Текст книги "Звездопад. В плену у пленников. Жила-была женщина"
Автор книги: Отиа Иоселиани
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 34 страниц)
Ночью шел дождь. Утром в лучах солнца скалы сверкали, словно на них разбросили осколки стекла.
Продрогший Вахо вылез из бурки и, не попадая зубом на зуб, пополз к краю скалы.
Тутар, дежуривший с карабином в руках, оглянулся на него.
– Вот сумасшедший! И чего не лежится? Допрыгаешься…
– Тебе пора Гуа встречать!.. – огрызнулся Вахо и пополз было дальше, вдруг он поскользнулся на заиндевевшей скале. Тутар повалился на бок, лег на пути у Вахо, но тот умудрился ухватиться за выступ скалы, задержался, раскинув ноги и оставив на камнях только клок штанов да содранную кожу. Боль была чудовищная.
– Теперь не полезешь! – заметил Тутар и, показывая на место рядом с собой, сказал: – Сиди здесь!
– Сиди, сиди!.. А если я не могу! – Вахо в сердцах схватил ружье. – Спрыгну вниз и перестреляю, сколько успею.
– С тебя станет… Не дури, насмерть разобьешься!
– Разобьюсь, и черт с ним. – Вахо перевалился на спину, обхватил руками ушибленное колено.
– Заруби себе на носу: сиди и не рыпайся, понял? – строго проговорил Тутар и полез вниз со скалы.
– Ничего я не зарублю! – бросил ему вслед Вахо помутневшими от боли и бессонницы глазами, глядя на площадку перед пещерами.
Вчера после полудня Гуа отправился в деревню – добыть чего-нибудь съестного. Пора было ему возвращаться.
Только Тутар скрылся из глаз, Вахо опять лишился покоя; забыл и про ушибленную ногу, и про все на свете. Скала, на которой он лежал, выступом нависала над пещерами, так, что сколько он ни сползал вниз и ни тянулся, входа в пещеру не углядел. Вахо подумал, как бы и впрямь не кувыркнуться туда, и отполз назад. После двух ночных выстрелов из пещер никто не показывался, и на площадке не было ничего, только валун у края… На валуне белела веревка, протянутая от родника. Мальчики заметили ее, как только поднялись на скалу, но веревка была тонкая, выдержать человека не могла, а если б кто-нибудь все же решился воспользоваться ею, тем хуже для него…
Ушибленная нога болела. Бездействие раздражало. Вахо не находил себе места. Как нарочно, ни Гуа, ни Тутара не было рядом, чтобы хоть язык почесать. Он взял ружье и прицелился в веревку. Стрелять в провисающую часть не имело смысла. Лучше было прицелиться в камень; тут и расстояние было самое близкое, к тому же пуля, расплющившись о камень, надежней рассекла бы веревку.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава перваяСлучилось то, о чем даже помыслить было страшно. Мысль о такой беде вызывала ужас, отчаяние, и каждый старался думать о чем угодно, только не о ней: словно боялся навлечь беду, боялся напомнить ей о себе, или наивно надеялся запутать следы.
Когда звук выстрела, отдаваясь эхом, понесся по ущельям и стих, наступила жуткая тишина. Этот один выстрел наделал больше бед, чем два прошлых. Он не попал ни в кого, но смертельно ранил всех. Каждый, даже закрыв глаза, видел конец веревки, болтающийся на камне перед пещерами.
В тот день, когда десант одним выстрелом отрезали от воды, капрал отобрал у солдат оставшуюся еду: сухари и сахар могли только усилить жажду.
От трехдневной жажды у Клауса распух язык, потрескались и побелели губы.
Погода установилась солнечная, и тела вынесенного из пещеры обер-лейтенанта и Альфреда стали разлагаться.
Ганс не смотрел теперь на раненого друга. Он находил какую-нибудь точку на стене пещеры и не отрывал от нее бездумного взгляда. Все решено, все кончено. Разве что бог-отец слетит к ним, и, закутав в полы своего плаща, заберет из этого ада. Беднягу же Клауса ничто не могло спасти…
От бесконечного молчания у Ганса устали скулы.
Вот уже два дня противник, оседлавший их укрытие, тоже молчал, словно бы растерялся. Даже пленниц больше не окликал. Разорвав веревку, он и своих лишил воды, и растерялся, притих. Ждет, что будет дальше. Затребует пленниц за стакан воды? Нет, не затребует. Пленниц можно отдать только за полную свободу. На стакан воды их не выменять…
Клаус, Клаус… Вода не вернет его к жизни, не вылечит, но, напившись, он хотя бы умрет от раны, а не от жажды. Такая смерть… Где же справедливость!.. Справедливость…
Раненый дышит так, словно дует в сухие, свернувшиеся листья.
Пленницы сидят, прижавшись к скале и широко раскрыв глаза. При взгляде на них Штуте иногда кажется, что их глазницы полны голубоватой влаги и в этой влаге плавает глазное яблоко.
Ганс закрыл лицо руками. Так недолго сойти с ума. Достаточно поверить, что в глазницах у пленниц голубоватая плата, и он захочет ее выпить…
Он повернулся спиной к пленницам.
На площадке перед пещерой два смердящих трупа были прикрыты брезентом. Солнце пригревало, и над мертвыми струился горячий смрад, словно плясали бесцветные языки пламени. Иногда этот смрад задувало в пещеру.
Могила положена всем: и правому, и виноватому. Не все, может быть, достойны жить, но не имеющий права на жизнь имеет право на могилу.
Бауман дышал все так же коротко и хрипло. Ганс не оглядывался на него. «И он умрет. И я выброшу его из пещеры наружу и через несколько дней не в силах буду взглянуть на него. А потом, когда все кончится, его растерзают стервятники и сбросят с высоты в пропасть его кости».
– Фрейлейн!
Пленница перевела взгляд на Ганса.
– Вы хотите что-то сказать?
Положение пленниц было во сто крат тяжелее. Когда человек совершает проступок, тем более преступление, он подсознательно готовится к наказанию. Но тот, кто ни в чем не повинен, страдает во сто крат больше.
– Мы все жаримся на одной сковороде.
– Разве это справедливо? – со вздохом усталости проговорила Гуца.
Ганс покачал головой. Пленнице не следовало говорить о справедливости. Сейчас это было бессмысленно.
– И тем не менее нас ждет один конец.
– Я это знаю.
– Каждый из нас знает… Думаете, я не понимаю, что мне следовало сидеть дома, а не лезть сюда, в чужие горы? Или Клаус не понимает этого?
– Сейчас, во всяком случае, понимает.
– Вы не знаете, что такое война…
– Не знала, в этом смысле вы очень помогли, и не только нам с Таджи; вы просветили весь мир. Только зачем вы научили войне детей, вот этого мальчика, например, оставили бы его дома. – Гуца наклонилась к Бауману.
– Клаус!
Клаус раскрыл глаза.
– Больно?
Зрачки у Клауса расширились.
– Больно, бедняга?
Клаус вытянулся, выгнув спину; видно, боль остро пронзила его.
– Пить хочешь?
«Пить!» – глаза чуть не выкатились из орбит.
– Хочу, фрейлейн, хочу! – он задвигался, оперся на подостланную шинель, подтянулся. Капрал бросился к нему, схватил за плечи.
– Пить хочу, фрейлейн. Ганс, пусти, Ганс! Пить… фрейлейн… Дайте воды, дайте, я выпью разок, только разок…
Штуте зло посмотрел на пленницу, по неосторожности так жестоко мстившую умирающему.
– Пусти, Ганс! – Клаус напряг шею, вывернул голову и укусил друга за руку. Лицо Ганса исказилось от боли. Он выпустил раненого.
– Воды! – прохрипел тот, поворачиваясь к пленницам, – воды, фрейлейн, воды! – он упал на руки и, вытягивая вперед голову, подтянул обессиленное тело.
Пленницы прижались к скале.
Раненый опять впился худыми пальцами в камни и сполз с шинели.
– Воды, фрейлейн, воды!
Он дотянулся до бурки. Теперь только его ноги оставались на шинели.
Гуца вся сжалась в кулак, с ужасом и жалостью глядя на протянутые к ней руки.
– Воды!..
Клаус невероятным усилием дотянулся до пленницы и схватил ее за щиколотку. Гуца, облитая холодным потом, побледнела, как полотно. Раненый прижался губами к ее ноге.
– Воды, фрейлейн, воды! Умоляю…
– Воды! – не своим голосом вскрикнула Гуца. Ее крик вырвался из пещеры и понесся по ущельям.
– Воды!..
– Во-ды!..
Таджи перескочила через раненого, пробежала мимо Ганса, мимо завешенного брезентом входа во вторую пещеру.
– Эгей!
– Э-г-е-й!.. – отозвались сверху.
– Воды, ребята, воды!..
Глава втораяКнопс Хампель был предан начальству, как пес, не для того, чтобы мечтать о куске хлеба и глотке воды…
Бог даровал ему недолгую жизнь, и Кнопс не собирался отравлять ее мыслями да вопросами. Выслушав распоряжение, он говорил себе: «Пусть будет по-вашему» – и делал, что приказывали. Кто бы ни был командиром, Кнопс служил преданно. И за такую преданность, будучи четырежды ранен, не удостоился даже чина капрала. Одно время это обижало его, но в конце концов Кнопс решил, что раз чина не дали, значит, не заслужил. Начальство потому и начальство, что больше знает и дальше видит.
Кнопс до сих пор верил, что преданность спасет его. Однако что-то перестало сходиться в его простой арифметике. Который день его мучали жажда и голод, а ведь, служа чужим мыслям и интересам, Кнопс верил, что его накормят, оденут и дадут крышу над головой. А теперь вон как все обернулось: обер-лейтенант, раздутый и посиневший, лежит перед пещерой и отравляет воздух. Унтер-офицера укокошили где-то на тропинке. Нынешнему командиру Гансу Штуте и раньше не было дела до Кнопса, а теперь и подавно…
Какая-то неясная мысль тяжело заворочалась в плоской голове Хампеля. В первый раз он собрался додумать ее до конца, но ему не дали.
– Кнопс!
Над ним стоял Пауль с ввалившимися щеками и покрасневшими глазами.
– Чего тебе? – Кнопс отвел взгляд от австрийца.
– Ступай и спроси «командира», какого черта он держит тут пленных?
– А я откуда знаю!
– Вот пойди и узнай, если не знаешь!
– Сам спрашивай!
– Иди, тебе говорят! – Пауль больно пнул Кнопса носком сапога.
Хампель вскочил, схватился за автомат, но не смог его вскинуть – Иоган наступил на приклад ногой. Кнопс повернулся к Паулю. Но, встретив его взгляд, струсил и крикнул так громко, чтобы Ганс в соседней пещере услышал его:
– Я что ли сижу с ними?!
– Вот и иди к тому, кто с ними сидит, и скажи!
Карл встал между спорящими лицом к Паулю.
– Не кричи! – негромко сказал он Кнопсу, – лучше не кричи!
Прошуршал брезент, и Пауль поспешно оглянулся на звук.
У входа стоял Штуте.
Идя сюда, капрал собирался что-то сказать, но сейчас он почувствовал, что говорить нечего. От его слов только крику было бы больше.
Даниэль, прихрамывая, подошел к Штуте:
– Ганс, упаси нас бог перестрелять друг друга, Ганс…
– Что им от меня надо? – дрогнувшим голосом спросил Кнопс.
Все знали, что Кнопс ни в чем не виноват, но никто не заступился за него.
Ганс повернулся и, тяжело ступая, вышел.
– При чем тут я, Карл? Ну, при чем? – опять завелся Кнопс.
– Сиди и не рыпайся! – Карл толкнул его плечом.
Хампель споткнулся о рюкзак и, хватаясь за стену, закивал: ладно, мол, слушаюсь.
– Я же сидел, Карл…
– Вот и сиди.
Даниэль взял Пауля за руку, потащил за собой и, заведя вглубь пещеры, стал успокаивать.
– Не горячись, Пауль, имей терпение!.. Бог милостив!
– Бог… – Пауль вырвал руку и вернулся на свое место.
– За что ты на него взъелся? Что он тебе сделал?
– Что ему надо от меня? – слезливым тоном вставил Хампель.
– «Что сделал», «В чем провинился»… Каждому сукиному сыну зад лизал, а сейчас что? Язык пересох?
– Я солдат, – попытался оправдаться Хампель.
– Кнопс, прикрой свою гнусную пасть, – не дал договорить ему Карл, – здесь все солдаты, – и, зная, что у Кнопса теперь нет защитника и покровителя, закончил, – а ты раб!
– Я не раб, Карл, я…
– Что ты?..
– Я… вы… Кто из вас хоть раз…
– Заткните ему рот! – прорычал Пауль.
– Сам не смог спросить… не посмел… а ко мне привязался… На что ему пленницы… – опять повысил голос Кнопс, – откуда мне знать – на что? Спроси и ответит.
– Пленницы нам нужны, Пауль, видит бог, нужны! – опять выступил из угла пещеры Даниэль, – если б не пленницы, нас бы давно перебили! Давно уничтожили бы… Это точно…
– Пусть уничтожат, пусть стреляют, пусть покажутся, наконец. Перед тем, как подохнуть, я хочу харкнуть свинцом в их дикарские рожи.
– У тебя нет детей, Пауль…
– Лучше б и мне не появляться на свет…
– На все воля божья…
– Да ну тебя с твоим богом!
– Он даже бога не щадит!.. – заскулил опять Кнопс.
– Кончайте! Хватит… – выругался Иоган и ногой отпихнул автомат Кнопса, – скоро горло друг другу перегрызете…
Вальтер лежал, сложив руки на полупустом рюкзаке и опираясь на них подбородком, и с непроницаемым лицом слушал перепалку.
Ганс знал, что общая злоба, не найдя виноватого, обрушится на правого. Кнопса не любили больше других, и цепочка порвалась в самом слабом звене. Кто знает, доживи обер-лейтенант до этого дня, может быть, он оказался бы на месте Кнопса. Но обер-лейтенант и унтер-офицер успели уйти от расплаты, и теперь оставался один Хампель. Слишком много накопилось боли. Враг – виновник всего был недоступен. Без вины виноватый Кнопс сидел под боком. А накопившаяся злоба жаждала исхода; тут руганью и дракой души не отведешь. Тут злоба на крови настояна, и расплате другой не быть. Сегодня злобу эту закидали, как костер валежником; она подымит немного, но скоро прорвется опять в Пауле, в Кнопсе или в Карле… Повод не нужен. Чаша переполнилась – вот и причина, и повод.
А пленницы?
Даже Пауль понимает, что они живы до сих пор только благодаря пленницам. Он знает и то, что обер-лейтенант пытался ценой освобождения пленниц открыть себе путь, но его постигла неудача. Враг упрям: он и пленниц вернет, и пещеры очистит.
Но чаша переполнена.
И уже льется через край…
Штуте решил не сопротивляться, если солдаты подойдут к их пещере. Пленниц все равно не посмеют убить, как не посмеют покончить с собой. А оказать сопротивление опасно для самого капрала. Вся накопившаяся злоба может обрушиться на него; задним числом поздно будет решать, была ли месть справедливой.
– Фрейлейн!
– Я все слышала.
– Ну и что вы думаете?
– Что я могу думать? Нашей судьбой распоряжаетесь вы.
– Нам сейчас одинаково тяжело.
– Нас одинаково мучает жажда, но тяжело нам по-разному.
– Мне кажется, что голод и жажда для всех одинаковы.
– Не для всех. Этому мальчику особенно тяжело, – Гуца кивнула на Клауса, – он умирает от раны и умирает от жажды.
– Жажда и вас не пощадит.
– Знаю, но что я могу сделать? Я и так проявила слабость, попросив воды. Но ее нет, и вы не посмеете обвинить их в жестокости.
Штуте промолчал.
– Я попросила воду для немцев, – продолжала пленница, – чтобы они собрались с силами и лучше прицелились в тех, кто подал им воду. Не знаю, может быть, это равно измене…
Гансу нечего было сказать пленнице.
…Над горами рдело вечернее небо. Солнце уже ушло за хребет, только могучие вершины багровели от гнева.
Вечерело.
Глава третьяВскоре со скалы, нависшей над пещерами, послышалось:
– Таджи!
– Таджи-и-и! – разнеслось по пещерам. Каждый замер в том положении, в каком застал его осторожный мальчишеский голос.
– Зовут… – Клаус раскрыл глаза и, не мигая, уставился в потолок пещеры.
Теперь все знали, кого звали – Таджи. Та-джи! – это было не просто имя: в этих звуках жила надежда.
Все обратились в слух, чтобы услышать, как девочка встанет и выйдет на площадку.
Таджи вышла из пещеры. В первое мгновение она чуть не задохнулась от смрада и не смогла раскрыть рта.
– Ау! – отозвалась она, наконец.
– Ау-у! – крикнули сверху.
– Ауу-у! – загудели ущелья, – аууу! – долго повторяли горы.
Все одинаково прислушивались к этому гулу. Словно сами горы, скалы, ущелья встав выше суда человеческого, решали судьбу инородцев.
Сверху опять послышалось:
– Таджи, скажите им, пусть наберут воду.
Таджи расслышала, но не поверила своим ушам.
– Что ты сказал, Тутар?
– Одного пусть отправят к источнику!
– Как?
– С двумя котелками. Один для вас. Мы не будем стрелять. Слышишь?
– Сами не носите, что б им подохнуть! – не удержался Вахо.
– Вы не будете стрелять?
– Нет, так и передай Гуце.
– Ладно.
– Пусть идет без оружия!
– Понятно.
– Не поднимая головы. По сторонам не смотреть.
– Понятно, Тутар!
– Если поднимет голову, я тут же стреляю! – опять не удержался Вахо.
– Передам.
– После этого без нашего разрешения ни шагу.
– Сколько их там? – опять раздался голос Вахо.
– Человек семь-восемь…
– Как это… семь-восемь?
– Один ранен.
– Выживет?
– Не знаю… Нет!
У входа в пещеру Таджи встретил взгляд Клауса и с такой осторожностью проводил ее до Гуцы, словно на голове у девушки стоял таз, до краев полный водой. Можно было подумать, что, споткнись девушка, раненый тут же скончается.
Когда Гуца, выслушав Таджи, обернулась к Штуте, раненый смежил веки.
Из второй пещеры, поверх натянутого брезента смотрели шесть пар горящих глаз.
– Кто-нибудь из вас пойдет и принесет два котелка воды.
У Хампеля на лбу выступил холодный пот, он выпрямился во весь рост, ударился затылком об камень, но боли не почувствовал. Теперь Кнопс не чувствовал жажды. И никто, кроме раненого, не чувствовал.
– Стрелять не будут, – сказала Гуца.
– Ах?..
Гуца не поняла, у кого вырвалось это «ах». Наверное, у всех.
– Не будут стрелять! – повторила она.
– Мы не можем вас освободить, – сказал капрал.
– Знаем.
– Это и они должны знать.
– И они знают.
– Вы им этого не говорили?
– Нет.
– Скажите.
– Они не ставят такого условия.
– Чего же они требуют?
– Идти безоружными и не озираться, смотреть только под ноги.
– Чтобы не видеть, откуда придет смерть, – прохрипел Пауль, с ненавистью глядя на пленниц.
Штуте молчал, прислонясь плечом к скале.
Заговорил Бауман.
– Они не будут стрелять, Ганс… Я знаю, фрейлейн, скажите им, что не будут.
– Я уже сказала.
– Скажите еще раз, фрейлейн, поклянитесь… Мамой поклянетесь…
– Я верю, Клаус, – капрал затянул ремень и шагнул к выходу, готовясь перейти в большую пещеру.
– Куда ты, Ганс?..
– Надо поговорить.
– Поговорите, но ты не…
– Клаус, ты же веришь, что стрелять не будут?
– Да, Ганс…
– Значит, все равно, кто пойдет…
– Все равно, но пусть кто-нибудь другой, прошу тебя.
– Не бойся, ничего со мной не случится.
– Но, Ганс, вдруг ты невольно поднимешь голову или споткнешься…
Штуте молча поглядел на Клауса, когда же он шагнул к выходу, Бауман снова остановил его.
– Ганс, ты не обер-лейтенант, я знаю, ты не можешь приказать, но хотя бы бросьте жребий. Я буду молиться, чтобы он выпал не тебе.
– Ладно, – сказал Ганс, – бросим жребий…
Глава четвертая– Нет, они не будут стрелять! – говорил Кнопс. – Раз сами предложили, значит, не будут. Мы же их не принуждали, – этими словами он обнадеживал себя; ему казалось, что Штуте пошлет на родник именно его.
– Ты бы не выстрелил? – спросил Иоган, взглянув на Кнопса маленькими, острыми, как у хорька, глазами.
– Я… я… при чем тут я? Как мне прикажут…
– Иоган, они – люди другого склада, – убежденным тоном заметил Вальтер. Каждый понял, что Вальтер вслух выразил общее желание – отправить на родник Кнопса Хампеля.
– Какого еще склада? – недовольно переспросил Пауль.
– Совсем особого… – Кнопс чувствовал, что тучи над ним сгущаются, и хотел помириться с Паулем, простить ему все, даже самому извиниться, только бы не идти на родник.
– Пусть они дадут нам клятву! – сказал из своего угла Даниэль.
– На какой прикажешь иконе, Даниэль? – пробасил Карл, – хотите идите, а нет – сосите лапу.
– Здесь в бога не верят, Даниэль.
– Знаю.
– Так разве можно на них положиться?
– Трудно довериться человеку, который не верит в бога.
Край брезента отогнулся, и в пещеру вошел капрал.
Все мигом улеглись на свои места, словно капрал, увидев стоящего на ногах, мог сказать: «Что стоишь? Пойди принеси воды!». Никто не проронил ни слова: вдруг капрал скажет: «Ты сперва сходи за водой, а остальное потом доскажешь».
Ганс оглядел пещеру. Под его взглядом каждый старался уменьшиться, сжаться в комок. Даниэль не выдержал наступившего молчания и вздохнул:
– Господи!
– Бросим жребий! – сказал капрал.
– А-а!
– Что?!
– Что он сказал?!
– Я не разобрал…
Все слышали, что речь зашла о жребии, но не поняли, будет ли и сам Штуте участвовать в жеребьевке. Попробуй Ганс не участвовать, его заставили бы. Но ведь капрал мог назначить любого. И если сначала сторонников назначения не было, назови капрал кого-нибудь одного, все, отводя от себя опасность, приняли бы сторону Ганса.
Но Штуте принимал участие в жеребьевке. Значит число участников увеличивалось.
– Бросим жребий!
– Бросим!
– Бросим!
– Бросим жребий…
– Все, все участвуем!
Ганс поднес руку к шапке – шесть пар глаз проследили за рукой капрала. Подозрения, точно блохи, посыпались на его шапку.
– Даниэль!
Даниэль приподнялся.
– Сиди, дай твою шапку!
Даниэль стащил с головы пилотку.
– Пожалуйста…
– Нет, держи сам, – опять передумал капрал.
Даниэль, словно нищий на мосту, вытянул руку с шапкой.
– Что дальше?..
– На семи бумажках одинакового размера напиши… Нет, на одной. Сам напиши!
– «Идти»?
– Нет, нет.
– А что?
– Как?
– Разве не бросаем жребий?
Штуте молчал. Буквы можно почувствовать пальцами.
– Пиши на всех!
– На всех «идти»?
– На шести «не идти»… а на одном… – он вырвал листок из блокнота и протянул Даниэлю.
Даниэль положил пилотку на колено, сложил бумажку вдвое, провел крепким желтым ногтем по сгибу, хотел смочить слюной, но не учел, что язык пересох. Еще раз провел ногтем по сгибу, развернул и аккуратно разорвал.
Все увидели, что обе половины получились одинакового размера. Даниэль еще раз сложил половинки, потом еще, и долек стало восемь.
– Одну выбрось, Даниэль!
– Одну выброшу, ведь Клаус…
– Да, выбрось, выбрось…
Он отбросил бумажку Она, кружась, упала на рюкзак. Даниэль подобрал и у всех на глазах отбросил подальше.
– Теперь напиши.
– Напишу… напишу! – он привстал на колени, покопался в карманах, извлек огрызок химического карандаша, поднес ко рту, но карандаш остался сух. С трудом, дрожащей рукой, вывел он первую букву, потом вторую… Труднее всего пришлось на седьмом клочке, слово было короче, чем на других, а писал он дольше.
– Теперь сверни их в трубочку, Даниэль.
– Сейчас…
– Бросай в шапку.
– Ну, вот… так…
– Осторожно перемешай, чтоб не развернулись…
– Перемешаю, чтоб не развернулись…
– Теперь закрой шапку и спроси, кто хочет тянуть первый.
Даниэль зажал в кулак края пилотки.
– Кто хочет первый?
Все молчали.
Капрал, прежде чем тянуть, обернулся к Даниэлю.
– Может, ты сам?..
– Нет, мне которая останется.
– Тогда дай мне!
Ганс не глядя сунул руку в шапку – все видели, что он не смотрел, достал бумажку и сжал в кулаке.
– Сначала достанем все, а потом посмотрим.
Даниэль протянул шапку, все хотели взять последний оставшийся билетик: может быть, судьба на его стороне, а он, шуруя вслепую в шапке, чего доброго, собьет с толку судьбу и на беду напорется.
Вторым потянул Вальтер, за ним Пауль, потом все…
Даниэль достал из пилотки оставшийся листок, а пилотку, как попало, нахлобучил на голову.
Ганс развернул свой листок и промолчал.
Даниэль перекрестился: – Пронеси, господи!..
Потом еще раз: – Слава тебе, господи!..
Кроме Ганса все обернулись к нему. Потом перевели взгляд на Вальтера.
Бумажка выпала у Вальтера из рук, а лицо вытянулось и сделалось землисто-серым.
