Текст книги "Убежище, или Повесть иных времен"

Автор книги: София Ли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц)

появления моря, и, когда увидела его перед собой, взор мой попытался

преодолеть его и достичь того берега, где, единственно, я могла считать лорда

Лейстера в безопасности. Чем больше мы приближались к побережью, тем

сильнее меня одолевали страхи. Этот край был населен преимущественно

людьми суровыми по природе и отчаянными в силу ремесла – они не только

грабили, но и убивали потерпевших крушение у здешних берегов, и всякого

путника разглядывали неприязненно и вызывающе. Я с трудом могла убедить

себя, что некоторые из них не принадлежат к рассеявшейся банде Уильямса,

и возблагодарила Небеса, словно все наши беды кончились, когда мы

добрались до уютного домика Артура. Он стоял в безлюдной части берега, где

высокие утесы, выступая далеко в море, образовали маленькую бухту,

приютившую несколько рыбачьих лодок и небольших суденышек. Как наши

пробудившиеся страсти полностью подчиняют себе все предубеждения!

Мертвенные вспышки молний, от которых прежде все мое существо содрогалось, с

недавних пор стали казаться мне мерцающими лампадами любви. Я

бестрепетно озирала и слышала вокруг себя море – теперь, когда оно превратилось в

счастливый рубеж человеческих устремлений; рев его неутомимых волн

звучал как гордый вызов всякому, кто посмеет к нему приблизиться, и пугало

меня лишь то, что ветер не был попутным для нас и морская пучина была

пока непреодолима.

Только теперь, с большим опозданием, мы пожалели, что отправились в

путь без слуг. В этом уединенном месте мы лишены были всякой

возможности узнать, что произошло при дворе после нашего бегства, и, не желая

доверить ни нашему проводнику (без которого мы к тому же не могли бы

обойтись), ни его друзьям порасспросить о новостях в соседнем городе, мы

провели два томительных дня в унынии и всевозможных догадках. Артур, не

решаясь выйти в море на собственном судне, не вызывая подозрений и

пристального внимания, которых нам следовало избегать, нанял большое рыбачье

одномачтовое судно, куда погрузил те немногие необходимые нам вещи, которые

при наших ограниченных возможностях мы смогли добыть. Теперь я неот-

рывно следила за развевающимися на ветру вымпелами. На третий день к

вечеру я вдруг увидела, что они указывают в сторону Франции. Отдых вернул

мне силы и бодрость, и порыв радости охватил меня. Наконец собрались

немногочисленные матросы, я с легким сердцем спустилась в убогую лодку, и

она быстро понесла нас к судну, на котором нам предстояло плыть, как вдруг

на берегу показались два всадника – во весь опор они мчались к воде,

отчаянными криками умоляя нас вернуться. Я встревожилась и стала просить

матросов грести быстрее, суля им несметные богатства, но Артур решительно

заявил, что голос ему знаком, и, не слушая моих доводов, развернул лодку. Я

обвила руками своего супруга, так, словно сердце мое могло распахнуться и

спрятать его, а потом, не слыша его увещеваний, что два человека, как бы ни

были враждебны их намерения, нам не опасны, я лишилась чувств. Очнулась

я в каюте, склонившись на грудь лорда Лейстера, а передо мной стоял на

коленях юноша, прижимая к губам то одну мою руку, то другую.

– Взгляни, любимая, – воскликнул милорд, – кого судьба соединила с

нами в изгнании.

– Ах, лучше не смотрите, милая Матильда, – отозвалась мисс Сесил (ибо

это была она, переодетая в мужской наряд). – Сначала решите, как должно

встретить себялюбивую подругу, дерзнувшую переплести свою судьбу с

вашей. Однако выслушайте, прежде чем судить, – поднимаясь, добавила она с

кротким достоинством, придававшим невыразимое очарование румянцу,

который то вспыхивал, то исчезал на ее щеках. – Я без утайки открою сердце

вам обоим. Тщетно было бы пытаться скрыть от лорда Лейстера мою

сердечную слабость, которую столькие обстоятельства уже обнаружили. От меня

зависит придать ей достоинство. Известие о вашем браке, добрые мои друзья,

погасило последнюю слабую надежду, что таилась еще в моем сердце.

Убедившись, что моя привязанность никогда не сможет дать ему счастья, я сразу

решила, что она станет для него предметом гордости. Себялюбивое чувство

отступило перед высоким помыслом. Иначе как смогла бы я в ту ночь

вывести его в сад, посмотреть на него в последний раз, как я тогда думала, и не

уронить ни единой слезы? В один миг я увидела все достоинства, все очарование

той, которую он избрал. Ненавидеть ли мне ее за то, что ей принадлежит все,

к чему я стремилась, за то, что она приняла это высокое отличие, которое

дается не за юность, красоту, достоинства и богатство, а лишь как

драгоценнейший дар щедрого Провидения? Ах, нет – сердце мое было справедливо и

приняло ее и разделило свою любовь между нею и лордом Лейстером.

Озабоченная лишь успехом их побега, я почти забыла о слугах, оставленных караулить

в Убежище, и о чудовищах, населивших его. Я воображала себе то время,

когда для вас минут все опасности и вы будете порой думать о той, которая

может думать только о вас. Я услышала, как вы вздыхаете, и, пожелав,

чтобы память обо мне лишь смягчала, а не ранила ваши сердца, вздохнула сама.

Из этих грез меня грубо вернул к действительности голос нашего

управляющего, который, стремительно вбежав в комнату, своим известием ужаснул

меня до глубины души.

«Радуйтесь, госпожа моя, радуйтесь! – восклицал он в своем

чистосердечном рвении. – Видно, этой незнакомке было на роду написано послужить

вам. Мы должны неустанно благодарить Небеса за их чудесное

вмешательство. Некоторое время тому назад, когда мы уже устали караулить в

подземелье, вдруг послышались голоса. Они приближались, и каждый из нас призвал

на помощь все свое мужество. Вскоре загремел засов и появился один из

разбойников. Его дерзкий вид сменился мертвенной бледностью (заметной в

свете факелов, горевших у него за спиной), когда двое наших людей схватили

его за руки, а третий приставил ему ко лбу пистолет. Проклятие, которое он

пробормотал, предупредило его сообщников, и с обеих сторон грянули

выстрелы. Мы устремились вперед, не оглядываясь на упавших и преследуя

остальных по переходам подземелья, захватили их всех, и, как нам кажется,

неожиданность едва ли не вполовину ослабила их способность

сопротивляться. В самом большом помещении этого странного места мы обнаружили

(представьте, как мы изумились, сударыня) нашего господина с неизвестной

дамой и трех наших товарищей-слуг. Все они только что были доставлены

туда разбойниками и связаны, и, без сомнения, ужасная смерть ждала их, если

бы не это удивительное событие».

Мы с отцом давно чужды другу другу, – продолжала свой рассказ мисс

Сесил, – но я не могла услышать о его чудесном избавлении иначе, чем с

живейшей радостью. Она, однако, несколько померкла, когда я вспомнила о

трупе Уильямса. Я понимала, что мне предстоит объяснить его присутствие

человеку, имеющему право потребовать отчета и достаточно решимости, чтобы

вынести мне приговор. Отец уже несколько минут находился в доме, а я,

теряясь в разнообразных планах, все не решалась выйти из своей приемной,

пока появление лорда Бэрли не преградило мне путь из нее. Едва дыша, я

молча поднялась и, склонившись перед ним, слезами выказала свою дочернюю

почтительность и радость. «Я знаю все, что ты можешь сказать, дитя мое, —

воскликнул он нетерпеливо, – знаю, как было обнаружено это ужасное

место. Но где лорд Лейстер и его дама?» Онемев при этом вопросе, столь ясном

и определенном, словно отец сам был участником всего, что происходило в

эту ночь, я лишь смотрела на него в полном ошеломлении и ужасе. Брат мой

в поспешном желании найти вас обоих вбежал в мою спальню, куда, вслед за

его громким восклицанием, устремились все присутствующие и куда со всей

возможной быстротой, какую позволяли его недуги, направился мой отец,

надеясь, как мне показалось, увидеть там своего недруга, который занимал его

мысли сильнее, нежели забота о безопасности собственной или моей жизни.

Как же все были изумлены, когда там оказалось лишь безжизненное тело

злодея Уильямса! Кто-то обыскал его карманы, другие осматривали спальню.

Отец некоторое время хранил молчание, затем, устремив на меня взгляд,

который лжецы никогда не отважились встретить, иронически промолвил,

указывая на труп: «Убила его, конечно, ты?» Потом он вновь погрузился в свои

размышления. Немного погодя некое смутное воспоминание мелькнуло в уме

его. Он подошел ближе, взглянул в лицо умершего, казалось, припомнил и,

припомнив, ужаснулся ему, так как вновь ушел в себя и лишь вымолвил тихо:

«Этот негодяй!» Не имея ни малейшего доступа к его мыслям, хотя он читал

мои, мне все же надлежало выбрать линию поведения. Я собрала все свое

мужество и, сочинив рассказ настолько правдоподобный, насколько позволяли

нынешние обстоятельства, решила, что буду держаться, как бы ни

повернулись события. Мой отец, также обдумав свои планы и не пытаясь призвать к

порядку слуг, чьи действия под влиянием страха были беспорядочны и

нелепы, сосредоточил внимание на мне одной. Поднявшись с места, он сурово

приказал: «Роз, ступай за мной».

В последнее время резкость его обращения сделалась для меня

привычной, и я молча повиновалась. Усевшись в соседней комнате, он потребовал

подробного рассказа об ужасах прошедшей ночи. Я начала с того, как была

разбужена Уильямсом, рассказала о его замысле и угрозах, вследствие которых

я оказалась на волосок от гибели, и затем, подменив лорда Лейстера

Артуром, я твердо заявила, что именно он, появившись волею Небес в

решительную минуту, в сопровождении незнакомой дамы, своей отчаянной смелостью

спас меня от кинжала закоренелого злодея. Здесь отец прервал меня и

нетерпеливо вопросил, куда делась дама. Я уверила его, что она исчезла.

«Подумай! – угрожающе воскликнул он. – Хорошенько подумай,

опрометчивая, романтическая девица, прежде чем осмелишься далее отвечать мне. Я

знаю причину побега лорда Лейстера, знаю, кто его спутница, знаю, что

несколько часов назад он бежал из темницы, где я был найден, а раз это так – я

знаю, кто был его сообщницей. Позор рода Сесилов! Презренное создание!

Мало того, что по слепому легковерию молодости ты отдала сердце

государственному изменнику, спасла его и помогала ему – ты еще станешь укрывать

его жену! Страшись возмездия твоей повелительницы, страшись отцовского

возмездия».

Каким бы непостижимым путем он ни получил эти сведения, я поняла, что

пытаться обмануть его безнадежно. Я гордо выпрямилась, бледность и

румянец сменяли друг друга на моих щеках.

«Я действительно убедилась, милорд, – воскликнула я, – что не в силах

лукавить с вами, но теперь вы убедитесь, что я в силах высказать правду, как

она ни опасна. Да, я признаю, что именно лорд Лейстер был послан Небом

мне на помощь. Так выдам ли я на смерть того, кто спас от смерти меня? О,

никогда, ни за что! Укрывшись в месте, менее доступном для подозрений,

чем то, откуда недавно спасся, он может, вместе со своей счастливой

избранницей, в безопасности переждать, покуда ярость королевы уступит место

справедливости. Более я ничего не скажу даже под пыткой, и какая ни ждет

меня судьба, будет в ней всегда одно сладостное утешение: я буду помнить,

что Небеса позволили мне добром отплатить за добро в тот самый миг, как

это добро было мне сделано».

К чему пересказывать, – вздохнула наша прекрасная рассказчица, – все

яростные речи, слезы и брань, которые на несколько дней превратили мою

жизнь в мучение? Меня заперли в моих покоях, со мной обходились как с

преступницей, мне даже дали понять, что мое упрямство может вынудить

отца сделать это ужасное подземелье – Убежище – моей тюрьмой. В одном

мне посчастливилось: мои загадочные слова утвердили отца во мнении, к

которому он склонялся еще раньше, что лорд Лейстер со своей супругой

скрывается в замке Кенильворт или поблизости от него, куда тотчас отправились

самые надежные из шпионов и чрезвычайно занимали отца своими

разнообразными предположениями, ежедневно присылаемыми оттуда.

Измученное жестокостью и суровостью обращения со мной, мое слабое,

мое нерешительное сердце не раз побуждало меня поехать за вами следом и,

если удастся, догнать вас, но, мгновенно вспоминая о том, какой верный след

дал бы мой необдуманный побег вашим неумолимым преследователям, я

всякий раз подавляла в себе это непозволительное желание.

Отец вдруг переменил свой образ действий: он освободил меня и стал

возить с собою по всем вызывающим у него подозрения местам в окрестности,

надеясь, по выражению моего лица, выведать место, где скрывается лорд

Лейстер. По роковой случайности, довершившей мои несчастья, в одной из

таких поездок мы встретили Айртона, поклонника, которому я была обязана

королевской и отцовской немилостью. Поощряемый лордом Бэрли, он вновь

оказался в нашем доме. Его сердце недоступно любви, его страсть —

политика, и в нем вновь проснулось неукротимое желание добиться высокого

положения в этой сфере с помощью моего приданого. Пренебрегая моими

слезами, холодностью и презрением, он, как и прежде, теперь ждал от моего отца

решения моей судьбы. К моему отчаянию, я узнала, что между ними

заключена сделка, где мне назначена была роль бессловесного залога, и что их уговор

вступал в силу немедленно. Я знала непреклонный нрав отца, знала, что

таков же и Айртон; у меня были основания страшиться, что новая вспышка

отцовского гнева может обречь меня на публичное бесчестие, если я не сумею

опередить их действия отчаянным шагом. Не удивляйтесь же, что я наконец

решилась на то, чему в мыслях долго противилась. Я выбрала слугу, к

которому питала доверие, он доставил мне это платье и предложил сопровождать

и оберегать меня. Я благословила преданность, которую никогда не смогу

вознаградить вполне, и, окрыленная равно надеждой и страхом, пустилась вслед

за вами, не зная устали в пути, оставив письмо, где говорила, что буду искать

приюта в Лондоне.

На этот волнующий рассказ мой супруг и я отвечали многократными

заверениями в дружбе и защите, а также похвалами ее мужественному

поведению. Спустя некоторое время лорд Лейстер вышел из каюты.

– Вас, долго бывшую моей поверенной, единственной, кто был посвящен в

мою привязанность, – вновь заговорила мисс Сесил с нежностью, устремив

вопрошающий взор, казалось, в глубину моей души, – менее удивят поступки,

которые ею вызваны, чем мое в ней признание. Но даже к нему, как ни

странно это может показаться, меня побудила благоразумная осмотрительность. Я

хорошо обдумала, моя дорогая Матильда, все мое прежнее и будущее

поведение. Я видела ясно, что, пока, как мне представлялось, милорд оставался в не-

ведении о моих чувствах, сердце мое могло по-прежнему питать к нему

опасную нежность. Совершив же этот решительный шаг, я поставила лорда Лей-

стера судьей над собою и впредь буду поступать со строжайшей

осмотрительностью. Я знаю, что вы в своем великодушии, видя лишь лучшее во мне,

могли бы пожелать, чтобы я осталась при вас, и как могла бы я устоять против

столь милого приглашения? Ах, только заставив молчать самого

красноречивого ходатая! Лорд Лейстер теперь никогда не сможет стать для меня

поводом к этим опасным мыслям. Где бы вы ни надумали поселиться, я удалюсь в

монастырь по соседству и там буду жить как пансионерка. Всегда слыша о

вас и иногда видя вас обоих, – добавила она, и голос ее прервался

рыданием, – я буду считать, что все мои желания осуществились. А до тех пор, я

верю, вы не пожалеете доли для меня в опасности, грозящей лорду Лейстеру.

– Ах, вы мало знаете меня, – возразила я, ласково пожимая ее руку, —

если думаете, что я пожалела бы для вас доли и в его счастье. Никогда, нежная,

великодушная девушка, никогда более мы не расстанемся. Никогда лорд

Лейстер не мог бы надеяться, а его жена опасаться, что вы, возвышенная

душа, совершите нечто неподобающее. Живущие одним и тем же чувством, мы,

которых природа создала подобными друг другу, преступили бы ее законы,

расставшись.

– Не скрою от вас, милый друг мой, – ответила она со свойственной ей

благородной безыскусностью, – что я ожидала от вас этого проявления

великодушия, но оно лишь укрепляет меня в моей решимости, и я сердцем

чувствую, как осудили бы вы меня, случись мне поколебаться.

В моей душе разлилось давно не испытанное мною чувство безопасности,

чувство благодарности к моему чудесному другу. Между тем день подошел к

концу. Лорд Лейстер позвал нас полюбоваться прелестью наступающего

вечера. Мы поднялись на палубу и расположились в шлюпке, закрепленной там.

Все страхи, все надежды, казалось, на время отступили, и для каждого из нас

эти мгновения заключали в себе всю жизнь. Легкий ветерок, играя, наполнял

белые паруса, судно уверенно и плавно разрезало зеленые волны, и их

гребни, причудливо посеребренные полной луной, распадаясь, одни лишь

оживляли спокойствие ночи. С умиротворенной радостью я переводила взгляд с

любимого на подругу, с подруги на любимого. Кроткое светило с одинаковой

лаской касалось сиянием их лиц. Мужественная нежность была в обращении

лорда Лейстера со мной, благодарная почтительность – в обращении с мисс

Сесил, сама же прелестная Роз, сердцем зная, что она вправе гордиться

собой, с благородным достоинством принимая то место, что принадлежало ей в

наших сердцах, не помнила о том, что мешало ее счастью быть полным.

Такие благодатные затишья в жизни, знакомые только любящим, укрепляют

душу так же, как они укрепляют тело, и лишь они дают нам силу вынести все

прошлые и грядущие беды. Душевное спокойствие располагало к

счастливому отдыху, и сон предъявлял свой счет за долгие часы усталости и страха.

Милорд настоял на том, что он останется на палубе: тихая, теплая погода —

хотя уже стояла поздняя осень – делала такой ночлег неопасным. Мисс Сесил

и я наконец согласились занять единственную убогую постель, на которой,

однако, мы отдохнули так, как нечасто можно отдохнуть во дворце.

На следующее утро картина резко переменилась, мгновенно разрушив

наш покой и довольство: полнолуние принесло перемену погоды, ветер круто

изменил направление; мучительная болезнь – порождение морской стихии —

одинаково поразила меня и мисс Сесил, заглушив даже чувство опасности. В

угрюмом изнеможении взирали мы на ревущие волны, в провалы которых

воображение не осмеливалось заглянуть, и, чувствуя, как нас относит назад, к

берегам Англии, не имели ни физических, ни душевных сил оплакать свой

жестокий жребий. По счастью, милорд был более привычен к морю,

неподвластен его воздействию и делил свои силы и время между утешением

страждущих и помощью матросам, которые, также, к счастью, хорошо знали берег.

Встречный ветер и разъяренная стихия в некотором смысле служили нашей

безопасности, так как все остальные суда, укрывшись в ближайшие гавани,

выжидали более благоприятную погоду. Около десяти дней нас швыряло по

волнам, и наконец ранним утром мы пристали в Гавре, где меня, полуживую,

доставили в первую же гостиницу и сразу уложили в постель.

Здесь моя усталость и дурные предчувствия едва не привели к несчастью,

которого я с самого начала страшилась. У меня были все основания бояться,

что бедное дитя, без вины ставшее причиной этих бедствий, не появится на

свет, чтобы вознаградить нас за них, но, до срока призванное в мир, из всех

его богатств для себя потребует лишь могилы. Горе, которое я испытывала,

думая так, усиливало опасность. Я знала, как страстно жаждет мой супруг

иметь потомство, и часто льстила себя мыслью, что если это желание

осуществится, то заполнится та пустота в его жизни, которая возникла от ее

несбывшихся обещаний. Каково же было бы мне увидеть, как разочарование

добавится ко всем жертвам и унижениям, что я уже навлекла на него?

В это тяжелое для меня время достоинства мисс Сесил проявились

особенно ярко: чуткое внимание друга она соединила с нежной заботливостью

матери. Мои тревожные мысли она успокаивала самыми радужными надеждами

и в своей ревностной заботе о том, чтобы в минуту болезненной

раздражительности я в глубине души не усомнилась в ее преданности, опередила и

опровергла любые подозрения так убедительно, что непосвященный

наблюдатель скорее увидел бы во мне единственный источник ее счастья, нежели

единственное к нему препятствие. Наконец я преодолела опасность, и

бодрость духа возвратилась ко мне скорее, чем физические силы. Я часто

говорила об Англии, о сестре, об ожидаемых известиях. Я написала леди

Мортимер и кратко изложила те события, которым здесь посвящено так много

страниц. Я просила ее признать наше родство и оказать мне покровительство,

объяснила нынешние деликатные обстоятельства, связанные с моим

здоровьем, и приложила свое изображение в детстве, не сомневаясь, что оно

установит истинность моего происхождения. Часть бриллиантов, что мы взяли с

собой, была обращена в деньги, чтобы мы могли должным образом утвердить

свое положение, если сочтем благоразумным объявить о нем.

Долгое время я была еще слишком слаба, чтобы выходить из своей

комнаты, а между тем временами новое опасение стало посещать меня. Я замечала

у своего супруга отсутствующий, тревожный вид. Порой мертвенная

бледность гасила в его лице природные краски, и, часами расхаживая по комнате,

он предавался тоске, о причинах которой с помощью нежнейших расспросов

я не могла дознаться. Часто я вспоминала слова сестры, и мне

представлялось, что он тщеславно жалеет о королевской благосклонности, о гордом

великолепии, об удовольствии широкой известности. Привыкнув к тому, что на

него обращены все взоры, что каждое его желание предугадывается и

исполняется еще до того, как оно высказано, нынешнее существование, со вздохом

признавала я, он должен почитать убогим. Не отваживаясь даже намеком

высказать эти мысли, я с нетерпением ждала возвращения нарочного,

посланного в Руан, надеясь, что перед нами откроются новые горизонты, что рассеется

мрачное облако, заслонившее от него радость жизни. О, сколь иллюзорна

человеческая проницательность! Тщеславно гордясь своим ограниченным

знанием, мы похваляемся, что можем проследить каждую мысль, каждый

поступок человека, с которым нас разделяют моря, и в то же самое время ложно

судим о тех, кто нас окружает. Мое внимание со всем пристрастием любви

было устремлено на лорда Лейстера и вне его не искало объяснения печали.

Наконец пришел ответ от леди Мортимер. Она признала наше родство с

удивлением и радостью и сетовала на то, что слабое здоровье не позволяет ей,

приехав ко мне, принести почтительную дань моему королевскому

происхождению, но уведомляла, что свита ждет нашего позволения на то, чтобы

препроводить нас в Руан, куда она убеждает нас поспешить как ради нашей

безопасности, так и вознаграждая ее нетерпеливое ожидание. Письмо всецело

оправдало мои надежды. Преисполненная радости, я подняла глаза на лорда

Лейстера, который читал вместе со мною, склонившись над моим плечом.

Глаза наши встретились, и в его взгляде я прочла такую многозначительную и

глубокую печаль, что сердце во мне похолодело.

Давно привыкнув страшиться того, что каждый день таит в себе некую

ужасную угрозу, я схватила его за руку и срывающимся голосом стала

умолять сказать мне, что произошло. Он упал к моим ногам и, пряча слезы в

складках моего платья, всеми силами старался сдержать рыдания, от звука

которых сердце мое разрывалось.

– Ты говорила, что любишь меня, Матильда? – произнес он

прерывающимся, нерешительным голосом.

– Говорила? – эхом повторила я. – О, небо и земля! Надо ли спрашивать

об этом, милорд? Разве для вас не забыла я о правах, что дают мне мой пол и

мой сан, обо всем, кроме прав любви?

– Разве не сделал я все, что в человеческих силах, чтобы стать достойным

этих жертв? – вопросил он.

– Так не будем считаться признанными достоинствами! – воскликнула я в

нетерпении. – О, скажи мне правду, всю правду сразу, и не увеличивай моих

мучений этими высокопарными приготовлениями! Что бы это ни было, я буду

помнить, что это еще не худшее, пока глаза мои видят тебя; моя душа

справится с любой бедой, кроме опасности, грозящей тебе. Но ты молчишь... Так,

значит, мы обнаружены, преданы, осуждены... значит, роковая власть

Елизаветы даже здесь настигла нас – ведь ничто иное так не поразило бы тебя?

– Воистину, настигла, – вздохнул он.

– О, зачем тогда нет у меня яда, – вскричала я, забыв о собственных

заверениях. – Только на милосердие смерти можем мы теперь надеяться. Пусть

же океан, где мы с таким трудом избежали гибели, поглотит нас на обратном

пути, лишь бы не ее облеченное властью мщение.

– Власть Елизаветы настигла нас, – скорбно продолжал он, – но в лице

другого человека. Под защитой моих объятий и моего сердца ты можешь,

любовь моя, проклинать и оплакивать несчастье, которое вся Европа оплачет

вместе с тобой.

В его полном сострадания взгляде я прочла правду, мучительную правду,

которую поняла душой. Ужас поразил меня, взор мой, казалось, застыл, тело

сковала каменная неподвижность; ощущение, от которого обморок был бы

желанным облегчением, обострило все мои чувства, и природа,

могущественная природа, при мысли о матери нанесла мне в самое сердце удар, боль от

которого могла, возможно, сравниться с той болью, которой стоило ей мое

рождение. Сияющее солнце Любви, казалось, погрузилось в море крови и

навсегда утонуло в нем. Не в силах передать словами стремительное течение

мыслей, я скрыла лицо в складках своей одежды и рукой указала на дверь,

чтобы все оставили меня. По счастью, милорд счел благоразумным не

перечить мне и, положив передо мною несколько писем, тут же удалился.

Оцепенение ужаса некоторое время владело мною – и как многочисленны, сложны,

многообразны и новы были чувства! Они всегда возвращаются вместе с

воспоминанием об этих мгновениях. Под влиянием этих чувств все нежные

свойства исчезли из моего характера и сердца.

Первая бумага, которую я прочла, подтвердила мои страшные опасения —

в первых же строках я увидела решенную судьбу страдалицы Марии. Мне

казалось, я вижу яростную руку Елизаветы в крови ее миропомазанной

сестры-королевы. Это была моя мать, моя нежная, моя беспомощная мать, и

сердце мое излилось слезами, которые долгие часы не находили пути к моим

сухим глазам. Словно фурии Ореста окружили меня, громовыми голосами

крича мне в уши одно только слово: матереубийца. «Как! – рыдая, твердила

я. – После стольких лет мужественного смирения, после стольких

изощренных жестокостей, сносимых с таким терпением, что враги ее лишены были

даже видимости повода к расправе над ней, этот злосчастный жребий выпал

ее дочери? Быть может, в тот самый миг, когда прекрасная голова той, кого

стольким сердцам суждено было боготворить, склонилась на плаху,

предсмертная мука была тяжела вдвойне сознанием, что собственная дочь

привела ее на эшафот. Зачем молния не поразила меня в Убежище? Зачем океан

не поглотил меня? Почему, почему, о Господи, не умерла я в невинности?» В

исступлении скорби я прокляла тот час, тот роковой час, когда посмела

нарушить установленные для меня пределы. Да, любовь, сама любовь была

истреблена во мне, и (разве могла я когда-нибудь в это поверить?) я всей душой

жалела, что повстречала лорда Лейстера.

Переходя от письма к письму, я видела, что голоса друзей и недругов

слились в восхвалении Царственной Страдалицы. Какое величие души, какую

доброту, какую святость они теперь видели в ней – блистательный пример

ужаснейшего из способов установить истину! Возвышая идею отмщения,

неотделимую от человеческой природы, она целиком сосредоточила ее в

сравнении, – и каком сравнении! – когда отбросила свою смертную оболочку, тень

которой легла на все последующие годы Елизаветы, а сияющий след ее

мученического вознесения приковал к себе и помрачил взоры всех наций, которые

слишком поздно оплакивали свою постыдную бездеятельность. «Дух

царственной Марии, столь много претерпевшей! – со вздохом воззвала наконец

моя измученная душа. – Из вечного блаженства, куда несчастная, лежащая

сейчас во прахе, быть может, ускорила твой переход, осияй ее миром и

прощением! Уврачуй ужас невольного греха и прими мою жизнь во искупление

его. Или же, хоть немного, совсем немного, облегчи печальный остаток этой

жизни».

Между тем в моих мыслях о том, что тайна раскрыта Елизаветой, не было

ясности и определенности. Хорошо помня, что ничего не доверила дружбе, я

была уверена, что никто не мог меня выдать. Сестра хранила нашу общую

тайну в сердце своем, и там я считала ее надежно скрытой. Я еще раз перечла

все письма. Увы! Этим я лишь добавила себе тревоги: всякое упоминание об

Эллинор в них тщательно избегалось. Я долго терялась в догадках, как вдруг

обнаружила еще одно письмо, прикрытое краем моей одежды. Я прижала к

губам строки, написанные рукою леди Арундел:

«Едва решаюсь я позволить себе поздравить вас, мои достойные друзья, с

тем, что вам удалось укрыться от беспощадного гнева Елизаветы, так как

хорошо знаю, с каким нетерпением вы ждете известий о вашей сестре.

Вызванная в дом леди Пемброк, чья болезнь была так внезапна, что меня не успели

известить о ней, Эллинор вернулась во дворец в тот самый час, когда милорд

и вы покинули его. Заменяя мою сестру, которой в тот день надлежало быть

при королеве, она имела несчастье присутствовать при чтении Елизаветой

объяснительного письма лорда Лейстера. Не зная удержу в своем

негодовании, королева обрушила его на Эллинор, сурово обвиняя ее в предательстве и

пособничестве – в таких выражениях, из которых вашей сестре стало

понятно, в какое опасное положение поставило ее ваше бегство и каким опасностям

подвергаетесь вы оба. От горя, страха и возмущения у нее едва не помутился

рассудок, королева же, утверждая, что ее молчание проистекает из

упрямства, швырнула в нее большой и тяжелой книгой, которую до этого читала.

Удар пришелся в висок, и милая Эллинор потеряла сознание. Другие

фрейлины разрезали на ней шнуровку, и нетерпеливый взгляд королевы

привлекла маленькая ладанка, висевшая на черной ленте, которую Эллинор всегда

носила на шее. Даже по тому поразительному эффекту, который содержимое

ладанки произвело на королеву, никто не мог догадаться, что именно

заключалось в ней. На несколько мгновений кровь отлила от лица Елизаветы, она

лишилась речи, силы покинули ее. Придя в себя, она еще раз перечитала

бумаги, затем старательно разорвала их на мелкие кусочки и, вызвав к себе

Уолсингема и Бэрли, отослала всех присутствующих, кроме леди Летимер.

Из дворца Эллинор была отправлена ночью, но с кем и куда – пока еще

тайна. Однако неустанные усилия любви и дружбы направлены на помощь ей, и

тюрьма ее тотчас перестанет быть тюрьмой, как только откроется ее