Текст книги "Убежище, или Повесть иных времен"

Автор книги: София Ли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)

Винсентском Аббатстве, поместье покойного лорда Скрупа, в присутствии и

проч.».

Закончив чтение этого ни с чем не сравнимого образца гнусности, он

призвал нескольких слуг и вложил в мою руку перо. Моя непокорившаяся,

возмущенная душа негодующе восстала против такого очернения и меня, и моей

матери – даже ради спасения ее жизни. Я хотела заговорить, но, прежде чем

мое горе и мой гнев обрели слова, он взглядом пригвоздил меня к месту и

поднес к моим глазам приказ – подлинный, составленный по всей форме, с

подписью и датой – о казни королевы Шотландии. Моя содрогнувшаяся душа

не вынесла этого ужаса. Я поспешно нацарапала и, выхватив из его рук

чудовищный приказ, который он держал передо мной, разорвала его в мелкие

клочки и рухнула на пол, содрогаясь от рыданий. Они были так бурны и

ужасны, что оставить меня одну было бы равносильно убийству. Слуги лорда

Бэрли, ухаживая за мной, проявили человечность, неведомую их господину.

Рыдания сменились лихорадочным бредом. Увы, в этом судорожном бреду я,

вне сомнения, непрестанно опровергала постыдный вымысел, который

скрепила своей подписью, ибо самые дорогие воспоминания неотступно

преследовали мой мятущийся, слабеющий рассудок. Мать, сестра, возлюбленный,

окровавленные, представали перед моим мысленным взором; смерть

являлась мне в обличий самых дорогих людей, а я тщетно молила ее принять мой

облик.

В изнеможении я, казалось, остановилась на самом краю могилы. Ах, если

бы я сделала этот последний шаг, от скольких мучений я была бы избавлена!

Заботами окружающих я оправилась довольно, чтобы подняться с постели;

тогда, объявив, что я вполне здорова, они оставили меня наедине с моими

мыслями – то была зловещая свита, сестра моя. Увеличивая мрачность этих

мыслей, воображение теперь представило мне мою судьбу в новом свете: что,

если это постыдное лжесвидетельство было исторгнуто у меня лишь затем,

чтобы опорочить сестру и меня самое? Эта мысль вела за собой другую, еще

более тягостную: что может помешать Елизавете положить перед несчастной

королевой Шотландии клеветническое заявление и тем нанести ей удар не

менее смертоносный, разве что более медлительный, чем тот, от которого

заявление ее спасло? И если так, то могла ли я надеяться, что когда-нибудь она

забудет и простит это позорное отступничество, на непосвященный взгляд

столь же необъяснимое, сколь и чудовищное? И наконец (о, горшее

несчастье!), не найдет ли королева удовольствия в том, чтобы уязвить возвышенную

душу Эссекса, явив его взору злосчастную возлюбленную, навеки

опороченную собственным признанием? Эти мучительные мысли и образы были

непереносимы для моего потрясенного рассудка, они исторгали у меня стоны и

вопли; недуг мой вернулся и едва не принес мне того избавления, которого я так

жаждала.

Направляемая тиранической волей, судьба теснила меня с обрыва, я стре-

мительно приближалась к краю пропасти, как вдруг возникло на пути

препятствие, внезапно остановившее меня. Я поняла, что, сломившись таким

образом под ударом судьбы, я оставлю позорное пятно на своем имени, вовеки

несмываемое, если же я останусь жить, то еще обрету возможность оправдать

свое намерение поступком, отсвет которого падет на меня и на тех, кто мне

дорог. По слабости, объяснить которой не могу, я вдруг оказалась готова

вынести скорее все тяготы длящейся жизни, чем мысль о безвестном конце и

бесславной могиле.

Мое здоровье, которому позже предстояли еще более тяжкие испытания,

не было непоправимо разрушено под влиянием случившегося, но

выздоровлению сопутствовали мрак и уныние, неизгладимые из моей памяти. Молчание

сделалось для меня не столько привычкой, сколько наклонностью, порой мне

казалось, что я утратила способность говорить. Новый визит лорда Бэрли

побудил меня собрать оставшиеся силы. С притворной жалостью глядя на мое

измененное страданиями лицо, он посетовал на тяжкую обязанность,

возложенную на него королевой. Я так давно была лишена сочувствия, что

малейший знак его вызвал у меня потоки слез.

– Несчастная девушка, – продолжал он, – во всем вам надлежит винить

себя самое. Выслушайте же то, что мне поручено вам сказать, и сами решите

свою судьбу. На чем бы ни основывалась связь между вами и королевой

Шотландии, надо ли говорить, что, проявляя должную заботу о себе и о мире и

покое Англии, моя царственная повелительница не может предоставить полную

свободу той, чья решительность и выдающийся ум существенно помогут

любому замыслу, участницей которого она станет. Но если принять во внимание

взаимную склонность вашу и графа Эссекса (который вызывает тревогу у

наиболее осмотрительных королевских советников своим честолюбием и

дерзким нравом, еще не подкрепленными какими бы то ни было воображаемыми

правами), то совершенно очевидно, что вам открыт лишь один путь к

обретению свободы.

При звуке дорогого мне имени, так давно не касавшегося моего слуха, все

чувства, медленно копившиеся в сердце, мучительным волнением сотрясли

все мое тело. Едва слышно я повторила это имя, но лорд Бэрли жестом

призвал меня к молчанию, и далее я лишь презрительным взглядом выражала

свое отношение к его речи.

– Не стану скрывать от вас, – вновь заговорил он, – что королева была

достаточно благосклонна к Эссексу, чтобы до поры относиться

снисходительно к такой ошибочности его поведения. Быть может, она положилась бы на

время в подыскании иной партии для вас, но этот нетерпеливый,

опрометчивый молодой человек...

Я молчала, сдерживая себя. Он бросил на меня внимательный взгляд и

продолжал:

– Видя, как тщетны его надежды отыскать вас (для чего, надо сказать, он

не пожалел ни угроз, ни просьб, ни денег, ни стараний), Эссекс окончательно

прогневил Елизавету, примкнув к заговору с целью освободить королеву

Шотландии. К счастью для моей царственной повелительницы, заговор был

своевременно обнаружен, изменники схвачены. Разумеется, гнев ее прежде

всего направлен против Эссекса, который был столь щедро ею взыскан. Так

как она убеждена, что единственная причина его мятежных действий

заключается в вас, то лишь избрав себе в мужья другого, вы можете спасти Эссекса

от искупления этих действий на плахе. Питая к нему сердечную слабость,

Елизавета все еще стремится сохранить ему жизнь. Признаюсь, по моему

крайнему разумению, самое надежное средство – самое лучшее...

– Ах, нет! – воскликнула я, мгновенно проникшись доводами, которые он

так искусно выстроил. – Пусть живет, хоть и не для меня! Даже Елизавете

ведомо милосердие – так я ли обреку его на смерть? Я ли лишу мир

несравненного украшения оттого лишь, что мне не дозволено владеть им? Я более не

потревожу ее сновидений. Я более не украшу его снов. Что значит имя,

которым я буду зваться те немногие дни, что остались мне в этом безрадостном

мире? Скажите мне, милорд, чем я могу спасти его?

– Те же причины, что побуждают королеву разлучить вас с графом

Эссексом, – заговорил коварный Бэрли, – не позволят ей выбрать вам в мужья

всякого другого человека, столь же честолюбивого и решительного. Но так

как она не имеет намерения совершенно унизить вас браком, то вестником ее

воли ко мне послан лорд Арлингтон. – Я содрогнулась при этом

невыносимом для меня имени. – Его ограниченные способности – одна из причин, по

которым выбор королевы остановился на нем: в них – залог ее безопасности.

Другая причина – его титул и состояние, поскольку этих благ она не

намерена вас лишать. Вы становитесь его женой, или он тотчас возвращается, и его

возвращение означает казнь Эссекса.

Моему рассудку – слабому, не окрепшему после болезни – недоставало

твердости, чтобы вникнуть во все причины и обстоятельства, направляющие

мои поступки. Увы, я не в силах была видеть свою судьбу иначе, чем

неразделимо переплетенной с судьбой моего возлюбленного. Повинуясь

великодушной безоглядности сердечного порыва, столь мне знакомой, он навлек

опасность на свою честь, свободу и жизнь. Быть может, эта опасность и

преувеличена (подсказывала мне осторожность), но – о! – если нет, если, побуждаемая

страхом и яростью, Елизавета пошлет его на плаху, как некогда моего отца за

преступление не более тяжкое... Моя израненная душа не в силах была

совладать с этой мыслью. Я вновь впала в беспамятство и бред. Фантазия наделяла

видимыми образами все лживые доводы, мне представленные: то и дело я

видела перед собой избранника моего сердца, судимого, приговоренного,

казненного; я орошала слезами обезглавленное тело, для меня по-прежнему

прекрасное, и лишь с трудом могла поверить, когда сознание мое прояснялось,

что он еще жив и судьба его еще зависит от моего решения.

Лорд Бэрли, не забывая о данном ему бесчестном поручении и устав

выполнять свои обязанности тюремщика, воспользовался болезненным

состоянием моего рассудка, чтобы добиться от меня покорности воле Елизаветы.

Меня освободили из заточения, и в присутствии капеллана и всех обитателей

дома лорд Арлингтон был мне торжественно представлен, контракты

подписаны, и совершилась краткая брачная церемония, во время которой я в

слезах перебирала в уме мысли, далекие от происходящего.

* * *

Обвенчанная, погубленная, уничтоженная, несчастная хозяйка пустынного

великолепия, где мой мысленный взор всюду различал следы священного

присутствия тех, кого нет более на свете, я знала в сердечной муке одно лишь

утешение: «Я умираю, чтобы Эссекс жил, я тяжко вздыхаю, чтобы он мог

дышать полной грудью». О эти вздохи! Казалось, они наполняют мраком и

скорбью самый воздух, в котором они растворялись. Лорд Арлингтон молчаливо

терпел это, не имея достаточно ума, чтобы или заглушить в душе своей

сожаления, или предаться им вполне. Наши мысли никогда не соприкасались, и

лишь поэтому я не ведала о катастрофе, которая, когда открылась,

сокрушила меня. Увы, сестра моя, по изощренной жестокости своей гонительницы,

наша мученица-мать взошла на эшафот едва не в ту самую минуту, когда я

опорочила тебя и себя, дабы спасти ее. Этот завершающий удар в череде

страданий и бед оказался слишком тяжел для моего рассудка: опасения и несчастья

следовали друг за другом с такой быстротой, что краткие промежутки между

ними лишь делали каждое новое еще более мучительным. За один краткий

месяц я была обманута, опозорена, принесена в жертву. Слезы горькой

жалости к себе смешивались со слезами дочернего долга и любви. Мысль об

Эссексе, неизгладимо запечатленная в моем сердце, удваивала тяжесть

страдания. Между тем лорд Арлингтон возвратился ко двору, и одиночество

принесло мне некоторое облегчение.

Я была оторвана от всех, с кем дотоле связывали меня узы природной

склонности; я дышала, но не жила; и глубокая меланхолия, завладевшая

моим рассудком, проникла мне в кровь, отравив ее. Чувства мои, в странном

помрачении и беспорядке, часто являли мне события и предметы, никогда не

бывшие, бесследно вытесняя те, что повседневно проходили перед моим

взглядом. Порой я замечала крайнее удивление слуг, когда заговаривала об

этих видениях, но чаще оставалась ко всему безучастной и бесчувственной.

Бывали мгновения, когда я словно пробуждалась от глубокого сна (а как

бездонно глубок сон души!), неуверенно осматривалась, что-то смутно

припоминая, одной рукой прикасалась к другой руке, пытаясь увериться, что я все еще

существую, вздрагивала от звука собственного голоса или, подняв

нерешительный взгляд к голубому небесному своду, смотрела на щедро сияющее

солнце как на нечто незнакомое и цепонятное...

Увы, сестра моя, не ищи более в этом печальном повествовании

спокойную и рассудительную Эллинор, какой ты некогда знала меня. Начиная с того

рокового времени, чувства, по остроте своей непереносимые и не

передаваемые словами, затмили все благородные свойства моего характера, часто

подменяя мгновенным порывом здравое суждение. Я осознавала помрачения сво-

его рассудка в тот самый миг, как они оканчивались, и стыд следовал за ними

по пятам, я же, таким образом, испытывала все страдания безумия и ясного

сознания.

Весна, обновляя всю природу, донесла свое благотворное веяние и до

моего увядшего сердца.

Непомраченные периоды сделались более спокойными и более частыми. Я

достаточно окрепла, чтобы выходить в сад, и, гуляя там, я постепенно

восстановила для себя всю роковую последовательность событий и свое нынешнее

положение и начала находить – или воображать – его менее невыносимым.

То, что я стала жертвой сговора Елизаветы и ее министра, было очевидно, но

я склонялась к убеждению, что лорд Арлингтон, слабый и бесхарактерный

человек, и без того уже наказанный такой женой, как я, не был соучастником

обмана. Я давно была предметом его устремлений, и он, совершая ошибку,

свойственную представителям его пола, не заботился о том, какими

средствами достичь желаемого – лишь бы обрести его. Но в своих слабых попытках

вернуться к жизни я нуждалась во всяческой поддержке и потому написала

лорду Арлингтону, заверяя его, что «наилучшим образом использую мой

проясняющийся разум, чтобы подготовить свое сердце к исполнению в будущем

тех мучительно тяжелых обязанностей, которые возложены на меня в

результате стечения роковых обстоятельств, но что столь трудная для меня задача

потребует большого терпения и снисходительности с его стороны». Я

заключила письмо изъявлением надежды, что «покой и уединение со временем

дадут мне силы встретить его с чувством менее ожесточенным».

С возвращением рассудка во мне ожили мои привязанности. Загадка твоей

и лорда Лейстера судьбы тщетно тревожила мое измученное воображение. В

письмо к лорду Арлингтону я вложила записку для леди Пемброк. Записка

содержала один лишь вопрос – о вас.

Отослав эти письма, я направила все свои помыслы на то, чтобы

исполнить обещание, данное в первом из них. Множество раз я на коленях молила

Господа укрепить меня в этих достойных чувствах, которые только Он один

мог мне внушить. Стремясь изгладить из памяти те человеческие действия,

посредством которых осуществлялась Его воля, восприняв происшедшее

лишь в свете Его воли, я старалась кротко подчиниться ей. Увы! Ответное

письмо леди Пемброк до основания поколебало все мои благие решения.

Изумление, ужас и любовь ко мне звучали в каждой строке письма. С

пылким нетерпением она жаждала новых вестей обо мне и о тех событиях,

которые непостижимым образом вновь привели меня в Сент-Винсентское

Аббатство и там побудили вступить в столь невероятный брак.

Из ее письма я наконец поняла отчасти причины, вызвавшие твое

внезапное исчезновение. Я также узнала, что ты благополучно достигла Франции,

судя по известиям, полученным от тебя многими друзьями, как вдруг (по

словам леди Пемброк) всякая переписка прекратилась и многочисленные

попытки возобновить ее лишь увеличивали печаль и недоумение твоих друзей. Она

также писала, что Ле Валь, выполняя распоряжение, оставленное его госпо-

дином, поспешил в Кенильворт, а оттуда – в Убежище, вход в которое

обнаружил открытым настежь, и убедился в том, что господин его там побывал.

Не получив никаких иных сведений, он возвратился в Лондон, чтобы там

ожидать дальнейших указаний лорда Лейстера, но, не дождавшись их,

встревоженный этим непонятным молчанием, преданный слуга отправился к себе

на родину на поиски своего господина. Однако страх и горе надломили его

сердце, тяготы морского путешествия обострили нездоровье, и он умер, едва

успев сойти на берег. Она писала, что и старания других посланцев, как и все

старания ваших друзей, были столь же безуспешны, хотя многим удалось

проследить ваш путь до Руана. Тайна того, что случилось с тобой, так и

осталась неразгаданной, хотя все поверили, что лорда Лейстера более нет в

живых. Сообщали, что он скончался на пути в замок Кенильворт, что там тело

его было выставлено для прощания, а затем захоронено в Варвике. И хотя

сообщению этому, казалось, поверили, так как оно подтверждалось доверием к

нему королевы, у друзей и родственников графа возникли сильнейшие

сомнения, когда она присвоила замок Кенильворт и разнообразное имущество

Лейстера якобы в возмещение причитающихся ей сумм – настолько это

поведение противоречило ее многолетней благосклонности к нему. Наконец,

подкупив слуг, занятых разглашением помпезного вымысла о похоронах,

родственники получили не вызывающее сомнений известие, что тело, преданное земле

под именем лорда Лейстера, было специально добыто для этой цели.

Потрясенная до глубины души этим загадочным, всколыхнувшим мое

сердце рассказом, я тщетно пыталась уяснить его себе. Не оставалось

сомнений в том, что лорд Лейстер скончался, но когда, где и как – невозможно

было вообразить. Однако поступки королевы доказывали, что она вполне обо

всем осведомлена. Ах, где же тогда моя Матильда? Где та, что более

несчастна, чем я? Сопоставив обстоятельства, я пришла к убеждению, что твоя

смерть, случись она, также получила бы огласку, но что, по какой-то

неизвестной случайности, тебе довелось пережить своего супруга, и это внушило

мне мысль, что ты и твоя скорбь похоронены заживо в каком-нибудь

французском монастыре, но почему похоронены там же известия о тебе,

отсутствие которых терзает столько любящих сердец? Увы, дорогая сестра моя, год

за годом тщетно повторяла я про себя исполненный любви призыв: «Явись,

молю тебя, если обитаешь ты еще в этом мире, и успокой тревогу любящего

сердца! Если же ты отошла в лучший мир, но хоть что-то осталось дорого

тебе в мире подлунном, о, подай мне знак о себе!»

Как часто глухой полночью, когда счастливцы предаются сну, я взывала к

тебе, побуждаемая любовью, не знающей страха! Но все было объято

ужасным безмолвием, ничей голос не отвечал мне, ни единый образ не возникал в

непроглядной тьме, где теряется взгляд. Но эти дни, прошедшие в

неопределенности и неведении, были не напрасны – они незаметно побуждали к

действию ту, на ком лежал долг разъяснить все сомнения.

* * *

Я видела во сне Эссекса... Ах, что я говорю? Я видела во сне Эссекса?..

Увы, я вижу его в моих мечтах всю жизнь!.. Что-то непонятным образом

вторгается между мною и смыслом моих слов... Все равно... Мой разум сейчас

бессилен, и я не могу этого объяснить.

* * *

О, эти жестокие помрачения мысли!.. Но я не решаюсь даже попытаться

исправить или избежать их, боюсь, что при этой попытке разум покинет

меня, что одно неосторожное усилие лишит смысла весь мой рассказ.

* * *

Увы, леди Пемброк, как решились вы сообщить мне, что лорд Эссекс

женат? Да еще на леди Сидней! Боже милосердный! Так я погубила себя лишь

для того, чтобы увенчать дни ее жизни ни с чем не сравнимым счастьем! При

этой мысли неодолимая страсть рушит слабые преграды разума и религии,

сметая все прочие горести и печали. Моя мать... сестра моя... Увы, эти

привязанности, столь драгоценные, столь священные, лишь пополняют собою

поток, в котором исчезают.

Прочь, мучительные чувства! Я слила их, Матильда, в один тяжкий вздох.

Ах, верно, в этот миг и сердце мое невзначай рассталось со мной и на месте

его осталась такая пугающая бездонная пустота. Да, сестра, Эссекс женился —

тот самый Эссекс, ради которого я перенесла муку, горшую смерти, женился

тайно; святой и нежный союз был украшен всеми достоинствами, кроме

чести; из-за леди Сидней он навлек на себя гнев мстительной королевы... Боже

милосердный, благодарю Тебя за эту мысль – это случилось не из-за меня.

Нет, я умирала, сердце мое изнемогало вдали от самого вероломного и —

ах! – все еще самого любимого мною... Эта мысль несет мне странное

утешение – лучше мне было умереть, чем бросить тень на это лучезарное солнце, к

которому не должен более обращаться мой потухший взор.

* * *

Я вижу, что в чрезмерных красках расстроенного воображения уже

открыла тебе ту правду, от которой едва не разорвалось мое сердце, – этим

оглушающим известием заканчивалось второе письмо леди Пемброк. Какой

глубокий и ужасный след оно оставило! Спокойствие, здоровье, рассудок —

все рухнуло под этим ударом. С несчастьями, которые несет судьба, как бы

тяжки они ни были, природа наша постепенно смиряется, но, о, когда стрелы

бедствия оперяет любовь, а ядом напитывает дружба, раны от них загнивают.

Мысль об обмане, неблагодарности и злобе возмущала и преследовала меня

постоянно. Все это погрузило меня в новую ледяную ночь, которая

растянулась на несколько долгих месяцев. Очнувшись от нее, я словно переродилась.

Вместе со спокойной рассудительностью я утратила всю мягкость характера.

Месть стала единственной опорой моего существования, и я начала втайне

вынашивать свой план задолго до того, как приступила к его осуществлению. Не

удивляйся этой перемене, сестра: несчастья служат смягчению сердца, от

обиды же оно ожесточается. Как странно, что мы мгновенно усваиваем тот

порок, от которого пострадали!

Лорд Арлингтон ранней весной вновь приехал в Сент-Винсентское

Аббатство. Так как негодование мое было обращено на дорогого мне, далекого

Эссекса, я проявляла к лорду Арлингтону, когда бывала властна над своим

рассудком, грустную учтивость, отчего он решил, что разум полностью вернулся ко

мне, и предложил взять меня с собой в Лондон, когда необходимость вновь

призовет его туда. Я с готовностью согласилась, ибо к тому и намеревалась

направить свои усилия. Моя неожиданная уступчивость представлялась лестной

этому до крайности самовлюбленному человеку: радуясь результату, он не

задумывался о причинах. Мне нетрудно было убедить его, что приличия

требуют, чтобы я была представлена ко двору, и он взялся сам ходатайствовать об

этом перед Елизаветой. Леди Пемброк, изумленная всем, что слышала и

видела, упорно противилась плану, в котором было так много тягостной неясности.

Но лорд Арлингтон жаждал унизить Эссекса и единственную возможность

видел в том, чтобы явить перед ним предмет его страстной привязанности – ту,

что была роковыми обстоятельствами разлучена с ним и, в силу обстоятельств

еще более злосчастных, сделалась леди Арлингтон. Мое желание сообщилось

ему в такой степени, словно возникло у него самого. Королева, как я и

предвидела, выслушала это пожелание с удивлением и презрительно в нем отказала,

но очень скоро ей пришлось убедиться, что я могу успешно направлять даже

глупца, выбранного ею мне в мужья. Он стоял на том, что удалится от

королевского двора, если ему будет отказано в торжественном поздравлении, на

которое дает право его титул. Спокойствие Елизаветы уже так сильно

зависело от него, что она не решалась явно восстанавливать его против себя и,

опасаясь, что мрачная история, скрытая в душе моей, будет явлена всему свету,

если она станет упорствовать в своем неосмотрительном отказе, наконец с

великой неохотой согласилась принять меня. Я услышала об этом со злобным

удовлетворением, прежде мне совершенно чуждым, и стала обдумывать свое

мрачное торжество, которое так долго готовила.

Я несколько раз откладывала свое появление при дворе до той поры, пока

лорд Эссекс не возвратился от войска. Увы, всеобщая радость, вызванная его

возвращением, усилила мою глубокую и все возрастающую враждебность.

Отличенный той же благосклонностью Елизаветы, что некогда и твой супруг,

сам удостоившийся многих почестей и способствовавший тому, что их

добывали другие, Эссекс вел себя столь благородно, что был любим даже теми,

кому не оказал услуг, те же немногие счастливцы, что были удостоены его

доверия, видели в нем существо высшего порядка. Я, я одна дерзала молчаливо

ставить под сомнение его великодушие, его честь, его моральные принципы.

Измученная повсеместным и бесконечным обсуждением его достоинств, сама

не решаясь вымолвить на эту тему ни слова, дабы оно не превратилось в стон,

я часто делала вид, что разговоры эти мне досаждают. Лорд Арлингтон

усмотрел в моих проявлениях досады знак того, что моя былая пагубная страсть к

его сопернику погасла и я подобающим образом признаю те права, которые

сам он на меня возымел. В восторге от этой мысли, лорд Арлингтон стал

щедро одаривать меня драгоценностями и иными украшениями, и то

спокойствие, с которым я готовилась к появлению при дворе, усыпило все его

подозрения. Увы, пока меня убирали дорогими украшениями, выбранными для этого

торжественного случая, я со злорадным удовольствием отмечала

разрушительный след, который горе успело оставить в моих чертах, осанке и фигуре:

лицо стало бледным, осунувшимся, изможденным, болезненную худобу тела

не мог скрыть никакой наряд. Я знала, однако, что люди, видевшие меня изо

дня в день, могли обманываться, представляя эту бледную тень взору того,

чье пылкое сердце некогда могло расцветить еще более живыми красками

облик, и без того щедро украшенный природой, юностью и надеждой... О, я

хорошо знала, какой глубокий, нескончаемый укор может вместить в себя

единственный взгляд!

Я вступила в Приемный Зал с видом столь решительным, величавым и

спокойным, что сама тому подивилась. Сердце мое мгновенно отыскало того

единственного, к кому влеклось. Эссекс стоял, опершись одной рукой на

спинку королевского кресла, в той же весело-непринужденной, изящной позе, в

какой, на моей памяти, часто стаивал лорд Лейстер. На нем был сверкающий

великолепием наряд воина. Лицо его (о, это роковое для меня лицо, которому

суждено было разрушать в прах равно мои мудрые и ошибочные решения!)

светилось обаянием юности, любезности, гордости и удовольствия. Взгляд его

прекрасных глаз, легко переходя с предмета на предмет, остановился

наконец на мне – воистину остановился – так глубоко и беспощадно отозвался в

нем этот взгляд. Его речь, обращенная к королеве, оборвалась на полуслове,

дрожащие губы бессвязными звуками силились дать выход невыразимой

боли. Удивление, нежность, скорбь – ах! более чем скорбь, – мука погасили

счастливое сияние этого лица и мгновенно заволокли взор слезами. Не помня

более, где он, забыв королеву и придворный круг, он шагнул вперед и, уже

преклоняя колено, вдруг опомнился, почувствовав неуместность этого жеста,

и кинулся прочь. Вместе с ним меня покинули остатки моего затуманенного

разума, который так упорно побуждал меня к этой странной мести. Позже

мне рассказали, что я позволила подвести себя к креслу королевы и, когда

она, по установленному обычаю, протянула мне руку для поцелуя, я

надменно оттолкнула эту руку, устремила на нее тяжелый, изобличающий взгляд и,

издав глухой стон, без чувств упала к ее ногам. Елизавета вскочила в крайнем

негодовании, выбранила лорда Арлингтона сумасшедшим не лучше меня за

то, что он навязал ей мое присутствие, и поспешно удалилась в свой кабинет.

Изумленный моим столь неожиданным поведением, он не более, чем я, спосо-

бен был рассуждать здраво, но вскоре пришел в себя настолько, что внял

совету друзей – попытаться умилостивить королеву, а меня препоручить

заботам окружающих. Только благодаря этому он не стал свидетелем сцены,

глубоко поразившей всех присутствующих. Мои друзья сочли наиболее удобным

перенести меня по центральной галерее. В комнате, ведущей в нее, сидел на

кушетке мой несчастный возлюбленный, пришедший сюда, чтобы вдали от

людских глаз оправиться от удара, который я с таким жестоким

удовлетворением нанесла ему. Движимый предчувствием, он поднялся навстречу

приближающейся толпе людей, повинуясь порыву, растолкал их, властно выхватил

меня из их рук, опустил на кушетку и, упав рядом с ней на колени, пытался

потоками жгучих слез и объятиями пробудить к жизни мои чувства,

скованные хладным сном. Он называл меня своей нареченной, своей любовью,

бесценной, загубленной Эллинор.

– Во всем этом кроется какая-то темная интрига, какое-то дьявольское

злодеяние! – воскликнул он, надменно выпрямившись и обводя всех

пылающим взором, грозно отыскивая среди них того, кто, к счастью для себя,

отсутствовал. – О, если только я прав, те, что разлучили нас, от меня не уйдут!

В этих неосторожных и малопонятных восклицаниях раскрылось главное

из несчастной истории нашей любви, и лишь я, все еще в бесчувствии, не

слышала знакомого голоса, который когда-то надеялась слышать до последнего

дня моей жизни.

Эта сцена, которая с каждой минутой могла стать роковой, была наконец

прервана появлением леди Пемброк. Проницательный ум этой

замечательной женщины с самого начала усмотрел в моем желании появиться при дворе

(хотя мотивы мои были от нее скрыты) порождение нездорового рассудка:

она тщетно пыталась просьбами и уговорами побудить меня отказаться от

своего намерения, но, видя, что план этот одинаково привлекателен для

лорда Арлингтона и для меня, перестала говорить на эту тему, но сопутствовать

мне отказалась и, страшась чего-то непредсказуемого и странного, удалилась

в свои покои во дворце, чтобы там в тревоге ожидать исхода событий.

Известие о том, что я напугала королеву и вызвала переполох среди придворных,

тотчас достигло ее.

Как ни оскорблена была она моим упрямством, случившееся потрясло ее,

и она не раздумывая кинулась мне на помощь, чтобы оберечь и спасти, если

удастся. Пробившись сквозь толпу, которая вследствие безудержных

любовных сетований лорда Эссекса продолжала расти, она узрела меня в его

объятиях и услышала его жалобы. Изумление лишь на короткий миг отвлекло ее

спокойный и уравновешенный ум.

– Что делаете вы, милорд? – вопросила она с видом, даже его

заставившим опомниться. – Разве так надеетесь вы вернуть бедняжке чувства и

разум? Проявите должное уважение к ней и к себе самому и предоставьте мне

всю заботу о ней.

Не уступая ни мольбам его, ни гневу, она приказала своим слугам нести

меня в ее барку и сама последовала за мной. В полном отчаянии Эссекс на-

сильно удержал ее, умоляя позволить ему оставаться при мне. С

достоинством, которое неизменно отличало эту превосходную женщину, она сурово

выговорила ему за его поведение, не менее безумное, чем мое, хотя и гораздо

менее извинительное, и призвала своего супруга внимательно присмотреть за

ним.

Женщины, сопровождавшие меня в барке, брызнули мне в лицо холодной

водой – это и свежий воздух постепенно вернули мне ощущения, так долго

погруженные в сон, что они казались навсегда утраченными. Я с трудом

приподняла голову с груди леди Пемброк и некоторое время не могла понять, где

я и как здесь оказалась. Тысячи мрачных сомнений одолевали меня, и

наконец, найдя облегчение в потоке слез, я смогла обратиться мыслями к

действительности. Леди Пемброк, видя, что я в состоянии слушать ее, избавила меня

от необходимости спрашивать о случившемся, рассказав мне, что произошло,

и сопроводив рассказ замечаниями, продиктованными просвещенным умом и

любящим сердцем. Лихорадочное возбуждение не владело мною в эту

минуту, и ее мягкие порицания нашли во мне должный отклик.