Текст книги "Звездопад. В плену у пленников. Жила-была женщина"
Автор книги: Отиа Иоселиани
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 34 страниц)
Среди прочих соседей Мака зашла и к двоюродному брату Симона – Антону Лежава. Мать из-за какого-то пустяка рассорилась с его женой, они не общались, и Мака с прошлого года не видела своей родни.
Пошли расспросы о том, о сем, воспоминания, смех… Наконец Мака сообщила цель своего визита: приходите на свадьбу, брат женится. Неожиданная новость вызвала удивление, даже недоверие. Как? Бичико? Ответ Маки не был исчерпывающим – частью правда с шуткой пополам, частью – обещание – вот придете и все узнаете.
Она задержалась у родни, а когда вернулась домой и поднялась по лестнице на веранду, к калитке подъехала машина.
«Гено приехал!» – обрадовалась было Мака, но калитку отворил Бичико, и светло-коричневая «Победа» смяла высокую траву во дворе.
Машину поставили возле самого дома. Тхавадзе скинул пиджак, засучил рукава белоснежной сорочки, открыл багажник и выкатил на земляной пол небольшую бочку. Бичи внес в дом объемистые свертки. Не дожидаясь его возвращения, Джумбер начал доставать из машины аккуратно спеленатые бутылки.
Мака отвернулась и вошла в комнату – ей не хотелось видеть, как в их доме хлопочет и хозяйничает Тхавадзе.
У окна, опустив плечи, стояла Мери.
– Нельзя было не позвать соседей, – сказала Мака так, словно оправдывалась или спрашивала разрешения у новоиспеченной невестки.
Мери взглянула на нее с благодарностью, смешанной с отчаянием.
– Да, вот что: тут недалеко, в пятом доме, живут наши родственники, мама в ссоре с ними. Если она не хочет, может и дальше не разговаривать, но с тобой мужнина родня должна познакомиться, должна чтить тебя.
– Как бы мама не обиделась!.. – забеспокоилась Мери, но тут же примолкла, стушевалась; если Мака так считает, значит, так нужно.
Мака подмигнула ей и улыбнулась. Потом, решив, что машина, наверное, уже разгружена, вернулась на веранду.
– Мери, дорогая, если ребенок проснется, кликни меня.
– Мака!..
– Что, Мери? Ты не стесняйся. Напротив, чувствуй себя свободнее. Скоро соберутся соседи, и пусть они увидят, что ты своя в нашем доме! Ты только сегодня вошла в наш дом, но уже давно наша невестка, – Мака ушла, а Мери еще долго смотрела на то место, где она только что стояла.
Когда Мака появилась на лестнице, Тхавадзе садился за руль, и ладонь его лежала на ручке дверцы.
«Такая же ручка была во сне у шкафа». Мака вздрогнула от этого воспоминания. Она внушила себе, что сон уже сбылся прошлой ночью, что он исчерпан, но собственные поступки вызывали в ней смятение: она суетилась, спешила, не находила себе места, не находила занятия, словно избегала кого-то, старалась понравиться Мери, удивить ее своим благородством.
Вскоре появились первые гости – с лицемерными улыбками, с поздравлениями.
Пора было садиться к столу, но Мака молчала.
«Если не приедет Гено, кто будет тамадой? Тамадой должен быть зять. Возможно, Тхавадзе умеет пить лучше его и может возглавить стол, но здесь не его место».
Во двор вынесли скамейки и стулья.
Одни гости разговаривали, собираясь группами, другие играли в нарды[10]10
Распространенная в Грузии игра в кости.
[Закрыть]. Сыну Антона Лежава кто-то приколол к пиджаку «хвост» из клочка газеты, и соседская девушка – косая Цабуния закатывалась от смеха, глядя на него. Тхавадзе сидел под грушей, на длинной дощатой скамейке. Он ни во что не играл и ни с кем не разговаривал. Для него не существовало никого, кроме единственной женщины.
Мака знала, что не должна жалеть его. Хотя тех, кого жалеют, не любят.
«Ну, что он сидит, как изгой, как отверженный. Здесь все его знают. Мог бы походить среди людей, поговорить, сыграть партию в нарды, в конце концов», – думала Мака.
В дверях показался Бичико. Мака сразу же обернулась к нему.
«С каких это пор меня волнует настроение Джумбера? Что мне за дело до него?»
– Пригнала столько народу, не заставляй теперь ждать! – бросил Бичико, проходя мимо сестры, и направился к гостям.
«Сейчас он пригласит их к столу. Все-таки не смог не доложиться. Не сумел возглавить всего. Но где тамада?..»
Она заглянула в подсобную комнату и, увидев там мать, велела ей переодеться. Потом поднялась наверх, к Мери. Когда она шла через веранду, навстречу ей выбежал Гоча и прижался к ее коленям.
Бичико, не спросившись у сестры, выбрал тамадой Тхавадзе.
Мака решила не садиться к столу. Теперь ее одинаково раздражали и брат, и невестка, и мать, и муж – все.
Заметив, в каком она настроении, Ольга хватила себя по щекам: рассеянная, сбитая с толку, теперь она совсем потерялась.
С той минуты, как рано, на рассвете, ее разбудили и к ней в комнату, прямо к ее постели привели неизвестно откуда взявшуюся невестку, именно невестку, а не невесту сына, она, как слепая поводырю, доверилась дочери и до сих пор не могла понять, во сне или наяву происходит все вокруг.
У пришедших на свадьбу беременной невесты и, кроме отсутствия Маки, которое могло быть истолковано по-всякому, было достаточно поводов для сплетен и упражнений в острословии.
– Гено не приехал… – пожаловалась Мака Марго.
– Приедет, моя радость, не волнуйся! Пойдем, Мака, пойдем к столу…
В эту минуту Марго совсем не думала о двоюродном брате. Ее мучало то, что если Мака не появится за свадебным столом, там возникнет неловкость, которую не удастся замять. Еще ее терзала тревога о своих близнецах, оставленных на попечение больной свекрови, но, кроме нее, с Мери не было никого из родни, и, разумеется, Марго не могла оставить бедняжку.
Мака встала, провела рукой по волосам и с шумом распахнула дверь из соседней комнаты. Все невольно обернулись к ней. Она подошла к столу и, удивленно разведя руками, спросила:
– Что же вы? До сих пор не выпили за жениха и невесту?
– Выпили!
– Поздравили!
– А как же!.. В первую очередь! – послышалось с разных концов стола.
– И так тихо, что я даже в соседней комнате ничего не расслышала? Ну-ка, подайте мне сосуд, из которого пил тамада!
– Подайте ей рог!
– Ай да молодчина, Мака! Так их! Чего куксятся!
Ей передали черный, полированный, без чеканки по ободку турий рог.
«Тхавадзе его принес. У нас никогда не было такого, и у соседей не помню. Больше пить не стану, но этот выпью до дна. Турий рог только на вид велик, а вмещается в него не так уж много…»
Вино застревало в горле, пилось с трудом, но все смотрели на нее, и отступать было поздно. Наконец она осушила его и, чтобы рассеять сомнительное молчание за столом, с улыбкой стряхнула рог об мизинец. Этот жест вызвал общий восторг.
– Вот это я понимаю!..
– Мака молодчина!..
– Знай наших!
Антон Лежава, к этому времени уже порядком подвыпивший, вскочил, оттолкнул стул, вскинул высоко свой стакан и торжественно объявил:
– Моя племянница Мака – настоящая Лежава! Что с того, что у нее отличный муж? Все равно по духу она Лежава!
За столом оживились, загалдели, повеселели. Мака опять оказалась в центре внимания. Марго и вовсе растаяла от восторга.
– Ты не женщина, а солнце! – шептала она, стоя за спиной у Маки. – Царица Тамара ты, вот кто!..
Тхавадзе молчал.
«Мне станет жалко его, – подумала Мака. – Какого черта я выпила вина? Теперь мне станет его жалко. Всю жизнь он любит меня и никогда не сможет забыть».
Она встала. Вино давило на сердце. Ей было скверно, но она не ушла с балкона, а только позвала сына, игравшего во дворе около машины.
Услышав голос матери, Гоча послушно взбежал к ней. Мать подвела его к столу, посадила подле себя и объявила гостям:
– Пока приедет отец, Гоча заменит нам его.
– Да здравствует Гоча!
– Выпьем за Гено!
– Правильно, Мака! Правильно, золотко ты мое!
Мальчик сперва удивленно глазел на шумное застолье, потом пообвык. Начали говорить очередной тост, и его забыли. Он потянулся к торту. Не дотянувшись, опрокинул чью-то рюмку. Мать пришла ему на помощь, наложила сладостей в тарелку, наполнила лимонадом маленький стакан и поставила перед ним.
– Скоро придет папа, и я отпущу тебя! – шептала она сыну.
– Папа?
– Да, наш папа…
Мальчишка некоторое время посидел за столом, но потом вспомнил, что на дворе солнце, высокая трава, а в траве стоят две машины, сполз со стула и убежал.
Вскоре и Мака вышла во двор, к радости сына, посадила его в «Москвич» и попросила Нодара отвезти их в сельсовет.
«Плохо, что машина Нодара такая маленькая и старая», – подумала она, проезжая мимо свежевыкрашенной, сверкающей никелированными частями светло-коричневой «Победы».
Дежурный исполнитель указал им дом секретаря сельсовета. Секретарь – бойкая веселая женщина – наскоро переоделась и, прихватив книгу бракосочетаний, села к ним в машину.
К тому времени, когда они возвратились, за свадебным столом было сказано каких-нибудь три или четыре тоста.
Мака вызвала в соседнюю комнату двух свидетелей и жениха с невестой – там они и расписались.
Глава четвертаяВечером Мака решила воспользоваться машиной Нодара и уехать. Она вдруг всполошилась. Незнакомое ранее желание – укрыться поскорее в своем доме – овладело ею, и она даже из вежливости не удерживала порядком подвыпивших гостей.
«У Марго дети без присмотра остались. Да и я хороша: забросила дом и работу. Нет, домой! Домой! Я сейчас же, немедленно должна уехать».
Тамада все еще венчал собою панораму поредевшего пиршества, и несколько пьяных из последних сил пытались пересидеть его, когда Мака втиснула в крохотный, осевший под тяжестью «Москвич» Марго, свекровь и сына и, расцеловав на прощание перепуганную невестку, обнадежила ее: не бойся, наша сестра еще не таких, как Бичи, прибирала к рукам, – хотя знала, что Мери не из тех, которые способно кого-нибудь прибрать к рукам, просто не тот случай.
К Тхавадзе она подошла, когда он поднялся со стаканом в руке для очередного тоста, – ей не хотелось подавать ему руку.
– Думаю, что и в будущем вы не оставите Бичи без внимания.
– Пока я жив…
«Несчастный! Неужели он всю жизнь должен любить меня?»
– Теперь я буду далеко. Хорошо, если вы проявите к молодым вашу братскую дружбу.
– Я надеюсь…
«На что он еще надеется?»
– Всего вам хорошего!
«Теперь он не удержится и уставится мне вслед. Надо поскорее выйти».
Когда машина, миновав калитку, выехала на дорогу и сидящая рядом с Макой Марго проговорила: – Слава тебе господи, спаслись! – Мака подумала: «Я поспешила. Я не должна была торопиться!» – И эта мысль так испугала ее, что она чуть не забыла заехать к отцу в больницу и в двух словах рассказать ему обо всем.
Джумбер Тхавадзе вернулся домой засветло.
«Если кто спросит – меня нет дома», – предупредил он мать и заперся в своей комнате.
Он чувствовал не столько опьянение, сколько усталость. Эта усталость была вызвана не бессонной ночью и выпитым сегодня вином. Эта усталость накапливалась годами, напряженными, как курок на взводе, бессонными ночами и днями без роздыха; учебой в институте, к которому он не был подготовлен, – в одно и то же время ему приходилось получать высшее образование и восполнять чудовищные пробелы, вынесенные из средней школы. Нужно было работать, вкалывать, «пахать» и на пустом, голом, как плешь, месте выстроить дом, получить все, о чем он мечтал, и – ее…
Это началось в тот день, когда он пластом лежал там, за оврагом, уткнувшись в черный, трухлявый пень, и целое войско красных муравьев пожирало его. А по ту сторону оврага, за висящими, покачивающимися нитями плакучей ивы прошла радостная, счастливая Мака, и Джумбер не посмел даже подумать: «Когда-нибудь она будет моей». Он должен был сделать все, все стерпеть, чтобы получить право на эту надежду, на эту мечту.
…Нет, все началось раньше – с латаной-перелатанной, заношенной до дыр блузы – когда ее стирали, приходилось надевать черную сатиновую материнскую кофту; началось с пятистенки, торчащей позади правления колхоза, на пригорке, в грязном, непролазном ни зимой, ни летом тупике, с пятистенки, у которой сгнил фундамент, рассохлась тесовая крыша и в дождь в одной из комнат невозможно было спать; началось с ни на что не способной матери-вертихвостки и единственного дядюшки, который служил стрелочником где-то в пригороде Тбилиси и приезжал раз в год, когда ему предоставлялся бесплатный билет в общем вагоне; началось с зудящей злой чесотки, оставившей красный след под подбородком, с чесотки, которую не брали никакие деревенские средства.
Он многого добился в тот день – не встал и не поплелся за Макой на вокзал. До вечера провалялся на сырой после дождя земле, уткнувшись в трухлявый пень и давясь собственной глоткой. Он отдал себя на съедение красным муравьям, но не встал и не поплелся за ней. С этого дня он не щадил себя, а потому многое мог. Он решил не видеть Маки. Не видеть до тех пор, пока она не забудет осточертевшего ей шелудивого босяка. Джумберу предстояло измениться даже внешне.
Тогда Тхавадзе не предусмотрел только одного: ведь время шло, и сердцем Маки Лежава мог овладеть кто-либо.
С этого дня Джумбер почти не спал. С книжкой в одной руке, а в другой то с киркой, то с ломом, то с лопатой на раскаленных, обжигающих сквозь штаны рельсах или в скудной тени придорожного кустарника он занимался. На следующий год поступил в институт, на заочный. Сначала пришлось трудно, но справился, одолел. Начал работать на винном заводе. Наконец присмотрел красивый участок для дома, и тогда-то та, ради которой он не смыкал глаз, ночь обращал в день, в одно прекрасное утро проснулась рядом с неким Гено Нижарадзе.
Когда Тхавадзе узнал об этом, было уже поздно, – узнай он раньше, Гено Нижарадзе не нашел бы и следа своей красивой невесты.
Через год, когда Джумбер работал на заводе инженером и начал постройку дома, у Маки родился сын. На месте Тхавадзе любой другой махнул бы рукой, позабыл бы некогда любимую женщину или разочаровался в жизни. Но беда еще жестче укоротила его ночи. За полтора года он достроил дом, влез в долги, но купил машину и начал искать путей-подступов к Маке. В Тбилиси во время экзаменов подружился с Бичико Лежава, который своей беспечностью, мотовством и легкомыслием вызывал у него отвращение. Сблизился со школьными подругами и приятелями Маки Лежава. И все-таки ему трудно было следить за жизнью женщины, замкнувшейся в кругу семьи. Он взял и поехал в Тбилиси – через некоторое время на ианисский винзавод нагрянула неожиданная ревизия, но безрезультатно. К исходу месяца Тхавадзе опять появился в столице: на этот раз ему почему-то пошли навстречу, и директор ианисского завода получил назначение в Кахетию на крупный комбинат, заместителем.
Новый руководитель предприятия – Джумбер Тхавадзе – сумел быстро завоевать любовь и уважение рабочих и районного руководства. Бичико Лежава он устроил к себе на работу. Теперь жизнь Маки все яснее вырисовывалась перед ним, но… Но она прекрасно чувствовала себя в своей семье. Преподавала в школе. Они выстроили дом. Свекровь переехала к ним на жительство и помогала по хозяйству. Мужа перевели на работу в редакцию. За прошедшие полгода Мака только дважды показалась в Ианиси, и оба раза вместе с супругом. Джумбер знал ее самолюбие, ее самоотверженную преданность близким – своего рода родственный комплекс. Именно здесь могла разорваться цепь. Муж, судя по слухам, был достаточно умен и мужествен; сын остается сыном, тут никакие козни не пройдут; из ее родителей и брата Джумбер мог веревки вить, но что толку? Как их использовать?
И тут ему, может быть, впервые в жизни повезло.
Тхавадзе не больно тянуло на веселье и времяпрепровождения, он пил, только если это было нужно. Когда один из сослуживцев пригласил его на свадьбу своего брата, Джумбер поехал в надежде встретить там Маку. На свадьбе какой-то верзила, то ли полоумный, то ли буян, сорвиголова, поранил ножом тамаду – собственного двоюродного брата: как ты посмел сказать, что я не выпил из рога, когда я осушил его до дна! Пошла буча! Повскакали, зашумели. Кто виновник? Кто заварил кашу? А виновник, говорят, некий Хибрадзе, племянник тетушки Васаси. Тхавадзе откуда-то припомнил нечастое имя – Васаси: в этом селе, до переезда в Тбилиси, жил в зятьях тот самый дядюшка, который теперь изредка навещал их, пользуясь льготным билетом в общий вагон.
Когда раненого тамаду вывели из-за стола, кто-то заметил:
– Джабе Хибрадзе опять сойдет с рук: один его брат заместитель начальника милиции, а двое работают в Тбилиси – они замнут дело.
– И кроме них найдется кому заступиться, – вставил другой. – Его шурина вон в редакцию перевели, говорят, тоже большим человеком станет.
Какая-то худая, как щепка, остроносая и востроглазая женщина, назубок знавшая всю родню Хибрадзе, объяснила присутствующим, что у Джабы не может быть шурина, поскольку никогда не было сестры.
– Марго Дзнеладзе и Гено Нижарадзе не родные, а двоюродные брат и сестра, – скороговоркой выпалила она.
– Нижарадзе? – вырвалось тогда у Джумбера.
За столом долго еще волновались и обменивались мнениями о случившемся, и кто-то сказал, что из-за этого бешеного Джабы Хибрадзе никто не смеет даже заговорить с его сестрой.
Ах, у него есть сестра? Это уже интересно. Кто такая? Вон та… Нет, нет, рядом… Эта тихая девушка с доверчивым светлым взглядом? Она самая… Вот оно что!
«Интересно, что она скажет, если Бичико Лежава, стройный, смелый, красивый Бичико Лежава объяснится ей в любви?.. Она, наверное, не знает, что за фрукт Бичико Лежава. А узнает, тоже не беда: в ее возрасте положительность и солидность не очень-то привлекают. Она разделит чувство каждого, кто не побоится ее бешеного брата и – запретный плод сладок – согрешит раньше, чем любая другая. А потом, если Бичико Лежава откажется жениться на соблазненной, этот сумасшедший Хибрадзе не пощадит его, не остановится ни перед чем. Кто тогда спасет от верной смерти брата Маки Лежава? Кто лучший друг Бичико? Кто устроит все? Джумбер Тхавадзе сделает это! Да, Джумбер Тхавадзе! А нет, так ее брат погибнет, это ясно, как день. Хорошо, если только брат, а то кто-нибудь еще подвернется под горячую руку. От такого головореза всего можно ждать: как-никак опозоренная сестра – это тебе не спор о невыпитом роге!»
Джумбер тут же сел в машину, отвез раненого тамаду в больницу, пообещал врачам щедрые подарки – только спасите его. На допросе принял сторону Хибрадзе – его публично оскорбили.
До того, как дядя, некогда живший по соседству с тетушкой Васаси, переехал в Тбилиси, Джумбер несколько раз и вправду гостил у него, но теперь, разумеется, его никто не помнил. Однако это не смутило Тхавадзе: по его словам оказалось, что однажды тетушка Васаси спасла маленького Джумбера от смертельной опасности – закрыла собой от бешеной собаки. Тетка Васаси отчаянно клялась, – не помню, говорит, ничего подобного. А Тхавадзе в ответ: вы мне, как родная мать, у меня до сих пор во рту вкус ваших мчади, снятых с жарких углей, позвольте навестить вас в ближайшие дни.
– Только бы такой уважаемый человек отведал моей стряпни, а я не то что мчади, хачапури испеку! – обрадовалась Васаси.
Вероятно, Джумбер не вспомнил бы больше свою «спасительницу», если б Джаба Хибрадзе не застрял на несколько недель в милиции, а Бичико не встретился у нее с Мери. Дальше все пошло как по маслу. Встреча за встречей. Тхавадзе «быстро пьянел» от вина, и Бичико один отвозил домой Мери Хибрадзе. Слава богу, Мери не оказала особого сопротивления и вскоре понесла. Джаба тоже просидел недолго, дело замяли под следствием. А когда беременность Мери даже для постороннего глаза стала очевидной, заболел Симон – отец Маки, и Мака приехала в Ианиси.
Тхавадзе и впрямь удалось достичь того, что Мака Лежава не узнала его. Удалось посадить ее в свою машину, сказать номер телефона, даже заставить позвонить; но Мака сумела обернуть все это в свою пользу. Она спасла и отца, и брата, и Мери, а сама ушла… Теперь Тхавадзе оставалось вброд перейти через ручей, вскарабкаться на пригорок позади ив, уткнуться рожей в трухлявый пень и разворошить ядовитое муравьиное гнездо.
Он устал от бессонных ночей и дум. Сегодня все полетело прахом. Никогда он не чувствовал такой безнадежности и отчаяния: ни тогда, когда Мака вышла замуж, ни тогда, когда она родила ребенка.
Тхавадзе и сейчас лежал лицом вниз, лбом в подлокотник вишневого дивана, и целое войско красных муравьев кусало его.
В доме горел свет. Гено – это было видно со двора – сидел за письменным столом.
«Он правильно сделал, что не приехал, – с неожиданной радостью подумала Мака. – Пусть занимается своими делами». Теперь ей все казалось давно прошедшим, и ни к чему было мужу знать, как трудно ей пришлось в Ианиси, даже растерялась сначала.
Гено без особого интереса выслушал историю женитьбы Бичико, только спросил, когда предполагают делать тестю вторую операцию.
Марго, чья впечатлительная душа была потрясена событиями прошедших суток, все никак не могла успокоиться. Она возносила Маку до небес и даже полушутя кольнула Гено: ты мне дороже брата, и люблю я тебя очень, и хорош ты всем, но не стоишь такой жены. Мы, твоя родня, ноги ей мыть должны, на руках носить.
Гено заметил, что эти славословия не очень-то радуют Маку, и удивился.
– Марго, милая, не стоит столько говорить об этом, – сказала Мака. – Кто же не постарается для родного брата? Вот когда посторонний человек принимает близко к сердцу…
– Да, да… – закивала Марго, решив, что под посторонним Мака имеет в виду Тхавадзе. – Как он много сделал для нас, широкая у него душа!
Мака так и обмерла: сама напомнила! Она не собиралась скрывать от мужа участия Тхавадзе, но сейчас, после долгого отсутствия, сразу без подготовки ляпнуть – директор завода готов был в лепешку расшибиться ради Бичико, – это ни к чему. К этому сообщению Гено не мог отнестись доверчиво и наивно, как Марго.
Гено, видимо, сразу догадался, к кому относилась горячая признательность его двоюродной сестры. Марго же была так счастлива, так довольна исходом дела, что помянула добрым словом не только Тхавадзе, но и многих других гостей свадебного пиршества. «Вчера ты не смог приехать, – сказала она Гено, – но в другой раз, когда окажешься в тех краях, не забудь и поблагодари соседей за внимание. С хорошими людьми имеешь дело – надо ценить».
В эту ночь, к своему удивлению, Мака была холодна с мужем.
Утром, когда Гено ушел на работу, Мака получила свою телеграмму, высланную в субботу ночью.
Гено, видимо, был доволен тем, что его не теребили, не вызывали настойчиво на свадьбу и избавили от малоприятной суматохи и суеты. О Тхавадзе он молчал.
После отъезда Марго Мака вскользь упомянула в разговоре директора завода, на котором работает Бичико, но не отдельно, а вместе со всеми соседями, друзьями и знакомыми, принявшими участие в свадебной церемонии.
Гено, конечно, понимал, что Тхавадзе был очарован вовсе не Бичико, но обвинить жену в чем-либо не мог. Маку же тревожило и мучило то, что ей не удалось лишить Джумбера надежды. Она осталась его должницей. И хоть старалась, изо всех сил старалась (разве нет?) держать его на расстоянии, все-таки приблизила к себе. Она даже не удивится, если нынче утром по пути в школу нарвется где-нибудь на него.
В двенадцатом часу она вышла из дому и, лишь убедившись, что на дороге нет никого, кроме бородатого старика на костылях, направилась в школу.
«Нет, сюда он не посмеет, – внушала она себе. – А туда я никогда в жизни не поеду одна…»
В субботу, после полудня, Гено еще был на строительстве электростанции, когда Марго с мужем, деверями, свекровью и двумя закутанными в одеяла девочками-близнецами пожаловали к ним.
Мака радушно приняла гостей. Вскоре вернулся Гено, и все вместе они поехали в Ианиси.
Мать увела Маку вниз и, тревожно поглядывая на потолок – как бы не услышали гости, – сообщила, что прошлой ночью Бичико где-то пропадал. Слава богу, на этот раз он оказался дома.
Все вроде шло хорошо, но, подвыпив, Джаба и Бичико все-таки сцепились. Хибрадзе сдержался, – «из уважения к твоей сестре», как он сказал, – и, зная свой характер, не стал больше пить.
Тогда Бичико пристал к его брату – капитану милиции: сними свою форму, не пугай людей… Гено обратил все в шутку: ты не прав, теперь милиция нам нужна позарез, следить, кто «сачкует» и не допивает вина до дна. Посмеялись. Капитан все же дулся. Положение спас старший брат Джабы, приехавший из Тбилиси, Баграт Хибрадзе, – рассказал кучу анекдотов, причем сделал это так мастерски, что в конце концов даже капитан отошел и заулыбался.
Наутро Джаба вдруг объявил: так дело не пойдет – теперь все едем ко мне! Что это еще за прятки? Я сестру замуж выдаю и знать ничего не знаю! У меня есть свои друзья и своя родня: свет не сошелся клином на мне да на моих братьях – нас вся округа знает!
На это Бичико ответил, что сегодня он ждет в гости приятелей-сослуживцев и никуда из дому ни шагу. Если так уж горел желанием, надо было раньше думать.
– А тебя не спрашивают! – отмахнулся от него Джаба. – Скажи спасибо, что в дом такого приглашаю!
Когда случилась эта перепалка, Мака была в нижней комнате. Марго скатилась к ней по лестнице ни жива ни мертва.
– Мака, ради бога, Мака!
Мака взбежала наверх и бросилась к брату. Джаба Хибрадзе стоял по другую сторону стола, напряженный, как динамит с дотлевающим шнуром. Мака с укором взглянула на мужа. Гено поднял брови и криво усмехнулся: мол, что с такими поделаешь.
Мака подсела к Хибрадзе, отвлекла его разговором, загасила огонь, уняла. Но за завтраком, когда после коньяка выпили немного вина, Хибрадзе опять заерзал, как на иголках, заволновался, закипел. Гено, решив, что волк с собакой все равно не уживутся, надумал уехать и забрать с собой Джабу, да и капитана прихватить заодно. Оставайтесь вы с братьями, – сказал он жене, – а вечером, если они не перепьются, садитесь в поезд и – домой.
Мака с минуты на минуту ждала появления Тхавадзе и потому сказала:
– Не оставляй нас.
Гено покачал головой:
– Ты обязательно хочешь, чтоб они сцепились?
Сейчас для Маки все было лучше, чем отъезд мужа.
– Мне казалось, что ты мужчина, – сказала она. – Неужели эти петушки напугали тебя?
Ее слова задели Гено. «Она говорит со мной, как со своим братом. Кому нужны эти дешевые штучки? И зачем мне, защищая Бичико, связываться с Хибрадзе?»
Он ясно сознавал, что ссора могла вспыхнуть в любую минуту, и никто не знает, чем она кончится, если за столом Джаба Хибрадзе. К тому же после вчерашнего «возлияния» он был не в духе, а утром ни свет ни заря ему предстояло заехать в редакцию, а оттуда на строительство электростанции – перехватить, наконец, главного инженера.
– Раз ты передумал, возьми и меня с собой.
Гено решил, что Мака опять шутит, ибо оставить сейчас дом с гостями, да в ожидании новых гостей на попечение растерянной старухи Ольги и сумасбродного Бичико было невозможно.
– Я не узнаю тебя.
– Я знаю, что без меня им не обойтись, и все же возьми меня с собой!
– Ну, если тебе невмоготу… – Гено развел руками и засмеялся.
«Он сомневается в моей искренности», – с удивлением подумала Мака и вышла в комнату, где Марго, стоя между своими близнецами, в который раз рассказывала сонной свекрови подробности свадьбы. С веранды опять послышался громкий, возбужденный говор, но Мака не обратила внимания. Вскоре все поднялись из-за стола. Когда Мака выглянула, Джаба и Гено шли к машине: Джаба колотил себя кулаком в грудь, а капитан милиции уже сидел рядом с шофером и нетерпеливо озирался.
Разумеется, Гено хотел бы, чтобы Мака поехала вместе с ним, но это казалось невозможным, – в довершение всех домашних хлопот не сегодня-завтра выписывали из больницы Симона, а Мери была незнакома со свекром.
К тому же Тхавадзе мог вовсе не появиться. Стоило ли отчаиваться заранее?..
Вечером предыдущего дня Джумберу Тхавадзе позвонила Вардо – дочка тетушки Васаси и «между прочим» сообщила, что с субботы на воскресенье братья Хибрадзе собираются в Ианиси. Для Джумбера это не было новостью: не могли братья не проведать единственную сестру, скоропалительно вышедшую замуж.
На завод к Тхавадзе приехали гости из Тбилиси. Передоверить их заместителю или главному технологу было невозможно. К тому же во время подобных визитов приходится думать не только о приехавших – в районе много «деятелей», которые, прослышав, что директор винного завода без них чествовал тбилисских гостей, смертельно обидятся.
Поздно ночью Тхавадзе удалось спровадить начальство. Явиться среди ночи в дом к Лежава нельзя было ни под каким предлогом, но он чувствовал – Мака приехала, она здесь. И зная, что теперь не найдет покоя, что сон не коснется его, он вернулся к оставшимся за столом.
На рассвете он подъехал к своему дому и, не надеясь без осложнений завести машину в гараж, оставил ее у ворот.
Вошел в дом. Не включая света, сел у окна, оперся о подоконник, глядя в темноту. На открытом балконе соседнего дома горела электрическая лампочка. Она выглядывала из листвы деревьев, когда ветер шевелил ее. Далекие мерцающие звезды на небосклоне казались бесконечным желтоватым пунктиром.
«Если б я не был пьян, я бы пошел, но я пьян и никуда не пойду. Я же знаю, что не пойду, – говорил он себе. В опьянении это трезвое решение не покидало его. – С попойки всегда возвращайся домой, тогда и на трезвую голову не оступишься. Ты директор винного завода. В твоих устах… хм, в твоей глотке у вина особый запах…»
Рано утром Тхавадзе заснул, сидя на стуле.
Солнце стояло высоко, когда он раскрыл глаза. Вскочил. «Хорошо, что мать не разбудила меня». Прошелся по комнате. Распахнул окно. Во всем теле чувствовалась тяжесть.
«Еще нет десяти. Рано…»
Он прилег на диван и уставился в потолок. Мысли его были смутны, разрознены.
«Я ничего не сделал… Ничего не добился, ничего особенного… Кто я? Несчастный виноделишка, и все. Это может удивить только меня да мою мамашу, потому что, когда я вкалывал на железной дороге, у меня задубели ладони от кирки и от солнца рассыхались мозги. Она тоже не узнала меня. Она и этого не ожидала. Со дня отъезда так ни разу и не вспомнила… Какое-то проклятие висит надо мной! За столько лет ни разу, ни одного мгновения я не думал ни о ком, кроме нее, и хоть бы раз спросила, жив ли я, поинтересовалась бы – жив или подох… На что я надеялся? Она забыла чумного Джумбера школьных лет, которого видеть не могла, но за какие заслуги полюбить ей теперешнего Тхавадзе? Что я еще сделал для нее? Чуть не погубил ее брата, только бы вынудить ее прийти ко мне и попросить помощи. Да, я хотел, чтобы она поняла, что нуждается во мне. Я хотел этого и ни перед чем не останавливался. Но она раскусила меня. Я не мог иначе напомнить ей о себе. Я знал, что делал и на что шел, просто у меня не оставалось другого выхода. Если она должна забыть меня, то лучше пусть ненавидит, пусть ненавидит и клянет – но помнит!»
«Раз уж я появился на свет, я хочу жить и хочу свою долю в жизни, – говорил Тхавадзе кому-то, нет, не Маке, совсем не ей – кому-то. – Я ничего у тебя не краду, ничего не отнимаю, я прошу только своей доли – и дай мне ее! Она была моей судьбой, моим жребием, но ее отняли у меня и поделили, и теперь она – кому дочь, кому сестра, кому… мать, подруга, знакомая! Что тебе еще? Довольно! Верни мне мир, отнятый только за то, что дом мой был развалиной и по ночам дождь натекал мне за шиворот, только за то, что моего отца угробили где-то в Карпатах и я остался сир и наг, за то, что моя мамаша – дочь бывшего священника, болтливая, как сорока, с утра до ночи таскалась по соседкам и некому было заштопать и выстирать мою единственную рубашку, за то, что, сбитый с панталыку, немой, безъязыкий, я любил жизнь. Я полностью ответил за это свое преступление. Сейчас у меня есть дом и работа, есть машина и новые костюмы, – я научился разговаривать, читать книги и… Я не хочу, чтобы моя жизнь была пустым звуком. Верните мне мое имя, дайте мою долю в жизни…
