Текст книги "Звездопад. В плену у пленников. Жила-была женщина"

Автор книги: Отиа Иоселиани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 34 страниц)

Глава пятая

Подойдя к брезенту, Вальтер остановился. Он отвык свободно выходить из пещеры. Не оборачиваясь, он чувствовал на себе взгляд пяти пар глаз и понимал, что дороги назад нет.

Выйти на площадку безоружным, с пустыми котелками в руках было неимоверно трудно. При первом шаге сердце обмерло, точно оборвалось. Вальтер почти был уверен, что его не убьют, но кто-то в нем не верил, связывал по ногам и тащил назад. Пещеру же переполняла неутоленная жажда и ожидание, и там не оставалось места для Вальтера.

– Не убьют! Не убьют! Не убьют! – пытаясь успокоиться, повторил он, и скованные мышцы слегка расслабились, кровь потекла по жилам.

Из маленькой пещеры выглянул Ганс. Снаружи нельзя было разглядеть, однако Вальтер чувствовал, что и пленницы, не моргая, смотрят ему вслед. Он хотел выйти на середину площадки, и, хотя удариться было не обо что, Вальтер согнулся, вернее, кто-то согнулся в нем. До начала тропинки можно было дойти, укрываясь за выступом скалы, но потом он останется на виду у врага… Он решил, пока была возможность, идти под выступом скалы, он понимал, что это глупо, но все-таки шел, прижимаясь к скале. И вспомнил, вдруг неожиданно и отчетливо вспомнил: когда его отправляли на фронт, на вокзал пришла его девушка, живая, как ртуть, ясноглазая Альма. Пробил колокол, Вальтер направился к вагону и у лестницы обернулся. Обернулся и с удивлением увидел, что Альма, не оглядываясь, бежит назад, бежит, расталкивая толпу; согнувшись, Вальтер с удивлением отметил, что согнувшись, пробежала она вдоль вокзальной стены и скрылась за углом. Она от чего-то пряталась тогда, его Альма; от глаз Вальтера, от боли расставания, или от чего-то более страшного… Она никогда ни слова не написала о своем бегстве…

Вальтеру хотелось хотя бы у края площадки встать во весь рост, но, словно он от рождения был горбат или согнут, ему не удалось распрямить спину.

Но вот он ступил на тропинку, и в то же мгновение увидел, с особой даже отчетливостью и яркостью усидел, как скала, замыкавшая тропинку в первом повороте, полетела на него, налетела лоб в лоб, и загремели горы. Потом тропинка, упирающаяся в темно-красную гранитную стенку, перевернулась и взметнулась вверх. А когда смолкло эхо, загремели пустые котелки, загремели и покатились, но не вниз, а наоборот – вверх, вверх по скале, кувыркаясь, жидко гремя и подпрыгивая. Удивительно! Куда это они скачут? Если они выпали из рук, то почему не покатились вниз? Вальтеру не мерещится, нет, он отчетливо слышит, как они скачут по камням наверху, над его головой. Вон, один за что-то зацепился, замер, а второй все кувыркается, перевернулся… еще разок, упал и тоже смолк.

А вода?

Если бы котелки покатились вниз, он спустился бы за ними… Его ждут с водой… Как же теперь быть…

Еще пустые котелки Вальтера громыхали по камням, когда Штуте выпустил длинную очередь из автомата и, заглушая крик пленниц, гаркнул:

– Ни шагу из пещеры, не то изрешечу!

Из-за брезента не доносилось ни звука, но это молчание было тяжелее свинца.

– Ганс! – застонал умирающий Клаус. – Ганс!

Гансу было не до него. Ему предстояло любой ценой защитить пленниц. Защитить от тех, у кого хитростью и коварством убили друга. В погибшем сейчас каждый увидел себя – ведь и ему могла выпасть бумажка с «идти» и пуля в затылок. Они должны отомстить за вероломство. Как? Враг недосягаем, но в их власти пленницы, заложницы. Они могут сделать с ними все, что захотят.

Из-за брезента никто не показывался, но Ганс буквально видел, как слепая ярость распирает пещеру, и еще раз крикнул:

– Не высовывать головы! Никого не пощажу, даже тебя, Даниэль! – и для убедительности опять выстрелил в воздух.

Подозрение могло пасть и на самого Ганса, но это после расправы над пленницами. Если же он спасет обреченных, подозрение будет считаться доказанным. Потом между двумя пещерами начнется вражда и капрала не пощадят, как не пощадили бы убийцу Вальтера.

Чтобы не высказать подозрение и утвердиться в нем, надо хоть немного успокоиться. Ганс подумал, что для этого лучше всего назначить время, определить срок, до которого надо сдерживаться – так легче будет справляться с негодованием.

– Это не сверху стреляли! – крикнул опять капрал. – Дайте время узнать, что случилось!

В Вальтера стреляли оттуда, откуда ранили обер-лейтенанта, но Штуте нужно было выиграть время, нужно было что-то сказать, чтобы там, во второй пещере, подумали, а не хватались за автоматы. Если б из второй отозвались, было бы лучше. Но там молчали.

– Пленные никуда не денутся. Слышите? Только сидеть спокойно. Если брезент шелохнется, я пускаю весь заряд!.. – потом, не оглядываясь, крикнул назад:

– Выйдете и спросите, что произошло?

Ганс был уверен, что Вальтера хитростью выманили из пещеры. Но он не был уверен, что в этом обмане замешаны пленницы.

Гибель Вальтера и для них была неожиданностью. Откуда знать женщинам, что такое война. А нынешняя война совсем не та, про какие пишут в книгах. В ней все перемешалось и сам черт не разберет, кто и когда вынет из тебя душу.

Таджи вышла из пещеры и испуганно покосилась на брезент.

– Иди, не бойся! – Штуте знал, что девушка поймет его.

Таджи вышла на середину площадки и крикнула:

– Эгей!

Никто не отозвался.

Она прошла дальше, посмотрела наверх и увидела Гуа и Вахо.

– Не мы стреляли, Таджи! – растерянно сказал Гуа.

– Почему вы его убили?

– Нет, Таджи, честное слово, нет! – замахал руками Сахо.

– Ну, почему, почему?!

– Щадить-то их нечего, но мы не стреляли. Верно говорю.

– Кто же?

– Не знаю! – Гуа хлопнул ладонью по лбу. – Сам ничего не пойму!

– А где Тутар?

– Пошел туда, откуда стреляли. Узнаем, кто там объявился.

– А нам как быть?

Ребята втянули головы в плечи.

– Но я же говорю, что не мы стреляли! Слышишь, что ли? – Вахо в сердцах хватил кулаком по камню.

– Передай им, что мы все выясним. Только вас пусть не трогают, не то конец им!..

– Кто нам поверит, Вахо?

– Ты скажи, а если не поверят, вот!.. – Вахо выхватил из хурджина[7]7
  Хурджин – переметная сума из ковровой ткани.


[Закрыть] гранату. – Иди, иди, не бойся. Без страха говори. Это они в плену, а не вы.

Таджи вернулась в пещеру и подбежала к Гуце.

Глава шестая

Наступила ночь. В щели над брезентом, на темном небе загорелись звезды.

Голод, жажду, страх, озлобление – все окутал мрак. Он разъединил людей, оставил каждого наедине с собой, как в водоворот втянул в мутный и беспорядочный внутренний мир.

…Черная туча закрыла звезды. Мрак сделался непроницаемым. Только привычные к темноте глаза могли разглядеть светлое пятнышко возле ранца Даниэля. То была восьмая – пустая доля листка, поделенного для жеребьевки.

Даниэль собственноручно вывел на одном из них «идти», и это оказалось смертным приговором.

На все воля божья, но не должен был господь писать приговор рукой Даниэля.

Даниэль все проделал честно. И не ему выпало «идти», видно сжалился господь над его дочерьми… Так зачем при несказанной своей доброте заставил он Даниэля написать приговор, написать тем самым огрызком карандаша, которым он пишет письма дочерям?

Верно, опять испытывает его всевышний. Велик господь, велик. Так неужели он не знает душу раба своего?

Люди испытывают друг друга, потому что в чужое сердце не заглянешь, а человек многолик и коварен. Но господь всевидящ… Наверное, он хочет забрать Даниэля в рай и потому шлет на муку. Столько мук!..

Ты бог, ты все можешь! Сегодня заставишь написать «идти», а завтра дашь в руки ружье, дабы пристрелил он лежащего рядом. А потом спросишь:

– Ты убил, Даниэль?

Боже милостивый, сделай одолжение – хватит его испытывать. Ты знаешь, что Даниэль терпелив, как Иов, но…

Даниэль прижал руку к губам: «Господи, помилуй»…

Все в мире подлунном подвластно тебе, так зачем же, если Вальтеру все равно суждено было погибнуть, зачем ты рукой Даниэля написал приговор? А еще твердишь – «Не убий!»

Да какой же он убийца, бедняга Даниэль: копался человек в своей землице, без жалоб тащил тяжелое ярмо… Все равно тебя не обманешь, господи, так, если хочешь знать правду, вот она: не трогал бы ты его, оставил бы в развалюхе-халупе с женой и детьми…

Такая его судьба?

А кто определил ему судьбу?

Не ты?

Кто же решает человеческие судьбы?

Даниэль перекрестился, испуганно оглядываясь: уж не сатана ли влез в пещеру: «Избави нас от лукавого…»

Даниэль не думал, нет, кто-то нашептывал ему: «И судьбы он определяет, и тебе огрызок карандаша сунул под руку. А сам смотрит с небес, наблюдает. А потом возьмет весы и будет взвешивать: сюда грехи, туда – добро. Чего же он их взвешивает, грехи-то с добром? Бог он или лавочник? Выдумал, понимаешь, весы и допросы!.. Развлекается, понимаешь!..

Даниэль чувствовал, что его душой овладевает сатана, и хотел крикнуть: «Изыди!» Но искуситель поселился в нем не сейчас, а когда он написал на клочке бумаги: «идти».

Ад выдумал! Да скажите на милость, разве ж это можно – ад выдумать? Ты вот человек, а ничего подобного не придумаешь. Сперва заставит грех на душу взять, потом бросит в котел с кипящей смолой и давай варить… В смоле варить, будто кипятка ему недостаточно…

– Изыди! – прошептал Даниэль, потом повернулся к востоку и перекрестился: – Заступник мой еси и прибежище мое, бог мой и уповаю на него… Изыди, нечистая сила! – Он хотел плюнуть, но слюны не было.

Все. Теперь ему не защитить себя. Вон и черти отовсюду набежали, по его душу пожаловали. Вон один присел на рюкзак, другой – пониже, третий между ног скачет. Хвосты закрутили, рожицы скривили и махонькими носами нюхают Даниэля. Нюхают и подбираются поближе. Лезут под мышки, суют в рот свернутые в трубки бумажки и вдувают смрадный дух.

– Изыди! – крикнул Даниэль.

От его крика черти вдруг выросли до потолка, зашумели, закричали:

– В чем дело?

– Что еще!

– Изыди, злой дух!

– Это мы, Даниэль! Мы!

Но Даниэля не обманешь. Он божий человек и не даст чертям овладеть его душой. Он отбивается, отбивается изо всех сил, и руками, и ногами… Не трогайте его! Не троньте!..

– Прочь, искуситель!

– Кому это он?!

– Даниэль!..

– Спятил, бедняга…

– Очнись, слышишь?

– Прочь! – кричит Даниэль, – прочь! Изыди, сатана!..

Глава седьмая

Гуцу, казалось, ничто не могло удивить, но вероломство заступников отравило ей жизнь. Зачем они убили немца, которого сами пустили за водой? Еще больше удивлял ее Ганс: он из-за них ставит в опасность свою жизнь…

Бывают поступки и события, которые невозможно объяснить. До сих пер Гуце было ясно, что пленницы нужны немцам, как заложницы, для собственного спасения. Теперь немцы видят, что воду им не дали, стало быть, лишили жизни. Пленницы оказались приманкой, с помощью которой одного из них вывели из пещеры, и, избавившись от них, они избавятся от несостоятельных надежд и выстрелов в спину – только и всего.

Сильный, широкоплечий Штуте стоит у входа в пещеру и никого к ним не подпускает, хотя знает, что этого ему не простят.

Как ни трудно было поверить в это, Гуца все больше убеждалась, что у Ганса не было никаких планов, никаких намерений, связанных со спасением пленниц. Гуца вспомнила теперь все: его слова, поступки, и сердце ее еще больше болело от того, что она не понимала этого человека и оскорбляла его недоверием.

Таджи тоже не отрывала глаз от стоявшего у входа немца: наивная горянка не могла вымолвить от удивления ни слова.

Ганс не предал своих, нет. Он знает, что пленницы не виноваты, и защищает их. Защищает не врагов от своих, а себя самого, то, что он считает правильным и справедливым – Клауса, Гуцу, Таджи…

– Ганс, – слабо простонал умирающий.

«Никак не отмучается, бедняга…» – подумала Гуца.

Штуте словно не слышал.

– Ганс, нас обманули?.. Фрейлейн…

Гуца промолчала. Тогда Таджи коснулась ее плеча и глазами указала на Клауса.

– Вы не бойтесь… – сказал умирающий.

– Я не боюсь, – ответила Гуца. Она и в самом деле не боялась. Для нее все потеряло цену.

– Фрейлейн… ведь вы для меня попросили воду, – Клаусу хотелось верить, что о нем беспокоился не только Ганс, но и Гуца, и Таджи. Ему хотелось сохранить хотя бы призрачную веру в человека.

– Скажите, фрейлейн, ведь вы для меня просили воду?

– Да.

– Я знал, что для меня… Как было бы хорошо, если б они не выстрелили.

– Это не они, – неуверенно сказала Гуца.

– Наши ребята не стреляли, – прошептала Таджи.

– Вон и девочка говорит… – Клаус помолчал, словно собираясь с силами, и с виноватым видом объяснил: – Тогда очень хотелось пить. И тебя я потому укусил, Ганс…

– Замолчи, Клаус!..

– Теперь жажда прошла. Тяжелее, но пить не так хочется. Ты ведь веришь, Ганс, что они для меня попросили воду?

– Верю.

– Сядь. Теперь ночь, они до утра не выйдут. А выйдут, все равно пленницы ни при чем. Во всем я виноват.

– Они этого не знают.

– Я скажу, если они придут. Ты сядь ко мне поближе.

Сдерживая охватившую его дрожь, Штуте шагнул в глубь пещеры и присел. Стало тихо. В эту ночь Бауману дышалось особенно трудно.

– Может, поспишь?..

– Я думаю, Ганс…

– Давай перевяжу рану.

– Нет, не хочу. Рана не беспокоит, воздуха только не хватает. В горах воздух разряженный.

– Когда очень высоко.

– Вам тоже трудно дышать?

– Да…

– Вам трудно дышать, потому что, обер-лейтенант и Альфред…

– Замолчи, Клаус…

– Когда я умру, сбросьте меня вниз.

– Замолчи! – крикнул Штуте.

– Ладно, не буду… О другом поговорим… Вот на таком расстоянии, как до тебя… нет, немного поближе, мама ставила мне на ночь воду в прозрачном графине…

– Клаус!

– Знаешь, почему я вспомнил? Мне не так уж хочется пить… просто смешно – маму вспомнил…

– Смешно?!

– Ага, знаешь почему? Она ставила широкогорлый графин полный до краев, без стакана.

– Как же ты должен был пить?

– Стакана, мол, тебе может и не хватить, так что, чем мучиться в темноте, бери и пей из графина. Правда удивительная женщина моя мать, Ганс?

– Да.

– Я по ночам воду любил пить, потому и вспомнил.

– Больше не говори.

– О воде не буду.

– Ладно.

– Я лежал у окна, а мама… У нас была одна комната чуть больше этой пещеры.

– Ты лежал у окна и что?

– По ночам, когда лил дождь, вода стекала по рамам на подоконник. Мама застилала его тряпкой. Тряпка впитывала влагу, и вода не текла на постель. Понимаешь?.. В ливень тряпку приходилось выжимать.

– Если ты не замолчишь, я встану и пойду на родник.

– Нет, Ганс, я не о воде говорю, я просто о том, как мы с мамой жили…

– Может быть, вы попробуете заснуть, – сказала Гуца.

– Но мне не хочется спать.

– Постарайтесь, – попросила Гуца, – завтра утром я принесу вам воду…

– В вас не выстрелят…

Опять стало тихо, и тут послышался крик Даниэля.

– Изыди, нечистый!

Капрал вскочил, вскинул оружие.

Глава восьмая

Если б вороной Баска не ходил по этой тропе раз десять, он непременно свалился бы в пропасть. Крутые спуски, подъемы и повороты чередовались один за другим.

Тутар внимательно разглядывал скалы, но вокруг не было ни души.

Тутар был уверен, что сверху стрелял Аби. Конечно Аби, больше некому… Вероятнее всего, он видел-таки спустившегося в село Вахо; исчезновение Гуа также не осталось для него незамеченным, но поскольку ребята держали все в тайне, он не выдал их, а пустился следом – принять участие в спасении Таджи. Когда ребята перебрались на скалу над пещерами, он занял их старое место: если б немцы сумели вырваться на тропинку, Аби встретил своих. Сняв с погибшего парашютиста оружие и боеприпасы, он несколько дней просидел в укрытии без дела. А сегодня видит – вышел из пещеры немец, и Аби ничего не стоит взять его на мушку.

Он так и сделал: прицелился в немца и выстрелил.

Но после его выстрела началось что-то непонятное: раздалась автоматная очередь; Тутар вскочил и бросился к коням. Аби перепугался не на шутку. Неужели он все погубил? Неужели из-за него озверевшие фашисты перестреляли пленниц?..

Тутар спрыгнул с коня и полез вверх по круче.

На месте их старого укрытия никого не оказалось. Когда он оглянулся на пещеру, твердый ком подкатил к горлу. Он думал, что ни сестры, ни гостьи уже нет в живых.

В отчаянье, лишившись последней надежды, полез он вниз. Слезы мешали разглядеть дорогу. Баска фырканьем приветствовал его на тропинке. Он обнял коня за шею.

– Пойдем к дедушке, Баска, – говорил он коню. – Пойдем к дедушке и все ему расскажем. Нанскани погубил нас, не то мы спасли бы Таджи и Гуцу…

До развилки дорог он ехал с намерением вернуться в село, но, подъехав к развилке, понял, что это невозможно: не мог он, обесчещенный и опозоренный, явиться в родное село, к старейшине рода.

Глава девятая

– Вы не сможете принести воду, вам не подняться по этой тропинке! – сказал немец, когда на рассвете Гуца вылезла из бурки, чтобы идти за водой.

Бауман лежал без сознания и не слышал слов Штуте.

Выбравшись из бурки, Гуца убедилась, что немец прав: стоило ей встать, как у нее закружилась голова, а ведь даже в первый день она не в силах была подняться по тропинке без чужой помощи.

– Дайте посуду! – все-таки сказала она.

– Глупости! Вы разобьетесь.

– Дайте! – Она повысила голос, чтоб ее услышали во второй пещере.

Гуцу злила и собственная беспомощность, и забота о ней Ганса Если сейчас не принести воды, их ничто не спасет, а раненый умрет в муках. В большой пещере солдаты дрожащими пальцами нащупывали курки. Они слышали, что пленница вызвалась сходить на родник, и если б она не вышла из пещеры, вышли бы они.

Гуца обняла за плечи стоящую рядом Таджи.

– Идем со мной!

Таджи испуганно попятилась: «Нет, я не принесу им воды»…

– Она совсем без сил. Да и я не могу отпустить вас обеих, – сказал Штуте.

– Ладно, оставайся.

Таджи тут же села на бурку, вернее не села, а легла, свернувшись калачиком.

Гуца вышла на площадку. Она знала, что Ганс смотрит на нее, и хотела идти не пошатываясь, но ноги не несли ее, мышцы казались перерезанными.

Светало. В молочно-белое утро восток вкрапливал кровавые краски. Обойдя стороной убитых, она пошла вдоль скалы. Ночная прохлада рассеяла смрад над трупами. Гуце хотелось оглянуться на скалу, чтобы увидеть заступников-мальчишек, но стоило ей поднять голову, как в глазах у нее потемнело, то ли от голода, то ли от жажды. Она упала, безвольно и мягко, как выпавшая из рук тряпка.

Капрал услышал, что пленница упала, но не поспешил к ней. Он встал, отложил оружие, поправил ремень. Котелки, выпавшие вчера из рук Вальтера, валялись внизу, и по-видимому, неподалеку от родника. Штуте решил спуститься туда и принести воду. Иоган, Пауль, Даниэль и Кнопс убедятся, что он не предатель, защищающий пленниц из корыстных интересов…

Ведь они все видели своими глазами. Они знали, что этой девушке не поднять в гору полные фляги воды. Но сейчас они хотели пить, и им не было дела ни до крутизны тропы, ни до бессилия пленницы. Ни даже до ее гибели, если ей суждено разбиться.

На этот раз Ганс не станет бросать жребий. Он вовсе не посмотрит на большую пещеру. Пройдет мимо пленницы на площадке.

И – вниз, вниз, вниз…

Выстрелят?

Другого выхода все равно нет. Не пойдет – свои не пощадят. Столько времени их сдерживало то одно, то другое…

Теперь с рассветом они потребуют ответа. Сейчас враг для него безопаснее.

Ганс вышел на площадку.

– Ганс! – донесся до него бред обреченного Клауса.

Ганс не остановился.

Гуца приподняла голову, когда он проходил мимо, но встать не хватило сил.

Штуте подошел к началу тропинки и почувствовал, что его увидели сверху. Голову и плечи как бы ожгло мощной лампой. Он осторожно ступил вперед, глядя только под ноги, словно боялся увидеть пулю, которая пройдя сквозь его грудь или голову, упадет на тропинку.

До того места, откуда полетел вниз Вальтер, оставалось еще два шага. До тех пор его, пожалуй, не убьют.

Один…

Второй…

Вот здесь выстрелили в Вальтера.

Может быть, и в него уже выстрелили, только Штуте не слышал, но сейчас услышит и почувствует. Нет… ничего… Но почему так ослабли колени. От голода и жажды?

Ганс на один шаг прошел то место, откуда полетел вниз Вальтер…

Может, и в самом деле не они тогда стреляли?

На полпути от родника он увидел котелок. Приблизившись, хотел подобрать, но… враг отлично стреляет; вдруг он решил поиграть и выстрелит, когда немец наклонится за котелком. Вдруг он держит котелок на прицеле и только ждет, чтобы немец встал между котелком и ружьем…

Подойдя на расстояние протянутой руки, Ганс, почти не задерживаясь, сбоку подобрал котелок и выпрямился. Выстрела не последовало.

Он пошел дальше. Второго котелка поблизости не было. Ганс сосредоточенно смотрел под ноги и думал: если я не оступлюсь и не поскользнусь, они удивятся тому, как я ловко хожу по горам, и дадут мне спуститься до затянутой мхом лужайки… До лужайки далеко, идти до нее значит – жить.

Пониже, у поворота, тропинку размыло дождем, и Ганс хотел опереться о скалу, но подумал, что этим движением вызовет выстрел. Надо идти, не спотыкаясь и не хватаясь за камни. Теперь он на виду, не надо давать повод…

Ганс решил прыгнуть в том месте, где тропку размыло, но прыгнуть не теряя равновесия.

Он прыгнул. Что-то громыхнуло.

Убит?!

Нет, ручка котелка щелкнула в петле.

Тропинка круто заворачивала. Следуя ее прихоти, Ганс повернулся лицом к скале, на которой оставался враг. До сих пор враг не стрелял, потому что не хотел стрелять в спину, теперь же непременно выстрелит, выстрелит в лицо…

И он шел по тропке, по которой другим и на четвереньках-то нелегко было карабкаться, шел, не хватаясь за камни и не спотыкаясь.

Когда тропинка еще раз завернула вправо, он вздохнул с облегчением, потому что враг опять оказался позади и теперь Ганс верил, что в него не выстрелят. Люди, выросшие в горах, на таких дорогах не станут стрелять в спину.

Но выстрелили ж в Вальтера!..

Это не они!

Они не стали бы запираться. Зачем? Мы не извинялись перед ними, и они не стали бы.

Тропинка кончилась. Прямо к роднику не пройти. А хорошо бы: до возвращения назад все время шел бы спиной к скале.

До возвращения?

На до было слегка свернуть в сторону, чтобы подобрать второй котелок.

Недалеко от котелка лежал искалеченный Вальтер.

Наверное, когда он пройдет мимо Вальтера, выстрелят. Так и рассчитано – уложить его на убитого: вместе сражались против нас, вместе и лежите…

Он обошел Вальтера стороной.

Жив?..

Задержался у второго котелка, быстро подобрал его и повернулся к роднику.

И вода-то уже близко…

Неужели спасся?

Теперь до родника его не убьют. Может быть, даже дадут наполнить котелки! Пить он не станет. Если припасть к роднику, обязательно убьют!

Наполнит котелки, и пойдет назад. Наполнит не до краев, чтобы не пролить по дороге… Сколько зачерпнет, столько и понесет.

Чистая сверкающая вода бьет из-под земли и течет себе, течет без всякой пользы…