Текст книги "Звездопад. В плену у пленников. Жила-была женщина"

Автор книги: Отиа Иоселиани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 34 страниц)

Глава пятая

Вновь сформированные части под командой генерала Леселидзе, срочно переброшенные на защиту перевалов Кавкасиони, расположились между скалистыми вершинами Верхней Сванетии. Сюда же дополнительно был прислан батальон Министерства внутренних дел, а на месте создали добровольческие отряды.

На арбах, санях, мулах и ослах были подняты в горы оружие, боеприпасы и пушки. На перевалах и в теснинах Кавкасиони собралось до тридцати тысяч воинов-грузин.

Немецкое командование выделило в помощь специально обученному горнострелковому корпусу вооруженные до зубов альпийские отряды. Фашисты сумели захватить несколько перевалов, однако зловещий план покорения Кавказа «Эдельвейс» все равно провалился. Бесславно угробив в суровых горах специально подготовленные горнострелковые части, немцы стали забрасывать через хребет наскоро сколоченные десантные группы, надеясь посеять панику в тылу защитников Кавказа и привлечь на свою сторону нерусских горцев.

Среди орлиных круч, начисто лишенных растительности, десантники занимали две небольшие пещеры, защищенные отвесно вздымающимися скалами. Вдали над ними громоздились белоснежные ледники. На юге, с площадки перед пещерами, как на ладони, была видна петляющая по узкой теснине тропинка. Вот и все. Обзор был тесен и замкнут, как у брошенной в котел рыбы.

Если б не Ганс Штуте, немцы не собрали бы и половины десанта. Один солдат все-таки погиб: то ли парашют у него не раскрылся, то ли раскрылся поздно, только он и сейчас висел на отвесной стене по ту сторону ущелья. Однако неизмеримо большей потерей, настоящей бедой было то, что радиоприемная и передающая аппаратура, боеприпасы и паек, в первую очередь сброшенные с самолета, не были обнаружены до сих пор. Выбрасывая десант в горах, трудно все предусмотреть, и все-таки их десант сложился особенно неудачно. Даже команда «приготовиться к прыжку» раздалась намного раньше, чем ждали, а летчик проявил полнейшую безответственность – избавившись от десанта, что было духу дунул на север, и спрашивать ответа было не с кого.

Немцам позарез нужен был местный житель, горец. Без проводника им трудно было не только найти дорогу, но даже определить стороны. Рассчитывать на то, что какая-нибудь другая десантная группа найдет их или набредет случайно, не имело смысла. Тут можно проторчать много лет, и не маленькому десанту, а целой роте, и никто не узнает об ее существовании.

Слава богу, что с помощью Штуте они нашли такое убежище, в котором при достаточном запасе еды и боеприпасов им ничего не угрожало.

Когда выяснилось, что радиоприемная и передающая аппаратура бесследно пропала, командир десантной группы, приземистый чернявый обер-лейтенант с неарийской внешностью, чуть не лишился дара речи. Весь вчерашний день прошел в безрезультатных поисках, но он не терял надежды. Вечером, однако, обер-лейтенант выделил группу для захвата проводника – местного жителя. Проводника следовало добыть любыми средствами: если придется – выкрасть из деревни. Поскольку вести пленного по здешним тропам – задача сложная, группу составили из четырех человек и командиром назначили упрямого и безжалостного унтер-офицера Шнайдера.

Обер-лейтенант понимает, что без капрала Штуте ему теперь не ступить ни шагу, но обер-лейтенант требует от подчиненных собачьей преданности и потому не очень-то доверяет капралу. Капрал – отличный альпинист. Он знает и то, что унтер-офицер тупой и недалекий. Обер-лейтенант предупредил его: в этих горах надо быть требовательным, но не забывать, что на краю пропасти твой солдат может споткнуться и «случайно» толкнуть тебя…

Господь бог создал Шнайдера таким образом, что сам он не думал ни о чем, но другим верил беспрекословно. Эта особенность не была тайной и для самого Шнайдера. Он только и делал, что, развесив уши, слушал всех: и солдат, и офицеров. По мнению же Штуте, он теперь прислушивался особенно внимательно: не только Шнайдер, даже девятнадцатилетний Клаус Бауман понимал, что в этой чудовищной стране, среди неприступных гор и жутких пропастей, значение Штуте велико.

Ганс Штуте познакомился с Клаусом недели полторы тому назад – Клауса перебросили в действующую часть из десантной школы. Ганс сразу выделил его – неопытного, искреннего синеглазого парнишку, и за несколько дней приблизил к себе, бессознательно радуясь этому сближению посреди происходящей вокруг кровавой бойни. Он относился к Клаусу с отцовской заботливостью, быть может, предчувствуя, что ему не суждено испытать это чувство.

Глава шестая

Рассвело.

Унтер-офицер опять шел позади всех и покрикивал:

– Скорее, будь вы неладны, скорее! Пошевеливайтесь!

Холодало, даже по-утреннему слегка морозило, но солдаты обливались потом. Клаус так устал, что решил ухватиться за хвост кобылы – в гору, мол, потащит. Но лошадь возмутилась и чуть не сбросила неопытную наездницу. Карл проклинал создателя, с такой непридуманной щедростью нагромоздившего здесь эти горы, и высказывал надежду, что создатель наверное слышит его, поскольку находится не так уже далеко от этих вершин. Коренастый солдат, ведший под узду одну из лошадей, казался крепким и выносливым. Он все шагал и шагал, наклонив голову и выставив лоб. Только в одном месте, чуть не оступившись с тропинки, он вскрикнул, торопливо перекрестился и, укоротив уздечку, пошел бок о бок с лошадью.

Совсем рассвело, но идти стало еще труднее. Начались крутые отвесы, а пропасти так жутко разевали пасти, что обессиленные немцы еле тащились вперед.

В опасных местах Штуте поджидал Баумана и помогал ему.

– Ганс!

– Что, Клаус? Ты еще в состоянии разговаривать?

– Нет, Ганс, но мне смешно…

– Ну и смейся… Тут только сосунку, вроде тебя, может быть смешно.

– Нет, ты послушай, что мне смешно. Мама моя, наверное, беспокоится. У нас ведь еще не рассвело, верно?

– Нет.

– А мама, наверное, проснулась и думает: вдруг мой сыночек раскрылся во сне.

– Она не знает, что тебя отправили на фронт?

– Я написал, но она же не знает, где я.

– Да, тут если раз кувыркнешься, никакого одеяла не понадобится.

– Да, что верно, то верно.

Они помолчали.

– Ганс!

– Опять что-нибудь веселое?

– Да вот, – он указал на Гуцу, – мне на них смешно… Им, наверное, кажется, что мы похитили их и теперь везем для венчания в монастырь.

Гуца с негодованием оглянулась на молодого солдата.

– Ганс! – крикнул Бауман.

Женщина отвернулась.

– Ха-а-ха, она понимает по-немецки.

Штуте рассмеялся.

– Тогда почему она оглянулась на мои слова и так посмотрела?

– Может быть, ты ожидал ласкового взгляда?

– Нет, конечно. А вообще-то глаза у нее хороши. А? Что скажешь… Ох, как я чудовищно устал.

Сзади послышались крики, потом ругань.

– Это Карл. С чего он разорался?

– Разве ему много надо!

– Помогите! – завопил унтер-офицер.

– Клаус, обожди меня здесь.

Штуте бегом вернулся назад.

Бауман подошел к вымокшим лошадям, перевесил автомат на грудь и прислонился к скале.

– Даниэль, – сказал он солдату, державшему в руке повод, – ты верующий человек, и ответь мне пожалуйста: вот везешь ты сейчас этих женщин, а что ты господу богу ответишь, когда он приоткроет для тебя дверь чистилища?

Пожилой солдат вздохнул и покачал головой.

– У тебя ведь есть дети?

– Есть.

– Кажется, четыре дочки…

Даниэль молча кивнул.

Послышались шаги, вернулся Штуте.

– В чем там дело, Ганс?

– Ничего. Шнайдер оступился с тропинки.

– Жив?

– Что с ним будет? Руку порезал на камне. Пройдет.

– Живее, живее! Шагайте! – донеслось сзади.

– По голосу слышно… – заметил Клаус и перевесил автомат за спину.

Даниэль опять наклонил голову и повел под узду лошадей.

Солнце стояло довольно высоко, и среди четырех отправленных на задание солдат без труда можно было разглядеть двух всадников. Обер-лейтенант незаметно для подчиненных улыбнулся и подумал: пока у меня голова на плечах, я нигде не пропаду; фортуна не очень-то меня жалует, но на голову свою я не в обиде. Во всяком случае никогда не завидовал везучему дураку.

Два раза обер-лейтенант упустил свой шанс на повышение чина, и это несколько озлобило его.

Оба раза на его счет повысились в чинах его командиры, он же так и застопорился на обер-лейтенанте. Несколько месяцев назад его зачислили в горнострелковый корпус, и тут ему и вовсе перестало везти. На крутой Бакский перевал первыми ступили его солдаты: такой успех, конечно же, был бы отмечен, если б в одно утро… Лучше б оно никогда не наступило, то утро: в линию обороны, которую держала его рота, какими-то немыслимыми путями пробрались горцы из местных жителей и без единого выстрела перебили его специально тренированных солдат. Обер-лейтенанту до сих пор не ясно, как удалось ему спастись и вывести и этого кошмара единственное отделение в неполном составе… А теперь вот взяли и забросили его сюда, в горы. Вообще-то говоря, Максу здесь лучше: что бы там ни было – сам себе господин: может быть, хоть здесь он докажет свою преданность фюреру.

Макс чуть не пустил себе пулю в лоб, когда при выброске десанта погиб один солдат. Раньше ему случалось терять солдат десятками, но то было совсем другое дело: там поступало пополнение. Здесь же о пополнении нечего и думать. Сейчас эти солдаты – вся его армия. Одиннадцать человек равны для него одиннадцати батальонам, и потеря одного из них означает почти катастрофу. Нет, судьба неблагосклонна к нему. Та самая судьба, которая развела его родителей, а его жену бросила в объятия борзописца-газетчика; дважды отняла у него шанс на повышение в чине и перебила его солдат, оседлавших перевал. Обер-лейтенант все время враждовал с судьбой, и ни один из них не хотел уступать. Вон его солдаты везут двух пленных. Это его победа, обер-лейтенанта Макса. Ничего не поделаешь, на этот раз одолел Макс, а судьба, без сомнения, думает о реванше.

– Хампель!

Кнопс так старательно вытянулся перед командиром, что почти не видел его из-за задранного подбородка.

– Слушаюсь, герр обер-лейтенант!

– Встреть их и поторопи!

– Есть!

Кнопс повернулся.

– Лошадей оставьте у родника, а пленных немедленно сюда. Время дорого!

– Есть!

Хампель хотел бегом сбежать по тропинке, свисающей с края площадки, чтобы показать, какого солдата не ценит обер-лейтенант, предпочитая гордеца Штуте, небрежно выслушивающего приказания.

Макс рассмеялся, глядя, как долговязый Кнопс сперва согнулся в три погибели, а потом и вовсе присел, хватаясь за камни: обер-лейтенант знал, кому отдать предпочтение. Макс знал, кого и как поощрить: ему нужно было привлечь на свою сторону Ганса. А Кнопс… Кнопс готов был не только скатиться по тропинке, но даже броситься вниз со скалы – только бы выслужиться перед обер-лейтенантом. Обер-лейтенант предусмотрительно держал его при себе, хотя не надеялся, что на этих проклятых дорогах преданность Кнопса всегда сослужит ему службу… Он был как глиняный кувшин, который в любую минуту может разбиться. Он был не из тех людей, что идут на поводу у собственных чувств. Но Хампель и унтер-офицер Шнайдер были необходимы ему, как хлеб и вода.

Пока Кнопс добрался до родника, цепочка солдат заметно приблизилась. Хампель затенил рукою глаза, хотя солнце к этому времени зашло за тучи, потом шагнул навстречу Даниэлю, о чем-то спросил его и, сломя голову, бросился назад.

Обер-лейтенант догадался, что произошло нечто чрезвычайное. Но что? Пленные не были пленниками?

Кнопс на четвереньках карабкался по крутой тропе.

Макс пошел к нему навстречу и встретил на краю площадки.

– Герр обер-лейтенант! – Кнопс хотел выпрямиться и отдать честь, но пошатнулся и прислонился к скале, – пленные – женщины.

– Что ты сказал?..

– Пленные… – он с трудом перевел дух.

– Ну!..

– Пленные – женщины.

– То есть как женщины?

– Обе женщины.

– Сюда их, и поживее! – он повернулся. – Черт бы побрал! Женщины! На кой шут сейчас женщины, мне нужен местный житель, мужчина, который знает каждый камень в этих ущельях.

– Стаскивайте их! Шевелись! Живее! – кипятился внизу унтер-офицер и срывал с пленниц бурки.

Но Таджи ни за что не хотела слезть с коня. Затравленно озираясь, она ногой оттолкнула унтер-офицера.

Шнайдер взбесился, схватил Таджи за ногу и потащил с седла. Таджи вынула вторую ногу из стремени и бросилась на насильника. Шнайдер потерял равновесие, упал. Таджи упала на него, вывихнув при падении руку.

Шнайдер выхватил револьвер и, наверное, прикончил бы распростертую на земле девушку, но Штуте остановил его, кивнув вверх на скалу: над обрывом стоял обер-лейтенант, казавшийся снизу не больше сокола-стервятника.

Тут унтер-офицер увидел, что другая все еще в седле. Кровь бросилась ему в голову, но Ганс опять преградил ему дорогу и взглядом велел Клаусу помочь женщине.

Хилому, усталому парню нелегко было снять наездницу с седла.

– Спускайтесь, фрейлейн, не то унтер-офицер станет делать вам реверансы, – проговорил Клаус.

Гуца попыталась слезть с коня.

– Эта женщина знает немецкий не хуже моей учительницы! – вырвалось у Клауса.

Одна нога Гуцы застряла в стремени, и она упала бы рядом с Таджи, если б Клаус не поддержал ее. Он обнял женщину за бедра, но только она ступила на землю, сразу же отстранился.

– Такая услуга не стоит благодарности, фрейлейн.

Карл за волосы поднял Таджи с земли. Гуца бросилась к нему, вырвала у него из рук свою спутницу. Лицо Таджи пылало, глаза сверкали. Шнайдер оскалился и пинком погнал обеих вперед.

Разгневанный на судьбу обер-лейтенант Макс нервно прохаживался по краю площадки.

Глава седьмая

Найдя укромное место на берегу реки, ребята опустили раненого на землю. Расстегнули ворот, обмыли рану. Пуля попала Сиошу в грудь. Рука, видимо, была сломана при падении. Ребята сняли с него ремень с двумя патронташами и ручными гранатами.

Холодная вода и утренняя прохлада привели Сиоша в чувство, он раскрыл глаза.

– Сиош! – вскричали ребята.

Раненый долго переводил взгляд с одного на другого. Потом попытался что-то сказать.

– Сиош!..

Река с ревом продиралась между огромными валунами, и расслышать что-либо было трудно.

– Воды! – простонал Сиош, но это слово дорого ему стоило. Он долго не мог ничего больше сказать и лежал, устремив глаза в пространство.

Вахо схватился за сваю войлочную шапку, но не снял ее. Вода для раненого, что яд. Это ребята знали хорошо.

Всходило солнце, и по ущельям издалека тяжело и грозно стекался грохот канонады, гул самолетов и стон обвалов.

У раненого хлынула горлом кровь, он потерял сознание. Тутар, глотая слезы, отвернулся от умирающего. Каждый раз, когда он сознавал свою беспомощность, на глаза ему наворачивались слезы. Он злился на себя за то, что ревет, как девчонка, но удержать слез не мог.

– Теперь он поплачет… – заметил Вахо и на всякий случай отступил на шаг. – Дед ему свое ружье доверил, а он ревет.

– Заткнись! – Тутар сверкнул глазами. – Человек при смерти, помочь надо, а ты… Дурак!

– Ему только Гуа поможет.

– Что ты сказал?

– Гуа! – повторил Вахо и с притворной кротостью добавил, – но я же дурак…

Тутар утер рукавом слезы и, как к спасителю, обернулся к двоюродному брату.

– Вот уж кто точно дурак, так это я! Чтоб тебя!.. – опять набежали слезы, и опять он обозлился на себя. – Гуа, говоришь, поможет?

После ночного постыдного бегства, когда они умчались, оставив женщин врагу, родное село сделалось для Тутара таким далеким, что он не смел даже подумать о нем. Ему и в голову не приходило, что недалеко были люди, готовые в любую минуту протянуть им руку помощи.

Гуа был внук Татархана Габулдани, знаменитого в Верхней Сванетии лекаря, умершего за год до войны; старик заблаговременно передал внуку вековые тайны лечебных трав.

– Но как нам ему сообщить? – рассеянно проговорил Тутар.

Вороной жеребец, нервно прядая простреленным ухом, прислушивался к грохоту далекого боя.

– Я поеду! – неожиданно и решительно заявил Вахо.

– Умник! – Тутар махнул рукой, и глаза его опять наполнились слезами: – Ты поедешь?

Вахо видел, что Тутара мучают сомнения: что если он не сумеет незаметно прокрасться в село, и выдаст себя прежде, чем найдет Гуа?

Враг убил их сородича – Сиоша. Более того: они оставили врагу двух беспомощных женщин, а сами вернулись без единой царапины…

Нет, пока враг не отомщен, дорога в родное село для них закрыта.

Лучше уж смерть!

Ни в сказаниях, ни в легендах они не слыхали о подобном позоре. Их роду никакой кровью не смыть его!

– Тутар! – твердо сказал Вахо. – Меня ни одна душа не увидит. В землю зароюсь!

Он подбежал к коню, вскочил и саданул его пятками. Черный жеребец встал на дыбы, потом пошел как-то боком, скалясь и выворачивая белки, и чуть не сбросил парнишку.

– Вахо! – вскрикнул Тутар. – Осторожнее, черт!

В другое время, упади даже Вахо с коня, это не напугало бы Тутара так, как напугала сейчас маленькая заминка. Им предстояло искупить свою вину. Теперь их жизнь стоила чрезвычайно дорого.

Глава восьмая

В это лето Тутару исполнилось шестнадцать лет. Шестнадцать лет не мало, если тебя с малых лет учат укрощать коней и быков, приучают к косе и оружию. А в горах невозможно жить иначе.

Тутар и Таджи еще не ходили в школу, когда погибла их мать: на нее опрокинулась арба, нагруженная стогом сена. Сироты остались на руках у вдовца и деда-старейшины. Отец зимой уходил в долину на заработки. Детей воспитывал дед. Старейшина рода Беслан был суровым сторонником горских законов. В свое время хороший наездник и знаменитый в округе охотник, человек он был горячий и гордый, но справедливый; когда его избирали судьей для разбора мирских дел, даже кровный враг мог рассчитывать на его справедливость.

Отца мобилизовали на фронт в самом начале войны. Тогда многих мобилизовали: старших братьев Вахтанга, отца Гуа, Сиоша Габулдани – многих… Но ярче всего Тутар помнит, как Гергил Нанскани гостил у них в доме перед уходом на фронт и предложил тост за Таджи и Аби. Тогда Таджи, не дослушав, убежала из-за стола. Дедушка Беслан рассердился на внучку, но Гергил успокоил его: – Ничего, придет время, и она вернется…

Таджи с колыбели выла помолвлена с Аби. Пока они были малы, взрослые не говорили при них об этом. Перед уходом же на фронт Гергил выложил все.

При Тутаре Аби избегал свою нареченную, без него же становился ее тенью. Упрямая и капризная, Таджи смеялась над Аби, ссорилась с ним по пустякам… Аби терпел, любя ее какой-то томительной, ранней, самому еще непонятной любовью, и кружился возле нее, стараясь не спускать с нее глаз.

Тутар все это знал. Поэтому он даже представить не мог, что Аби неизвестно об отъезде Таджи… Сумеет ли Вахо пробраться в деревню, не столкнувшись с Аби?.. Тутар хотел предупредить двоюродного брата, но последнее время ему трудно и неприятно было говорить об Аби…

Раненый захрипел.

Тутар всмотрелся в его лицо. К посиневшим губам Сиоша подступила кровь.

– Сиош! – испуганно крикнул Тутар. – Сиош! – и легонько встряхнул его. Потом достал из кармана платок, прополоскал в речке и смочил раненому губы.

Как бы Вахо ни спешил, в оба конца ему нужно не меньше, чем полдня. К тому же Гуа не ждет в условленном месте, его, наверное, придется искать… А если Вахо все-таки заметят? С ума сойти! Где теперь женщины, для охраны которых снарядил их старейшина рода – дед Беслан? Где его сестренка Таджи? Где Гуца – красивая учительница немецкого языка?

Еще нет года, как Гуца живет у них. Председатель сельсовета сам просил старого Беслана приютить учительницу. «Переночевавшего в вашем доме даже собаки не посмеют облаять», – говорил он. А Тутар оставил ее немцам. Оставил фрицам, а сам сбежал.

Нет, нет, нет! Тутар скорее встал бы под пули, но не сделал бы этого. Во всем виноват Сиош. Вина Тутара только в том, что он не ослушался, подчинился.

Он посмотрел в лицо умирающему.

– Почему ты сделал это, Сиош? Почему?

Сиош не слышал его упреков. Лишь пасущаяся рядом лошадь навострила уши и оглянулась на Тутара.

Тутар с завистью смотрел на умирающего: он теперь ни перед кем не в ответе и прав перед всеми.

Надо покинуть Сиоша и, пока не поздно, броситься вдогонку за немцами. Он догонит, тропинка, по которой они пошли, ведет в турьи скалы; дальше дороги нет.

Надо погнаться сейчас же, догнать их и погибнуть. Тогда и он, Тутар, будет прав, и с него никто не спросит ответа.

– А Вахо?

Вахо – младше. Главная вина ложится на Тутара. И он должен держать ответ. Надо захватить патронташи Сиоша, отыскать сброшенный в пропасть карабин, пока не поздно, пойти по следу немцев, найти их, а там будь что будет… Рассчитается он с кровниками – хорошо, а нет, так хоть для него не пожалеют пули…

Он расплакался, морщась и больно прикусывая губы. Сквозь слезы глядя на раненого, застегнул ему пуговицы на груди, прикрыл своим тулупчиком из овчины и всхлипывая, вскочил на коня. Конь почувствовал настроение хозяина и нетерпеливым галопом понесся в гору.

Повесив свое ружье на луку седла, Тутар скользнул вниз с тропинки.

Карабин лежал между камнями, как мост, упираясь в два конца. Взяв его в руки, Тутар не удержался и, не трогая курка, глянул в прицел. Потом отвел затвор: в магазине лежало пять патронов. Он достал один из них в ствол и рукавом стер с карабина пыль.

Выкарабкавшись наверх, он присел у ног коня, отдышался. Теперь судьба раненого не очень волновала его. Он даже злился на Сиоша: несчастье началось тогда, когда он прискакал к ним, потом повел их дорогой, где они напоролись на немцев, и, наконец, избавившись от мальчишек, он не сумел ничего сделать, чтобы спасти учительницу и Таджи.

Тутар вставил ногу в стремя и сел на коня. Свое ружье перевесил через плечо, карабин взял в руки и отпустил повод. Чуткий, настороженный, он все подмечал вокруг и все слышал.

Гул боя на перевале смолк.

Со скалы на противоположной стороне ущелья сорвался сокол-стервятник и камнем упал вниз.

Тутар придержал коня: хищные птицы облепили лежащий на дне ущелья труп и, взмахивая крыльями, иногда тяжело перепархивали.

«Убили!» – кровь у него в жилах оледенела.

Он поднялся повыше, развернул коня к ущелью и заглянул, привстав на стременах. Глубоко внизу, среди осыпавшихся камней валялся труп лошади, и стервятники терзали его.

– Лошадь Сиоша! – со вздохом облегчения, усаживаясь в седло, объяснил себе Тутар и, не оглядываясь, поскакал дальше.

Там, где тропинка делилась надвое, он задержался, найти следы коней оказалось нетрудно – пленниц увели к вершинам. Тутар посмотрел на тропинку, петляющую по скале – два всадника на такой не разъедутся. Из двух врагов, столкнувшихся на ней, путь продолжит только один. Ступить на нее – значит начать бой. И назад дороги нет.

Тутар сомневался недолго; взвел курок на карабине, пятками пришпорил коня и поскакал по тропинке.