Текст книги "Звездопад. В плену у пленников. Жила-была женщина"
Автор книги: Отиа Иоселиани
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 34 страниц)
– Разве автобусы не ходят? – спросил Гено.
– Не ходят, а носятся, как оголтелые, только двух машин все равно не хватает.
Один за другим, громыхая легкими кузовами, промчались порожние самосвалы.
– Автобусов не хватает, а мы тут как тут, – заметил шофер.
– Останови-ка, сынок! – старик завозился, собираясь. – Хорош…
Машина стала. Старик заплатил шоферу, попрощался и вышел из кабины. Гено захлопнул дверцу.
– Что? Мало дал? – спросил он, взглянув на шофера.
– Старый человек, а то я бы ему сказал пару теплых слов…
– Может, у него нету больше.
– Пусть тогда скажет – за спасибо довезу. Не обогатят меня его гроши!
– Сколько получаешь?
– Зарплату?
– Да, оклад.
– Дело непостоянное: то больше, то меньше.
– Женат?
– Да.
– И дети есть?
– Двое.
Дорога спустилась к реке и некоторое время бежала рядом с хлюпающей на перекатах зеленой водой, а потом опять поползла в гору, и шофер сосредоточился, напрягся, глядя в ветровое стекло и позабыв о случайном попутчике.
Машина ползла все выше, и скоро река осталась далеко в ущелье. В этом месте русло ее неожиданно раздавалось вширь к делилось на два рукава – одни шумел внизу, под обрывом, а другой, огибая сухую, белую на солнце мель, тек в сторону.
«Что же писать? – думал Гено. – С чего начать? Главное, найти первое верное слово. У книжки должен быть герой. Электростанция – не герой. Герой должен быть человек».
– Как тебя зовут?
– Мелитон.
– А по фамилии?
– Маглаперидзе.
«Мелитон Маглаперидзе – он герой этой стройки? Электростанцию строят он и еще много таких…»
На спуске шофер выключил мотор и повел машину на холостом ходу.
– Вода закипела, – сказал он, мотнув чубом в сторону Гено.
– Бережешь машину?
Снизу приближался грузовик с цистерной.
– Что ты сказал?
– Машину, говорю, бережешь?
Мелитон любовно похлопал по баранке.
– Она меня кормит.
– Пьешь?
– Только ради этого и ишачу.
– Но у тебя же семья…
– Что же мне теперь – и выпить из-за них нельзя?
– Да, но…
– Нет, ты не думай, что я алкаш какой-нибудь, но по бутылке вина с ребятами кто же не выпьет при случае…
– Понятно…
Шофер остановил машину.
– Надо долить воды. Жалко машину с прицепом в такой подъем гонять. Пошли, попьем. Не хочешь?
По ту сторону дороги журча стекал по желобку родник. Мелитон вышел из машины. Гено тоже открыл дверцу и собирался выйти, но вдруг увидел, как две тоненькие акации на обочине медленно поехали назад, исчезли – зазвенели, зазвякали железные прутья в кузове, машина покатилась. Гено повалился на сиденье и повернул руль от обрыва, потом подтянулся к нему всем телом и сел на место шофера. У поворота осторожно затормозил.
Подбежал бледный как полотно Мелитон.
– Обошлось!..
– Ручной тормоз у тебя не держит.
– Да нет, держит. Но с таким грузом не удержал.
– Жизнь полна опасностей, – улыбнулся Гено.
– Да, на волоске, брат, были. Магарыч за мной. У тебя есть машина?
– Нажать на тормоз можно и без шоферской практики.
– Нет, это я к тому, что не запаниковал. Не растерялся.
– Поехали, Мелитон. Я спешу.
– Ладно, поехали.
Шофер влез в кабину, сел у руля и со вздохом облегчения улыбнулся миновавшей опасности.
– Хотел воды долить, но теперь не стану. Как-нибудь дотянем.
– Трудно придется в гору?
– Не особенно. Но жалко машину. Она ж как жена.
– Как жена, говоришь? – Гено засмеялся, вспомнив слова Авксентия.
Глава третьяДо второй операции больному нужно было по возможности отдохнуть и окрепнуть – так считал доктор Хиджакадзе. Маке надоела бесконечная беготня в больницу, сидение в палате, разговоры, вздохи, выслушивание советов. Ей хотелось поскорее кончить все это и уехать, укрыться в тиши своего дома. Она соскучилась по мужу, по семье, даже по домашней работе, по школе и своим ученикам и сослуживцам.
Мери была не просто ее сослуживицей. Родственница Гено, она часто приходила к ним в дом. Мака прекрасно ее знает и совсем не удивляется тому, что она полюбила Бичико. Мери наивная, мечтательная девушка. В ней Мака видела столько нерастраченного чувства – она так ждала любви, что, скорее всего, сама обманула и соблазнила себя. И когда Мака узнала, что Мери беременна, это огорчило ее, но не очень-то удивило. Но где они познакомились? У Маки они не встречались. Где же в таком случае? У кого? Кто еще замешан в их отношениях? Хотя какое это теперь имеет значение!
Все пропало! У Бичико нет ни желания жениться, ни возможности содержать семью и ребенка, который через четыре месяца появится на свет. Даже если Мери и смолчит, ее братья – Хибрадзе – не потерпят такого позора, в особенности муж Марго – Джаба. Бичико или арестуют, или, даже страшно подумать… Симон хоть и сердит, но сын есть сын, как-никак наследник. Симон с перебитым хребтом строил свою жизнь, пять лет назад из последних сил перестроил дом, возвел его над подсобными комнатами. Для кого все это? Бичико продолжатель его рода. Случись с сыном беда, отец не перенесет. А мать если кого и любит на свете – так это Бичико.
Мака знает, что ее брат в один прекрасный день может махнуть на все рукой, и тогда свершится несчастье. Джаба Хибрадзе не оставит в живых ни Мери, ни ее соблазнителя и тем самым погубит и себя, и свою семью.
Бичико вчера не приходил в больницу. Если он и сегодня не появится, что тогда? Как быть? Где его искать?
А Тхавадзе?
Мака совсем забыла о нем.
Как же все-таки она не узнала Джумбера! Его вина – слишком переменился. Разумеется, она не стала бы припоминать школьные глупости и поздоровалась бы с ним, если б узнала.
Ведь все давно прошло. Они были очень глупы тогда. Мака ненавидела Тхавадзе за то, что он любил ее, любил терпеливо и самоотверженно. Такую поистине собачью преданность можно встретить только в детях. Они еще не знают страстей, они чисты и безгрешны. Если б Мака сказала тогда Джумберу: «Я тоже тебя люблю, и оставь меня в покое», – возможно, он и отстал бы. Теперь Джумбер всем хорош, что называется – вышел. Но тогда – прости, господи, слишком уж был невзрачен. Наверное, в день приезда он обиделся, когда Мака не узнала его. А ведь должен бы радоваться, что в нем не увидели прежнего Джумбера.
А глаза?..
Наверное, глаза не меняются с годами. И хотя Мака никогда не смотрела ему в лицо, единственное, что напоминает ей сейчас прежнего Джумбера Тхавадзе, это его взгляд.
Раньше, в студенческие годы, приезжая к родителям, Мака – что теперь скрывать – иногда вспоминала Джумбера, и ей даже хотелось повидать его, но она никогда не спрашивала, где он и что с ним. В тот злополучный вечер, когда Бичико порывался пригнать для нее машину Джумбера, она поступила неосмотрительно, неумно, отказавшись так категорически и в таком тоне, словно Джумбер был по крайней мере мужем, бесчестно ее бросившим.
Вышло очень нехорошо. Теперь в присутствии брата она вынуждена не упоминать Тхавадзе… Маке может помочь только Гено. Он должен приехать и спасти ее брата. Да разве только брата? Спасти ее прошлое, ее горькое, сладкое детство, спасти девочку, что бегала когда-то по этим проселкам. Если Гено не сделает этого, от его любви что-то убудет. Что-то убудет от Гочи. Нет, если Бичико погубит себя по своей глупости, – это будет не только ее гибелью…
Гено должен приехать.
У автобусной остановки стояли три женщины и мужчина. У мужчины было печальное, отечное лицо с бесцветными глазами. Он что-то бормотал себе под нос и разводил руками.
«Наверное, сына уложил в больницу», – подумала Мака и с сочувствием заглянула в его бледное лицо.
«Знакомый» продавец, облокотись о стойку, переговаривался с молодым человеком, с утра торчащим у ларька.
Горячий восточный ветер закручивал пыль и мусор.
Мака остановилась.
«Скоро ли автобус?» Она глянула на дорогу.
Словно вызванная неслышным приказом, в конце улицы показалась светло-коричневая «Победа».
Мака отступила назад, попятилась, укрылась за собравшимися на остановке людьми, но как только машина проехала, обругала себя. Почему она прячется от Тхавадзе? Почему избегает человека, который не преследует ее? Ей совсем не пристало прятаться. Напротив, Джумбер сейчас нужен ей, нужен, как каждый, кто может знать хоть что-нибудь о Бичико, кто может хоть чем-нибудь помочь.
Мака во многом осталась прежней девчонкой. Прошли годы, все старые друзья переменились, даже Тхавадзе стал другим человеком, а она никак не может избавиться от своего упрямства, от этой бесконечной смешной и выдуманной игры в прятки.
«Если он заметил меня, непременно вернется и подвезет, не до дому, так хотя бы до села. Ну и что в этом особенного?.. Я поблагодарю его за то, что он помог Бичико. Господи! Я знаю тысячи примеров, когда в молодости любили друг друга, а потом он женился, она выходила замуж, по между собой оставались друзьями…»
Джумбер многое может сделать для них. Бичико ему обязан. Гено он и слушать не станет. А сама она с той ночи, когда так грубо, так глупо крикнула брату – ты в лакеях у Тхавадзе, напрочь потеряла его уважение.
«Интересно, куда он поехал? Хоть бы уж скорей возвращался. Я, пожалуй, пропущу один автобус… Нет, пропускать автобус не годится. Может быть, он заметил меня и теперь подумает, что я жду. Но если он до автобуса поедет назад, я подниму руку и остановлю его. Да, подниму руку, даже помашу, чтоб выглядело непринужденней. Хоть бы автобус подольше задержался. Если он все-таки не заметит меня, я крикну, позову. А почему бы и нет? Что в этом особенного? Ах, черт! Вроде и училась ты, и жила в больших городах, а все такая же осталась деревенская девчонка…»
«Хорошо, если б Гено был с ним знаком! Приехал бы, объяснил: так, мол, и так, плохи у Бичи дела… Мне все-таки неловко говорить постороннему человеку: брат мой девушку соблазнил, женить теперь надо, так, пожалуйста, повлияй на него со своей стороны».
Когда светло-коричневая «Победа» остановилась перед нею, Мака не двинулась с места. Задняя дверца открылась – Тхавадзе смотрел на нее из машины. Женщины, стоящие на автобусной остановке, растерянно переглядывались. Только отечный мужчина со скорбным лицом ничего вокруг не замечал и бормотал себе под нос. Женщины, увидев, что ни одна из них не садится в машину, обернулись к Маке. Мака, словно спрашивая: «Это меня ждут?», прижала руку к груди, потом шагнула вперед, вдруг заторопилась, почти подбежала к машине и, еще не усевшись, захлопнула дверцу.
Машина тронулась.
Мака пересела вглубь, чтобы случайно не столкнуться в зеркальце со взглядом Тхавадзе.
«Молчит… Надо поздороваться».
– Здравствуйте!
Джумбер оглянулся.
«Те же глаза! Все те же, те же глаза!»
И хотя спокойная уверенная улыбка смягчила его взгляд, она отвернулась.
– Маке Лежава наше почтение!
«Почему он назвал меня по фамилии? Не надо обращать внимания. Если он скажет что-нибудь двусмысленное или неясное, я все обращу в шутку…»
– Вы очень изменились, Джумбер, я совершенно вас не узнала… Хотя прошло столько лет…
– А вы совсем не изменились.
«Он хочет сказать, что я для него все та же Мака?»
– Значит, вы меня сразу узнали?
Джумбер кивнул. В этом замедленном кивке было не только согласие.
«Господи, зачем я села к нему в машину?!»
– Почему же вы ничего не сказали? Я не узнала вас, и не мудрено, – вы стали совсем другим, – Мака почувствовала, что говорит как с близким некогда человеком, и попробовала переменить интонацию. – Надо было назваться. Мы… – Она хотела сказать «были бы рады», но сказала: – Нам это нисколько не было бы неприятно.
При этих словах Тхавадзе оглянулся.
– Не было бы неприятно? – переспросил он.
«Он не должен заметить, что я избегаю каких-либо воспоминаний».
– Конечно. Отчего же! – Мака засмеялась. – Что в этом могло быть неприятного? То, что вы были когда-то глупым мальчишкой?..
– Вы помните? – спросил Тхавадзе, и глаза его вспыхнули.
– А если и помню? – проговорила Мака, хотя не собиралась произносить этого. – Помню, как помню все свое детство.
«Хорошо, что я все сваливаю на детство. Но как это у меня вырвалось: «Глупый мальчишка…»
– Я не изменился с тех пор.
Мака почувствовала не отвращение, как когда-то, не неприязнь, а страх.
– Мы уже обсудили, кто изменился и кто нет, – холодно сказала она. – Поговорим о чем-нибудь другом.
«Нет, ни в коем случае нельзя было говорить: вы были глупым мальчишкой. Этим я словно приблизила его».
Машина свернула к мосту.
– Мне еще не домой.
– Где-нибудь задержитесь?
– Нет, просто нужно зайти на почту, отправить телеграмму, – она не сказала, кому собирается послать телеграмму.
– За мостом развернемся.
– Как хотите. Я и пешком могу дойти.
Тхавадзе оглянулся.
«А-а, опять нехорошо получилось. Я не должна унижаться до того, чтобы не позволять ему подвезти меня. Но каким образом он так верно все чувствует?»
Выйдя из машины возле почты, она высокомерно сказала:
– Если вам по пути, подождите меня.
Тхавадзе ничего не ответил.
«Ого!.. – думала Мака, поднимаясь по ступенькам лестницы на почту. – Какая сдержанность! – Ей очень понравилось это выражение, оно должно было задеть Тхавадзе и словно освобождало ее от чего-то. – Какая сдержанность! – повторила она и с улыбкой добавила: – Тхавадзе джентльмен… Когда я вернусь, он встретит меня возле машины и откроет дверцу».
Но, возвращаясь, она еще с крыльца увидела, что Тхавадзе сидит за рулем и просматривает газету.
Мака села в машину с мыслью, что чрезмерная холодность в разговоре ни к чему. Ведь Джумбер должен помочь ей, вернее, не ей, а Бичико, которому он и так во многом помог. Ну, и что из того, что он в разговоре обронил: я делаю это из уважения к твоей сестре. Этим он, наверное, предупредил, чтобы Бичико вел себя поосторожнее, не зарывался.
– Джумбер, скажите что-нибудь, – дружеским тоном начала она. – Почему вы все время молчите? Хотя вы никогда особенно не любили говорить.
«Ах, опять я свернула на прошлое. Не надо, не надо было этого делать…»
– Я многое должен сказать.
– А-а, – засмеялась Мака. – Ну, в таком случае молчите. У меня у самой есть к вам просьба.
– Наверное, о брате?
– Так же, как и вы, я прекрасно знаю, что мой брат – глупый мальчишка, – она подчеркнула это выражение, чтобы Тхавадзе подумал, будто оно просто пристало к ней или вошло в привычку, может быть, не очень красивую, но привычку. – Прошу вас, не говорите, что это у него по молодости, что он остепенится, – не успокаивайте меня. – Ей поправился этот искусственный деловой и холодный тон. – Вы, наверное, надеетесь, что он еще найдет себя… Разумеется, я только благодарна за все, что вы сделали для брата, но сама ни на что не надеюсь, – он уже не ребенок…
Машина замедлила ход.
«Не хочет, чтоб я говорила о Бичико».
– Я не понимаю одного: может быть, вы знаете, где он пропадает? Когда мы… Когда я и Гено приехали сюда, он всю ночь не появлялся. Где он вчера ночевал, никому не известно. На работу-то он хоть вышел?
– Не надо осложнять. Все намного проще. Он влюблен.
– Не верьте ему, Джумбер! Такие глупые мальчишки, как он, не знают, что такое любовь. То, что им кажется чувством, на самом деле совсем не то.
«Ага, это я здорово вставила. Хорошо!..»
– Возможно…
«Он соглашается. Не принимает на свой счет…»
– Такие, как он, могут погубить человека.
– Погубить?!
– Да, какую-нибудь наивную, доверчивую душу.
– Вы осуждаете девушек?
– Нет… почему же?.. Если они искренне любят… Кто любит, тот прав. Пожалуйста, поедемте быстрее. Я сегодня ушла из больницы пораньше, хочу немного погулять с сыном.
– А потом вернетесь?
– Куда?
– В больницу.
– Нет, сегодня не вернусь. Отцу лучше, мне тоже надо немного отдохнуть… Я очень вам признательна, Джумбер.
– Бичико сегодня опоздал на работу.
– Да?.. У вас ничего, кроме неприятностей, с ним не будет.
– Он ночевал у своей любовницы.
Мака вспыхнула и, оскорбленная, чтобы дать возможность заменить «любовницу» хотя бы на «возлюбленную», переспросила:
– Что вы сказали?
Тхавадзе ничего не ответил.
«Не берет назад своих слов. Упрямец».
Переспрашивать еще раз не имело смысла – Джумбер знал, что Мака расслышала его. Но и молчать не стоило – это могло сойти за обиду. Мака не знала, как быть.
Машина катилась по проселочной дороге. Еще немного, и покажется ее дом с облупившейся верандой и старым грушевым деревом во дворе.
– Помнишь этих гусей в овраге?
– Помню, только сомневаюсь, чтоб это были те самые гуси, – холодно ответила Мака, глядя в сторону.
– Те же самые. Ничего не изменилось.
– Для вас.
– Разумеется.
«Он не должен заметить, что я злюсь».
Машина остановилась.
Мака открыла дверь и поспешно вышла, чтобы не встретиться еще раз со взглядом Джумбера.
– Большое спасибо!
– Что передать Бичи, если увижу его?
– Скажите, чтобы поскорее шел домой.
Маке не терпелось отойти от машины.
– Может быть, его привезти?
– Нет, не беспокойтесь.
– Если он сегодня не появится, позвоните мне: двадцать четыре, двадцать четыре. Не забудете?
– Спасибо, но надеюсь, что это не понадобится.
– Напрасно вы так думаете. Дела у Бичико совсем плохи.
– Всего доброго!
Мака направилась к калитке и, не оглядываясь, быстро вошла во двор.
Ни во дворе, ни на веранде не было ни души.
В этот вечер Мака не пошла в больницу. «Сегодня объявится Бичико, пошлю его», – внушила она себе.
Мака боялась напороться где-нибудь на Тхавадзе.
«Все те же гуси в овраге, и ничего не изменилось… Если в нем сохранилось прежнее упрямство, теперь он на многое способен…»
Джумбер был первый мужчина, который полюбил Маку. Ну и бог с ним! И черт с ним! И ладно! Все давно прошло, как прошло детство, школа, корь. Остался только неприятный осадок от его нечеловеческого упрямства… Чудовище!.. Ни за что не отказался от своих слов. Нет, конечно же, он ничуть не изменился. Все тот же упрямец, идол, кремень! У нее мурашки бегут по спине, когда она вспоминает его взгляд.
«Вроде научился чему-то, дело в жизни нашел, на человека стал похож, но он прав, тысячу раз прав, – он ничуть не изменился».
Мать весь вечер плакалась, умоляла не уходить никуда, дождаться Бичико и обговорить, наконец, все. Она узнала от свойственницы, что натворил ее сын, и теперь твердила одно:
– Если с моим мальчиком что-то случится, я не переживу. Не ходи в больницу. Мы с отцом свое отжили. Надо о Бичико подумать…
Пожалуй, она была права. Теперь положение у Бичико было не лучше, если не хуже, чем у отца, и следовало позаботиться о нем, но Маку и раньше раздражали слова матери: ты женщина, ты улетишь в чужое гнездо, на кого же меня оставишь? На твоего отца я и раньше не могла положиться. Единственный, кто пригреет меня, это мой сын, мой Бичико. А ты… чем я была для своей матери, тем и ты станешь для меня.
– Не слушай ты отца, Мака. Язык не поворачивается сказать, но он не любит твоего брата.
– Не говори так, мама!
– Ну хорошо, хорошо… – пошла на попятную мать. – Молчу. Но ведь он оправился, можно теперь и не оставаться у него.
– Скажи уж, что вообще мне здесь больше нечего делать… – Не хотела Мака говорить этого при свекрови, но вырвалось, возможно, потому, что не надеялась она уговорить брата, не надеялась, что послушается он ее.
– А я что могу, несчастная, глупая баба! Что я могу? И зачем только на свет такая родилась! – зарыдала Ольга, колотя себя в грудь.
– Ольга, перестань! Детьми заклинаю, Ольга!.. – попыталась унять ее Магдана.
Мака видела, что одной ей дела не уладить. Даже муж, будь он здесь, не поможет. Разумеется, он скажет, что Бичико должен жениться, но если Бичико не хочет, он – наглости ему не занимать – тут же кинет в лицо зятю: ты просто боишься, как бы твою двоюродную сестричку не вышвырнули из дому. А Марго для Гено не двоюродная, а ближе, чем родная – сирота, выросшая в их доме. «Дела у Бичико совсем плохи», – сказал Тхавадзе, тем самым давая понять, что без него не обойтись, да и знает он больше других. «Ночевал у своей любовницы…»
– Мака, – Ольга утерла слезы, сложила руки на груди и вздохнула. – Ты вроде знаешь эту девушку?
– Она работает со мной.
– А-а… Ну, так если она порядочная…
Мака смолчала. Сейчас ее раздражала даже Мери: почему ничего не сказала? А что, собственно, она могла сказать? Собираюсь влюбиться в твоего брата, и не глупость ли это? Не обманет ли он меня? Или что еще? К тому же Мака однажды пошутила: я уговорю моего сумасшедшего брата похитить тебя. Пустяк, но Мери чувствовала, что она нравится Маке, и, может быть, это в чем-то содействовало ее сближению с Бичико.
– Вот Магдана говорит, что она… – Ольга взглянула на свойственницу, как бы предлагая высказаться.
– Лучшей жены сыну родному не пожелаю! – тут же подхватила Магдана. – Если б у меньшего моего жена хоть наполовину была, как Мери, я б на руках ее носила, слова обидного не сказала бы.
– Не разведенная, – проговорила Ольга, – и не… – хотела сказать «гулящая», но постеснялась.
– Честная девушка, видит бог! Такими бы честными и чистыми вырасти нашим деткам! – Магдана погладила по головке спящего внука.
Ольга взглянула на дочь:
– Что же делать?
– Мери – достойная девушка.
– Ну и что?
– Не знаю, – Мака не хотела показывать при свекрови, что здесь не нее делалось по ее разумению. В этом она винила не только брата, но и мать, и потому раздраженно закончила: – Я улетела из этого дома, я здесь гостья, залетная ласточка…
– Не надо, доченька! Он твой брат, твоя плоть и кровь! Не говори так. Лучше дай знать Гено, пусть приедет. Отца из больницы заберем…
– Телеграмму Гено я уже послала, но не уверена, что он приедет.
– Приедет. Если получит твою телеграмму – непременно приедет! – топом бесспорной убежденности сказала Магдана, давая почувствовать свойственнице, как уважают ее дочь муж и вся мужнина родня.
Мака хотела еще возразить матери, что, в конечном счете, не ей, а любимому сыну решать все, так с ним и обсуждай, ему и внушай, если он, конечно, появится, – но смолчала.
Отговорившись головной болью (голова и в самом деле гудела), она разделась и легла рядом со спящим сыном, бережно прижав к груди его теплое слабое тельце.
Она заснула поздно, и незадолго до пробуждения ей приснился ужасный сон.
В комнате, в которой она сейчас спала, стоял телефон. «Если в деревнях появились телефоны, почему его нет у Гено», – удивлялась Мака.
– Мы намного ближе вас к районному центру, – говорила Ольга, косынкой вытирая пыль с черного аппарата. – Мой сын его провел, мой Бичико…
– Ах, мама, мама! Чудна́я ты женщина. Что же ты платком его вытираешь? Взяла бы какую-нибудь тряпку… А вообще-то на что вам телефон? Кому звоните? Самого его дома не бывает. Для тебя, значит, постарался?
– Как же не бывает, дочка? Он теперь все время дома.
В комнату кто-то вошел. Мака решила, что это брат, и отвернулась.
– Мака! Родная моя, Мака! – Она почувствовала на плечах нерешительное и ласковое прикосновение рук.
– Мери? Что ты здесь делаешь, Мери?
– Разве я не живу здесь?..
– Ах, да… да! – Мака помнила, что Мери еще не должна быть в этом доме.
– Я давно уже твоя невестка, – ласкаясь, сказала Мери и спросила: – Случайно, не помешала? Позвонить зашла…
«Если она беременна, почему это не заметно?» – подумала Мака, но тут Мери сняла трубку, и Мака, прерывая себя, торопливо и громко крикнула:
– Не тронь, Мери! Не звони! – Ей показалось, что окрик, против желания, получился грубым и Мери обидится, однако ничуть не бывало – «невестка» с кроткой улыбкой взглянула на нее. Мака в растерянности вышла из комнаты.
На веранде тоже стоял черный пузатый телефон, и Ольга протирала его кончиком косынки. «Да их тут целых два! Только на что они им?»
Следом за Макой на веранду вышла Мери.
– Не работает, – сказала она, виновато кивая на дверь, – я позвоню отсюда.
– А разве не все равно?
– Нет.
– Ах, опять вы меня не слушаетесь! – вспыхнула Мака и оглянулась на мать, но Ольги уже не было на веранде.
Мери опять улыбнулась ей кроткой, мягкой улыбкой, сняла трубку телефона и набрала: двадцать четыре – двадцать четыре.
– Ты хоть знаешь, кому звонишь?
– Бичико.
– Это заводской номер?
– Да. А ты думала, Джумберу?.. Мака, милая, поговори, пожалуйста.
– Нет, нет, что ты!
– Мне опять нехорошо… у меня такая тяжелая беременность.
– Алло! Алло! – слышалось из трубки, по это был голос не Бичико, а Тхавадзе.
Мака в ярости бросила трубку, но голос продолжал звучать: «Я не смог забыть тебя, Мака, ничего не изменилось, я по-прежнему люблю тебя, Мака…»
– Мери, что ты сделала! Что ты натворила, Мери! Где ты? – Мака вбежала в комнату. Перед нею стоял Тхавадзе. Мери куда-то пропала, исчезла, словно ее вовсе не существовало. Мака оглядывалась, ища, куда бы спрятаться, наконец распахнула дверь шкафа и влезла в него. Ручка на двери была такая же, как на автомобиле.
По сторонам побежали крыши домов и верхушки деревьев, еще выше небо и клочья облаков. Это было похоже на полет, но нет, машина катится по чему-то твердому.
Пол под нею прозрачный, и видны бегущие назад телефонные провода. Машина перескакивает со столба на столб, и при этом ее подкидывает, как на ухабах.
– Остановись, Джумбер!
– Это невозможно. Мы рухнем вниз.
– До каких же пор мы будем скользить так по проводам!
– Не знаю. Теперь нам не остановиться.
– Почему ты так мчишься?
– Он догонит нас.
– Кто? – Мака глянула вниз. – Господи боже мой! Что же это? Дом на дороге! Мой дом! Остановись, Джумбер!.. А Гено? Что это с ним? С ума он сошел? Водрузил дом на колеса и едет. И Гоча у него на коленях! Что же мне делать? Смотри, черепица с крыши валится, вдребезги… А Гоча-то как рад, сынок! Весело ему, что дом катится. – Маке захотелось высунуться в окно, но она ударилась об стекло, попробовала открыть двери – дверь не поддавалась.
– Ах, что же это! Помогите! Черепица вся осыпалась, а Гено и не замечает.
– Крикни ему, пусть отстанет!
– Гено, что ты делаешь? Гено!
– Гонюсь за тобой, Мака! Что мне еще остается делать?
– Дом развалится, Гено! Забыл ты, с какой любовью мы строили его, возводили по камешку. Гено, треснула стена! Остановись!
– Да это же дом, а не машина! Как его остановишь?
– Джумбер, тогда ты поворачивай! Вернись назад или открой мне дверь!
Но они помимо своей воли разгоняются все быстрей. Джумбер уже не смотрит вперед. Он обнимает Маку, раздевает ее. Мака не дается, отбивается, задыхается.
– Они видят нас, Джумбер! Оставь меня!
Улица внизу полна народу. Гено еле ведет свой дом сквозь толпу, чтобы не сбить кого-нибудь.
– Гено, осторожнее! Не ушиби мальчика!
Маленький Гоча смотрит вверх и смеется.
– Пусти меня, Джумбер, или я выброшусь! Я же совсем голая!
– Не выбросишься! – говорит Тхавадзе. – Двери не открываются.
– Мне стыдно, Джумбер! Что скажут люди!
– Пусть говорят, что хотят!
– Руки! Руки убери!.. Пусти! – крикнула Мака и проснулась.
Раскрыла глаза. Сердце колотилось так, что она невольно схватилась за грудь. Ее всю било, как в лихорадке, и она мучительно долго не могла вырваться из сна. Ей легче далось бы это, будь в комнате хоть чуточку посветлее.
«Господи, не дай сбыться!..» Эти слова первыми пришли на ум, но она не смогла произнести их. Она хотела сказать что-нибудь, все равно что, только бы убедить себя, что виденное было наваждением, кошмаром. Так случалось в детстве, когда она летала во сне: хотелось приземлиться, найти опору и удержаться, и, проснувшись, она хваталась за решетку кровати; исчезнувшее сновидение все еще сохраняло силу реальности, ей было страшно, и она долго не отпускала рук от решетки. Сейчас она хваталась за слова, стараясь как-нибудь выдавить их из себя и тем самым избавиться, отгородиться от сна. Она шевельнулась и тотчас ощутила в своей руке локоток Гочи. Она прижала к горлу теплые пальчики сына и прошептала ему в ухо:
– Господи, не дай сбыться этому сну!
Мальчик завозился, глубоко вздохнул и повернулся на бок.
– Жизнь моя, почему ты смеялся? – упрекнула его Мака и почувствовала, что успокаивается.
– Долго ли до рассвета?
В той стороне, где она ожидала увидеть бледное пятно окна, стояла кромешная тьма. В противоположной мерцала тусклая звезда. Она долго смотрела на звезду и медленно приходила в себя. На комоде тикали часики. Хотела встать, включить свет, но побоялась разбудить сына и передумала. Она знала, что теперь не заснуть до утра, а в темноте ночной кошмар мог вернуться к ней.
– Хозяин! – послышалось вдруг ей. Этот робкий, нерешительный окрик вспугнул ее, сердце опять заколотилось так, что она прижала его рукой. Прислушалась, но из-за шума крови в висках не смогла разобрать, во дворе ли кричат, или кто-то не спит в доме.
«Включу свет и прикрою газетой, чтобы не разбудить Гочу, – подумала она и удивилась, – а я, оказывается, трусиха… Все-таки надо включить…» Но не шелохнулась.
Кто-то, стоявший во дворе под грушей, крикнул еще тише:
– Хозяин!
«Нет, нет! Мне не мерещится. Что-то стряслось! Какая-то беда! Может, сон и вправду длится мгновение – я услышала крик, вот мне и привиделось бог знает что. Подойти к окну. Вор услышит, что в доме люди, и уйдет, а своих надо встречать».
На какое-то время все стихло. Маке почудилось, что сердцебиение мешает ей расслышать осторожные шаги по траве.
– Мака! – раздалось под самым окном.
Она не заметила, как села на постели.
– Мака, не пугайся, Мака!
Голос был знакомый, но Мака не узнавала его. Робкий, тихий оклик не походил на зов путника, сбившегося с дороги. Казалось, он предназначался только Маке и никого не хотел будить, кроме нее.
Вся дрожа от страха и ожидания, Мака встала и, пригнувшись, на цыпочках подошла к окну.
То ли ее увидели со двора, то ли услышали звук шагов, но стоило ей подойти, как тот же голос прошептал:
– Не пугайся, Мака, это я, Марго!
Мака смотрела во двор, туда, где темнело грушевое дерево, и потому не сразу заметила женский силуэт под самым окном.
– О господи! – Она провела рукой по лицу и, ссутулясь, вернулась на кровать и села.
Во дворе зашуршали шаги но траве: видно, Марго пошла назад, к калитке.
«Кто-то ждет ее на дороге. Только не Гено…»
Она нашарила на полу войлочные шлепанцы, одела материнский халат, висевший рядом на стуле, и, шепча про себя: «Господи!.. Господи, господи!.. Что-то стряслось! Беда какая-то!» – вышла.
Во дворе она сбилась с тропинки. Высокая росистая трава замочила ноги до колен.
Взглянула на небо. Взмолилась: «Помоги!»
У калитки задержалась.
«Куда я иду? Я не знаю, кто там».
– Марго, ты?
– Я! Я, Мака, лучше б мне не рождаться на свет!
– Что случилось, Марго?
– Для тебя ничего страшного – не пугайся. Надо мной беда, над несчастной моей головой!
– Все живы, здоровы? Не скрывай!
– Все здоровы. Не бойся…
Мака не поверила, шагнула за калитку.
– Ты одна?
– Нет, Мака.
– Кто с тобой?
Марго медленно клонилась.
– Что с тобой, Марго! – Мака подхватила ее под руки. – Тебе нехорошо?
– Погоди, – Марго высвободилась. – Погоди!.. – Она опустилась ниже, и Мака почувствовала прикосновение ее рук на коленях.
