Текст книги "Убежище, или Повесть иных времен"

Автор книги: София Ли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 33 страниц)

– Оглянитесь на весь свой безумный замысел, моя дорогая Эллинор, —

сказала она, – и, я думаю, вы согласитесь со мной, что он воистину безумен.

Королева (недосягаемая для вашего мщения в этом мире) может жестоко

отплатить любому из тех, кто вам дорог, за мгновенную тревогу и неприятность,

причиненную ей вами. Вы сорвали с глаз благородного Эссекса повязку,

которая сохраняла и его и вас от опасности. До этой минуты я позволяла вам

верить, что он обманщик и виноват перед вами, лишь потому, что в вашем

положении гнев куда менее опасен, чем любовь. Душа его вновь пробудилась, и

я напрасно пыталась бы скрывать правду от него или от вас. Он настоит на

том, чтобы его выслушали, он даже настоит на том, чтобы видеться с вами,

если пылкой решительности его нрава вы не противопоставите самое суровое

благоразумие. Увы, милый друг мой, какая мучительная борьба предстоит

вам! Борьба, от которой пожелала бы уклониться даже сильная, еще не

испытанная горем душа... Как же ваш надломленный дух...

– Не бойтесь за меня, моя добрая бдительная наставница, – сказала я,

обретая мужество перед лицом опасности. – Душевная борьба суждена мне от

рождения, и, мне кажется, лишь в умственном напряжении этой борьбы я

черпаю силы для существования. И хотя, вместе с вами, я горько сожалею о

неодолимом упрямстве, которое так далеко завело меня, поверьте – мне

легче будет стерпеть любое несчастье, которым может грозить оправдание

Эссекса, чем сгибаться под тяжким бременем его предполагаемой

неблагодарности. Ко всякому другому горю я привыкла готовить свое сердце. Это

сердце, взлелеянное слезами и нежностью, оказалось во власти невоздержанности

и безумия лишь тогда, когда источники эти иссякли. Ах, дайте же вновь

пролиться потоку радости! Скажите мне, что Эссекс невиновен, что он не

переменился! Скажите, что он прежний, несравненный Эссекс, которого

боготворило мое юное сердце! Словом, скажите мне всю правду, и вы увидите, что мое

спокойствие будет достойно вашего доверия.

– Как мало оснований для такой уверенности дают мне эти пылкие

восклицания, эти бурные слезы, этот жаркий румянец, – печально заметила

добрая леди Пемброк. – Будь на то моя воля, я все же предпочла скрыть от вас

правду, но, открывая ее теперь, я лишь опережаю того, кто, нежностью

добившись заслуженного оправдания, вернул бы себе место в вашем сердце и тем

безвозвратно разрушил бы ту малую долю покоя, что Небо даровало вам.

Тяжелое состояние моего здоровья в то время, когда вы сами и ваша

сестра так необъяснимо исчезли из Лондона, заставило моего мужа с великим

тщанием оберегать меня от всяких известий об этом. Поначалу тревога

возникла у меня в связи с неожиданным возвращением и постоянными

визитами графа Эссекса. Они часто приходились на странное и неподобающее для

визитов время и обычно начинались или заканчивались секретными

разговорами наедине. Продолжение такого неуместного поведения и тогда, когда я

была уже в состоянии выходить из своих комнат, внушило мне неприязнь к

вашему поклоннику, которую я не скрыла от супруга. Он объяснил и

извинил поведение Эссекса его несчастьем и тем самым дал мне повод для

подробных расспросов, которые вскоре вынудили его открыть мне всю правду.

Увидев, как тяжело подействовал на меня его рассказ, лорд Пемброк

порадовался, что все это время скрывал от меня происходящее. Тревога и

привязанность вскоре помирили меня с Эссексом, и его заботы стали близки мне.

Надежда отыскать вас завладела нами безраздельно. Каждый день рождал

новые планы. Сколько разочарований постигло нас! Но неуемность его

воображения могла сравниться лишь с жаром его сердца, никакие трудности не

обескураживали его, и, принимая все фантастические планы Эссекса, я

поощряла его упорство, с радостью раздувая пламя, которое благоразумие

скорее требовало умерить. Пришла счастливая весть о лорде Лейстере и

Матильде, которая в нас обоих оживила надежду. Охотно разделяя иллюзию,

которой он тешил себя, я предсказывала, что ему суждено возвратить вас

благородным изгнанникам и, испросив вашей руки, соединиться с ними в

общей счастливой судьбе.

Романтический героизм, присущий его характеру, побуждал его с

готовностью отдаваться этим приятным заблуждениям, как вдруг до нас дошло

странное известие, что вы вступили в брак с лордом Арлингтоном в

присутствии лорда Бэрли и оставлены им в Сент-Винсентском Аббатстве. Эссекс с

большой горячностью утверждал, что непоколебимо полагается на вашу

верность данному обещанию, и готов был незамедлительно мчаться туда, где,

согласно слуху, вы находитесь. Бледность, покрывшая мое лицо, была укором

его нерассуждающей уверенности. Упоминание о лорде Бэрли, то, что лорд

Арлингтон недавно покинул королевский двор, интуитивное чувство, которое

выстраивает и сочетает тысячи важных мелочей, складывающихся в

печальную уверенность задолго до того, как мы можем высказать суждение,

говорили мне, что слух правдив. Лорд Пемброк вызвался пойти к министру и тем

разрешить все сомнения. Мы охотно согласились, и, пока он отсутствовал,

Эссекс в волнении шагал по комнате, находя все новые и новые доводы в под-

держку своего мнения; между тем само усердие, с которым он подыскивал

эти доводы, указывало на тайные опасения. Наконец лорд Пемброк вернулся

и подтвердил роковое известие, добавив, что лорд Бэрли показал ему

брачный контракт, подписанный обеими сторонами. Что была бледность моего

лица в сравнении с той, что покрыла цветущее лицо вашего возлюбленного при

этом бедственном подтверждении! Его душевная борьба вместила все

смертные муки, кроме облегчения, даруемого смертью. Речь вернулась к нему,

бледность сошла с лица; оно теперь пылало негодованием, губы дрожали от

горя и обиды. Он стремительно вышел, а мой муж, чье внимание и забота в

эту минуту были направлены на то, чтобы утешить меня, не сразу заметил

уход нашего друга. Увы, могли ли мы предположить, какая судьба, какая

злосчастная судьба ожидает его?

Покинув так поспешно наш дом, лорд Эссекс тотчас направился в дом

сэра Фрэнсиса Уолсингема, где застал только леди Сидней, которая втайне

была столь же чувствительна к его достоинствам, как прежде к достоинствам

моего брата, и встретила равно с удивлением и радостью. Не входя ни в какие

объяснения, он с пылким нетерпением тут же просил ее руки. Ее возражения

ясно показывали, что она лишь ждет настойчивых уговоров, но он не желал

слышать ни о каких колебаниях и отсрочках. Был срочно призван его

капеллан, и брачная церемония, почти столь же внезапная и малолюдная, как

ваша, состоялась. Ах, эти два роковых брака, начавшиеся и кончившиеся в

слезах! Известие это обрушилось на нас поутру. Лорд Пемброк был ошеломлен.

Я просила его поспешить к несчастному новобрачному и постараться

примирить его с тем бедственным выбором, который он так безоглядно сделал,

чтобы неосторожным проявлением сожаления или разочарования он не

пробудил этот разнузданный нрав, от которого даже философское спокойствие

моего снисходительного брата сменилось отвращением. Мы слишком хорошо

знали, что пылкая душа Эссекса взбунтуется против такого рабства, сколь бы

добровольно он его на себя ни навлек.

Презрение и холодность, которые лорд Пемброк и я всегда выказывали

этой высокомерной женщине, впервые внесшей разлад в нашу семью,

известную своей сплоченностью, делали это поручение нелегким. Исполнить его

можно было лишь во имя дружбы. Время, которое мы потеряли, пытаясь

подчинить свои чувства необходимости проявить снисходительность, лишило

поручение всякого смысла. Милорд застал сэра Фрэнсиса в растерянности и

недоумении и узнал, что дочь его в истерическом припадке, а лорд Эссекс

исчез. Не в силах совершенно скрыть гнетущую его тоску и льстя себя

надеждой, что благородная откровенность по отношению к молодой жене со

временем скрепит их союз, Эссекс вполне открылся ей. В эту минуту ей не хватило

благоразумия заглушить в себе ту смертельную ненависть, что она питала и к

вам, и к вашей сестре. Опечаленный Эссекс, искавший сочувствия, а не

страсти, неосторожно защитил ту, кого так безоглядно обличал. Мстительный

характер его жены проявился во всей мелочной низости, и ссора приняла такие

размеры, что рано утром он приказал седлать лошадей и, объявив жене, что

«в ней его ошибка и его наказание», собрался в путь, на прощание с горечью

заметив, что «во всем повторяет судьбу сэра Филиппа Сиднея». Такой укор не

мог не задеть даже самого черствого сердца – с леди Эссекс сделалась

истерика. Невзирая на это, ее супруг сел в седло и умчался прочь с такой

быстротой, что вскоре был уже недосягаем и для друзей, и для врагов.

Королева, которая с каждым днем становилась к Эссексу более

благосклонна, чем была некогда к его предшественнику, постепенно позволила ему

занять и в своем сердце, и при дворе место лорда Лейстера. Многие считали,

что она намеревается вступить с ним в брак, и та ярость, которую вызвал у

нее этот его шаг, придала убедительности такому ни с чем не сообразному

предположению. Одинаково негодуя на его поспешный брак и внезапный

отъезд, она отлучила от королевского двора его жену. Не избежал порицания и

сэр Фрэнсис, хотя ничем его не заслужил.

Эссекс вскоре снарядил несколько кораблей и с ними присоединился к

Дрейку и Норрису. Слава делала Эссекса ото дня ко дню все более дорогим

сердцу Елизаветы, и она, с трудом соблюдая видимость неудовольствия,

которое он, по ее мнению, заслужил своим сумасбродством, изнывала в ожидании

его возвращения.

Через короткое время мы получили письма от Эссекса, в которых он

признавал, что брак его был шагом безрассудным и что, не желая краснеть за

него в нашем присутствии, он отправился в добровольное изгнание. И хотя

гордость побуждала его отзываться о вас в язвительной манере, из общего тона

письма было очевидно, что он покинул Англию столько же для того, чтобы

не видеть вас, сколько и для того, чтобы не жить рядом с женщиной, которой

сам предоставил законное право делать его несчастным. Великодушная

забота, которую он проявил о вашей сестре, даже при этих обстоятельствах

направив сэра Уолтера Кертиса во второй раз в Руан с поручением не жалеть ни

трудов, ни денег, чтобы разыскать Матильду, была еще одним примером

благородства натуры, которое украшало собой даже его ошибки. Направляя свои

помыслы к более высоким целям, чем любовь, он всеми силами старался

заполнить пустоту – ту мучительную пустоту, – что оставила в его сердце

поруганная страсть.

От природы бездействие было ему чуждо, и скоро его дерзкая отвага

обратила к нему мысли всей нации. Елизавета, хорошо знавшая, что источник его

нынешних отважных предприятий – разочарование и отчаянье, мгновенно

смягчила свою показную суровость и вновь призвала его ко двору. Мысль о

возвращении все еще была ему отвратительна, он медлил, и лишь властный

приказ королевы вынудил его вернуться. Когда со дня на день ожидали его

приезда, я получила ваше первое письмо. В нем ничего не говорилось ни о

вашем истинном положении, ни о причинах столь странного поступка, как ваше

согласие на брак с лордом Арлингтоном. Ваше долгое молчание, туманное и

лаконичное письмо и мое величайшее желание вернуть душевное

спокойствие вам и вашему возлюбленному, хоть в счастье вам и отказано судьбой, —

все это заставило меня решиться показать ему письмо, где не было ни едино-

го упоминания не только его имени, но и того, что с ним связано. Случай

вскоре представился, и я убедилась в правильности своего решения. Лорд Эссекс

читал в безмолвном изумлении, и убеждение, которое он вынес из

прочитанного, произвело разительную перемену в его образе мыслей и в манерах. Ни

следа уязвленной гордости, страсти, разочарования с этой минуты не

оставалось в его поведении. Сразу примирившись со своей судьбой, он использовал

во благо расположение королевы и принял решение жить с женой достойно,

если уж не счастливо. Никогда более я не слышала, чтобы он произнес ваше

имя. Я верила, что он изгнал его и из своего сердца, и, видя, как преуспела я в

своем замысле с одним из вас, я решилась прибегнуть к нему и по отношению

к другой. Когда вы поведали мне о жестоком обмане, посредством которого

лорд Бэрли воздействовал на ваши чувства, разумно ли было бы сообщать

вам, что Эссекс не участвовал ни в каком заговоре, не был заточен в тюрьму

и тем более осужден? Убежденность в том, что вы принесли себя в жертву

ради Эссекса, который явно не оценил этого, исключала всякую возможность

объяснения или даже просто беседы между людьми, столь справедливо

почитавшими себя глубоко оскорбленными друг другом. Каково же было мое

огорчение, когда по приезде вашем в Лондон я увидела, что вы заботливо

лелеете некий тайный план, который угрожает целиком разрушить мой! Видя,

что все мои советы напрасны, я сочла за благо предоставить вам решать по-

своему в надежде на то, что ваша природная мягкость возобладает над

болезненно-раздраженными чувствами. Увы, моя дорогая, этот роковой день

показал мне, как непоправимо я ошиблась, как много ран предстоит вам теперь

нанести благородному сердцу Эссекса! Терзаемый муками несчастной,

загубленной любви, мелочными подозрениями своей неумной жены и

высокомерным надзором королевы, он будет с этого мгновения лишен в своей жизни

покоя, как давно уже лишен надежды.

Нежная забота, которой было продиктовано это позднее признание, как и

сокрытие правды, грустное пророчество, которым заключила свой рассказ

леди Пемброк, глубочайшим образом подействовали на меня, вызвав поток

слез, к великому облегчению моего сокрушенного, выжженного страданиями

сердца.

– Нет, мой великодушный, добрый друг, – ответила я тоном более

спокойным, чем могла ожидать леди Пемброк. – Я не могу ложно истолковать

поведение, которое всегда проистекало из благороднейших намерений, и,

явив передо мною в истинном свете побуждения несчастного Эссекса, вы

открыли мне цель, которая сделает посильной тяжелую задачу, возлагаемую

мною на себя. Обязанность предотвратить хотя бы часть того зла, которое

может стать следствием моего неблагоразумного поступка, вновь обратит

меня к велениям разума, чести и к своей истинной природе. О ты, – вскричала

я, давая волю слезам, – нежно любимый, горько оплакиваемый, прости, если

я, словно темное дождевое облако, заслонила яркую звезду твоей славной

судьбы, – скоро она засияет вновь во всем неомраченном великолепии, и

лишь я, пролившись дождем слез, напою землю, которая сокроет меня. А ты,

счастливейшая из женщин, кому дано разделить его судьбу, попытайся

сделать эту судьбу счастливой – и та, которой в жизни осталось лишь плакать о

твоем жребии, поможет увенчать его всеми земными радостями. Я чувствую,

что мой шаткий рассудок долее не в силах углубляться в этот предмет, —

заключила я, уже оказавшись дома. – Прощайте же, моя дорогая леди Пемб-

рок, пусть это объяснение будет залогом нашего взаимного прощения.

Поверьте, в первый и последний раз вам пришлось краснеть за своего бедного

друга – или я вновь не властна над лучшей частью своей натуры.

Она прижала меня к чистейшему сердцу, которое когда-либо билось в

груди человеческой, и вновь оставила наедине с этим ненадежным советчиком —

моим заблуждающимся сердцем.

Возвращение лорда Арлингтона, раздосадованного яростью королевы и

пересудами при дворе, подвергло нелегкому испытанию мою решимость.

Быть может, даже она оказалась бессильна, если бы я не помнила об

обещании, данном леди Пемброк, и о своем намерении подать достойный пример

моему благородному возлюбленному, кого теперь считала равно со мной

несчастным. Все это время я безвыездно оставалась дома, не без надежды,

однако, получить какую-нибудь весть от лорда Эссекса, хотя, как он смог бы мне

ее переслать, я не знала. Весть эта была мне доставлена самым неожиданным

образом. Леди Пемброк воспользовалась первой представившейся

возможностью поговорить со мной наедине.

– Запутанные обстоятельства порождают странных посланцев, – сказала

она со вздохом. – Кто бы мог вообразить, что я возьмусь передать письмо от

Эссекса вам, Эллинор? Но, узнав, что он намеревается обратиться к вам с

письмом, я добровольно вызвалась передать его – как для того, чтобы верно

судить о происшедшем, так и для того, чтобы помешать Эссексу унизить себя

и вас перед слугой, которого ему удастся подкупить. К тому же если бы он

ошибся в выборе посланца, то погубил бы ваш покой и репутацию.

Едва слыша это великодушное объяснение, я с жадностью устремила

взгляд на письмо и запечатлела на прекрасной руке, держащей его,

порывистый поцелуй, преодолев искушение поцеловать драгоценное послание. Ах,

как невыразимо подействовал на меня вид знакомого почерка! Эссекс писал

взволнованно и несвязно, винил себя, меня, своих и моих друзей, всевластную

судьбу, распорядившуюся нами. Им владело убеждение, что подлоги, тайны и

тысячи доселе неизвестных гнусных ухищрений соединились, чтобы

разлучить нас. Он заклинал меня открыть ему, каковы были эти люди и средства.

О лорде Арлингтоне он говорил скорее как о ничтожном орудии в руках

своих более коварных недругов, чем как о человеке, достойном его ненависти,

глубокой и безграничной, дремавшей до той поры, пока я не указала ей

направление. «Отбросьте узкие предрассудки обычая и вашего пола, —

продолжал он. – Не будьте беспомощной жертвой обстоятельств. Осмельтесь быть

искренней и считать верность Вашим первым священным обетам (обетам,

драгоценным своей нерушимостью) истинным следованием закону чести,

религии и морали. О, вспомните ту роковую минуту, когда Вы неумолимо разо-

рвали кольцо рук, которым, должно быть, никогда более не суждено обнять

этот прекрасный стан. Самая малость доверия и откровенности сделали бы

тогда нас обоих счастливыми; сейчас, увы, они могут сделать нас лишь менее

несчастными. И все же говорите, моя нареченная, любовь моя, – заканчивал

он письмо, – скажите мне все. Еще раз заклинаю Вас теми правами,

уничтожить которые могут лишь Ваше вероломство или смерть, скажите мне все и в

Вашей заботе о жизни, что еще теплится в этой истерзанной груди, дайте мне

обрести желание длить ее».

Вникая в эту волнующую исповедь его сердца, я чувствовала, как мое

переполняет нежность. Тем не менее я была тверда в намерении поступить так,

как решила, и, взяв перо, ответила ему следующим образом:

«Отдав Вам свое сердце, милорд, признаю, я дала Вам право и власть над

каждым моим поступком, и хотя обстоятельства могут приостановить

осуществление этого права, уничтожить его они не могут. Увы, единственное право,

которое я оставила за собой, – это право скрывать от Вас то, что может

сделать Вас несчастным. Так позвольте же мне навсегда скрыть в сердце своем

то стечение роковых событий, которые оторвали нас друг от друга. Надо ли

говорить, что они истерзали мне сердце и довели меня до помрачения

рассудка, ибо ничем иным нельзя оправдать тот намеренно жестокий удар, который

я нанесла Вам. То, как подействовало на Вас мое присутствие, быть может, и

то (к чему скрывать?), как подействовало Ваше присутствие на меня, вместе с

чувством сурового долга, убеждают меня, что мы не должны более видеться.

Свет, этот докучливый и пристрастный судья, всегда упивается зрелищем

исполнения жестоких приговоров, им выносимых. Ах, избранник души моей,

помните, что довершить ее страдание можете только Вы, не вынеся того

сурового испытания, которое я решилась во что бы то ни стало выдержать. Не

лишайте меня печальной радости, все еще дозволенной мне судьбой, – в каком

бы уединении я впредь ни похоронила себя, верить, что тот, кого избрала я из

всех людей, подобен ангелу.

Не подчиняясь тирании людского мнения, я не знаю иного :оветчика, чем

нравственное чувство, и оно говорит мне, что самим Небесам угодны те

старания, которых я не оставляю, чтобы внушить Вам любовь к жизни, величию и

славе...

О грозный Отец всего сущего, чья воля одна только может лишить любого

из нас того единственного в мире, кто дорог ему, направь к благороднейшей

цели веления моего разума, дай силы нам обоим принять раздельный

жребий, назначенный нам. Возвысь чувства Эссекса над мелочными заботами

мести и злобы, обрати любовь его в милосердие, а гнев – в героизм. А слабому

сердцу, что ныне истекает кровью перед Тобою, ниспошли терпение и

смирение, чтобы проживать каждый долгий день так, словно следующий навечно

соединит меня с ним. Я не прошу силы, чтобы изгнать его из своего сердца,

нет, пусть он всегда остается его единственным властелином. Но пусть

поступки его воссияют благородством, чтобы, когда оба мы вместе со всеми людьми

будем призваны на Твой Страшный Суд, я могла пренебречь их ошибочным

мнением и правдиво сказать: «Отец Небесный, не Эссекса я любила, но саму

Добродетель в его облике».

Это восторженное заключение, сколь высокопарно оно ни показалось

сдержанной леди Пемброк, было всецело рассчитано на романтический

характер того, кому предназначалось. Я горячо просила Эссекса смириться с

тем, что моим письмом завершится переписка между нами, не допускавшая

никаких уступок, помимо тех, которые содержались в письме. Я отдала его в

руки леди Пемброк с приятным чувством самоуважения, которое всегда

сопутствует сознанию достойно исполненного тяжкого долга.

Да, это драгоценное чувство все еще остается при мне, порой пронизывая

своими лучами густой мрак, что затопляет мою душу и мертвит разум... Я

боюсь, что мысль моя опять начинает блуждать, потому что собственный

почерк вдруг кажется мне почерком Эссекса... О, как стиснута моя голова, как

стеснено сердце!.. Почему никто не ослабит эти тугие волокна? Чу! Не

королева ли это?.. Нет... Это только мрачный гул зимнего ветра.

* * *

Бедный Эссекс! Поразило ли мое письмо его так глубоко? Прижимал ли

он его с такой нежностью к губам? Орошал ли его слезами? Те слезы, что я

пролила о тебе, Эссекс, утопили бы тебя, если собрать их вместе...

«Несравненная Эллинор... о, боготворимая! Да, я буду следовать за яркими

блужданиями этого чистого ума, помрачению которого способствовал, и с этой

минуты я стану всем, чем она пожелает...» (Кто сказал ему тогда, что разум мой

помрачен и мысль блуждает, хотела бы я знать? Право, при нем я всегда

сопротивлялась этому.) Ах, прекрасные, драгоценные чувства! Как душа моя

жадно впитывает их очарование!.. А есть у вас маленький ножичек, леди

Пемброк, чтобы врезать мне в сердце эти слова, вырезать их на самом моем

сердце?.. О, я хочу, чтобы они вошли в сердце глубоко-глубоко... Я хочу

чувствовать их, а не только видеть... И ты, память, предательница память, хоть

раз сохрани приятный звук голоса, повторяющего их... Даже у леди Пемброк

голос не так музыкален...

* * *

Вы говорите – в браке с лордом Арлингтоном? О, этот брак! Что приобрел

он злодейством и обманом? Невыносимое общество несчастной безумицы,

чья усталая душа может в любую минуту ускользнуть, оставив в его руках

грязные обноски, которые он купил такой ценой. И все же мне говорят – я в

браке с ним... Он все еще возит меня за собой, называет меня своей, своей, о,

Боже! Но я более ничья – помните об этом, помните, иначе может произойти

убийство, и меня не окажется рядом, чтобы стать между смертоносными

клинками и узнать, какой из них окажет мне услугу.

Матильда, мне кажется, я еще не сказала тебе об этом, но едва ли я в си-

лах сделать это сейчас – такой тяжелый сон обволакивает меня... И все же,

если я не сделаю этого сейчас... знаешь, ведь я могу никогда более не

проснуться... Но теперь я вспоминаю, что уже просыпалась вновь и вновь, так что

совсем устала, и сейчас наконец спокойно усну и буду видеть во сне тебя.

* * *

Позволь мне воспользоваться минутой возвращения рассудка и памяти и

продолжить свой рассказ. Следуя принятым мною благим решениям, я

испросила у лорда Арлингтона позволения удалиться в Сент-Винсентское

Аббатство и в будущем жить там безвыездно, на что он с готовностью согласился.

Если мое добровольное затворничество не истребило полностью его ревнивых

подозрений, то, во всяком случае, не оставляло ему поводов терзать меня

ими. Натуру этого человека я всегда считала самой заурядной: он был

легковерен и переменчив, но своеволен и вспыльчив. Тщеславясь правами,

даваемыми знатностью рода, но не имея достоинств, которые отличили бы и

прославили бы его, он всегда чувствовал себя обойденным, если предпочтение

выказывалось другим, и благосклонность Елизаветы к его сопернику

оскорбляла его почти так же, как та, которую я столь очевидно проявила.

Великодушный Эссекс, уважая мой душевный покой и добродетель, после

еще одной бесплодной попытки убедить меня свидеться с ним, согласился

следовать предначертанным мною путем, удовлетворяясь моей верностью ему,

поклялся свято беречь те чувства, которые я позволила ему сохранить. Я не

нуждалась в дружеских известиях о человеке, голос которого был голосом

королевства. К счастью, мне внятен был этот голос, подхваченный молвою.

Поэтому я нежно простилась с леди Пемброк и, мешая слезы прощания с

сотнями невысказанных благословений, поддерживая себя сознанием, что

поступаю как должно, и гордясь собой за это, я обратилась лицом к своей судьбе,

решившись не жалеть усилий, чтобы сделать ее приемлемой.

Сент-Винсентское Аббатство вновь приняло меня. Лорд Арлингтон купил

поместье сразу после свадьбы не столько из-за присущего ему очарования,

сколько оттого, что прилегающие земли давали простор для всевозможных

сельских развлечений. Здесь я наконец перевела дыхание и, отдавшись

грустному покою, которым одаривает даже плачевная судьба, когда обретает

определенность, призвала себе на помощь спасительные нравственные и

религиозные принципы. Я направила свои еще нетвердые шаги к тем жилищам,

которых не миновали невзгоды, и, помогая дарами и словом утешения

несчастным, поверженным судьбою, согревала свое сердце отраженным светом той

заботы, которую проявляла о них. Я собрала в Аббатстве болезненных и

убогих детей и, пока их сверстники, которых природа наделила крепким

здоровьем, приобщались к крестьянскому труду, обучала их ткать гобелены,

плести кружева, читать, писать, играть на музыкальных инструментах —

сообразно их полу и возрасту. В окружении этих трогательных созданий, которые в

щедрости искусства находили теперь прибежище от несправедливости к ним

природы, я порой прикасалась к струнам лютни с чувством столь

возвышенным, что воображение устраняло все телесные несовершенства моих

маленьких слушателей, окрашивало их лица нежнейшим цветом утренней зари, и я

словно видела, как падают с них жалкие одежды несчастного человеческого

жребия и легкие крылья бессмертия увлекают их к небесам. Стремясь этими

и всеми иными доступными мне средствами заглушить бесплодные

сожаления об утраченном счастье, которые продолжали яростно осаждать мое

сердце, я заполнила неустанными занятиями долгий-долгий год. Часто ноги сами

приводили меня к моей келье и к Убежищу. Часто на знакомых извилистых

тропинках в лесной чаще, где некогда вдвоем мы распевали беззаботно и

звонко, как птицы вокруг нас, я останавливалась, сестра моя, и орошала

горькими слезами драгоценные напоминания о невозвратных днях.

Зная, что не смогла бы вынести малейшего сомнения или расспросов

относительно моих поступков, я взяла себе за правило не выходить за ворота без

сопровождения, и все же лорд Арлингтон возымел неприязнь к этому

одинокому приюту, и неприязнь его с каждым днем возрастала: я не пожелала в

угоду ему совершенно отречься от тех немногих невинных развлечений,

которые доступны в уединении. Увы, из его поведения мне стало ясно, что

ревность, эта самая неутомимая и ненасытная из всех наших страстей,

становится привычкой, даже будучи изгнанной из сердца. Если бы в любви его

присутствовала утонченность, свойственная страсти благородных натур, он бы

почувствовал, что несчастная привязанность черпает силы в одиночестве, среди

домашних стен; когда же человек отваживается покинуть эти стены, он

являет благородную решимость бороться со своим чувством. Множество раз он

следовал за мною по пятам, он вторгался в мое уединение. Ему словно бы

доставляло удовольствие наблюдать мои слезы и горестные сожаления,

виновником которых он некогда стал.

Старческое слабоумие королевы с каждым днем становилось все

очевиднее, и даже пощечина, данная ею Эссексу в одном из ее припадков бешеного

гнева, более посрамила ее, чем его. Его бесстрашное негодование, его

дерзкая, неслыханная при дворе откровенность, его надменный уход – каждый

его поступок утверждал меня в том восхищении, на которое, как я считала, я

все еще имею право. Безграничная власть, которой он впоследствии, после

примирения с ним Елизаветы, пользовался, свидетельствовала о том, как

безгранична была ее привязанность. Елизавета, жестокая, безжалостная ко мне

во всем остальном, на этот раз ценою своего унижения даровала мне

исполнение единственного желания, которое мне дозволено было сохранить.

После нескольких безуспешных попыток добиться высокого положения

при дворе лорд Арлингтон почел себя обойденным и, удалившись в поместье,

докучал мне своим присутствием круглый год. Но, не имея ни вкуса к ученым

занятиям, ни тех интересов, которые сам собой подсказывает развитой ум, он

должен был постоянно искать, чем бы занять себя. Соколиная охота, охота с

гончими, рыбная ловля заполняли собою однообразные годы, и редкий вечер

не завершался пьянством в охотничьей компании. Ту апатию, в которую по-

грузились мои чувства, он по недалекости ума принял за полное довольство.

По мере того как его любовь шла на убыль, он вообразил, что моя возрастает,

и пришел к убеждению, которого не разделил бы с ним даже самый жалкий

из его прихлебателей, что мы с ним наконец вполне счастливы.

Для полноты этого неожиданного счастья (которое существовало только в

его воображении и зародилось, надо думать, в винных парах) он решил

уничтожить те развалины, где, как я призналась, прошло мое детство. Он полагал,

что именно они не дают угаснуть горестным воспоминаниям, которые без них

время сотрет бесследно. Управляющий убедил его, что камень необходим

для строительства поблизости мануфактуры, а вырубка леса, разросшегося

вокруг, даст ценное строительное дерево и с избытком окупит все расходы. К

тому же сквозь новые посадки будет открываться вид на другую сторону

Аббатства, а я лишусь этого неодушевленного предмета привязанности, к

которому лорд Арлингтон все еще испытывал ревность, столь же непомерную,

сколь и нелепую.

Намерение это вызвало мое сильнейшее противодействие по многим

причинам. Меня страшила мысль, что исчезнет всякое напоминание о днях моей