Текст книги "Убежище, или Повесть иных времен"

Автор книги: София Ли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 33 страниц)

владелице. Примите его, госпожа, и поклянитесь, что никогда не расскажете

о моем даре господину.

Эта просьба казалась излишней, поскольку сокровище не было

мошеннически добыто у лорда Арлингтона, и хотя я по собственному разумению,

возможно, хранила бы молчание, обещать его казалось мне ниже моего

достоинства. Заметив мои колебания, он продолжал:

– Не усматривайте дурного намерения в этой просьбе, госпожа.

Когда-нибудь вы будете рады, что согласились на нее, и лишь ради вашего блага я

прошу об этом. Рука господина моего скаредна, ваша – щедра, как рука

Провидения. Так не лишайте себя возможности быть щедрой, которая сейчас

предоставляется вам, но лишь при условии, что вы поклянетесь об этом молчать,

смогу я дать вам эту возможность.

Странное желание прочесть бумаги скорее, чем стремление заполучить

деньги, побудило меня наконец согласиться. Моя служанка, следуя его

указаниям, вытащила из укромного угла железный сундучок и достала из него

деньги, драгоценности и бумаги, которые мы с ней, разделив и не без труда

спрятав на себе, донесли до моей комнаты. Умирающий, казалось, лишь

ждал возможности открыть свою тайну – спустя несколько часов он искупил

свое прегрешение смертью.

В то время как он пытался убедить меня в необходимости хранить

молчание, я старалась вникнуть в суть происходящего. Затрудняясь истолковать

странную волю Провидения, я вдруг подумала, что сокровище, быть может,

отдано в мои руки для того, чтобы помочь сестре и облегчить ее участь. Как

знать – в эту самую минуту не спешит ли она ко мне, возможно – измученная

нуждой, несомненно – угнетенная горем? О, каким утешением было бы для

меня избавить ее от лишений, хотя утолить ее сердечную боль и я была бы не

в силах! Мое презрение к лорду Арлингтону было так глубоко, что я не смог-

ла бы для этой цели воспользоваться его богатствами, даже будь я их полной

хозяйкой; потому я сочла разумным и подобающим принять и утаить этот

дар, который, казалось, само Небо столь странно вложило мне в руки, словно

предваряя им некое неизвестное событие.

Бумаги, по преимуществу, представляли собой переписку между миссис

Марлоу и отцом Энтони, когда они еще были женихом и невестою и позже,

когда ужасное открытие отменило их номинальный брак. Я перечитывала

эти бесценные письма, согреваемая нежностью, на которую, как мне

казалось, я более неспособна; они возвращали меня к жизни, воскрешали мои

чувства, я черпала силу духа у тех, что уже обратились в прах. Я поднимала взор

к небесам в поисках их чистых, преображенных душ и, переходя от светила к

светилу, воображала себе планету, отданную влюбленным, которые более не

несчастны. В письма были вложены сотни безделиц, дорогих лишь сердцу

тех, кто их хранит: монограммы, локоны, сонеты – милые хранители светлых

часов юности, на которые с радостью оглядываемся мы до последней минуты

угасающей жизни. С благоговением целовала я невинные реликвии любви,

столь несчастной, и видела в них едва ли не драгоценнейшую часть своего

наследства.

Время рассеяло радостные надежды на возвращение сестры, которыми я

тешила себя. Мой разум погрузился в привычное дремотное бездействие, а

обретенное мною сокровище оставалось если и не забытым, то ненужным.

Из этого глубокого оцепенения меня вывел удар, подобный

землетрясению. Лорд Арлингтон, упав на охоте с коня, порвал кровеносный сосуд и был

принесен домой в состоянии почти безжизненном. Совесть и долг

человеколюбия повелевали мне забыть свои обиды. Я сделала все возможное, чтобы

выходить его, и некоторое время казалось, что он поправляется, но его

обычная невоздержанность в выпивке, которую он сохранял даже в это время,

оказалась сильнее и моих забот, и медицины, и, претерпев череду страданий, при

виде которых навсегда исчезла моя неприязнь, он скончался в расцвете лет.

Боже милосердный, какой переворот в моей жизни означало это событие!

Привыкнув к неволе и к мысли, что лорду Арлингтону суждено пережить

меня, я наблюдала за невероятной переменой в немом изумлении. Ужас,

вызванный зрелищем его страданий, сменился, когда они прекратились, сладостной

мыслью о свободе. «Свобода, – отзывалось вздохом мое усталое сердце. —

Для чего теперь мне возвращена моя свобода?» Я видела себя в положении

пленника, которого, освободив от оков, тут же бросили в безграничном

океане в утлой лодке без весел и руля, без пропитания. На что было мне

опереться духом? Где в бескрайнем мире была благородная рука, чью великодушную

помощь я могла принять без страха и стыда?

Родственник лорда Арлингтона, наследовавший титул и владения, был

безграмотный и грубый морской офицер. Только болезнь лорда Арлингтона

удерживала его в Англии, и, получив известие о кончине, он тут же приехал в

сопровождении двух сестер покойного, которым было отказано все его

имущество. Я ждала лишь оглашения завещания, чтобы уехать из этого печаль-

ного дома, от которого намеревалась навсегда отказаться. Всемилостивый

Господь! Как велики были мое возмущение и мой гнев, когда я узнала, что

упомянута в завещании как несчастная безумная, которой он назначил

жалкое содержание и жизнь под надзором его сестер в Сент-Винсентском

Аббатстве, которое, как им самим приобретенное, отходило к ним. Никогда, ни в

каких испытаниях, выпавших до той поры на мою долю, не обрушивалось на

меня потрясения, подобного этому. И за могильной чертой он длил свой

тиранический гнет! Низкий, презренный негодяй! В то самое время, когда я в

неустанном уходе за ним напрягала остатки сил и здоровья, подорванных его

жестокостью, он осознанно обрекал меня на столь неслыханное, позорное

заточение и превращал его в бессрочное! Человеческая природа бессильна перед

таким сокрушительным ударом: он вызвал то несчастье, за которое карал. Я

вновь погрузилась в мрачную бездну, из которой в последнее время начала

выбираться... Мозг мой пылает при едином воспоминании об этом... О сестра

моя! Каковы бы ни были беды и горести твоей таинственной судьбы, мои,

несомненно, могут притязать на печальное превосходство!

Ликующий Эссекс, как только весть о смерти лорда Арлингтона достигла

двора, отправил с нарочным письмо, умоляя меня оставить унылую тюрьму,

где я так долго томилась, и переехать в имение лорда Саутгемптона в

Херефордшире, куда немедленно отправится молодая жена этого вельможи,

чтобы там принять меня и окружить заботой. Леди Саутгемптон была та

прелестная кузина лорда Эссекса, о которой я уже упоминала. Тайно вступив в

брак, она утратила благосклонность королевы. Ухудшающееся состояние

здоровья леди Эссекс, добавлял он, обещает ему в скором будущем обретение

свободы, ставшей вдвойне желанной теперь, когда свободна я. Леди

Саутгемптон давно намеревалась последовать за своим супругом в Ирландию.

Эссекс писал, что мог бы быть спокоен, лишь зная, что я нахожусь в обществе и

под покровительством его кузины, и торжественно обещал, что не станет

навязывать мне свое присутствие до тех пор, пока законы общества не позволят

ему открыто заявить о тех чувствах, что так давно живут в его сердце.

Родственники лорда Арлингтона, наделенные, в силу его завещания,

безграничной властью, перехватили и вскрыли это письмо. Вместо того чтобы

пролить бальзам его в мое истерзанное сердце, они утаили это драгоценное

свидетельство привязанности, не знающей себе равной, и отослали гонца

назад с печальным известием о моем безумии и заточении. Но лорд Эссекс уже

бывал обманут и потому не мог с легкостью поверить этому известию. Он

отправил Генри Трейси, молодого офицера, пользующегося его доверием,

выяснить мое истинное положение, приказав ему не поддаваться ни на какие иные

способы убеждения, кроме как на личную встречу со мной. Увы, еще до того,

как было принято это решение, обида вновь воспламенила мой шаткий

разум, и теперь новый лорд Арлингтон мог, не опасаясь, позволить Трейси

войти в мою комнату. Погруженная в глубокое оцепенение, я не отвечала на его

вопросы и, опустив на глаза траурную вуаль, сидела, как отдавшаяся молитве

восточная женщина, добровольная жертва своего отчаяния. Верный Трейси,

все еще опасаясь обмана, потребовал мой портрет и прядь моих волос, дабы

доказать своему господину, что видел именно меня в столь прискорбном

состоянии, и, получив требуемое, уехал.

Но что сталось с Эссексом, когда Трейси привез ему это печальное

подтверждение? Свидетельства, доставленные посланцем, придали сил

неугасимой страсти, владевшей его душой. Сотни раз он заставлял Трейси описывать

комнату, мое платье, мой вид: то ему казалось, что даже его осторожный друг

был обманут, то он предполагал, что злодеи, в чью власть я отдана, на то

короткое время, когда Трейси позволено было свидеться со мной, одурманили

мои чувства: сотни предположений, догадок и вымыслов он пытался

противопоставить устрашающей истине.

Угнетенный этими мыслями, лорд Эссекс выступил в Ирландию,

наделенный безграничными полномочиями, во главе армии, верной ему как в

благодарность за прошлое, так и в надежде на будущее. Пройдя лишь часть пути,

он принял внезапное решение: поставил на время похода во главе войска

лорда Саутгемптона, сам повернул вспять и поспешил в Сент-Винсентское

Аббатство, дабы по свидетельству своих чувств судить о состоянии моих. Он

прибыл туда за полночь и потребовал, чтобы его провели ко мне. Тон его не

допускал ни отказа, ни промедления, и хозяева с неохотой повиновались. В

комнате моей мерцала тусклая лампа, и навстречу более ярким светильникам

вошедших я зажмурила глаза и в бессмысленном молчании замахала руками,

чтобы их убрали. Порыв горя и изумления, охвативший благородного

Эссекса, когда все известия обо мне так ужасно подтвердились, едва не сокрушил

его собственного рассудка. По непостижимой милости Провидения, мое

застывшее и, казалось, ко всему глухое сердце пробудилось при звуках

знакомого голоса, солнце взошло над моею душой, и глаза раскрылись, чтобы

узреть предмет моей любви. Этот поразительный результат его присутствия

мог бы убедить его, что рассудок никогда не покидал меня, если бы бурная

радость моих бедных служанок при виде такой неожиданной перемены не

была столь искренней и неподдельной. Они упросили Эссекса дать мне время

укрепиться в возвратившейся способности чувствовать и мыслить, прежде

чем эти чувства и мысли вновь обратятся к нему, и всю страсть, все планы,

что теснились в груди его, он выразил лишь приглушенными восклицаниями

и молчаливыми знаками нежности.

Алисия, бывшая в течение многих лет моей любимой служанкой, поведала

Эссексу (когда он, вняв уговорам, удалился и оставил меня отдыхать) о

жестоком и несправедливом завещании, которое, сделав меня пожизненной

пленницей, вызвало этот ужасный возврат болезни. Его гордость, всегда

пренебрегавшая осторожностью, а сейчас пренебрегшая и приличиями, побудила его

заявить семейству Арлингтон, что он скорее даст убить себя, чем допустит,

чтобы я вновь оказалась в их власти. Поставив у моих дверей самых верных из

своих слуг, с тем чтобы они не пропускали никого, кроме моих личных

служанок, он удалился в отведенные ему покои обдумать, как действовать дальше,

чтобы подвергнуть наименьшей опасности мой возвратившийся разум.

Алисия благоразумно распорядилась отворить мне кровь, после чего я

заснула глубоким и сладким сном, какого давно уже не знала. На следующее

утро я проснулась слабой, но с совершенно проясненным сознанием. Я

помнила, или воображала, что видела Эссекса; Алисия открыла мне правду и

пролила слезы радости, услышав от меня разумный ответ. Я уступила ее

просьбам отложить до послеполуденного часа встречу, столь радостную и

волнующую, послушно приняла от нее целебный настой и пищу, которую она для

меня принесла. Эти несколько часов удивительно укрепили мои силы, и наконец

мне дозволено было видеть великодушного возлюбленного, к которому

стремилась душа моя. Пока он в пылких клятвах изливал свою неугасимую

любовь и с нежной печалью взирал на разрушительный след, оставленный горем

и обманутыми надеждами на моем изможденном лице и в болезненной

худобе тела, я с удивлением видела, как щедро одарили его прошедшие годы:

нежный расцвет юности сменился в нем мужественной зрелостью, белая

кожа с тонким румянцем покрылась походным загаром, облик его, обретя силу,

не утратил изящества, взгляд был исполнен прежнего очарования и новой

властности, и он, казалось, обводя повелительным взором весь остальной

мир, обращал взор, полный нежного очарования, ко мне одной.

Ах, мужчина, счастливец мужчина, насколько благосклоннее к тебе

природа! Ты наделен научными знаниями, отвагой, тебе доступны дела и

занятия, неведомые утесняемой женщине. Из твоих различных жизненных

неудач всякий раз возникает бодрая, неувядающая надежда и незаметно

затягивает раны – те раны, что у слабых созданий неостановимо кровоточат,

истощая жизненные силы; а когда судьба, смягчившись, дарует тебе исполнение

желаний, с неомраченной радостью встречаешь ты дорогой ценою купленное

счастье, едва ощущая своей щекой холодную росу слез на щеке той, что

слишком поздно обрела возможность разделить твою судьбу.

Прошло несколько дней, прежде чем я отважилась на долгие беседы с

Эссексом, который все это время занимал меня разговорами о забавных и

незначительных предметах, в то же время строя свои планы на будущее. Видя, что

я сохраняю спокойное расположение духа, он наконец решился развернуть

передо мной весь грандиозный замысел, наполнявший его воображение.

– В неуклонном противостоянии моей воли силам судьбы, дорогая Элли-

нор, – начал он, – никогда, с минуты первой нашей встречи, не строил я ни

единого плана, который не включал бы вас, и тот, что я намерен теперь

открыть вам, с давних пор был моим излюбленным детищем. Соберитесь же с

силами, выслушайте, не удивляясь, и – если можете – одобрите его. Как

только я узнал, что низкие хитрости были пущены в ход, чтобы разлучить нас,

мне стало очевидно, что нам никогда не соединиться с согласия Елизаветы.

Но какими отличиями и благосклонностью я ни был бы ей обязан, здесь даже

ее власти я не признаю над собой. Не должности и блага, доставляемые ее

склонностью, дают гордость моей душе. Имея более прочную опору, душа

моя шла дорогою славы, и, смело могу сказать, слава эта придала

достоинство пристрастию королевы. Само же пристрастие, хотя и несообразное ее го-

дам и сану, было неизменным и великодушным, и потому я поклялся до

последнего дня жизни Елизаветы сохранять преданность ей во всем, кроме

жизни сердца, и хранить верность вассальной присяге, подчинив ей все, кроме

своего счастья. Трудно примирить обязанности и склонности, столь

противоположные, но, я думаю, вы согласитесь, что мне это удавалось.

Слепому пристрастию ко мне и своему вопиющему эгоизму королева

бесчестно принесла в жертву вашу юность, ваши надежды, ваше счастье, но она,

увы, забыла, что, поступая так, сделала их всецело моей заботой. Ни минуты

не задумываясь о муже, которого она для вас избрала, об этом жалком

создании, которое мог уничтожить единым взглядом, я целиком посвятил себя

тому, как освободить вас из неволи, для меня не менее непереносимой, чем для

вас. Среди множества других планов я решился известить короля Шотландии

о вашем существовании и нынешнем положении, прося его из братского

сочувствия предоставить вам надежный приют, покой и защиту, которых сам я,

в силу своей молодости и жизненных обстоятельств, предложить вам не мог.

Я нашел способ сообщить ему всю вашу печальную историю, но как опишу я

вам его недостойное поведение? Я был глупец, полагая, что человека,

который мог покорно снести убийство матери, тронет мысль о каких бы то ни

было иных узах. Отнюдь не пытаясь спасти дорогую несчастную сестру, о

сострадании к которой я молил его, он притворился, что не верит рассказу о

браке матери с герцогом Норфолком, хотя графиня Шрусбери клятвенно

заверила меня, что сама передала ему от королевы Марии бесспорнейшие о том

свидетельства, как только он избавился от власти регента и смог действовать

как суверенный монарх. Несомненно, стремясь единолично наследовать все

права своей матери, он добровольно отрекся от забот и о ее прахе, и о ее

потомках, с постыдной покорностью целуя руку, сократившую ее дни. Чего же

после этого ожидать от короля Шотландии? И зачем ради брата,

отрекшегося от вас, жертвовать лучезарным будущим, открывающимся перед вами? Вы

дочь первого пэра Англии и царственной принцессы, ближайшей наследницы

трона, вы уроженка этой страны. Одно лишь необходимо, чтобы установить

права, на которых вы можете справедливо основывать самые высокие

устремления: нужны подлинные документы, подтверждающие эти факты. Они

существуют, как мне доподлинно известно, и, хотя они рассеяны между

католиками – родственниками и друзьями Марии, я не теряю надежды их

заполучить. Англичане всегда ревниво относились к своим национальным правам,

всегда страшились самой отдаленной угрозы их уничтожения и уже сейчас

обращают взоры к семейству Суффолк, дабы избежать воцарения

иноземца . Эта несчастная ветвь королевского рода, представители которой

становились жертвами то страха, то политических интриг, истекала кровью из

поколения в поколение, так что сейчас ее представляют лишь женщины, из

коих ни одна не обладает достаточным мужеством, умом и талантом, чтобы

вступить в борьбу, даже имей она то преимущество по праву рождения,

которое принадлежит вам. Так примем точку зрения лорда Лейстера, который,

несомненно, предполагал с помощью умелой и осторожной политики вымос-

тить путь к престолонаследию для вашей сестры после кончины Елизаветы.

Ваша судьба связана с судьбою человека, гораздо более способного

осуществить задуманное. Елизавета с каждым днем приближается к краю могилы.

Склонная ненавидеть того, кому нанесла столь непоправимую обиду, она все

еще отказывается признать своим наследником короля Шотландии. Она

наделила меня всей полнотою власти, дающей возможность воспользоваться

той популярностью, которую я честно завоевал. И хотя по рождению я не

принадлежу к прямым потомкам королевского дома, род мой был

благороден во многих поколениях, а в нескольких – знатен. Обстоятельства и

достоинства, таким образом, дают мне возможность сравняться с вами. Не

сомневайтесь в успехе этого замысла. Вас, рожденную для королевской власти,

способную украсить и облагородить ее своей красотой и своим величием, с

неоспоримым свидетельством вашего высокого рождения, на отыскание

которого я не пожалею сил, вас смело представлю я народу Англии как новую

королеву во цвете юных сил – и он примет вас радостно, и никакие жалкие

попытки ребячливого шотландского педанта противостоять армии, привлеченной

моею щедростью, повинующейся мне с радостью, полагающейся на мою

отвагу, не пошатнут права, которое опирается на столь мощную поддержку. Разве

наша история знает мало примеров, когда мужество и популярность свергали

монархов, щедро наделенных всеми иными преимуществами? Теперь вы

знаете, что уже долгое время составляет главную цель моей жизни. Все это

время каждый мой поступок, каждая мысль были тайно связаны с ними. Не

растрачивая попусту юность среди разнообразных удовольствий, которые

веселый двор Елизаветы мог предложить ее любимцу, я бороздил моря,

присматривался к войску в лагерях, укреплял армию, всеми средствами увеличивая

свою полководческую славу, военные знания и популярность в войсках, зная,

что придет день, когда от них будет зависеть более, чем одна только судьба.

Именно поэтому я так стремился воевать в Ирландии: в этой стране я буду во

главе армии, что позволит мне без труда воспользоваться по своему

разумению кончиною королевы, не потревожив ее преклонные годы грозным

признаком интриг, тайн или мятежа. Смело решайтесь, любовь моя, последовать

туда за мною – только там вы будете в полной безопасности. Я помещу вас в

одной из неприступных крепостей вместе с леди Саутгемптон, сам же

останусь в лагере и не приближусь к вам без вашего дозволения. Я требую этого

доказательства вашего доверия и вашей любви и в ответ клянусь нерушимо

соблюдать честь и повиновение. О, не спешите с ответом, милая Эллинор,

лучше вспомните ту роковую минуту, когда, упорствуя в своей осторожности,

вы навлекли на нас обоих столь долгие и тяжкие страдания. Помните:

сегодня снова от вас зависит решение своей и моей судьбы.

Эссекс поднялся и, оставив меня погруженной в глубокое раздумье,

удалился. Разум мой мгновенно принял грандиозный замысел, развернутый

передо мной. Сквозь темные, тяжелые тучи, издавна нависшие над моей душой,

проглянуло солнце любви и золотом залило все вокруг. Взойти на престол,

разделить его с избранником моего сердца, ему вручить ту власть, обретени-

ем которой я буду обязана его отваге, – меня поражало, что самой мне эта

мысль до сей поры не приходила в голову, но непрерывная череда несчастий,

следовавших за моим рождением, вполне могла заглушить во мне всякое

сознание прав, им даваемых.

– Жалкий и недостойный сын, – со вздохом промолвила я, – бесчестный и

жестокий брат, отчего ради тебя должна я пожертвовать единственной

возможностью, открывшейся мне по эту сторону могилы?

Подлое смирение Иакова перед ударом, который меня едва не заставил

поднять руку на коронованную убийцу, еще прежде оскорбило мои чувства и

навсегда оттолкнуло от него; я могла объяснить его недостойное поведение,

лишь предположив, что он все еще был во власти врагов своей матери, хотя

даже тогда благородная душа решительно противилась бы злу, которое не в

силах предотвратить, но, узнав, что нерушимый долг и все человеческие

чувства он принес на алтарь этого чванливого идола – себялюбия, я отказала ему

во всяком праве на те чувства и те обязательства, от которых сам он отрекся.

В решительном замысле благородного Эссекса все говорило в его пользу, к

тому же согласие мое было ему необходимо не столько для успеха замысла,

сколько для счастья, да и могла ли я колебаться, если отвергнуть этот

замысел означало отдать себя в руки неумолимого врага? И все же, поскольку

открытый отъезд вместе с Эссексом или даже вслед за ним пробудил бы у

Елизаветы опасные подозрения и подтвердил бы все клеветнические вымыслы

света, я уделила немало времени одной весьма необычной мысли, возникшей

у меня, которая обещала возможность избежать и того, и другого. И само

состояние моего здоровья было бы достаточной помехой для нашего

одновременного отъезда даже при отсутствии иных препятствий.

По возвращении Эссекса я заметила, что он старается подавить в себе

гнев, причину которого я убедила его открыть мне.

– Дело, не стоящее внимания, – ответил он со свойственной ему

прямотой. – По счастью, те немногие друзья, что сопровождают меня, люди

бывалые и храбрые, и сила на нашей стороне. Негодяи, которые держат вас здесь,

любовь моя, утверждают, что уполномочены на то не только покойным

лордом Арлингтоном, но и королевой. Придется нам прибегнуть к силе, чего я

пытался избежать, но это пустое.

– О, не говорите «пустое» о том, что хоть отдаленно угрожает вашей

безопасности! – воскликнула я. – Остерегайтесь, как бы я, подчинившись вашему

отважному замыслу, не стала причиной его крушения – да, не глядите на

меня с таким изумлением: всей душой я принимаю и разделяю ваши мысли. Я

наконец послушаюсь своего сердца и тем самым соединю его с вашим. Всю

мою жизнь неотрывно следуя взором за вашей судьбой, я с радостью

соглашаюсь разделить ее, а потому поклянитесь, что мое доверие побудит вас к

большей осмотрительности. Заботясь о своей чести, я лишь оберегаю вашу.

Дайте же мне слово не противиться моему плану, а я в ответ поклянусь, что

все, что я с этой минуты предприму, будет направлено к общей с вами цели.

Едва поверив своим ушам, Эссекс охотно дал мне заверения, которых я

желала. Намереваясь соблюдать право первенства моей сестры, не имея

возможности судить о причинах ее долгого отсутствия, я настояла на том, чтобы

он отдал предпочтение ее праву престолонаследия перед моим и поддержал

его, если она когда-либо появится. Он согласился, должно быть, с тем

большей готовностью, что был убежден в смерти моей сестры, а решение мое счел

чистой фантазией.

Не желая открывать моему решительному дорогому возлюбленному,

каким способом я намерена сопутствовать ему, я просила его принять скорбный

и неутешный вид, который убедил бы родственников Арлингтона, что я

вернулась в состояние безумия. Между тем одну из моих служанок поразила

опаснейшая эпидемическая лихорадка. Я нетерпеливо торопила Эссекса с

отъездом, чтобы страшная болезнь не передалась ему, и уговорила его ждать

вместе с леди Саутгемптон, пока я не присоединюсь к ним в порту, где войска уже

погрузились на суда. Мой вид спокойной уверенности убедил его подчиниться

даже вопреки собственному разумению. Арлингтоны, обрадованные его

отъездом не менее, чем предполагаемым возвратом моей болезни, страшась

распространения лихорадки, закрыли в отведенной мне части дома тех, кто мне

прислуживал, сами же избегали ее так, словно в ней воцарилась чума.

В этом уединении я и осуществила необычный план, который уже давно

обдумывала. С той минуты, как мне стало известно о ложном погребении

лорда Лейстера, мысль об этом не покидала меня. Я считала, что нужно

лишь упорядочить столь невероятный и фантастический план, и каким бы

немыслимым он ни казался на первый взгляд, со временем он обретет

законченный вид и сможет осуществиться. Сокровище, переданное мне управляющим,

теперь воистину сделалось сокровищем. Размышляя о нем, я пришла к

убеждению, что дар этот объяснялся причастностью покойного – и в качестве

конфидента, и в качестве свидетеля – к бесчеловечному завещанию своего

господина; распорядившись же таким образом сокровищем, он дал мне

возможность спастись от чудовищных оков, налагаемых завещанием, и при этом не

нарушил своих обязательств.

Служанка, бывшая единственной свидетельницей получения мною этого

таинственного наследства, ни разу не проговорившись о столь необычном

событии, несомненно доказала, что я могу довериться ей вполне. По счастью, к

ней благоволили и те, в чьей власти я находилась, и потому иной и лучшей

помощницы я не могла желать. Обратив против королевы ею же изобретенную

хитрость, я могла ускользнуть из-под ее власти и из-под власти тех, кому она

поручила стеречь меня, и могла исполнить пожелание Эссекса, не подвергая

его опасности.

Алисия радостно одобрила мой план и в исполнении его заручилась

помощью своих родителей, скромных тружеников, живших неподалеку. Как

только в состоянии больной служанки появились признаки приближающейся

смерти, я сделала вид, что меня поразила та же роковая болезнь, и когда

вскоре после этого она скончалась, ее тело было уложено на мою постель. Ее

волосы, рост, цвет лица, годы были настолько сходны с моими, что мне уда-

лось ускользнуть от наблюдения окружающих, а общий страх перед заразой

избавил нас от чересчур пристального разглядывания. Так как считалось, что

девушка умерла в одно время со мной, умелыми хлопотами Алисии ее

предполагаемые останки должно было доставить к родителям моей верной

помощницы. Поместившись, вместе с оставленным мне сокровищем, в простом

гробу, я, подобно королеве Матильде, храбро проследовала сквозь толпу

недругов и была перенесена в смиренную хижину, откуда я предполагала,

отдохнув и окрепнув, последовать за Эссексом.

Алисия теперь оповестила о моей смерти семейство Арлингтонов, которые

встретили это известие с радостью. Безоглядное поведение благородного

Эссекса навело их на мысль, что может настать день, когда то, что они

выполняли королевский приказ, окажется неубедительным оправданием. Эта мысль

добавила страх к той ненависти, что они издавна испытывали ко мне, и

теперь они с радостью похоронили оба эти чувства в моей могиле. Пересмотрев

мой гардероб, драгоценности и бумаги и не обнаружив ни в чем недочета, они

приготовились к погребению и распустили всех моих слуг, в их числе и мою

преданную помощницу, и с ее возвращением в родительский дом сердце мое

успокоилось.

В смиренной хижине, принадлежащей родителям честной и верной

девушки, я и заканчиваю эту часть своих воспоминаний. Отсюда, словно из иного

мира, наблюдала я мрачную процессию, которой мои обманутые тюремщики

ошибочно почтили женщину низкого происхождения. Торжественно

поместив ее бок о бок с лордом Арлингтоном, они, должно быть, бессознательно

погрешили против требований приличия. Глядя из своего окна на траурный

кортеж, я задумалась об этой церемонии, проникнутой помпезным

тщеславием. «О ты, тихо спящая в гробу, – вздохнула я, – пусть в нем и вместе с моим

именем будет навсегда похоронена вся мучительная часть моего

существования! Пусть в мире, который все еще открывает передо мной цветущую тропу,

воспряну я обновленной и счастливой, с исцеленным духом, твердым

разумом, нравом, неподвластным ударам судьбы!..»

* * *

Сердце, прихотливое и непостоянное, вполне наслаждается лишь теми

радостями, что само создает для себя. Мне часто кажется, что в этом простом

сельском приюте, скрытая грубым мужским нарядом, ожидая часа, когда

дальнее королевство станет мне родным домом, я была так богата надеждой

и счастьем, как никогда не бывала в дни юности и здоровья...

* * *

Моя судьба вновь вернула меня к мыслям о судьбе Матильды. Я много

думала о своей милой сестре. Увы, должно быть, прав Эссекс, и более нет в

живых той, кого могу я звать этим именем. Долгие годы идут чередой, а эта не-

постижимая тайна остается тайной. Это ужасное молчание продолжается —

не может быть тому иной причины, кроме смерти... Так прощай, имя столь

сладостное для моих уст, сокройся в моем сердце и навеки останься

запечатленным там. Прощай, чистый дух, слишком беззащитный для этого грубого

мира. Я не стану более искать тебя на поверхности земли, я не стану

воображать тебя в глубине ее – нет, теперь я буду устремлять уверенный взор к

небесам, «где беззаконные перестают наводить страх», и представлять, что на

некой еще не открытой звезде я вижу тебя. Ах, если это так, снизойди к

скиталице и направь мои робкие шаги, а случись жестокой судьбе подвести меня

к краю пропасти – освети дорогу и оборони меня от опасности!..

Душа моя в волнении, торжественный восторг, который бессильны

выразить слова, владеет всем моим существом... Я должна заглушить их сонным

забытьём, дабы вновь обрести душевное равновесие...

* * *

Счастье, неопределимое благо! В чем исчислить тебя? Нет, я не верю, что

счастье можно оценить в золоте, и все же каким восторгом от горсти этого

презренного металла осветились изборожденные заботами лица почтенных