Текст книги "Убежище, или Повесть иных времен"

Автор книги: София Ли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 33 страниц)

собственную безопасность вынудил солдат отказаться от дальнейших попыток

торопить и приневоливать меня. Они схватили служанок, чтобы ни одна из них не

смогла убежать, связали их и сами спаслись бегством. Ужасное спокойствие

сменило мое неистовое отчаяние; кровь, только что стремительными, жгучими

ручьями растекавшаяся по жилам, возвращалась бурным потоком к сердцу,

затопляя его. Черный туман поднимался к голове, заволакивая мысли. Мой

неподвижный, горестный взгляд не отрывался от бледного, бесконечно дорогого

лица, чей цветущий румянец еще недавно давал мне силы жить, и наконец я

перестала сознавать, что страдаю и существую.

* * *

Слишком редко приходя в себя, чтобы различать неясные фигуры,

снующие у моей постели, слишком безучастная ко всему, чтобы задавать вопросы,

я не отводила полога и не интересовалась, кто находится за ним. Лишь

неясные и приглушенные восклицания дали мне почувствовать опасность того

губительного огня, что полыхал в моих жилах... опасность, сказала я?.. Мне

следовало бы сказать – облегчение. В короткие промежутки между приступами

бреда я охотно погружалась в молчание под гнетом мрака и умственного

бессилия, оставляемого им. Внезапно я начала задыхаться, удары сердца стали

тихими и неверными, и мне показалось, что наступил миг, когда кончаются

все страдания и невзгоды. Моя усталая душа остановилась на пороге своей

тюрьмы, и я почувствовала, что одного слова довольно, чтобы освободить ее,

но у меня не было ни сил, ни желания произнести это слово, и, хотя я

заметила, что все занавеси вокруг постели были раздвинуты, чтобы открыть доступ

воздуху, я не поднимала дрожащих век, чтобы рассмотреть тех двух людей,

что тревожно склонились надо мной по обеим сторонам постели, держа меня

за руки, словно в ожидании последнего биения слабого пульса.

В эти мгновения затихающей борьбы и колебаний уходящей жизни

внезапно моего угасающего слуха коснулся голос столь мягкий, спокойный и

благостный, что жизнь еще помедлила, внимая ему. Я различила слова: «О

Господи Всемилостивый, с Кем обитают души праведных, обретшие совершенство,

когда покинули земную тюрьму свою, смиренно передаем душу этой рабы

Твоей, дорогой сестры нашей в руки Твои, в руки Создателя и милостивого

Спасителя нашего». Едва заметное усилие, которым я попыталась освободить

руки и воздеть их к небу, прервало молитву. Чувство, которому я не могла

противиться, заставило меня поднять затуманенный взгляд, и я узрела если

не ангела, то человека, подобного ангелу. У столика рядом с моей постелью

стоял коленопреклоненный священник, чьим почтенным сединам время

сообщило снежную белизну, но не затуманило прекрасных глаз, казалось,

отражавших божественность Того, кому он служит. Заботы и жизненный опыт

наложили отпечаток на безупречные черты его лица, в котором матовая

бледность и чистота добродетели в союзе с печалью и смирением сменила собою

цветущие краски юности, надежд и здоровья. Тихая, сладостная, хотя и

печальная радость разлилась во мне, говоря о том, что я достигла конца своего

земного существования. Женщина в достойном черном одеянии помогла

моему немощному почтенному утешителю подняться, подвела его к моей постели

и удалилась. Он обратился ко мне с необычайной добротой и мягкостью,

прося меня, поскольку милосердием Всемогущего ко мне вернулся рассудок, упо-

требить эту милость во благо и приготовить свою душу к тому, чтобы

предстать перед Ним. Благодарность побудила меня поднять руку, чтобы

прикоснуться к его дрожащей руке, сострадательно протянутой мне, но даже это

слабое движение напомнило мне о многочисленных отеках на моих руках

такой резкой болью, что я едва не лишилась чувств. Женщина в черном подала

мне обычный в таких случаях укрепляющий целебный настой и снова вышла.

Почтенный незнакомец вновь обратился ко мне, восхваляя Всемогущего за

возвращенное мне сознание. О, оно возвратилось, ибо воспоминание о том

ужасном событии, что сделало благом утрату рассудка и памяти, вернулось

вместе с ним, вызвав у меня отвращение к заботам, которым я могла быть

обязана лишь ненавистной руке, нанесшей мне сокрушительный удар.

– Вы, что пытаетесь дать утешение несчастной, – слабым голосом

промолвила я, – скажите сначала, чьей заботе обязана я этим утешением?

Мгновение он молчал, потом возвел наполненный добротой взгляд к небу

и, вняв совету своего Творца, ответил мне с твердостию, что имя его Де Вир и

что он домашний капеллан графа Сомерсета. Услышав ненавистный мне

титул, я закрыла глаза, словно тем могла изгнать воспоминание, и сделала ему

знак оставить меня.

– Опрометчивая, несчастная женщина, – отвечал он сурово, но с

нежностью, – религиозный долг не позволяет мне повиноваться вам. Пожелаете ли

вы унести в лучший мир гордость, страсти и предубеждения, которые

наполнили горечью, а может быть, и сократили ваши дни в этом мире? Дерзнете ли

вы предстать перед чистым источником добра, перед вашим великим и

славным Создателем с душой, еще не очищенной от добровольных заблуждений,

от человеческого несовершенства? Разве скоро не наступит конец вашим

страданиям? Отчего не хотите вы положить конец ненависти? Религия учит

забыть чужую вину и помнить лишь свою. Преклоните слух к правде – и я

открою ее вам, проявите терпение – и я пролью бальзам на глубокие раны

человеческих бед, уймите страсти – и я возвышу их, даже среди мучений

уходящей жизни, надеждами, которые исполнятся, ибо их опора – в бессмертии.

Казалось, сам Творец всего сущего говорит устами своего служителя.

– Вы не обращаетесь к неблагодарной, – слабо возразила я. – Я шла по

жизни в согласии с Господом, так же надеюсь я умереть, но вспоминать о

негодяе, который вверг меня в непосильную скорбь и тем привел к краю

могилы, вспоминать о нем с милосердием и спокойствием – выше моих

возможностей. Если вам ведомо нечто такое, что может смирить мое негодование,

будьте великодушны и откройте мне это; если нет – представьте моим мыслям

только те образы, что могут изгнать из них образ злодея, чьи преступления

вы не в силах передо мною оправдать, и не усугубляйте страдания, которых

даже вы не сможете облегчить.

– Это и есть мое единственное желание, сударыня, – ответил он. – Я не

стал бы испытывать глубины ваших ран, даже для того, чтобы исцелить их.

Если опыт страдания должен предшествовать чувству, поверьте, мой опыт

дает мне возможность сочувствовать вам. И все же я обязан примирить свой че-

ловеческий долг с долгом священника и, утешая несчастную, оправдать

невиновного, хотя все богатство мира не соблазнило бы меня укрывать вину.

Достанет ли у вас мужества выслушать письмо, данное мне в надежде на

нынешнюю возможность?

Я сдержала себя и дала ему знак читать.

«Какими словами, несчастнейшая и обездоленнейшая из женщин, может

жалкий безумец, разрушивший, сам того не сознавая, Ваш мир и покой, как и

свой собственный, смягчить гнев, который сама мысль писать Вам должна

вызвать? Увы, поверженный во прах горем, ужасом, отчаянием, всеми

мучительными чувствами (лишь вину я исключаю), он наказан страшнее, чем даже

злоба могла бы того пожелать.

Переполнив меру моих страданий, до меня дошло известие, что удар,

сгубивший самую дорогую надежду души моей, сокрушил Вашу жизнь, что даже

в беспамятстве и бреду Вы проклинаете меня и готовы унести в могилу

непримиримую ненависть. Если возвратившееся сознание даст Вам возможность

прочесть или выслушать эти искренние строки, продиктованные разбитым

сердцем, явите ему, сударыня, молю вас, позднюю милость оправдания. Во

имя незапятнанной души дорогого утраченного ангела, которого Вы

лишились из-за моей роковой любви, выслушайте, пожалейте и, если можете,

простите меня... Можете ли Вы хоть на миг поверить, что я посягнул на жизнь,

драгоценную для меня не менее, чем для Вас?

Порочная женщина, с которой судьба, в наказание за все мои грехи,

соединила меня, непостижимым образом проникла в те замыслы, которые я

полагал ни для кого не доступными, и, предвидя в осуществлении их свой позор и

гибель, прибегла к чудовищному средству, чтобы спасти себя от них. Уже

знакомая с ядом и смертью, среди служанок моей дорогой утраченной

возлюбленной она нашла корыстную душу, и та помогла ей удалить моего ангела

из этого мира. Нет нужды говорить, какую ненависть, какое презрение и

отвращение вызывает у меня это чудовище. Я отдаю ее на Ваш суд и не желаю

скрываться от него сам, если Вы по-прежнему считаете меня виновным.

Последние слова умирающего святого не могут быть пламеннее и

искреннее тех, что я произношу сейчас. О, постарайтесь же вернуться к жизни,

сударыня, не отягчайте моей измученной души сознанием, что я сократил дни

Ваши, не оставляйте меня жить под бременем Вашего проклятия!»

Увы, к чему были эти поздние уверения? Когда ядро пробивает грудь, не

все ли равно, откуда оно летит?

Я не могла, однако, отказать в доверии этому письму и, виня себя за то,

что не была, возможно, справедлива к писавшему, искупила свою

несправедливость, простив его.

Человеческую природу, которая всегда враждебна разрушению, нетрудно

возвратить к состоянию медлительного страдания, но измученная душа не

способна восстанавливать свои силы.

Деятельные устремления, некогда поддерживавшие меня, исчезли навсегда.

Достойный священнослужитель, о котором я упоминала, продолжал свое

попечение надо мною и благочестивыми утешениями старался

противодействовать апатии, в которую я все глубже погружалась. Но кто может исцелить

сердце, сокрушенное столь многими печалями? То, что оно поистине было

сокрушено, служило мне единственным утешением. Я обводила мир

затуманенным взглядом, не находя в нем ничего, на чем взгляд пожелал бы

остановиться, и Де Вир направил мой взгляд к Небесам: он убеждал меня помнить, что

мое сокровище лишь временно разлучено со мною, а не отторгнуто от меня

навсегда, что каждый проходящий день приближает меня к обретению его.

Для гнусной женщины, которая, к погибели своей души, загубила

единственную отраду моей, я не решилась изобрести наказание – я не посмела

довериться себе в столь опасном желании. Нет, я предоставила ее воле Бога, закон

которого она преступила, и Он даже в этом мире устрашающе покарал ее.

Благочестивый Де Вир, сохранив и возвратив мне мои драгоценности, явил

безупречную честность своей натуры, и я выразила ему свою признательность

способом, который должен был тронуть его сердце и упрочить его состояние.

Я решила удалиться во Францию, где могла бы, по крайней мере, умереть

спокойно, и умоляла его отправиться вместе со мной. Не желая немедленно

покидать своего покровителя, дабы не выказать неблагодарность, он утешил

меня надеждой вскоре приехать и разделить мое добровольное изгнание.

Насколько человек, завладевший непорочным сердцем моего отлетевшего

ангела, был не достоин этого сердца, я вскоре вновь с очевидностью

убедилась. Оттого, что я решила сопротивляться отчаянию, оттого, что

прислушалась к велениям добродетели и религии и согласилась дожить до конца срока,

отпущенного мне Всемогущим, его ограниченный ум поверил, что душа моя

доступна мирским утешениям: он дерзнул предложить мне от имени короля

запоздалое признание, отличия, состояние. Небо! Как могли они

предположить, что я пожелаю быть обязанной чем бы то ни было любому из них,

равно презираемых мною? Самая мысль об этом едва не лишила меня остатка

сил, едва не разрушила то спокойствие, что с помощью религии я обрела в

своем горе. Это, однако, убедило меня, что я смогу беспрепятственно

покинуть свою тюрьму, где оставила, увы, все, что было мне дорого. Я вновь

отправилась в бескрайний мир, никому не ведомая, никем не любимая, сама

избрав для себя этот жребий!

Когда во Франции я сошла на берег, лихорадка моя возобновилась с

самыми опасными симптомами. Ах, могу ли не упомянуть здесь еще об одном

ангеле, которого Небеса послали на помощь мне? Приезд французского посла,

направлявшегося в Англию, хотя поначалу показался утомительным

неудобством в тесноте маленькой гостиницы, тем не менее продлил мне жизнь. Его

милой, прелестной дочери поведали о моей судьбе, и она, повинуясь

высокому побуждению человеколюбия, пришла к постели больной, где увидела

одинокую несчастную женщину, казалось, готовую испустить последний вздох

среди молчаливых страданий. Она призвала лекаря своего благородного

отца, и его искусство облегчило муки той, кого нельзя было спасти. Она

решилась даже задержаться после отъезда посла и, как это свойственно лишь воз-

вышенным натурам, полюбила несчастную, которой оказала помощь.

Добродетель, столь безупречная, почти примирила меня с миром, который я скоро

покину. Милая Аделаида, когда Вы увидите себя в этом слабом портрете,

вздохните об убывающих силах, которых недостало, чтобы сделать его с

большим мастерством.

О том, что дни мои продлились, пока не было закончено это

повествование, я не жалею, и этой покорностью судьбе плачу дань благодарности за

Вашу дружбу. Теперь мне осталось лишь умереть.

И все же, увы, с сожалением я представляю Вашему юному взору столь

безрадостную карту моих жизненных странствий. Не допускайте, чтобы она

омрачила ваши надежды, пусть, скорее, притупит она чувствительность к

невзгодам: не говорила ли я вам, что безграничное несчастье таит в себе

нравственный урок и учит того, кто сетует на малые невзгоды, быть справедливее к

своему Создателю и к себе самому? Славны, хотя и неисповедимы, все пути

Господни, и, как ни коротко отпущенное мне время, Он позволил мне быть

свидетельницей Его справедливого возмездия. Всеобщее осуждение, позор и

одиночество достались в удел Сомерсету и его гнусной графине. Подобное же

преступление, совершенное в прошлом и долго скрытое от людских глаз,

вышло на свет. Их вина была доказана, а священный прах моей Марии остался

непотревоженным. Столь чудовищное обстоятельство разорвало узы,

связывавшие Де Вира с графом, и я со дня на день ожидаю его приезда. Остаток

сил я употребляю на то, чтобы дождаться его и умереть в его присутствии,

зная, что его высокая душа подготовит мой слабый дух к вечности и он

предаст достойному погребению мое бренное тело, которое я скоро покину.

Мой прелестный, дорогой друг, Вы сейчас в Англии. Быть может, Ваши

легкие ноги уже ступают там, где увядало мое счастье. Ах, если душевная

чувствительность побудит Вас взглянуть на эти места с более глубоким

интересом и вниманием, удержитесь от всех тягостных чувств, помня, что я уже

недосягаема для страдания. Но когда Ваш благородный отец пожелает,

чтобы вы возвратились в тот дом, который Вам суждено украшать своим

присутствием, снизойдите к малой человеческой слабости и остановитесь ненадолго

там, где мы с Вами встретились: благочестивый Де Вир будет ожидать

Вашего приезда. Примите из его рук завещанную мною шкатулку и позвольте ему

проводить Вас к безымянной могиле, где будет похоронен мой прах. Уроните

несколько чистых слез, которыми добродетель освящает несчастье, потом

вместе с Вашим почтенным спутником поднимите взгляд ввысь и в лучшем

мире постарайтесь отыскать

Матильду.