Текст книги "Звездопад. В плену у пленников. Жила-была женщина"
Автор книги: Отиа Иоселиани
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 34 страниц)
Вот тогда он дал клятву! Клятву, в которой не было ни слова, ибо над словами смеются возмужавшие юноши.
Он решил не видеть ту, что прошла нынче утром по ту сторону оврага, не видеть до тех пор, пока…
Это «пока» растянулось на много лет. Оно было неосуществимо до сегодняшнего дня. Чего только не сделал он ради этого… От шелудивого, чесоточного босяка до сегодняшнего Джумбера Тхавадзе. Но сейчас она еще дальше, еще неприступнее, чем когда-либо, – она без памяти любит сына. Да и мужа тоже. Сегодня она приехала. Она приехала бы, даже если б не заболел ее отец. Это было подготовлено Джумбером.
Столько времени его осаждали красные муравьи, кусали, лезли в ноздри, таскали по его лицу груз, вдвое, четверо, вдесятеро превосходящий их самих. Ночами они лишали сна, а днем не давали засиживаться на одном месте; они сожрали его покой и научили терпению. Но теперь они оставили его. Кончилось бесконечное ожидание. Теперь – видеть, каждый день видеть ее. Для этого все готово…
Заскрипели заводские ворота, и сигнал машины сообщил Джумберу – вернулся Бичико.
Когда у секретарши зазвонил звонок, директор уже был на своем рабочем месте, за письменным столом:
– Скажите Лежава, чтоб никуда не отлучался без меня.
«Все Лежава да Лежава», – подумала Цуцуния, прикрыла за собой дверь и улыбнулась, хотя и сама не знала, что означала эта улыбка.
Перед отходом вечернего поезда Тхавадзе заехал на вокзал «повидать одного человека» и узнал, что «муж» уже в вагоне, уезжает. Утром он показал Гено кассиру и сказал, чтобы для этого человека в любую минуту были билеты.
– Ну, говори теперь, что она пишет, – сказал он, возвращаясь в машину и садясь к рулю.
– А ну ее… – поморщился Бичи. – Сам знаешь.
– А все-таки.
– Ее родня пронюхала! – Бичико уставился в лицо приятелю. «А ты боишься…» – подумал Тхавадзе.
– Брат знает?
– Нет. Брат – нет, – покачал головой Бичико.
– Пока не знает, – поправил его Джумбер, выруливая на шоссе, ведущее из городка.
– Да, пока не знает, – повторил Бичи и вдруг раскричался: – Пусть узнает!.. Пусть узнает хоть брат, хоть сват! Я никого не боюсь!
– Я тебя не спрашиваю, боишься ты или нет.
– А я не тебе. Я это про себя говорю.
– Эх, брат, ты даже не можешь себе представить, сколько чего я говорю про себя.
– Ты умеешь молчать, а я нет.
Тхавадзе мельком взглянул на Бичико и кивнул.
– В твою пору я тоже не умел, – но про себя добавил: «Никогда… Я или не мог сказать, или не говорил того, что думал».
– Так вот, Джумбер. Если ты хочешь знать…
– Почему они не скажут вашим? – перебил его Тхавадзе.
– Нашим?! – Бичико даже подскочил от изумления.
– Да. До каких пор можно скрывать?
– Что?
– То, что Мери беременна.
– Ты хочешь, чтобы они сказали об этом моей сестре?
– Зачем же сестре? Зятю.
– Погоди, Джумбер!
– Я вполне серьезно. До каких пор? Лучше сразу приучить их к мысли о твоем положении.
– Только этого не хватало.
– Сейчас мы поедем к тетушке Васаси.
– Нет. Я сажусь в поезд и еду в Тбилиси.
– Ты забыл, почему бежал оттуда?
– Дело старое. Все давно забыто.
– Никто не узнает, что мы были у Васаси. Передай Мери, что без согласия твоих родных ничего не выйдет.
– Если б я хотел, я не стал бы их спрашивать…
– Пусть узнают. Пусть узнают и то, что брат Мери не в курсе, и тогда твоя родня сама попросит тебя жениться. Если хочешь, забери машину. Дочка Васаси поедет с тобой и устроит вашу встречу.
– А брат?
– Какой сегодня день?
– Среда.
– Он сегодня дежурит. До утра.
Стемнело. Тхавадзе включил фары. Дальний свет выхватил из мрака извилистое шоссе с акациями по обочине.
Настало утро.
Мака не собиралась скрывать своего недовольства братом, неизвестно где пропадавшим всю ночь, но Симон смотрел на нее так беспомощно и кротко, что она смолчала.
Отец движением руки попросил Маку подойти поближе. Она присела на край кровати.
– Ко всем своим заслугам он еще играет, несчастье мое!
Мака не сразу поняла, о ком шла речь, и спросила:
– Кто? Бичи?
– Да, мой наследник…
– Во что играет? Неужели в карты?
– Даже если покойник у него в доме будет неприбранный, не вспомнит и не придет!
Жалость к отцу, который даже перед смертью не мог найти покоя, опалила Маке сердце. Она встала, обдумывая что-то, прошлась по комнате – ей предстояло взять на себя сыновние обязанности.
– А ты говоришь – давай женим. Нет, лучше не брать греха на душу.
– Ну и ладно! Довольно о нем! Нам нужно пораньше попасть в больницу.
– От своего начальника он скрывает, что играет в карты…
– А сам Тхавадзе не играет? – удивилась Мака.
– Не знаю. Раз, когда он пропал на всю ночь, как сегодня, пришел этот человек, поинтересовался, почему Бичико на работу не явился.
– Что же, ему ночь коротка?
– Разве такого поймешь? Я сказал этому человеку: так, мол, и так, не ночевал он дома. А на следующий день Бичи влетел, шею набычил, глаза – на лоб, чуть не перебил нас: почему, говорит, наябедничали этому Тхабладзе, или как его там…
– Тхавадзе, отец. Это Джумбер Тхавадзе.
– Ну, да… Почему, говорит, ему наболтали?..
– Но как сумел Тхавадзе внушить ему такое уважение? Судя по твоим словам, Бичи считается с ним.
– Просто боится, что тот его с работы выгонит. Я, говорит, держу тебя только из уважения к твоей сестре. И тут не без тебя, дочка.
– Никогда Тхавадзе не был моим другом.
– Это его слова, дай бог ему здоровья… Но скоро, думаю, и ему осточертеет шалопай! Доведет, как говорится, до ручки.
– Отец, не расстраивайся по пустякам.
– Матери не говори ничего, все равно не послушается. Скоро меня не станет, тогда она увидит, что у нее за сынок.
– Что ей делать, маме-то?
– Теперь? Теперь ничего не сделаешь.
– Отец, – сказала Мака, подходя к постели. – У нас времени в обрез, пора ехать. Ты же знаешь, если Гоча тосковал без меня, мне придется съездить…
– Гоча, внучок… Посмотреть бы на него, какой он стал.
– Не могла я его привезти, он к той бабушке привык.
– Переполошил я вас, дочка, но что делать?! Пока я жив, некому, кроме тебя, присмотреть за мной, а помру, одна ты меня оплачешь…
– Не растравляй себя, папа, не к лицу тебе это.
– Ну, вези меня, вези. Молчу. Ни в чем я не мог помочь тебе в твоей жизни, но и беспокоить не хотел, видит бог. А теперь свалился я совсем, нету мне другого пути…
Симона устроили в хирургическом отделении на втором этаже. В четырехместной палате лежало только двое больных: послеоперационный – пожилой мужчина с густыми черными усами и молоденький парнишка, здоровый и бойкий на вид. В палате оставалась одна свободная койка, в случае необходимости Мака могла прилечь на ней.
Осмотрев больного, врач озабоченно насупил брови и удалился, не обронив ни слова. Симон перепугался, как ребенок, и во все глаза смотрел на Маку. В эту минуту она казалась ему всесильной.
Когда она на минуту вышла из палаты и вернулась в белом халате внакидку, он обрадовался, словно давно не видел ее.
Мака казалась встревоженной. Дежурный врач сообщил, что рано утром ей звонили, но кто и по какому поводу, не знал.
– Что-то стряслось дома! – проговорила Мака, прикрывая за собой дверь, но, взглянув на отца, прикусила язык. – Отец, мне нужно позвонить Гено.
– А потом? – испуганно спросил Симон. Он лежал на тугой, натянутой подушке, откинув голову, и смотрел на дочь.
– Узнаю, что там у них.
– Конечно, конечно… узнай… Попроси директора, может, разрешит отсюда позвонить. До почты далеко – опоздаешь.
– Ох, Гоча, Гоча!.. – прошептала Мака и вышла из палаты.
Гено с восьми утра ждал ее звонка в редакции и не отходил от телефона.
Говорил он с обычной сдержанностью, но все-таки сказал: мальчишка раскапризничался, да так, что не могли унять. Заревел и все маму звал, а когда Гено прикрикнул на него, забился под кровать и свернулся калачиком. Но хуже всего то, что потом он совсем притих, да так и молчит. Утром Гено рано ушел из дому, потом полдня прождал звонка из Ианиси, а теперь сбегает и узнает, как там дела.
Мака возвращалась в палату уверенная, что сейчас же оставит отца и уедет, но только открыла дверь, как увидела устремленный на нее выжидающий и беспомощный взгляд, и с трудом проговорила:
– Гоча плакал…
– Ночью? Или утром?
– Ночью…
– Но с ним же бабушка. Ты говорила, он привык к ней.
– Да, да… – Мака опустилась на стул и закрыла глаза. Она не помнила, чтобы когда-нибудь оказывалась вот так вот между двух огней, чтобы ей так приходилось разрываться на части. Она даже забыла попросить мужа позвонить еще раз, но, конечно, Гено сам сообразит.
В полдень в палату вбежал запыхавшийся Бичико. Мака отвернулась от него и подошла к окну. Через дорогу, там, где начиналась смешанная роща, в тени деревьев стояла светло-коричневая «Победа», перед ней, низко опустив голову, прохаживался Тхавадзе. «А этот с чего закручинился?» – невольно улыбнулась Мака. Вид у Тхавадзе действительно был грустный.
Бичико наклонился над Симоном и, с трудом переводя дыхание, проговорил:
– Не успел, отец… Дело было неотложное, работа…
– Так занимайся своими делами, не порть их из-за меня, – Симон отвернулся к стене.
– Что за дела такие неотложные, хотела бы я знать?! – Мака отошла от окна и вдруг наткнулась на взгляд усатого мужчины, лежащего на соседней с отцом койке. Ей стало неловко: «Ни к чему при посторонних выяснять семейные отношения».
– Ты все еще считаешь меня бездельником? – огрызнулся Бичико.
– Ничего я не считаю… – Мака опять вернулась к окну. Тхавадзе шел по больничной аллее рядом с коренастым лысым мужчиной и что-то настойчиво внушал ему. Тот то и дело прикладывал руку к груди и кивал – соглашался. У калитки они распрощались. Тхавадзе побрел назад.
– Слышишь? Я повидаю врачей и пойду. Меня человек внизу ждет.
– Можешь идти, не повидав.
– Ладно, ладно… После работы заскочу опять. Отец, тебе нужно что-нибудь?
– Все нужно! Что ты спрашиваешь? – крикнула Мака вслед брату. – Принеси все и сам приходи, чтобы при случае остаться. Может быть, мне придется домой съездить.
– Если ты так спешишь, могла не приезжать.
– Погоди! – прервала его Мака, но тут же понизила голос: чего доброго, нагрубит, и она не сдержится. – Не спешу я. Для отца у меня всегда есть время, но Гоча мой не спал всю ночь, плакал, не ест теперь. Если и сегодня не успокоится, хоть пешком иди!
– Главный врач не появлялся? – спросил Бичико. – Он друг Джумбера.
– С тобою самим должны считаться, сынок, самого должны знать, – проговорил больной. – А у кого-то кто-то всегда найдется!
Но сын уже не слушал его. Он вышел, шумно хлопнув дверью.
– Не нужно упреков, отец, мы не дома…
– Да я вот уже двадцать три года не упрекаю его ни в чем. Что хочет, то и делает. Только неловко перед этим начальником: кто отблагодарит его за все, если меня не станет.
– А кто его просит об услугах? – обиделась Мака. – Да и какие такие неоценимые услуги он нам оказал?
– Не понимаешь ты меня, доченька. Не удался у меня сын, не вышел…
– Отец!.. – с укором воскликнула Мака и оглянулась на усатого больного.
– Да что там, – вздохнул Симон. – Шила в мешке не утаишь. При таком сыне мне от постороннего человека и доброе слово услышать приятно.
Мака опять подошла к окну. Распахнув дверцу машины, Тхавадзе сидел на затянутом вишневым чехлом сиденье и курил. По аллее, разметав полы расстегнутого пиджака, спешил Бичико.
Потом Тхавадзе слушал, прижав к губам сжатый кулак, словно собираясь дуть в него, а Бичико размахивал руками, жестикулировал и то и дело кивал в сторону больницы. Наконец он замолчал, кивнул в ответ на какое-то замечание, обежал машину кругом, Тхавадзе захлопнул дверцу, и они уехали.
«Если этот мужчина в машине – Джумбер, значит, из кого угодно может выйти человек», – подумала Мака.
В сущности, Мака не очень хорошо знала Тхавадзе. Когда-то много лет назад она приглянулась грубому, немытому, нечесаному старшекласснику, у которого на шее, под подбородком, шелушилась кожа от чесотки. Мака терпеть его не могла, и если кто-нибудь в шутку заговаривал о нем и дразнил ее, она чувствовала себя оскорбленной. «Какая я несчастная», – думала она тогда. Сколько славных мальчишек учились в их школе, но к ней пристал, навязался на ее голову именно этот – Джумбер Тхавадзе. Мака никогда не здоровалась с ним, а если замечала поблизости, ни за что не показывала виду – словно его не существовало, словно на его месте была пустота. Она не называла его по имени и даже по фамилии. Она всегда звала его чесоточным. Она и в школе-то видеть его не могла, а тут он повадился провожать ее до дому. С тех пор Маке не хотелось возвращаться домой, она сидела на последних уроках как на иголках.
Много раз Мака задерживалась в школе, опаздывала. Даже если не поручали, сама вызывалась писать стенгазету, прибирала в кабинете химии, записалась почти во все кружки… Но куда там! Стоило ей выйти из школы, Тхавадзе тут же вырастал у нее на пути. Ему не надоедало ждать. Он не чувствовал ни голода, ни жажды. Пока она избегала его, еще куда ни шло – плелся за ней до дому и уходил… Она готова была лопнуть от злости. Она задыхалась. Она завидовала подругам и не шутя подумывала сделать что-нибудь над собой, изуродовать лицо, например, только бы этот чесоточный оставил ее в покое. Но в конце концов она привыкла… А поскольку Джумбер всегда следовал за ней на таком расстоянии, что посторонний человек и не подумал бы, что они вместе, что они связаны чем-то, Мака не обращала на него внимания и шла себе, не оглядываясь, к дому. Постепенно она даже стала забывать, что кто-то, идущий следом, отсчитывает каждый ее шаг. Это бесило парня. Пока его избегали, он не был в претензии, молчал, но теперь, когда ни во что не ставили, не стерпел. День ото дня он стал подходить к ней все ближе и однажды что-то негромко сказал. Мака взглянула на него с надменным превосходством и мстительным отвращением, но в ту же секунду почувствовала, что ее чем-то хватили по голове. Не успела она прийти в себя, как ударили еще раз и еще. Она закрыла лицо руками и едва не расплакалась, но вспомнила, кто стоял перед ней, и проглотила обиду. Когда она раскрыла глаза, Тхавадзе поблизости не было.
Такое длилось довольно долго…
«Все это детские глупости. Интересно, помнит ли он еще?» – подумала Мака. Она подвинула стул к окну и достала из сумки книжку, прихваченную, чтобы скоротать время.
Кто-то открыл дверь.
Мака не обернулась.
– Лежава в этой палате? – спросил низкий мужской голос.
– Я слушаю вас!
Мака узнала вошедшего. Это был тот самый коренастый мужчина, с которым Джумбер разговаривал во дворе, – главный врач ианисской больницы Хиджакадзе.
– А вы дочь больного?
– Да.
– Очень приятно, – он протянул Маке обе руки. Стоящий позади него молодой врач заулыбался, закивал, но, видимо робея, не посмел сделать то же самое. – Пожалуйста, садитесь, – главный обернулся к Маке и указал на стул у окна. – И не беспокойтесь. Все будет прекрасно, – потом, взглянув на больного, по слогам: – Пре-кра-сно!
Но этот озабоченный, неуверенный бас не сулил, казалось, ничего хорошего, и сердце у Маки оборвалось.
– Отец!.. – чуть слышно выдохнула она.
Глава втораяНа рассвете Гено задремал, но как только чистое утреннее солнце засветило в окна, он раскрыл глаза, встал и на цыпочках вошел в комнату к Гоче. Ребенок спал под своей кроваткой на матраце, откуда его никакими силами не смогли стащить. Бабушка, поднявшись до солнца, суетилась по хозяйству. Снизу доносились звуки шлепков по тесту, передвигаемых мисок и воды, хрипловато булькающей в горле кувшина.
Когда Гено спускался по лестнице, его остановил голос Авксентия – двоюродного брата, живущего рядом, по другую сторону забора.
– Здорово, Гено! – Авксентий, присев на корточки возле колес самосвала, возился с чем-то.
Гено поднятием руки ответил на приветствие и жестом же спросил, чем он там занимается спозаранок.
Авксентий прислонил к кузову железный лом, которым выколупывал голыш между новенькими, в ребрах протекторов, покрышками, и подошел к забору.
В это утро Гено было не до него, но, спустившись во двор, он все-таки задержался.
– О чем ты спросил? Не понял я…
– Да ничего. Чем, говорю, занимаешься с утра пораньше?
– А-а… Да вот приходится за ней ухаживать, ублажать… Машине, если любишь, всегда чего-нибудь надо. Прямо как жене, честное слово! – осклабился Авксентий.
Гено взглянул на огромный самосвал:
– Не слишком ли у тебя мощная жена?
– Жена – будь здоров! В порядке…
– Слушай, каким это образом ты ее, как собственную, дома держишь? Хозяина нет у нее?
– То-то и оно, что есть. Потому здесь и стоит.
– Насколько я помню, у вашей стройконторы имеется гараж.
– Что это за гараж, скажи на милость! Огородили поляну горбылями, лезь – не хочу. А народ вокруг разный ходит… Мало ли что…
– Остальные шофера тоже по домам машины держат?
– Не знаю, как остальные, а я так считаю: если они хотят, чтоб машина даже по мелочам не барахлила, она должна стоять у меня. А если ее в чистом поле оставлять, неизвестно, в каком виде утром застанешь. Нет, машина, как жена, – опять осклабился Авксентий. – Нельзя в чужие руки отдавать… Совсем забыл: как там отец Маки?
Гено покачал головой:
– Плохо.
– Что ты говоришь?!
– Операцию будут делать. Не знаю, перенесет ли…
– Жаль Маку. Она так любит отца…
– Авксентий, извини меня, мне нужно позвонить Маке. Гоча без нее не спит, не ест…
– Да! Папаша среди ночи разбудил нас: сходите, говорит, узнайте, в чем дело, почему мальчишка надрывается.
– Извел нас совсем. До утра не унимался.
– Я спросонья и не сообразил, что Маки нет дома, а то пришли бы проведать.
– Твоя Цабу еще не проснулась?
– Разве так рано ее добудишься?
– Скажи ей, когда проснется, пусть зайдет поиграть с Гочей, может, развлечет…
– Так я ее сейчас же разбужу, Гено!
– Не надо – пока и Гоча спит.
– Ну, хорошо. Ладно. Как только встанет, так сразу и направлю к вам… Только бы помочь, а мы… Ее же Мака спасла от смерти, мою Цабу. Помнишь, когда у нее дифтерит начался? Тоже ночка была, скажу я тебе!..
Умывальник оказался пуст. Гено открыл дверь в подсобную комнату и вошел. Мать месила тесто.
– Ты уже встал?
Гено огляделся, ища кувшин с водой. Мать облепленной тестом рукой указала ему на стол в углу.
– Что делать теперь будем?
– А что?
– Дай бог здоровья моему свойственнику, но если ребенок опять не уймется… не знаю, как быть… хоть в воду бросайся…
Гено только сейчас заметил, как запали у матери глаза после бессонной ночи.
– Но пойми ты, там человек при смерти. Не может же она его бросить!
– Конечно, но…
– Ладно, хватит, – Гено забрал кувшин и вышел.
Он понимал, что мать беспокоит не только состояние Гочи. У нее была еще другая забота, быть может, более важная, но о которой она не смела заговорить так сразу.
Гено прекрасно знал цену своему шурину, знал, что за хорошую выпивку тот способен продать даже собственную сестру. Что бы с ним ни случилось, его не стоило бы выгораживать, но жаль Маку и особенно несчастного Симона. Только поэтому Гено ни о чем не заикнулся.
А если сказать теще?
При этой мысли Гено почему-то вспомнилась виденная где-то увеличенная фотография супружеской четы, которую носил по деревням бродячий фотограф, – плоские, ничего не выражающие лица, снятые в разное время и соединенные лишь волей фотографа; их ничто не связывало, они даже не знали о существовании друг друга.
Гено поплескал воды на шею, на грудь и лицо и, не убрав кувшина, шагнул к лестнице.
– Не уходи без меня! – мать выглянула в двери.
«Что еще?» – недовольно подумал Гено и быстро поднялся наверх.
Гоча все еще спал.
Перед тем как уйти на работу, Гено спустился вниз в подсобную комнату.
– Садись, сынок, я тебе хачапури испекла. И чай вот-вот закипит…
«Что-то она собирается сказать», – подумал Гено и, бросив на табурет сложенную вдвое газету, сел.
– Может быть, Марго вчера приходила? – спросил он.
Мать подняла голову и взглянула в лицо сыну.
– Приходила.
– Ну и что?
– Обрадовалась, что не застала вас.
– Но я, мама, еще не записывался в сваты. Я совсем по другому поводу ездил туда, – поспешно сказал Гено.
– Конечно, сынок, но могло же к слову прийтись. Вы бы и поговорили…
– О чем можно говорить при больном?
– Он убьет Марго, ее муж! Это изверг, а не человек! Ты же знаешь, какой он. Никого не пощадит – головорез настоящий!
– Нас они ни о чем не спрашивали. А теперь, когда дело сделано, разбитые горшки предлагают склеить.
– О чем же было спрашивать? Парню Мери нравилась, к тому же он брат твоей жены. А ты же знаешь, как они относятся к Маке, прямо боготворят.
– При чем тут Мака?
– Брат он ее, вот при чем!
– Брат. Но Мака есть Мака, а ее брат дурень, оболтус и пошляк.
– Никакой он не дурень. Ты это брось.
– Да говорю я тебе…
– Ничего, поумнеет. Молод еще, остепенится.
– Вот когда остепенится, тогда и женится, если захочет.
Гено встал.
– И, пожалуйста, мама, больше не говори об этом ни со мной, ни с Макой. Мы ничего не знаем.
– Послушай, сынок… Марго то же самое говорит – не дело из-за этого Гено с Макой беспокоить, но… – Она наклонилась к камину, подсыпала щипцами жарких угольков на глиняные сковородки и проговорила: – Совсем плохи дела.
Гено тут же припомнил вчерашний разговор с женой. «Может быть, она все знает и скрывает от меня? Хочет обелить братца в моих глазах?»
– А что случилось? – громко спросил он.
– Время не терпит, сынок… Только не хочу, чтобы Мака от меня об этом узнала: кто меня спрашивает! Теперь со старшими не считаются.
– Беременна Мери, что ли?
– Марго говорит, что да. Умоляла не передавать тебе, чтобы Мака ненароком не узнала. Но жаль девчонку до слез. А я, как сыну, тебе скажу: ради бога, ради всех святых поторопите вы это дело, допускать не надо было, но теперь уж ничего не попишешь…
– Да, дела… – пробормотал Гено и вышел из дому.
В редакции еще не было ни души, и он сразу же заказал разговор с Ианиси. Пожалуй, он не предполагал, что так рано Симон уже в больнице, но ему не терпелось. Его соединили с дежурным врачом. Потом, когда Мака сама позвонила ему, он не стал говорить с ней о брате, а сказал только, что ребенок не спит и не ест, а бабка волнуется.
«Ублюдок», – твердил он целый день, вспоминая о Бичико, и это слово так привязалось к нему, что ему стоило усилий, разговаривая с кем-либо, не сболтнуть его случайно.
В перерыв он выскочил из редакции, взял такси и съездил домой. Гоча играл с дочкой Авксентия – Цабу. Это немного успокоило Гено, но мысли о Маке не оставляли его ни на минуту. «Только бы отец ее немного оправился, только бы отец не был так плох. А с этим ублюдком будь что будет – негодяев не стоит жалеть. Но Мака?.. Это ей урок – нечего защищать такого братца…»
На обратном пути, когда показалось невзрачное, покосившееся здание редакции с типографией в полуподвале, он вдруг вспомнил: «Да… что это еще за Тхавадзе там объявился? Откуда он знает Маку, и что за дружба связывает его с Бичико?..»
Вечером, в начале одиннадцатого, в палату тихонько вошел Бичико. Он принес какой-то сверток, положил его на шкафчик возле койки больного, а сам остановился, виновато озираясь.
«Что это с ним? – Мака с удивлением наблюдала за братом. – Работа Джумбера? Ну, раз пришел, может быть, останется на ночь, а я съезжу домой и утром вернусь».
– Что говорят докторишки? – спросил Бичико.
Пожилой больной, закинул голову, глянул на него и почмокал губами. Молодому днем сделали операцию, и теперь ему было не до разговоров. Возможно, он и соглашался с Бичико и тоже невысоко ставил местных врачей, – в таком случае он соглашался с ним в душе.
– Отложили на завтра, – сказала Мака, не глядя на брата.
– Кто будет оперировать?
– Я не знаю этого врача.
– Но есть же у него фамилия?
– Хиджакадзе.
– А-а, это Джумбер его уговорил.
– При чем тут Джумбер? Он врач этой больницы. Не тбилисская знаменитость.
– Много ты понимаешь!
– И не хочу понимать, – Мака взглянула на спящего больного и, понизив голос, прибавила: – Ты должен сегодня остаться!
– Где?
– Здесь, вот в этой палате. Если отец спросит, где я, скажи – пусть не волнуется, я скоро вернусь. Мне надо съездить за Гочей. Утром сменю тебя.
– На чем собираешься ехать-то?
Мака не хотела затягивать разговора с братом:
– На чем люди ездят?
– Поезд завтра утром будет там, а не здесь. До половины третьего через Ианиси ни один поезд не пройдет.
– Проклятие! – в сердцах вырвалось у Маки. – А ростовский?
– Ростовский здесь не останавливается.
– Что же делать? Мальчишка опять не будет спать. Где ты пропадал до сих пор? Я бы на автобус успела.
– Если его завтра оперируют, ты и без меня могла уехать, чего ты, собственно, ждала?
– Ласки твоей и внимания. Только не я, а вот он! – Мака кивнула на спящего отца, но тут же прикусила язык и постаралась придать лицу спокойное выражение – ей не хотелось спорить с братом, особенно здесь, в больнице. – Ни на шаг меня не отпускает. Ты прекрасно знаешь, отец никогда не беспокоил нас…
– Это он тебя не беспокоил.
– А тебя? Хотел уму-разуму научить, так для тебя это беспокойство?
Дверь в палату приоткрылась, и вошла толстенькая, румяная медсестра. Мака с изменившимся лицом обернулась к ней:
– К телефону?
– Маку Лежава.
– Да, да, это я! Звонят?
– Да, к телефону.
– Господи, что же делать? – проговорила Мака, вскакивая, и почувствовала, как задрожала у нее нижняя губа.
Она оттолкнула остановившуюся в дверях медсестру и выбежала в коридор.
– Гражданка!.. – донесся до нее изумленный возглас толстушки.
Коридор показался бесконечно длинным. В комнате дежурного врача она не увидела ничего, кроме черной телефонной трубки, лежащей на толстом стекле стола, и, еще не поднеся ее к уху, крикнула: – Алло!..
– Алло! – повторила она, распутывая шпур и морщась, как от нестерпимой боли. – Что случилось, Гено, почему ты звонишь? Гено, ради бога, я слышу плач! Это Гоча? Откуда он?.. Ах, на машине Авксентия… Он и сейчас плачет, я же слышу. Боже мой! Дай ему трубку! Дай скорее! Гоча, Гоча! Родной мой, это я, мама!.. Да, мама, – она улыбнулась, прислушиваясь к детскому голоску в трубке. – Я сейчас приеду. Ты больше не плачь. Гено, не сердись на него! Я еду. Прямо отсюда. Да, да… Перехвачу какую-нибудь машину. Бичико здесь, он мне поможет. Через полтора часа буду у вас, сынок.
У дверей дежурки столпились санитарки и больные. Они удивленно переглядывались и пожимали плечами.
Даже не поблагодарив врача и медсестру, вызвавшую ее к телефону, Мака выбежала в коридор.
Когда она вернулась в палату, отец уже не спал.
– Что у них там, дочка?
– Ничего, отец, не волнуйся.
– Худо мне без тебя. Как в лесу я…
– Не бойся. Завтра все будет хорошо. Я сейчас говорила с Гено, – мне придется ненадолго съездить…
– Да, да, берегите Гочу. А мое дело пропащее. Маленького береги.
– Ступай! – Мака обернулась к Бичико. – Сейчас же ступай и достань машину!
– Вот дает! – усмехнулся Бичико. – Где я ее теперь возьму?
– На что в городе такси?
– Такси всего шесть штук, да и те такие раздолбанные, что за город не поедут.
– Не знаю! Достань частную! – Мака торопливо сняла халат и повесила его в изголовье отцовской кровати. – Пошли!
Бичико встал.
– Что за мальчишка у вас там такой? Видно, тоже буян растет.
– Тебе этого не понять. Ступай вперед.
– Мака! – окликнул ее отец.
– Я привезу его сюда, папа. Ты ведь тоже хотел его повидать, – она прикрыла за собой дверь.
Пройдя весь длинный больничный двор, она буквально пробежала через проходную у ворот и остановилась. Сзади слышались шаги Бичико.
Улица была пустынна.
Она огляделась. Бичико вышел на середину мостовой и встал там, засунув руки в карманы.
Мака подошла к нему.
– Позвоню Джумберу. Может быть, он согласится поехать, – сказал Бичико.
– Тхавадзе?
– Кто же еще? Остальные Джумберы на своих на двоих ходят.
– Ни в коем случае! Хватит и того, что он с тобой возится.
– Ни с кем он не возится. А ты лучше укороти язык и не болтай, чего не знаешь.
– Это я-то болтаю! – Мака вспыхнула от возмущения, но Бичико не мог увидеть этого в темноте. – Что может быть общего у меня с Тхавадзе? – сказала она и, понизив голос, добавила: – Я не знаю, кто такой Тхавадзе.
– Не прикидывайся. Ты прекрасно его знаешь, но вчера почему-то не поздоровалась.
– Откуда тебе известно, знаю я его или нет?
– Да уж известно…
– В таком случае, может быть, тебе известно и то, что ты мой брат?
– А тебя, кстати, никто не оскорбляет. Ни твоего надутого мужа.
– Это Гено-то надутый?
– Черт с ним, с твоим Гено. Вот еще!.. Человек к тебе с уважением, а ты…
– Не нужно мне его уважения. Пусть он тебя уважает.
Далеко на дороге засветились фары автомобиля.
– Могла бы поздороваться или хотя бы поблагодарить, что до дому довез. Ничего б с тобой не случилось. Тебя и твоего Гено спросить, так вы все на свете знаете и понимаете, – образованные!..
– Не тебе нас учить! А я не желаю знать твоих дружков-собутыльников! Не желаю, и точка!
Машина приблизилась настолько, что стал различим ее силуэт.
– Вон машина идет. Плати, сколько запросит!
– Не учи ученого. Это грузовая.
– Если б ты хоть на что-нибудь был годен, ты не пошел бы в лакеи к Тхавадзе! – вырвалось у Маки, и она решительным шагом пошла по дороге.
– Что ты сказала? – крикнул брат, нагоняя ее.
– Если ты хоть на что-то способен, если хоть кто-то в этом городишке считается с тобой, – сейчас же найди мне машину! – не оглядываясь, жестко отозвалась сестра.
– Я нашел тебе машину, но ты же не хочешь!..
Мака вдруг остановилась и замерла, прислушиваясь. Ей почудился детский плач. Огляделась. Она стояла у чьих-то ворот. В глубине двора, в доме, плакал младенец.
– Ты слышишь! – крикнула Мака. – Мне – хоть пешком идти!
На столбе с дощечкой «Остановка автобуса» тускло горела единственная лампочка. Изредка появлялись одинокие прохожие. По ту сторону дороги стоял торговый ларек, крашенный в зеленый цвет. В ларьке горел свет, и с улицы хорошо было видно продавца в белом халате, – он озабоченно щелкал на счетах и то и дело покашливал в кулак. Бутылочные осколки, разбросанные вокруг ларька, поблескивали в электрическом свете. Ночь стояла темная, безлунная, но небо было ясным, и несчетное множество звезд мерцало в нем.
Мака медленно прохаживалась по улице.
«Он еще не доехал… Где теперь искать машину?.. Да нет, найдет что-нибудь. Мало ли халтурщиков рыщет по городу. Им только заплати как следует, они хоть на тот свет с тобой поедут. Нет, конечно, машину он найдет. А что, если он вернется с Тхавадзе? Неужели Джумбер из-за меня подружился с моим оболтусом? А мне-то что за дело. Пусть… Может, и вправду поможет ему. Бичи прав: почему я не поздоровалась с ним? Из-за давно позабытых детских глупостей?.. Да нет, нет. Я просто не узнала его… Он был мальчишка. Вроде любил меня и пытался объясниться!.. Бичико не может быть лакеем ни у кого. Это я возвела напраслину, перехватила… Лучше бы он позвонил, теперь мы были бы на середине пути… А у Тхавадзе, оказывается, и телефон есть. Каков размах!.. Интересно, женился он? Наверно, женился, столько лет прошло… Хотела бы я знать, на ком?» Мака улыбнулась и незаметно огляделась. Улица была пуста. Через дорогу перебежала кошка. Мака пожала плечами. Даже если ее и увидят – мыслей-то не прочитать!.. «А она лучше меня?.. Глупости».
