Текст книги "Звездопад. В плену у пленников. Жила-была женщина"
Автор книги: Отиа Иоселиани
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 34 страниц)
Глава тридцать вторая
ЭЗИКА
Время идет медленно, но идет. Прошло четвертое лето войны, в четвертый раз деревья сбросили листья, настала четвертая осень. Но вот и осень прошла. Небо набухло горем и злобой. И зарядили долгие, холодные дожди.
Наша армия двигалась вперед. В душе у меня росла надежда, что проклятия деда Тевдоре наконец-то обрушатся на тех, кто убил наше детство; я радовался тому, что, может быть, скоро вернется отец Гогоны. Я сам не посмел бы встретить его, поздравить его семью с таким счастьем, но про себя поздравил бы. Я не сумел оправдать надежд того далекого дня, когда они с моим отцом с тревогой смотрели на нас – на Гогону, на меня и на Гочу. Я старался, видит бог, старался, как мог, оправдать эти надежды, но не сумел. Зато Гоча и Гогона оправдали. Как было бы хорошо, если б их отец вернулся.
А бедняга Капито, отец Тухии! Часть его досок сгнила над убежищем, часть забрал Клементий Цетерадзе за горсть кукурузы. Как было бы хорошо, если бы и дядя Капито вернулся домой!
Недавно Тухия рассказывал мне, что встретил Клементия Цетерадзе и тот бил себя в грудь и говорил, что вот скоро кончится война и, наверное, найдутся люди, которые скажут про него, про Клементия Цетерадзе, что он жил-де не так, как надо. Обязательно кто-нибудь да будет так говорить…
Тухия молча кивал головой.
– И ведь скажут, – с горечью бил себя в грудь Клементий Цетерадзе, – и ты, наверное, скажешь, но нехорошо так, нет… – А потом, оказывается, он позвал своего приемыша, обнял обоих за плечи, обошел с ними дом и подвел к сложенным у черного хода доскам:
– Хоть ты, сынок, заступись за старика. Что я, для себя, что ли, взял эти доски? Война у нас была, враг на пороге стоял, бог знает, кому могли они достаться. Твой отец с таким трудом их собирал… Я и сберег для вас, забирайте, когда хотите, хоть сегодня же.
– А как кукуруза? Как мы вернем зерно? – не то с радостью, не то с отчаянием вскричал Тухия.
– Если вернется твой отец… А нет, так мы с тобой сочтемся…
Ах, если б вернулись с войны все, вернулся бы и мой отец. Он так нужен Зазе и Татии.
Но вот Амиран…
Амиран…
Идет дождь, свистит ветер в щелях.
Амиран… Амиран…
Скоро наступит зима. Вот-вот выпадет снег. Воет ветер в голых деревьях. На дворе стужа. Холод. Лютый холод. Меня знобит, как от дурного предчувствия. «Что еще может случиться со мной?» – удивляюсь я.
«Придет извещение о гибели отца? Трудно будет примириться, но ничего неожиданного в этом нет».
Я был погружен в горькие раздумья – без конца и без начала, – когда где-то грянул выстрел и сразу за выстрелом вскрикнула женщина.
Грянул выстрел, и я вскочил, словно этот выстрел попал в меня. Вскочил и почти без памяти выбежал во двор.
– Что случилось?
– Где стреляли?
Все высыпали на улицу.
– Откуда?
– Кто стрелял?
– В чем дело?
– Эу-у-у-у, – несся рев из дома Эзики. Будто и не Эзика кричал. Это было – и не было похоже на рев задранного волком быка. Нет, ревел какой-то неведомый страшный зверь: – Ээ-у-у-у!
– Эзика!
– Амирана убили!
– Ах, несчастный!
– Бедняга Эзика!
Дикий, нечеловеческий рев метался над селом.
«Эзика, – пронзила меня мысль. – Убили Амирана…»
Ветер донес вопль женщины. Но этот вопль совсем не походил на тот, первый, – крик обреченного.
Теряя силы, я прижался к плетню на проселочной дороге. Народ – плачущий, ревущий, причитающий – бежал мимо. Пробежал Фома-почтальон, заметил меня, остановился.
– Ничего не знаю, ничего не пойму, кто… откуда…
Я бессмысленно покачал головой. Со двора Эзики несся все тот же звериный рев, В глазах у меня потемнело.
«И Фома не знает».
Очнувшись, я увидел возле себя Тухию с братьями и сестрами.
– Что? – спросил я. – Что там?..
– Эу-у-у! – ревел кто-то во дворе Эзики.
– Пати! Пати!
– Пати! Пати!.. несчастная! – сливаясь с ревом, донеслись голоса.
– Пати!
– Пати!
– Пати! – закричал и я, вскочил и бросился к дому Эзики, протиснулся через толпу во дворе. Человек десять едва сдерживали обезумевшего Эзику. Я вбежал на веранду, протолкался сквозь набитую людьми комнату прямо к боковушке, откуда неслись отчаянные крики и причитания, прорвался и…
На полу у кровати в дальнем углу комнаты плавала в крови Пати, а на постели истошно кричал новорожденный. У порога боковушки валялся дробовик Гочи, старательно заряженный мною в тот вечер. Ни я, ни Гоча, ни Эзика до сегодняшнего дня ни разу не вспомнили о нем…
ЭПИЛОГ
Кончилось все.
Все кончилось.
Кончилась война, начавшаяся для меня четыре года назад с игры в чижа, – конец войны я встретил хмурым юношей. За эти годы я видел все. Видел море слез и горя, познал большую любовь и измену, стал отцом и…
Чтобы сделать добро, нужно время. У меня времени не хватило, и я невольно совершил зло.
Я невольно изменил первой чистой любви. Я стал отцом единственного ребенка, родившегося за четыре года войны в нашем селе…
Мне только семнадцать лет, но великая тяжесть лежит на моих еще не окрепших плечах.
И все же я говорю: не моя в этом вина.
Я не виноват!
Девятого мая я не усидел дома, вышел на улицу.
– Сегодня девятое мая… – сказал я, проходя мимо дома Гогоны.
Эх, Гогона, моя Гогона!..
Я брел мимо дома Пати, голова кружилась, звенело в ушах.
Крики мальчишек вывели меня из забытья. На поляне собрались четверо, один из них был Чичия – брат Тухии, другой – мой брат Заза.
– Становись на черту!
– Отойди подальше, назад.
– Мазила!
– Бросай, чего рот разинул!
Пятачок, с которого начиналась игра, затянуло травой.
Мальчишки вырыли на нем маленькую лунку. Зеленая трава и желтые лютики были истоптаны ногами. Ребята с криками носились за чижом.
– А ну, давай!
– Давай, давай.
– Догоняй!
Откуда-то появилась женщина в длинном черном платье. Она подошла к ребятам и, заглядывая каждому в глаза, спросила:
– Не видели моего Амбако?
– Амбако? – удивились мальчишки.
– Да, моего Амбако. Он обещал скоро вернуться…
– Вернется, бабушка, вернется! – отмахнулись мальчишки и, гомоня, погнались за чижом.
1960 г.
Перевод А. Старостина, Ф. Твалтвадзе, А. Эбаноидзе.
В ПЛЕНУ У ПЛЕННИКОВ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава перваяВ горнострелковом подразделении, сильно поредевшем от бомбежек и непрерывных схваток с врагом, не нашлось переводчика; на пороге землянки, при входе в которую даже невысокий солдат вынужден был пригнуться, лежали два связанных по рукам и ногам солдата в зеленых мундирах, и допросить их было некому.
А на рассвете предполагалась решительная атака на позиции немцев, захвативших перевал, и каждое слово безмолвствующих «языков» ценилось дороже золота.
Разумеется, в штабе имелись переводчики, но туда не добраться до утра, да и переводчика из штаба не отпустят. А тащить по крутым, кремнистым тропам, десятки километров двух упирающихся верзил тоже дело нелегкое.
Вошедший в землишку красноармеец нерасчетливо выпрямился, ударился головой об присыпанные землей бревна наката и рукой, поднятой для отдания чести, невольно схватился за темя.
Младший лейтенант, сидящий на бревне у стены, подвинулся, предлагая вошедшему сесть.
Солдат наклонился, но сел не раньше, чем получил разрешение командира.
– Вот и Габулдани… – командир с густой щеткой усов и глубокими складками на лбу взглянул на вошедшего и кивнул, – присаживайся…
Вечером того же дня солдат верхом на коне галопом ворвался в узкий, смердящий навозом проулок между башнями и хозяйственными постройками, и, сопровождаемый яростным лаем деревенских собак, промчался по селу.
Нигде не сдерживая галопа, он подлетел к каменному дому возле большой сумрачной башни, спешился, не обращая внимания на охрипшего от лая пса, не окликая хозяина, открыл плетенную из прутьев калитку и ввел коня во двор.
Сначала старейшина рода и слышать ничего не желал. Как? Среди ночи отпустить куда-то в горы, в действующую часть, квартировавшую у них учительницу? Сиоша Габулдани хорошо знали в деревне, на него можно было положиться, и старейшина готов был отпустить с ним подростков-внуков, только не гостью.
Однако Сиош не собирался возвращаться в часть с пустыми руками. Он настаивал на том, чтобы спросили ее саму, учительницу немецкого языка.
Старик возмутился. Подбородок у него задрожал от негодования.
– А если она согласится?.. – строго спросил он.
Сиош промолчал, но не двинулся с места.
Наступило тягостное, неловкое молчание. Но тут послышались легкие торопливые шаги, скрипнула дверь. Гуца – молодая учительница – вышла из своей комнаты.
– Хоча небос! – По-свански поздоровалась она.
Солдат обернулся к ней, и на мгновение взгляд его замер.
Вошедшая женщина поспешно прошла мимо Сиоша и остановилась возле старика. Ее появление пришлось не по душе старейшине. Морщины на его лице обозначились глубже. Он взглянул на постоялицу и громко, чтобы слышал солдат, повторил:
– Нет, этого нельзя делать.
Габулдани выпрямился и, щелкнув каблуками, смешивая почитание старейшины с уставным чинопочитанием, но не откозырял и не проронил ни слова.
– Дедушка Беслан, отпустите со мной Таджи, и я поеду, – сказала учительница.
Старик выслушал Гуцу с каменным лицом, словно дело касалось вовсе не ее. Он возражал против поездки не потому, что не надеялся на согласие своей постоялицы. Он брал под сомнения свои полномочия – полномочия старейшины.
– Завтра я сам привезу ее назад, – вставил Сиош.
Когда Гуца услышала голос солдата в своей комнате, в нем не было этой просительной интонации.
Но старейшина не обратил на нее внимания.
Гуца еще раз сказала старику, что если Таджи отправят с ней, она поедет.
Старейшина, словно не слыша ее, посмотрел в лицо солдату:
– Ты знаешь – перед селом я в ответе.
– Я ручаюсь… – сказал солдат и, переведя взгляд на Гуцу, добавил: – Пока буду жив…
Беслан и бровью не повел, но Гуца почувствовала, что старейшина верит этому слову. Он молча набил трубку, прикурил, смерил взглядом Сиоша и кликнул Тутара.
На его голос вошел краснощекий крепыш лет шестнадцати, в серой войлочной шапке.
– Зови своего братца!
Тутар побежал за двоюродным братом Вахтангом.
Пока пришел Вахо, Беслан молча курил, и никто не проронил ни слова.
Вскоре шустрый парнишка с живыми, бойкими глазами и тонкой шеей встал перед стариком рядом с Тутаром.
– Седлайте коней!
Ребята без слов пошли к выходу.
– На кобылу поставьте мое седло, и повод сделайте подлинней.
Учительница торопливо последовала за выбежавшими ребятами и прикрыла за собой дверь.
Старейшина, не вынимая изо рта трубки, подошел к окну. За окном сгущалась ночь.
Перед отправлением Беслан отозвал обоих внуков и внушительно и строго поговорил с ними. Затем собственноручно проверил всю сбрую на лошадях, подсадил учительницу на безобидную кобылку. Вперед велел ехать Сиошу, за ним пустил Таджи и только за ней Гуцу. Свою проверенную флинту он перевесил через плечо Тутару, а Вахо велел потверже держать повод, так как его конь плохо объезжен.
Глава втораяПри неожиданном выстреле только последняя, пятая лошадь испуганно осела на задние ноги, и вскрикнула женщина. Некоторое время доносился шум покатившегося в пропасть камня. Потом все смолкло.
В темноте едва чернели силуэты пяти всадников. Замыкающие цепочку Тутар и Вахо не знали, как быть, но сидеть верхом и ждать, когда притаившийся где-то враг целится в тебя, невозможно.
Двое в бурках перед ними и вовсе ничего не могли понять. Если бы сейчас вдруг пришлось прыгать с лошади, одна из них не сумела бы сделать даже этого.
Все смотрели на возглавляющего цепочку. Сиош нарочно избрал безопасный, хоть и дальний путь. До этого места все было спокойно. Когда пуля просвистела возле уха Сиоша, он бессознательно вскинул карабин, но не выстрелил: в кромешной тьме он не видел врага.
Сиош мог в мгновение ока соскочить с коня и прижаться к скале; не имея возможности прицелиться, он хотя бы не стоял на тропинке удобной мишенью. В первый раз бог миловал, и стрелявшие промахнулись, но Сиош стоял, не шелохнувшись, словно ждал второго выстрела, от которого его могло спасти только чудо.
Сидящих в засаде наверняка озадачило бездействие всадников, и потому они не сразу выстрелили во второй раз.
Спасения ждать было неоткуда. Все пятеро были обречены. Гибель, или плен.
Откуда тут появились немцы?
Это наверняка была новая десантная группа, о существовании которой в округе еще не знали.
Больше не стреляли. Очевидно немцам нужен был живой пленник, «язык», но один, а не пять. Остальных они возьмут на мушку и уберут с дороги.
– Не двигайтесь, – тихо, но отчетливо проговорил Сиош. – Тутар! – молчание было ему ответом, но Сиош знал, что тот, к кому он обращался, слышал. – Поворачивайте коней и скачите во весь опор.
Так хотя бы двое из пяти могли спастись.
Никто не шелохнулся.
– Сиош! – с мольбой донеслось сзади: это единственное слово вместило все – отчаянные, меткие в стрельбе мальчишки не могли бежать так бесславно.
– Отступайте, слышите! Карабин я сброшу справа. Утром подберете.
Солдат знал, что утром здесь никого не будет в живых.
Два всадника, замыкавшие цепочку, вдруг сорвались с места, и тут же один за другим раздались выстрелы. Сиош стал заваливаться на бок, и конь под ним сделал шаг в сторону, чтобы удержать равновесие. Карабин, увлекая придорожный щебень, скользнул вниз с обрыва.
Впереди, там, откуда выплеснулись язычки пламени, кто-то вылез на дорогу. За ним другой, третий… Заржал конь Раненый свесился с седла и упал: видно он заранее высвободил ноги из стремян.
Двое в бурках не шелохнулись. Над их головами веером разлетались пули. Кони отпрянули назад. Кто-то совсем рядом крикнул по-русски:
– Руки вверх! – затем: – Бросайте оружие!
Но всадники не бросили оружия и не подняли рук.
Опять пальба – свист пуль над головами, затем хитроумные перебежки и прямо перед мордами коней – бац, бац! – в воздух.
– Стаскивайте их! Да поживей! – донеслась из темноты команда на немецком.
Подбежавшие стали стаскивать всадников за бурки. Раздался женский крик.
Нападавшие оторопели.
– Да это женщины! – крикнул один из них.
– Женщины?! – переспросил голос, отдавший приказание.
– Так точно!
– Связать!
– Женщин?!.
Глава третьяПуля просвистела так близко над ухом, что Вахо показалось, будто она впилась ему в висок. Жеребец взвился на дыбы; растерявшийся на мгновение мальчишка опустил повод; конь стремительно развернулся и помчался по тропинке.
Скоро Вахо с Тутаром вырвались из теснины и понеслись под гору. Камни и щебень катились за ними следом.
Спустились к реке. Своевольного жеребца на ровном месте не удавалось сдерживать.
– Ну, взбесился! – прикрикнул на него Вахо.
– Он не ранен? – спросил Тутар.
Оказалось, что у жеребца прострелено ухо.
– Далеко нас занесло, – проговорил Вахо, озираясь в темноте.
Тутар промолчал. Захваченный опасной скачкой, он не сразу подумал о том, что ждало женщин, для защиты которых отправил их старейшина рода. О Сиоше Тутар не думал. Мужчина есть мужчина, он и войну перенесет, и беду, и смерть.
«Они не стали бы стрелять в женщин», – подумал он, бессознательно отгоняя мысль о том, что женщин в бурках невозможно отличить от мужчин.
– Они не могли выстрелить в женщин! – сказал он громко и с таким требовательным нетерпением уставился на силуэт двоюродного брата, словно от ответа Вахо зависела их судьба.
– Конечно, не могли! – подтвердил Вахо, – но, наверное, взяли их в плен…
Тутара словно кипятком ошпарили: как же быть? Что делать? С чем вернуться к старейшине – деду Беслану? Теперь им нельзя показаться на глаза родне. Ни в селе… Что же это над ними стряслось? Что случилось? Кто стрелял? Где теперь Гуца и Таджи? А почему он и Вахо не с ними, а тут, на берегу реки. Боже мой! Что же теперь делать?
Сиош спас их от смерти, но навлек на них позор, которого и смерть не отмоет.
Им оставалось одно – вернуться той же тропой, по которой они примчались сюда.
Тутар сжал старое дедовское ружье и пришпорил коня. След в след за ним поскакал Вахо, и горы опять подхватили топот копыт.
Впереди была крутая дорога, кромешная тьма и безнадежность, но Тутар и Вахо ни разу не натянули поводьев.
Там, где начиналась узкая тропа, им пришлось спешиться. Тутар снял с плеча ружье, взвел курок и ногой прощупал ширину тропинки. При Вахо был только отцовский кинжал, наточенный нынче вечером, пока готовили лошадей для женщин. Теперь с кинжалом в руках он пошел следом за Тутаром.
Тропинка петляла, забирая все в гору и в гору. В темноте маячили вознесенные в небо синевато-белые ледники.
Тутар спешил. Место нападения они могли только угадать – разглядеть что-либо было невозможно.
Извилистая тропинка запетляла под гору. Тутар остановился, прислушался. Где-то поблизости размеренно капала вода.
Затем начался подъем. За горами взвилась ракета. Вахо и Тутар трусцой побежали по тропинке. Они не останавливались, пока Тутару не почудился запах теплой крови. Оба припали к земле и притихли.
Ни звука, кроме биения собственных сердец.
Тутар пополз, осторожно волоча за собой ружье. Что-то холодно звякнуло за ним. Вахо вскрикнул, потом подполз к Тутару и поднес к его лицу руку. Тутар почувствовал запах пороха – Вахо держал пустую автоматную гильзу.
Они находились на месте недавней схватки, а вокруг была кромешная тьма и тишина.
Тутар долго не шелохнулся. Потом вскочил и побежал. Теперь он не боялся сорваться в пропасть и невидимого врага не боялся.
Вахо, услышав всхлипывания, крикнул в темноту:
– Тутар!
Тутар не отвечал. Он сидел на камне и плакал.
Где-то за горами опять взлетела ракета. На этот раз ребята не видели, какого она была цвета.
Когда восток едва заметно посветлел, Вахо вспомнил, что Сиош должен был сбросить вниз с тропинки свой карабин. Вернулись немного назад. Хотели спуститься по скале, но в ущелье еще было темно.
Только камни и бугры скал выступали из мрака. Вахо полз вниз с тропинки. Он сел верхом на торчащий из скалы выступ и пополз было дальше, ногой нашаривая опору, как вдруг громко вскрикнул.
– В чем дело? – Тутар прямо с тропинки спрыгнул к нему.
Под выступом скалы лежал человек.
– Сиош!
Разбитый и окровавленный Сиош не подавал признаков жизни.
Вахо выбрался наверх. Уже настолько рассвело, что можно было разглядеть тропинку. Он побежал к коням. Жеребец стоял у края тропинки и, нервно прядая раненым ухом, слизывал стекающую по скале воду.
Вахо с разбегу вскочил на него и помчался назад.
– Тутар!
– Кажется он еще жив! – донеслось в ответ.
Вахо разрезал конец уздечки, надвязал, надбавил свой ремень и сбросил вниз. Тутар обмотал раненого вокруг пояса. Вахо прикрикнул на жеребца. Жеребец отступил, попятился, натягивая уздечку; Вахо и сам что было сил потянул ее.
Умирающего кое-как подняли на тропинку, привязали к седлу и повезли.
Глава четвертаяЕще не затих цокот подков умчавшихся коней, как немцы сорвали с женщин бурки и на секунду осветили их фонарем.
Таджи отвернулась от яркого луча.
– Сама свежесть! – негромко проговорил один из немцев.
– Наверное, злая, Ганс. Что скажешь? – послышался певучий голос.
– Живее! – командовал кто-то из темноты; он не кричал, а как-то странно сипел. – Живее, связать их! Живее! – можно было подумать, что этот человек, наголодавшись, положил в рот горячую картошку, и не может ни проглотить ее, ни выплюнуть.
– Зачем их связывать… – спокойно проговорил тот, что держал фонарь.
– Ганс Штуте!
– Не стоит терять время! – Ганс осветил фонарем вторую пленницу, – ого!.. – невольно вырвалось у него.
– Мы угодили в удивительную страну, Ганс!
Бледная, как полотно, Гуца неподвижно сидела в седле.
– Хотел бы я знать, куда направлялись эти женщины ночью, когда нашему немецкому черту не пройти здесь среди бела дня, – раздался опять певучий голос.
– Наши женщины заткнут за пояс любых чертей, а как обстоит дело здесь, я не знаю…
– Безоружные? – донеслось опять из укрытия.
Тот, что держал фонарь, посветил на руки Гуце, некоторое время смотрел на ее дрожащие пальцы и погасил свет.
– В жизни не держали оружия.
– Все равно связать!
– Зачем их связывать, Ганс? – раздался тот же певучий голос.
– Не стоит терять время, – повторил свое соображение Штуте.
– А ведь и в самом деле женщины! – из темноты приблизился третий силуэт.
– Давайте стащим их – пусть пешком идут, а на лошадей навьючим оружие.
– Что они скажут, Карл, когда ты получишь здесь поместья? Скажут, что немецкий барон невежлив и не почтителен с женщинами.
Карл расхохотался, а переведя дух, сказал:
– Кому нужны здешние поместья?
– По-русски говорят? – спросил опять тот, с картошкой во рту: он все еще не покидал укрытия.
– Чертовки, русский знайт? – спросил Карл по-русски.
Обе молчали.
– Ничего они не знают.
Карл посветил в лицо пленницам и сказал Гансу:
– Пусть признаются, не то мигом в пропасть полетят.
Ганс заметил, что при этих словах одна из женщин вздрогнула. Но когда то же самое повторили по-русски, она и бровью не повела.
– По-русски не говорят, – махнул рукой Карл.
– Не говорят, потому что они местные. Но ведь нам нужны были как раз местные. – Заметил опять певучий голос.
– Ведите их! – был приказ.
– Дорогу! – крякнул Штуте, – дорогу! – и тропинку опять на мгновение осветил луч фонарика. – Даниэль, бери лошадей под узду!
Незнакомый запах мундиров и оружейного масла возбудил коней. Они заартачились было, потом рванулись, но дорогу им преградил невысокий молчаливый солдат и, спотыкаясь, повел под узду по тропинке.
– Бегом! Живее, пока не поздно! – послышалось за спиной, когда солдаты и пленные миновали укрытие командира.
– Зачем мы их ведем, если они не знают по-русски, – проворчал Карл, – лучше навьючили бы лошадей! Разве по этим дорогам можно ходить, да еще ночью!
– Пройдешь! – обернулся к нему Ганс, – сзади унтер-офицер подгоняет.
Немцы, спотыкаясь и чертыхаясь, карабкались по тропинке, хватались друг за друга; из-под ног у них то и дело скатывались камни, но опасаясь, что беглецы, успевшие развернуть коней, наведут на их след своих, шли довольно быстро.
Штуте передал фонарь идущему впереди Даниэлю, а сам взял под узду одного из коней. Было видно, что ему не впервой ходить по горным тропам.
За ним кое-как тащился солдат с певучим детским голосом, которому Ганс то и дело протягивал руку.
– Ганс, здесь война не война! – запыхавшись, заметил он, когда одолели особенно крутой подъем.
– Клаус, ты забываешь, что сзади – унтер, – наставительным тоном сказал Штуте.
– Шнайдер не посмеет сказать тебе ни слова. Без тебя они, как без рук.
Гуца обернулась. Но в темноте разглядела только два черных силуэта, медленно бредущих в гору.
Кони вышли на широкий, отлогий скат. Идущий впереди немец остановился и придержал коня, которого он вел.
– Что мне делать, Ганс? Куда дальше?
– Подождем. Они слишком отстали.
Остановились. Солдат, бредущий за Штуте, сразу же сел и спросил своим детским приятным голосом:
– Ганс, а собственно говоря, на что нам эти женщины?
– Ох, Клаус, ты слишком любопытен.
– Нет, конечно, я понимаю, что мы выполняем боевое задание, но… вот в России другое дело. Там если бы не пригодились нам, отправили бы в Германию. А здесь должны загубить ни за что.
– Война, мой милый. На войне многое непонятно. Надо закрыть глаза на все и делать, что приказывают. Тебя кое-как обучили прыгать с парашютом и забросили сюда…
Снизу из темноты послышались звуки шагов, сопение и ругань.
– Ну, ладно, хватит! – сказал Штуте и поднял присевшего у его ног солдата. – Пошли!
Штуте пошел вперед, за ним послушно, как теленок, последовал Клаус.
В гору, ворча и ругаясь под нос, поднимался Карл. За ними тащился унтер-офицер; он дышал так, словно хотел свистнуть, но не умел заложить в рот пальцев.
Идти под гору оказалось труднее, чем в гору. Клаус вовсе обессилел, и Гансу приходилось чуть ли не тащить его на себе. Люди и кони скользили и спотыкались на каменистых тропах. Солдаты помнили, что после этого спуска предстоит крутой подъем. (Дороги, пройденные в этом краю, не забудутся до скончания дней.) Потом мимо скалистого гребня опять в гору… Да кто их сосчитает, эти подъемы и спуски: в гору, под гору, в гору… Под конец, буквально цепляясь за выступы зубами и ногтями, предстояло подняться к двум пещерам, где разместилась десантная группа.
