Текст книги "Убежище, или Повесть иных времен"

Автор книги: София Ли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 33 страниц)

минуту я еще не знала, какими пророческими были его слова!

Такова была моя внутренняя борьба, такова была моя решимость в те

полные событий часы, когда решались наши судьбы, сестра моя. Разум, однако,

быстро восстанавливает свои силы, когда отваживается принять решение

сообразно долгу, и я осушила слезы сердечной печали еще до того, как

воротилась во дворец. Ах, позволь мне сократить эту часть своего рассказа, чтобы я,

прервав его, не стала неразумно вопрошать Небеса, отчего самый достойный

поступок моей жизни стал причиной моей погибели. Я добралась до Лондона,

Матильда, спустя два часа после того, как вы с лордом Лейстером покинули

его. Опасаясь того, какой вид будет иметь мое долгое отсутствие даже в

твоих глазах, если ты узнаешь, как я провела это время, я решила сказать тебе,

что весь день находилась у постели леди Пемброк, а чтобы избежать

расспросов людей посторонних, пробралась во дворец в вечерний час

хозяйственными дворами, роковым образом ускользнув от бдительной заботы леди Арун-

дел, которая на всех иных подходах ко дворцу разместила преданных друзей,

с тем чтобы перехватить меня при возвращении, после того, как ее

стараниями обыскали весь Лондон в тщетных попытках найти меня.

Милосердное Небо, что почувствовала я, когда, войдя в нашу комнату,

увидела, что в ней хозяйничают прислуга и стража королевы! Беспорядок в

шкафах и комодах, все признаки опасного разоблачения... Ужас, которому

нет имени, овладел мною. Радостный возглас, встретивший мое появление, и

то, что о нем тотчас послали известить королеву, заставили меня опасаться и

за мою Матильду. На все свои вопросы я получила единственный ответ: им

поручено караулить меня, а не давать мне объяснения. Стражник, посланный

к королеве, тут же возвратился, чтобы препроводить меня к ней. У меня не

было ни единой минуты, чтобы в тишине и одиночестве привести в порядок

свои мысли и обдумать поведение; прошлое, настоящее и будущее слились

перед моим мысленным взором в безумный хаос, перед которым и дыхание

Небес оказалось бы бессильно. Бледную, испуганную, бессловесную, меня,

словно преступницу, втащили в кабинет королевы, чьи пылающие щеки и

разъяренный взгляд сразу сказали мне все то, чего я страшилась. Моей страже

было приказано удалиться. Лорд Бэрли и старая леди Летимер были

единственными свидетелями этого ужасного разговора. Я едва держалась на

ослабевших ногах и не в состоянии была вымолвить ни слова. Смерть, мучительная

смерть, смотрела мне в глаза. Что говорю я – смерть? О, если бы не надо

было мне бояться худшего! Горе, оскорбление, позор – все, что может сделать

могилу еще ужаснее, обещало предшествовать ей. Воспоминания,

содержащиеся в письмах, свидетельства о моем рождении – все, чего недоставало,

чтобы подтвердить подозрения Елизаветы или удвоить ее гнев, должно было

сию минуту обнаружиться при мне. Моему взору сквозь пелену слез являлись

дорогие мне образы Матильды и Эссекса, и в эту минуту я словно увлекала

вслед за собой всех, кого любила и чтила.

Елизавета дала волю вульгарной необузданности, отличающей ее

обращение. Не было такого уничижительного, позорящего эпитета, которым она не

воспользовалась. Лорд Бэрли, понимая, что при такой безоглядной ярости

можно скорей выдать нужные сведения, чем получить их, испросил ее

позволения поговорить со мной, на что она угрюмо согласилась. На все его искусно

построенные и коварные вопросы я отвечала правдиво, оставляя в тени лишь

те подробности твоей и своей жизни, которые злоба могла бы извратить и

вменить нам в вину. Я все время ссылалась на лорда Лейстера, который

единственный, как королеве известно, владел тайной нашей судьбы.

– Ах, вот как, предательница, – сверкая глазами, вскричала Елизавета, не

в силах более сдерживать свою ярость. – Ты, стало быть, намерена хитрить и

притворяться, что не знаешь о браке твоей мерзкой сестры с этим негодяем,

которого ты так превозносишь! Это известие, за что я ему чрезвычайно

благодарна, он счел нужным сообщить мне в письме, писанном его собственной

рукой. – Она указала на бумагу, лежащую перед ней на столе. – Это говорю

тебе я, а ты изволь рассказать все остальное, или оно будет вырвано у тебя под

пыткой.

Она продолжала говорить, но я ее более не слышала. Едва дыша, онемев,

пораженная до глубины души, я словно приросла к месту, и лишь катящиеся

по лицу слезы показывали, что я не обратилась в камень. Брак лорда

Лейстера известен... подтвержден при таком стечении обстоятельств... и не

кем-нибудь, а им самим. Боже, как смешались мысли мои при этом известии!

– Говори, негодяйка! – теряя терпение, вскричала королева, чей голос

прерывался от ярости почти так же, как мой от страха. – Ты пока еще в моей

власти. Хоть этот вероломный мерзавец, которого я возвысила из

ничтожества и осыпала милостями, ускользнул со своей фавориткой от кары, ты все

еще в моих руках. Берегись, как бы тебе не пришлось ответить и

расплатиться за все!

Увы, самый безудержный гнев ее уже не смог бы усилить мою душевную

муку. Еще одно убийственное известие неосторожно вырвалось у нее: значит,

сам лорд Лейстер увидел единственное спасение в бегстве. Он исчез, и моя

сестра – это было очевидно – последовала за ним. Оба они принесли меня в

жертву, оставили без помощи и надежды, хотя на мне не было никакой вины.

О Эссекс, я вспомнила тебя в эту минуту! Твои прощальные слова звучали в

моих ушах, душу переполняло жгучее сожаление о том, что я отвергла твой

план из напрасного – да, напрасного – великодушия. Когда Елизавета

увидела, что угрозы и пристрастный допрос не властны над девушкой, чьи чувства

были, казалось, глухи к происходящему и обращены в глубину души, на нее

нашел один из тех приступов слепой ярости, которыми она была известна.

Схватив со стола большой молитвенник, она швырнула его так метко, что

попала мне в висок, и я упала, потеряв сознание.

Мне на помощь призвали дам и разрезали шнуровку, объяснив мое

состояние обмороком, так как королева предпочла умолчать о том, с какой грубой

вульгарностью выразилось ее негодование. Лента, на которой я носила то, что

было мне всего дороже, – свидетельства о моем рождении, призванные

когда-нибудь установить мой сан и место в жизни, – привлекла взор Елизаветы.

Приближенные услужливо разрезали ленту и поднесли королеве эти бумаги

вместе с пакетом, содержащим переписку между мною и Эссексом. Я

постепенно приходила в себя, когда она принялась за первую пачку бумаг, но этот

миг почти вознаградил меня за все, что я перенесла. Никогда еще на моих

глазах дух и тело не претерпевали столь разительной перемены: гнев ее

мгновенно стих, его сменили изумление, горе, смятение; последовало глубокое

молчание. Она была бледна, едва не бледнее меня, руки ее дрожали, глаза

отказывались служить, когда вновь и вновь она просматривала свидетельства о

столь поразительном событии. Наконец, впившись на мгновение

исступленным взглядом в мои черты, она принялась рвать бумаги в клочья, которые

все казались ей недостаточно мелкими.

За это время я пришла в себя настолько, что могла говорить, но прежде,

чем я успела произнести хоть слово, она вздрогнула, страшась, в свою

очередь, того, что может услышать, и голосом прерывистым и глухим приказала:

– Заберите ее отсюда. Вы отвечаете за нее головой. Отведите ее ко мне в

малый кабинет и, если дорожите моим расположением, следите, чтобы ни

единая живая душа ее не видела и с ней не говорила.

Ее раболепные приспешники торопливо исполнили это приказание.

Комнату охраняли два стражника, отобравшие у меня все, что могло бы

способствовать побегу или смерти. Увы! Я не думала ни о том, ни о другом. Отдаваясь

на волю всеразрушающего потока, который за один прошедший час вовлек

меня в свою стремнину, я бросила вызов будущему. Я была отдана на

заклание лордом Лейстером, забыта и покинута сестрой, предана двумя людьми,

ради которых только и жила все это время, – какой же новый удар могла

нанести мне судьба? Но даже если бы она попыталась нанести его, ей пришлось

бы состязаться с моим страданием, чтобы удар попал в цель, ибо удары, уже

нанесенные, были сокрушительны. Буря чувств, бушевавшая во мне на

протяжении последнего часа, сменилась мрачным и беспросветным отчаянием. Я

ощутила себя покинутой Богом и людьми и решила, что сердце мое, став

нечувствительным от полученных ран, вынесет теперь любые удары судьбы.

Даже ошеломленная внезапным открытием, Елизавета не отказалась от

своих козней. В комнате, где я по ее приказу содержалась под стражей, была

еще одна дверь, ведущая в тайные коридоры дворца, и из этой двери в

полночный час появился стражник и именем королевы предложил мне следовать

за ним. Я молча повиновалась. У садовых ворот ждали носилки, в которые я

села, не спросив даже, куда мне предстоит отправиться. Два дня и ночь почти

без отдыха я находилась в пути. Носильщики сменялись часто и без

промедлений. Весь первый день при мне оставался стражник, но по истечении дня,

когда никаких попыток силою освободить меня не было предпринято, я

оказалась на попечении лорда Бэрли и его слуг. Глубокое душевное смятение,

владевшее мною, начало стихать, чувства и мысли возвращались в прежнее

русло, хотя воспоминание о предательстве, совершенном лордом Лейстером

и моей сестрой, все еще было непереносимо тягостно мне. Увы, могло ли

быть иначе? Когда мы позволяем страстям руководить нашими поступками,

какими бы героическими ни оказались эти поступки, мы не требуем за них

награды, которой, как говорит разум, заслуживает всякое проявление

добродетели, руководствующейся единственно рассудком. «Ах, Эссекс, милый

Эссекс, – со вздохом подумала я. – Как оправдалось твое пророчество! Зачем

так бесповоротно отвергла я твое великодушное предложение?

Неблагодарная сестра, чьей безопасности принесла я в жертву сладостнейшие надежды

своей жизни, налагает оковы на твою преданную любовь и бежит прочь, ища

укрытия в стране, куда я не посмела отправиться даже под твоим

покровительством».

Среди ночи разразилась ужасная гроза – с громом, молниями, ветром и

проливным дождем. Мой ужас, естественный для женщины в подобных

обстоятельствах, усилился вдвойне, когда я вдруг обнаружила, что на нас

напала банда разбойников. Еще минуту назад я могла утверждать, что мне более

нечего бояться, но теперь меня охватил такой страх, что в сравнении с ним

даже мстительные замыслы Елизаветы казались ничтожными. Слуги лорда

Бэрли сопротивлялись отчаянно, но тщетно, и вскоре злодеи повели всех нас

в примыкающий к дороге лес, где все, как и я, несомненно, ожидали

встретить смерть. Буря начала стихать, и луна временами просвечивала сквозь

скопление черных туч, окружавших ее. Пользуясь этими краткими

мгновениями, я пыталась разглядеть, нет ли поблизости человеческого жилья или

какой-нибудь иной надежды на спасение. Но тщетно я напрягала взгляд. Лес

плотной стеной окружал нас, и я утратила всякую надежду, как вдруг глаза

мои узрели – милосердный Боже! – наше Убежище! Да, хорошо знакомый

вход у подножия гробницы предстал моему взору, множество смутных

мыслей о спасении и опасности смешались в моей голове, и, когда разбойники

приблизились к носилкам, я вскрикнула и потеряла сознание.

Увы, сестра моя, вызови в памяти собственные чувства и представь себе

мои, когда я, открыв глаза, увидела большую комнату нашего Убежища,

комнату, некогда освященную молитвами отца Энтони и присутствием миссис

Марлоу, комнату, в которой прежде портреты родителей улыбкой дарили

мир и защиту своей – ныне безутешной – дочери: как ужасно все здесь

переменилось! Голые стены, испещренные множеством грубых и устрашающих

образов, давали лишь слабое представление о нынешних владельцах, на чьих

ожесточенных лицах мой испуганный взгляд не осмеливался задерживаться.

Видя во мне лишь случайную добычу, они были всецело заняты старым

лордом Бэрли, на котором, по-видимому, сосредоточился их особый интерес.

Я отвернулась от ужасного зрелища, призывая суровые тени дорогих мне

людей явиться и устрашить разнузданных негодяев, от чьих угроз и

кощунственной брани содрогались древние стены. Чтобы не видеть творящегося вокруг, я

опустила глаза, и вдруг взгляд мой упал на хорошо знакомый предмет. То

было кольцо миссис Марлоу, которым отец Энтони обручил тебя с лордом Лей-

стером, а я хорошо помнила, что кольцо было у тебя на пальце, когда мы в

последний раз расстались. Я поспешно нагнулась за ним и вблизи

безошибочно узнала оправу. Страшная догадка молнией озарила мой ум.

– Увы! Моя сестра и лорд Лейстер, как и я, пленники! – воскликнула я

неосторожно. – Я знаю, что они здесь! В какой темнице прячете вы их?

– Ваша сестра, прекрасная дама? – со зловещей усмешкой вопросил один

из злодеев. – Друзья, наш предводитель поблагодарит нас за такой подарок.

Не иначе, это та самая красотка, которую он так часто поминал, когда к нам

в руки попали давешние путники. Утешьтесь, госпожа, сестра ваша в

надежном месте и крепко связана.

Вся моя душевная мука не сравнится с тем, что я почувствовала в ту минуту.

– Моя сестра здесь в подземелье? – вскричала я. – О моя страдалица,

дорогая Матильда! Как сможет она, слабая, всегда беззащитная перед

жизненными невзгодами, а сейчас и вовсе беспомощная, перенести весь этот ужас?

Умоляю вас, господа, если есть еще в ваших сердцах хоть капля жалости,

отведите меня к бедной страдалице и дайте ей умереть у меня на руках!

– Все в свое время, девица, – отозвался разбойник с видом столь

угрюмым, что, даже охваченная мучительной тревогой, я принуждена была

умолкнуть.

Лорд Бэрли по-прежнему более всего занимал их, на него сыпались угрозы

и проклятья. Вдруг, в довершение всех ужасов, слуха моего коснулось имя

Уильямса. Это имя окончательно прояснило как прошлое, так и будущее, и

страх мой усилился тысячекратно. В безумном отчаянии я огляделась по

сторонам, ища средства убить себя, готовая в эту ужасную минуту, подобно

Порции, проглотить огонь, как вдруг громкий шум за дверью заставил всех

умолкнуть. Послышались пистолетные выстрелы, в комнату с грохотом

ворвались еще несколько разбойников, а следом за ними – какие-то незнакомые

люди, чей вид мгновенно убедил меня в том, что Небо посылает нам спасение

от мучителей, не столь противное природе человеческой, как то, на которое

толкало меня отчаяние. Последовала жестокая схватка, в которой наши

избавители одержали верх. Немедленно они принялись развязывать лорда Бэрли,

который, онемев от изумления, признал в них своих домашних слуг из

близлежащего Сент-Винсентского Аббатства, бывшего теперь, как я поняла,

одним из его поместий. Не менее поражены были слуги, обнаружив своего

господина в доселе не известном им подземелье. Я все поняла мгновенно: слуги

лорда Бэрли явно проникли сюда по подземному ходу, ведущему из

Аббатства, а припомнив, что Уильямсу он неведом, я уже не усомнилась в том, что вы

с лордом Лейстером смогли бежать через этот ход. Ошеломленная

счастливыми обстоятельствами нашего избавления, я почувствовала, что мне более

нечего опасаться, и видела в лорде Бэрли не стража, а лишь товарища по

минувшему несчастью. Я проворно поднялась и во главе толпы направилась в

келью, откуда открывался ход в Аббатство. Слуги, только что пришедшие

оттуда, следовали за мной в немом изумлении. Я увидела на полу веревки,

которыми ты и милорд были ранее связаны, и в радостном нетерпении

потребовала, чтобы слуги отвели меня к вам. Лорд Бэрли из моих бессвязных

радостных восклицаний понял то, что прежде я отказывалась сообщить ему: что

волею случая мы оказались пленниками в том самом месте, где ты и я росли и

воспитывались. Не замечая за собственными изъявлениями восторга

молчания окружающих, я радостно приветствовала вход в Аббатство, так долго

бывшее для нас счастливым приютом. О Небо, как жестоко эти радостные

чувства были растоптаны, когда слуги лорда Бэрли вновь схватили меня как

пленницу и приготовились увести в отдаленные покои Аббатства! Сердце мое

было удручено и сломлено страхом и тяжкими испытаниями, которые

непрерывной чередой следовали друг за другом, и я пала к ногам лорда Бэрли, не

пренебрегая изъявлением полной покорности и моля лишь о том, чтобы мне

дозволено было видеть тебя. Я напомнила ему о совместно перенесенных

опасностях и о том, что только ты могла открыть подземный ход, который

всех нас вывел на свободу. Я молила его помнить об этом, если он не имеет

намерения сделаться моим убийцей, не менее ужасным, чем те, от кого мы

только что спаслись. С холодной неумолимостью он отвечал, что мои

нечаянные признания заставляют его предположить, что от него еще многое скрыто,

и лишь когда я решусь быть искренней вполне, сможет он ходатайствовать

обо мне перед своей царственной повелительницей. Оторвав от себя мои

дрожащие и с каждым мигом слабеющие руки, он приказал слугам отвести меня

в комнату с решетками в конце восточного коридора. Ты, верно, помнишь эту

мрачную часть дома – полуразвалившуюся, опутанную плющом, в

окружении деревьев, растущих здесь с незапамятных времен, само средоточие

печали. Увы, я вселилась сюда словно воплощение печали. Едва только, обещая

надежность моего заточения, задвинулись тяжелые засовы, мои провожатые

нетерпеливо поспешили прочь, чтобы увидеть остальных домочадцев, узнать

новости. Мне в этом малом утешении было бессердечно отказано. Ты, что

несла мне и делила со мной печали, была так близко, но мне предстояло

печалиться в одиночестве, и воображение бессильно было представить, все ли еще

ты пленница, как и я, или вновь сумела бежать. Как ужасны смутные

подозрения растревоженного ума, когда не имеешь ни малейшего средства хоть в

чем-нибудь увериться! Бледные проблески луны, на миг заглядывая в келью,

тут же населяли ее смутными призраками... сердце мое билось с удвоенной

быстротой и силой... всю долгую ночь из коридора доносились отдаленные

звуки шагов, но направлялись они не ко мне. Погружаясь скорее в забытье,

чем в сон, я то и дело испуганно вздрагивала, когда моего слуха достигал

слабый отзвук голоса, который казался знакомым, но умолкал прежде, чем

память могла соединить его с определенным лицом; и хотя в уме моем

теснилось бесконечное множество образов и представлений, унылая обстановка

комнаты не явила мне ничего нового в занимающемся свете дня. Я видела,

как возвращались в свои привычные укрытия совы и летучие мыши. Луч

восходящего солнца на мгновение высветил мрачные и тесные пределы моей

тюрьмы. К этому времени я изнемогла душой и телом, разум словно окутал

туман, и, пробиваясь сквозь него, перед моим взором кружились, сменяя

друг друга, мимолетные образы, пока, сломленная усталостью, я наконец не

уснула.

Через некоторое время сон мой был прерван появлением служанки,

принесшей завтрак. Ее господин, сказала она, желает знать, не терплю ли я в чем-

нибудь нужды. Он сделает необходимые распоряжения, как только я сообщу,

чего недостает для моего покоя и удобства. Я выразительным взглядом

обвела комнату и поручила ей ответить одним словом: «Всего». Женщина

смотрела на меня с сочувствием, и, решив воспользоваться благоприятным

моментом, я вложила ей в руки свой кошелек, прося лишь сказать мне, что сталось

с лордом Лейстером и моей сестрой. С невыразимым облегчением я узнала,

что обоим удалось непостижимым образом еще раз скрыться и что

великодушная дочь лорда Бэрли содержится взаперти как их сообщница. Служанку

поспешно вызвали, и я вновь осталась одна, но полученное известие и

надежда на то, что милая Роз впоследствии, быть может, пожелает облегчить и мою

участь, придали новое направление моим мыслям, и я обрела мужество

восстановить прошедшие события и заглянуть в будущее.

Мне оставались неизвестны причины, побудившие лорда Лейстера и мою

сестру к столь поспешному бегству, но, судя по всему, это был отчаянный

шаг: на его внезапность и неподготовленность указывало само их намерение

искать приюта в Убежище. А вспоминая об опасности, грозящей Матильде в

ее положении, я преисполнилась к ней горячим сочувствием, которое

собственные горести и невзгоды так часто способны заслонить. Был ли в Сент-Вин-

сентском Аббатстве хоть малый уголок, сколь угодно мрачный, который не

напоминал бы мне о чистоте, доброте и благородстве сердца моей Матильды?

И, помня о них, как могла я усомниться в том, что, по какой бы причине я ни

оказалась покинута, это произошло не по твоей воле? Поверь, сестра моя, что

первая молитва в тюрьме, обращенная мною к Господу, была о твоей

безопасности.

Когда время и одиночество вернули мне душевное равновесие и

способность трезво оценить свое положение, я не увидела в нем явной угрозы. Даже

оказавшись жертвой страхов Елизаветы и политических козней лорда Бэрли,

я все же не могла видеть в них убийц и злодеев, а если так, то заточение было

единственное, чего мне следовало опасаться, и даже оно могло оказаться

недолгим, поскольку, несомненно, было и беззаконно и несправедливо. Ничья

злоба не могла обвинить меня в ином преступлении, кроме того, что я дочь

королевы Шотландии, но то была роковая правда, о которой Елизавета рада

была бы забыть, но которую никогда бы не пожелала обнародовать. Поэтому,

решившись терпеливо перенести наказание, которому меня столь

незаслуженно подвергли, я надеялась, что со временем смогу, ничем не запятнав себя, за-

нять подобающее мне положение. Дабы укрепить мой слабеющий дух, я

обратилась к примеру той, что подарила мне жизнь, и, быть может, смогла

бы сравниться с нею в стойкости, если бы не лелеемая мною мука, от которой

сжималось и кровоточило сердце. Эссекс, бывший мне дороже всех на свете,

мой верный возлюбленный, чьим пылким мольбам, чьим великодушным

предложениям я упорно противилась, когда встревоженная мысль его

дерзостно приподнимала завесу будущего и проникала в те многосложные

опасности, что последовали за нашим расставанием... Ах, что убережет его – когда

мое исчезновение обнаружится, – что помешает ему дать волю отчаянию

попранной и обездоленной любви? Если судьба воспрепятствует его встрече с

лордом Лейстером, как могу я надеяться, что он не обрушит упреки на саму

Елизавету, а кому, единожды вызвав ее гнев, удавалось избегнуть мщения?

Безвременная гибель моего прославленного отца, благородного Норфолка,

вспоминалась мне; тюрьма, мрачная башня, эшафот, топор палача,

окровавленное тело любимого, разбитое сердце – день за днем эти образы

нескончаемой чередой проходили перед моим мысленным взором, наполняя собою

одиночество, на которое я была столь несправедливо осуждена.

Вежливое обращение и усердие прислуги давали основание верить, что и

Елизавета, и его министр все же склонны соблюдать в отношении меня

определенные правила. Однако служанка, которая осмелилась ответить на мой

вопрос, была тут же изобличена слугами, стоявшими за дверью, а найденный у

нее мой кошелек с несомненностью установил ее вину. Разумеется, я ее более

не видела, а женщины, сменившие ее, были то ли слишком осторожны, то ли

слишком несведущи, чтобы отвечать на мои вопросы, даже если бы у меня

оставались деньги для подкупа.

Некогда я была столь привычна к одиночеству, что оно вскоре утратило

бы для меня всю свою тягостность, если бы им исчерпывались мои несчастья.

Не желая, однако, увеличивать их пустыми и бесплодными сожалениями, я

потребовала для себя книг, которые подкрепили бы и развлекли мой ум,

противопоставив таким образом мудрость веков тяготам настоящей минуты.

Часть своей пищи я уделяла птицам, обитавшим в ветвях за моим окном, и

тем собрала вокруг себя бессловесных друзей, которые более, чем те высшие

существа, что позволяют себе взирать на них с пренебрежением, способны к

благодарности и всегда отвечают привязанностью на добро.

Мое дремотное спокойствие вскоре было прервано приходом лорда Бэрли.

В учтивых выражениях опытного царедворца он похвалил то смирение, с

которым я подчинилась неизбежной судьбе, высказал восхищение тем, как

мудро я использовала время своего заточения для того, чтобы развить и

обогатить ум новыми знаниями, заверил меня, что в моем устройстве и

содержании значительно превысил полученные им приказания, но что доставленное

этой ночью письмо от королевы дает ему наконец возможность вернуть мне

свободу, которой по ее повелению он меня ранее лишил. Сердце мое

возликовало от столь нежданной перемены судьбы. Но он опередил изъявление

восторга известием, которое тяжким грузом обрушилось на меня:

– Не думайте, сударыня, что снисходительность Ее Величества ни к чему

вас не обязывает. Она пожелала, чтобы вы, если вам предстоит покинуть эти

стены, сделали это как жена лорда Арлингтона.

– Пусть же тогда эти стены станут моей могилой, милорд! – в

ожесточении воскликнула я. – Позор ей, бесчеловечному тирану, за такую

снисходительность!

– Умерьте свой гнев, – продолжал он прежним невозмутимым тоном. —

После вашей дерзкой попытки ввести ее в заблуждение с помощью

подложных свидетельств о невозможном браке и сомнительном рождении, вы

должны признать, что она обошлась с вами милостиво.

– Подложных свидетельств? – язвительно переспросила я. – Но тогда

отчего она их так старательно уничтожила? Однако старания ее, милорд, были

тщетны. Взгляните с небес вы, блаженные души тех, кто населял некогда это

благородное жилище, взгляни с небес, дорогая сестра убитого Норфолка,

взгляни с небес, свято чтимая миссис Марлоу, нежная наставница наших

юных лет, и ответьте, кому мы обязаны жизнью? Но зачем призываю я их

светлые души оттуда, где получили они свою заслуженную награду, зачем

призываю я их подтвердить права, которых не может уничтожить злоба

Елизаветы? О королева Мария, дорогая мать, которой я не знала, как

подтвердила бы любовь твоя правдивость слов гонимой дочери, если бы жестокость

тирана, творя двойную несправедливость, не разлучила в заточении мать и

дитя! Соедините же нас, и вы сами увидите...

– Я не уполномочен обсуждать столь деликатный вопрос, – прервал меня

коварный лорд Бэрли. – А вы, прежде чем предаваться необузданным речам,

подумайте, сколь роковыми они могут оказаться. Над головой королевы

Шотландии меч давно уже висит на едином волоске... Теперь это зависит от

вас. Хорошо обдумайте к нашей следующей встрече, кто вы и кем станете.

Произнеся эти зловещие слова, он поднялся и вышел. Я осталась одна. Что

чувствовала я в эту минуту? Я была потрясена, уничтожена; ужас, равного

которому я не знала никогда прежде, сковал мои члены и оледенил мысли.

«О Ты, – воззвала моя объятая ужасом душа, – единственный, чьей грозной

волею могла быть ниспослана эта мука, которой нет имени в человеческом

языке, дай мне силы вынести ее! Неужели я буду достойна зваться дочерью,

лишь отрекшись от всех прав на это имя? Матушка, моя прекрасная

царственная мать, даже под гнетом страданий сколько нежной заботы проявила ты

о своих несчастных детях! Ах, для того ли оберегалась их жизнь, чтобы

сократить твою?»

От этих мыслей я едва не утратила рассудка и решила скорее подчиниться

бесчеловечному повелению Елизаветы, чем еще хоть единый час мысленно

видеть чудовищную картину, подсказанную прощальным намеком моего

тюремщика.

Именно тогда, на этом роковом повороте судьбы, моя болезненно

разгоряченная кровь породила и взлелеяла ту непомерную возбудимость чувств,

которая с тех самых пор губительно сказывалась на уравновешенности и на до-

стоинствах моего характера. Кровь то кипела в моих жилах и, в соединении с

расстроенным воображением, населяла мир вокруг меня сонмами бессвязных

фантастических образов, на чьи голоса откликалось мое пылающее сердце,

то медленно отступала к жизненным органам, и тогда, казалось, сам процесс

жизни во мне замирал, я часами сохраняла ледяную неподвижность, и лишь

дыхание говорило о том, что я еще жива. Всякий раз, как приступ

возбуждения овладевал мною, ко мне возвращалось страстное желание спасти свою

мать. В этой смене мучительных состояний тела и души я прожила ужасные

сутки.

На другой день, в тот же час, что и накануне, лорд Бэрли явился вновь,

чтобы узнать мое окончательное решение. Я едва могла отвечать на его

вопросы, не в силах была оторвать взгляд от земли, где мне виделась лишь

могила; весь мой вид говорил о том, как я провела минувшие часы. Моя

безнадежная молчаливая покорность придала ему решимости. Он развернул и

начал читать какую-то бумагу. Это новое и неожиданное обстоятельство

пробудило мое внимание, и я безмолвно, ничего не видя вокруг, выслушала

невероятные, позорные измышления. Бумага, помнится, была озаглавлена

«Добровольное признание, сделанное Эллинор от своего имени и от имени ее сестры

Матильды». В ней говорилось, что «вскоре после того, как королева Мария

Шотландская испросила для себя убежища в Англии (под покровительством

своей сестры Елизаветы), она по различным политическим и честолюбивым

соображениям (как-то: на случай смерти своего единственного сына, что

лишило бы ее потомства, сделав необоснованными притязания на британский

трон наряду с троном покинутого ею королевства; а также дабы привлечь к

себе сочувствие тех вероломных подданных, под чьим надзором она

пребывала) решилась ложно объявить, что заключила брак с Томасом Говардом,

герцогом Норфолком, и при помощи и пособничестве его сестры, леди Скруп

(чей муж был назначен ее охранять), нескольких слуг-шотландцев, а также

некой Гертруды Марлоу (незаконнорожденной сестры лорда Скрупа)

вышеозначенная королева Шотландии притворно изобразила беременность, а со

временем – рождение двух дочерей, которые, при содействии

вышеупомянутых сообщников, тайно воспитывались означенной Гертрудой Марлоу до той

поры, когда Мария сочтет за благо публично объявить о них.

Многочисленные свидетельства были сочинены, составлены и заверены указанной группой

людей с целью узаконить по желанию королевы Шотландской упомянутых

выше тайно появившихся отпрысков под именами Матильда и Эллинор.

Оная Эллинор, поняв, с течением времени, этот искусный сговор и горько

раскаиваясь в оскорблении, чинимом Елизавете, королеве Англии, своей

законной повелительнице, от своего имени и от имени своей сестры Матильды

добровольно признает и торжественно подтверждает, что они не считают

себя рожденными вышеназванной Марией, королевой Шотландской, но имеют

основания верить, что родители их, люди низкого положения, побуждаемые

корыстью, навсегда от них отказались, предоставив вышеназванной королеве

Шотландии и ее сообщникам поступать с детьми как будет сочтено нужным.

Настоящее заявление сделано и подписано в месте, где, по признанию Элли-

нор, она и ее сестра были тайно выращены и воспитаны, а именно – в Сент-