горловину потом не отмоешь.

– Это что за коровы такие?

– Шортгорны называются.

Миняй недоверчиво покрутил головой, и Эркин улыбнулся.

– Раз говорю, значит, знаю.

– Ну… ну да, – Миняй ухмыльнулся. – А у козы какие сливки? Тоже знаешь?

– Нет, – вздохнул Эркин. – Коз там не держали, только… Коза – не корова, конечно, но и её. Как покормишь, так и подоишь.

Молча слушавшие их спор Колька и Андрей дружно заржали.

– Ай да, братик!

– Ну, умыл!

Рассмеялся и Миняй. Ну, в самом деле же, завёлся, будто о его корове речь.

– Эркин, – отсмеялся Андрей. – А летом мы кого пасли?

Эркин удивлённо посмотрел на него.

– Фризов. Забыл, что ли?

– А ну да, они мясные, так?

Эркин кивнул.

– Ну и имена, – покрутил головой Колька.

Было очень тихо, а от луны и костра светло. Андрей со вздохом подвинулся и прилёг, опираясь на локоть. Эркин улыбнулся.

– Устал?

Улыбнулся и Андрей.

– Не смертельно.

Миняй хмыкнул.

– А ты злой на работу, Мороз. Неужто и там, – взмахом головы показал куда-то в сторону, так же уродовался?

– Там, это в Алабаме? – уточнил Эркин, переходя на английский. – Так и не так. На беляков работал, это было. А скотина-то не причём, понимаешь? Я её не подою, у неё вымя распирать будет, загорится… – и видя, что Колька не понимает, а Андрей встревожился, оборвал фразу и продолжил по-русски: – Взялся – делай, а не можешь, так и не берись.

– Боишься – не делай, делаешь – не бойся, – подхватил Андрей. – Верно, брат.

И вдруг привстал на колени.

– Ты чего? – удивился Колька.

– Девок услышал– сразу догадался Миняй и заржал. – И сна уж ни в одном глазу.

– Да, какой тут сон, время-то детское, – возмутился Андрей, вскакивая на ноги и заправляя рубашку. – Кольк, айда.

Колька покачал головой.

– Полежу.

– Давай, парень, – ухмыльнулся Миняй. – Твоё дело холостое, самый твой час, наше уже отгуляно.

– Ну, как хотите.

Андрей быстро обулся, снова прислушался.

– Там, вроде, поголосистее будут, – и уже уходя: – и посисястее.

Его провожал дружный хохот.

– Ох, Миняй вытер глаза и налил себе ещё чаю. – Ну, чисто кот мартовский. Слышь, Мороз, ты в парнях, ну, до свадьбы, тоже гулял?

Помедлив, Эркин кивнул.

– Небось не один десяток перепробовал, – поддержал Миняя Колька.

– А я не считал, – так же, со спокойной ленцой в голосе, ответил Эркин.

Разговор обабах – неизбежный мужской разговор, и он уже знал, что можно и не врать, главное – до конца не договаривать. Правда, но не вся.

Ну, Колька, ты и щас не промах.

Я ж Моряк, ржёт Колька. – А на суше моряки – всегда победители.

– Хороша-то вдовушка? – подмигивает Миняй.

– Чисто сахарная.

– Много сахару зубы портит.

А у меня и перчик припасен.

– Видал я твой перчик, – Миняй пренебрежительно сплёвывает. – Селёдка заморенная. Нет, я, брат, помясистей люблю.

– Белорыбицу, что ль? – смеётся Колька. – Рыбка хороша, да больно дорога.

– Это да, – соглашается Миняй. – Такая тебе живо карман растрясёт и вытрясет.

– Было бы чего трясти, – мрачнеет Колька, но тут же улыбается. – А сам-т? Тоже ведь… не всю правду жене сказываешь.

– А ты думал, – Миняй даже как-то обиженно смотрит на Кольку. – Я что, не мужик?

– Мужик, – кивает Эркин. – Дверью хлопнешь, так всё крыло вздрагивает.

Миняй оторопело смотрит на него.

– Это как в крыле? Я же в башне…