Текст книги " Красный вереск"

Автор книги: Олег Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 38 страниц)

…Первые две атаки защитники отбили легко, почти играючи. На позициях удалось собрать групповое оружие (его не оснащали детекторами, это было слишком сложно), и возросшая огневая мощь отпугнула атакующих. А уж пушка, в самый неподходящий (для данванов) момент открывшая прицельный огонь по врагу, вообще сорвала вторую атаку в самом начале.

– Да кто там?! – спросил Гоймир. Он только что установил вновь стяг, сбитый пулями.

– Батюшка воюет, – ответил Йерикка, опуская бинокль. – Где Вольг, кто видел?

– Я, – подал голос Денёк. – Он ружьё отыскал – здоровущее! Сидит во-он там, да к нему лучше и не соваться – подстрелит.

– Что так? – удивился Йерикка.

– Так Богдана не то ранили тяжко, не то и убили, ну он и…

– Снова идут! – крикнул Гоймир. – Держись!..

…В пятой атаке стрелки ворвались-таки на позиции, и защитники опять дрались врукопашную. На глазах Йерикки и Олега, оставившего найденное противотанковое ружьё, к которому кончились патроны, на штыки подняли Рвана, Олег зарезал одного из убийц камасом, а потом катался по грязной, раскисшей земле, пиная ногами в живот офицера, насевшего на него с кинжалом, зверел от предсмертной тоски, и кто-то очень вовремя зарубил офицера… Хрипя и ревя, люди кололи и рубили врагов в окопах и на насыпях, пока не отбились всё-таки – и тут же пришлось отражать уже шестую по счёту атаку, стреляя с двадцати-тридцати шагов во врагов, убивая их – и умирая, и не замечая, как это происходит…

…Накатник пушки разбило гранатой. Третий член их расчёта – Мирослав так и не узнал, его имени – этим же взрывом оказался убит, отец Елпидифор – ранен. Сейчас, лёжа за одной из опор орудия, он отстреливался из маузера, зажав рукавом рясы рану в боку. Мирослав стрелял, через прорезь в небольшом щитке, встав коленом на маховик.

Спешенные хангары находились в десятке сажен от орудия, густо его обстреливали, и пули с визгом рикошетировали от металла, оставляя на нём длинные блестящие царапины.

– Сынок! – крикнул священник. – Держись, сынок, а я кончаюсь! Не бойся!

– А то – бояться! – повернувшись, отозвался Мирослав. Но отец Елпидифор уже не слышал – он обмяк на опоре, мокрые волосы шевелил ветер, бессильно свесилась так и не выпустившая маузер рука.

Мирослав понял, что остался один.

Но он сказал правду. Он не боялся.

– Сыдавайса! – послышался требовательно-злой крик. – Висе равыно пырыкончим!

– На! – он ответил длинной очередью. И ощутил резкий удар сзади в правый бок.

Повернувшись, срезал-таки мелькнувшую фигуру, попытался удержаться на ногах, но не смог – повалился вниз, больно ударившись затылком о пустой ящик. Но нашёл в себе силы подняться на ноги, чувствуя, как, толкаясь болью, течёт из бока кровь… Закрутился на месте, стреляя вокруг очередями. Автомат замолк, добив последний магазин, и Мирослав опустил его наземь, опёрся левой рукой о разбитый накатник. С усилием поднял голову, повёл вокруг взглядом. Хангары бежали со всех сторон, что-то крича, их слова тонули в заполнившем голову протяжном нарастающем гуле.

– Ближе, ближе, – попросил Мирослав и сплюнул кровь. Он боялся, что упадёт и потеряет сознание. Только не падать. Только не упасть. После дням усилием вскинув голову, Мирослав глянул – в упор – в глаза подбегавшего первым хангара и, бросив себе под ноги «лимонку», успел выкрикнуть:

– Рысь!.. – прежде, чем медное пламя смело и его, и троих хангаров, подбежавших ближе остальных…

* * *

Мокрый снег валил не хлопьями – грудами. Казалось, природа хотела каким-нибудь способом разнять обезумевших людей, сцепившихся у Перуновой Кузни на перевалах.

Защитники Горной Страны сражались так, как сражаются на пороге своего дома – уже ни о чём не думая и ничего не желая, только бы убить побольше врагов да удержаться подольше на ногах…

…Этим утром Гоймир с полусотней бойцов внезапным ударом выбил врага с пологой гряды холмов в двухстах саженях от высоты. Пространство между высокой и холмами было завалено трупами и заставлено подожжённой техникой. Лежали остатки двух вельботов.

– Я вчера вон тот вельбот по рации слушал, – парень из «Славяна» указал Олегу на ближнюю машину. – Его наши подбили, а пилот спрашивает – тоже по-нашему – какая, мол, внизу площадка? Ему отвечают: «Если сесть хочешь, то не выйдет.» А он смеётся: «А я у вас не садиться, а падать собираюсь!» Смелый был, сволочь…

Олег хотел уже было засмеяться, но сзади кто-то пробежал, крича:

– Наших с холмов выбивают! На помощь!

Защитники высоты практически все бросились через пустошь. Очевидно, данванам удалось где-то прорваться на гряду, и теперь они старались оттеснить или истребить Гоймира с его людьми, бежать на помощь следовало как можно быстрее…

…Олег увидел, как бежавший левее и впереди него воин рухнул на колени и ткнулся лицом в камни, навалившись на карабин. Бежавший ещё подальше начал прыгать с камня на камень и стрелять длинными очередями куда-то вперёд… и Олег понял – куда, пулемёт врага стрелял из-за валунов шагах в тридцати от Олега. Мальчишка сорвал на бегу с ремня РГД и, вырвав кольцо, швырнул гранату почти в лицо пулемётчику – она разорвалась за валунами, пулемёт осёкся.

К убитому врагу Олег и его сосед – из Вепрей – подбежали одновременно.

– Глянь, они идут, – лицо горца было возбуждённым он, стоя на колене, указал вперёд, где двигались от дороги к холмам цепочки стрелков. С дороги их прикрывали лёгкие бронемашины. – Да много!

– Вон наши, – возбуждённый не меньше горца, указал Олег туда, где среди камней карабкались фигуры и поднимались дымки выстрелов. Снег внезапно перестал. Двое парней неподалёку устанавливали скорострелку – ЗСУ-23-2, Олег знал эту модель, наверное, притащили на конной тяге…

Раз, два – мины разорвались совсем рядом. Олег и горец упали ничком, спасаясь от осколков. Олег, слегка приподнявшись, увидел согнутую над казёнником скорострелки спину воина. ЗСУ закричала железным голосом, окутываясь сизым дымом и подскакивая на камнях, гильзы кувыркались и раскатывались вокруг, прожигая дыры в остатках снега. Второй горец волоком подтаскивал ящик со снаряжённой лентой. Одна из машин на дороге вспыхнула буквально костром, потом загорелась другая, в ней начали рваться боеприпасы…

– Лежи! – крикнул сосед. Ошалелое хлопанье падающих мин… фонтаны щебня над склоном… Стрелявший из ЗСУ резко выпрямился и из его спины выскочила, словно страшная розовая пружина, переломленная кость позвоночника. Он рухнул с небольшого сиденья на камни. Заряжающий поднял руки к лицу и упал тоже, меж пальцев, бурля, текла кровь. Снизу пытались ползти вверх по склону бойцы Гоймира, но усилившийся огонь с дороги укладывал их за камни. Для них всё было кончено…

– Я – туда! – резко крикнул Олег, бросаясь к ЗСУ. Горец помчался за ним – тут же, без раздумий, на бегу крикнул:

– Умеешь ли?!

– Умею! – закричал Олег, делая гигантские прыжки. Их не заметили – сверху враги никого особо не ждали. Олег рухнул на окровавленное сиденье, нащупал ногой педаль… – Подноси! – и раскрутил длинные стволы, ловя в простенькие прицелы машины на дороге. Борт… Что-то бессмысленно промычав, Олег затопил педаль.

Ранг-ранг-ранг-гррааа! Машина взорвалась. Не переставая бить, Олег повёл стволами по дороге, поджигая, взрывая, раскраивая броню, калеча и убивая…

…Олегу показалось – горец ударил его в бок, желая привлечь к чему-то внимание. Но Вепрь оседал на ящики, из рук его падала тяжеленная лента – непостижимым образом струясь. Осколок перерезал воину горло, как хороший клинок, упруго била кровь.

«Ну и кто меня стукнул? – подумал Олег. И, поглядев в сторону, увидел, что кровь течёт и из его левого бока, пропитывая куртку и заливая жилет, который не удержал осколок. А из бедра кровь била прямо сквозь джинсу – живой весёлой струйкой. И левая рука сама собой скользнула вниз, Олег перестал её чувствовать, а она перестала подчиняться – висела вдоль тела, и по пальцам, забрызгивая камни, сбегала та же кровь.

Одной рукой нельзя было наводить сразу по высоте и горизонту, и Олег налёг плечом на маховик. Стрелять. Только стрелять. Что мы будем стоить, если все начнём умирать… А если даже ты и умер – значит, в этом фильме тебе выпала роль статиста, а главную сыграет кто-то другой. Например – Гоймир. В его роли – специально приглашённый Чарли Шин… Хотя – зачем тут Шин? Это жизнь, Гоймира сыграет сам Гоймир… Ещё одна машина загорелась. Большой красивый фантастический боевик – про любовь, ненависть, войну и дружбу. К чёрту. Я, оказывается, умираю, вот что это значит, все эти слабость, головокружение… Я всего лишь умираю…

Как много крови. Стрелять не было больше сил. В каком-то сумасшедшем калейдоскопе заплясали обрывки реальности, книг, фильмов, снов и фантазий…

Не выпуская из правой руки маховик горизонтальной наводки, Олег начал падать наземь.

Как он упал – не помнил…

…От раскачиванья тошнило. Олег не понимал, что с ним. Ему до смешного стало обидно, что и после смерти его не могут оставить в покое, и мальчик, протяжно застонав, начал открывать глаза.

Это было очень трудно. Высокое, светлое, холодное небо качалось над ним. Словно он летел в этом небе, только вот полёт не был плавным, и Олег услышал шарканье шагов, дыхание и голоса. Превозмогая тошноту, головокружение, слабость и противную зевоту, коверкавшую рот, Олег повернул голову

Его несли на носилках из плащей. В одном из носильщиков Олег узнал Ревка. Йерикка рысил сзади, то и дело оборачиваясь, головной повязки не было, а волосы слиплись от крови из рваной раны над левым ухом – она запеклась чёрным.

– Очнулся, – сказал кто-то совсем рядом. – Покоем лежи. Ты храбро бился.

– Вольг! – всплыло в небесной голубизне, как-то вновь оказавшейся перед глазами, лицо Гоймира, разрубленное то ли осколком, то ли саблей, в сохнущей крови. – Живой, Вольг, хвала богам! Как я тебя подобрал-то…

– За… чем? – выдохнул Олег. – Я… бы… умер… Бранка – тебе…

– Что ты?! – испугался Гоймир. – Да она и взгляд не кинула бы, кто своего на смертном поле оставит! Будь проклят тот день, как ты появился! Знать тебе, как я ненавижу!

– Смолкни, Гоймир! – прорычал кто-то. – Не то…

– Не… надо… – Олег чувствовал себя всё хуже и хуже, и это была не боль. Но то, что он хотел сказать, было важно, очень важно, потому что он всё-таки умирал. Тело не ощущалось, и сам голос казался чужим. – Гоймир… со мной – всё… Ты не… бросай… ей… Мы… – Олег хотел приподняться, но небо вдруг опрокинулось, раскололось, и из чёрных трещин полезла клубящаяся мгла, от которой он перестал видеть.

– Не умирай! – крикнул Гоймир где-то очень далеко. – Ей-то без тебя не жить, возьми то в разум! Что я ей буду?! Скорее несите, скорее!!!

– Кончается, – прозвучал ещё чей-то голос, и темнота повторила гулко, колокольно: «Кончается… кончается…»

– Руку мою держи! – Олег ощутил, как его ладони что-то коснулось. И, проваливаясь дальше и дальше, он ещё расслышал – Когда умрёшь – не знаю, как и стану, друг!

Это был голос Гоймира.

* * *

– Сюда! Сюда! Наш! Наш!

Омерзительные хари, кривляющиеся и гримасничающие, похожие на оживших горгулий с карнизов Собора Парижской Богоматери, на движущиеся иллюстрации к повестям Гоголя, на картины средневековых художников об Аде. Когтистые лапы – со всех сторон, вцепляются, тянут, рвут. Красные глаза – как фары, их всё больше и больше; визг, хрип, сопение, стараются повалить.

– Прочь.

Женский голос? Да, женский. И – тихо. Очень тихо, так, что ломит в ушах.

Олег стоял на тропинке, вытоптанной до твёрдости камня. Кругом – с боков и над головой – слоями неподвижно лежал туман, не серый, а какой-то голубоватый, но в то же время безрадостный, унылый. Может быть, именно от этой неподвижности, какой не бывает у тумана? Справа что-то мерцало – не поймёшь, но вроде бы полукруглый вход в пещеру.

Руки? Ноги? Мальчишка осмотрел себя. Он был голый, но не ощущал никакого холода. Да и не похоже, что вокруг – поздняя осень, совсем не похоже.

И ещё не похоже, что это – вообще Мир.

Олег обернулся, ощутив чьё-то присутствие – и попятился по тропинке. За его спиной стояла женщина.

Меньше всего мальчишку обеспокоило, что он – без одежды. Высокая светлокожая красавица с точёным лицом и безупречной фигурой была одета так, как одеваются славянки-горянки. Только не было ни головной повязки, ни вышивки на одежде цвета снега.

– Белая Девка, – выдохнул Олег. – Морана Смерть.

– Да, я, – наклонила она свою гордую голову.

– Значит, всё, – Олег облизнул губы. – Да?

– Пойдём, – Морана протянула к нему руку, и Олег шарахнулся. – Не сходи с тропинки, – мягко попросила. Смерть. – И не бойся. Я провожу тебя… Да и подумай – куда тебе бежать?

– Да, – согласился Олег. И вздрогнул: – А… кто это был? Мары? Твои слуги?

– Эта мерзость? – Морана улыбнулась. – Нет у меня такой в слугах. За тобой из ада крещатого прибегали, – красивая рука в белом рукаве указала на красное пламя, – оттуда. Не то не для тебя.

– Не для меня? – Олег покосился в ту сторону и понял, что они с Мораной уже идут по тропе. – Но я ведь… я крещёный.

– А это не важно, – безразлично ответила Смерть. – Если сын Дажьбога не раб в душе, он пойдёт этим путём. Обязательно пойдёт со мной. На боевого коня не надеть ярмо. Сокол – не щегол. А славянин – не овца из стада паственного. Ну а кто раб – тот хоть ежеутренне Дажьбогу молись, заберут его те хари себе на потребу.

– А злые люди? – Олегу внезапно стало интересно, и он удивился тому, что может испытывать человеческие чувства. – Храбрые, но злые? С ними как?

– Для них своё испытание – впереди, – ответила Морана.

– А ты совсем не злая, – вырвалось у Олега.

– Зачем мне быть злой? – вроде бы удивилась Белая Девка. – На кого? Я не злая и не добрая. Я НИКАКАЯ, мальчик… Вот мы и пришли. Дальше сам.

Олег взглянул вперёд – и у него захватило дух. Неподалёку, прорезая туман, прямо вверх полого уходило радужное семицветье, живо напомнившее Дорогу. Только это была настоящая радуга – радужный мост в небо.

– Значит, это правда… – прошептал Олег неверяще. – Мост… и вир-рай за ним. Правда… Морана, куда я вернусь?! В племя Рысей – или как-то на Землю? Скажи?!

– Не знаю, – покачала головой Смерть. – Это не моя власть. Моё дело – сюда довести… и поцеловать. Но и целовать тебя я не стану.

– Почему? – растерянно и даже обиженно спросил Олег.

– У волхвов свои дороги, – ответила Морана и, повернувшись, пошла в туман. Небыстро – но Олег не успел и глазом моргнуть, как её уже скрыла неподвижная голубизна.

Молча стоял Олег у радуги. Он пытался представить себе, что будет там, дальше, но не получалось. Может быть, родится ребёнок от него у Бранки? Или… или второй сын – у мамы на Земле? Он, наверное, потеряет себя, и только, может быть, где-нибудь во сне тому мальчишке привидится его, Олега, жизнь… Жаль немного, конечно. Интересно, чьи сны видел иногда Олег? Не деда, ведь дед был ещё жив, когда он, Олег, родился…

Мост звал и манил. Но Олегу было не по себе. А что, если… если сейчас радуга подломится под ним – и к Кощею? Вот оно – испытание для отважных, но злых и жестоких. А он, Олег, он – какой? Он убивал и безоружных, и беззащитных… И не оправдаться здесь земными словами. Остаётся одно – идти, и пусть будет, как будет.

Холодный мокрый нос ткнулся в ногу, и мальчишка, вздрогнув, увидел большого чёрного пса с умными глазами и вывешенным весёлым языком. Пёс потёрся лохматым боком о бедро (ну и здоров!!!) и подставил спину. Снова посмотрел и, мотая хвостом, подался вперёд: не робей, хозяин!

Олег положил руку на тёплую шерсть, набрал воздуху в грудь и сделал первый шаг, теперь уже уверенный – перейдёт. Сварожичи принимают его, как своего, вот знак – Собака, верный помощник тех, кто, сражаясь со злом, невольно замарал и себя тоже…

…Исчезла тёплая шерсть. Исчез и мост-радуга. Олег стоял вновь на утоптанной тропинке, а перед ним высились два великана.

Олег узнал их – величественно-хмурых, могучих и суровых. И, как полагается славянину, выпрямился в рост, готовый держать ответ, глядя в глаза старшим братьям, а не в затоптанный пол.

– Ты клялся брату моему в моей кузне? – голосом гулким, как гром, спросил серебряноволосый, золотобородый великан, опиравшийся на украшенный перуникой тупик. Глаза великана были неистовой синевы.

– Я, Перун Сварожич, – твёрдо ответил Олег.

– Ты Дорогу братьям нашим нашёл? – спросил второй – золотоволосый витязь-воин – в броне, с закинутым за спину круглым щитом.

– Я Дажьбог Сварожич, – кивнул Олег.

– Берём его, брат, – пророкотал Перун, – да и пускай обратно идёт. Такими земля не скудеть, а полниться должна!

– Погоди, брат, – витязь поднял руку, сверкнувшую кольчужные пленением. – Видится мне – не время его брать. Недаром мост загудел, недаром Морана его целовать остереглась. А скажи, брат, – Олег понял, что это назвали его, и выпрямился ещё больше, – много ли дел недоделанных ТАМ оставил?

– Много, – согласился Олег. – Очень много.

– И не в одном мире, – улыбнулся Дажьбог. – Вот и девицу вижу, и друга, с которым разлаялся, да и не помирился, и родителей, что ждать не устали ещё… Нет, Вольг Марыч, рано тебе в вир-рай идти. Да и человек ты теперь не простой. Такие ТАМ нужнее.

– Ну и добро, – согласился Перун и тоже усмехнулся – А хорош! Хорош воин! Молод только… Так как, брат?

– Ступай, – сказал Дажьбог – и что-то нестерпимо полыхнуло у Олега перед глазами…

* * *

Всё кончилось утром. Самое нелепое, что утро было обычней обычного – снова падал снег, дул ветер… и обнаружилось, что врагов нет. Просто – нет, и на том всё. Кончено. Только вдали чернели на свежих вырубках заносимые снегом кучи лагерного хлама.

Данаваны переломились. Никто не знал, на сколько – до следующего лета, или на много лет. Но переломились. Ушли.

Защитники долго не верили, что это произошло. Нет, все ждали этого, все знали, что это должно служиться. Но вот произошло – и трудно было поверить.

А когда поверили – не очень удивились.

И не очень обрадовались.

Редко в каком племени уцелел один из трёх дружинников или ополченцев. Всё больше – один из пяти. Гоймир собрал едва три десятка своих. Ну раненых, что подальше отправили – ещё десяток. Ну, может ещё кто объявится, позже… Всё равно – получалось, что всё та же пятая часть уцелела из Рысей. Да из тридцати с хвостиком бойров – одиннадцать.

Рыси собрались в овражке, среди кустов. Снег перестал, выглянуло совсем зимнее небо. Никто не разговаривал. И никто не верил, что победа пришла.

А она пришла. Трёхсоттысячная армия данванов, поддержанная техникой, была побита тридцатью тысячами горцев, лесовиков и добровольцев. И как бы дальше не сложилась жизнь, этого уже никто не мог у них отнять.

Четыре десятка оборванных, замёрзших, израненных и смертельно усталых людей, стариков и мальчишек, сидели в овраге у потрескивавшего на расчищенной от снега площадке костерка. Сидели с оружием, по-прежнему готовые к бою. Сидели плечом к плечу. А рядом с ними – наверно – сидели их друзья. Те, кто пал в боях на горных тропах и перевалах, в лесах и на берегах речек и озёр. Те, кто лёг в могилу… или на траву, снег, камень, в холодную воду. Мёртвые сели рядом с живыми, чтобы подтвердить единство братства по оружии и право называться победителями, перед которыми Смерть – только слово.

И каждый ощущал их – погибших – рядом яснее, чем в недалёкую уже ночь под Корочун.

Йерикка, поднявшись, отошёл от костра и, проседая в снег, поднялся на край оврага. Свежий снег искрился голубоватый сиянием – на мороз. «Будет ли всё это там, куда нам придётся уйти?» – подумал рыжий горец и сморгнул слезу, сделав вид, что вытирает глаза от ветра. Он лучше остальных понимал, что победа – временная, и им всё равно придётся уходить. Всем. Чтобы просто выжить.

Из-под этого солнца. Из-под этого неба. От этого снега и морозного воздуха. Они найдут себе планету по душе, и уже их дети станут её звать Родиною… но как быть ему, рождённому под этим небом?!

– А что ты таишься? – услышал он и, повернувшись, увидел рядом Гоймира. Он смотрел мимо Йерикки глазами, в которых не было слёз, похожими на светлые льдинки. – Не таись, что ты, – голос князя звучал странно-тепло. – Я бы сам заплакал, да вот, – он неловко покривился, – не выходит. Больно…

– Мы победили, и мы живы, – сказал ему Йерикка. – Но я не знаю, рад ли этому.

Они шли сюда умирать, они готовы была умереть… а предстояло жить. Делать самую трудную вещь на свете – жить, снова и снова принимая решения, опять и опять сражаясь за себя и за тех, кого уже больше не будет.

Легко быть мертвецом… А жизнь вовсе не добра к людям, и бывает время, когда всё кажется бессмысленным, а победа не приносит радости – лишь опустошение, и ты можешь только смотреть вокруг и удивляться, что солнце по-прежнему сияет, и небо синеет, и ветер дует, и день сменяет ночь, когда внутри у тебя ровным серым слоем лежит неподвижный пепел.

А солнце будет сиять по-прежнему, и небо будет синеть, и ветер дуть и день – сменять ночь. Пепел растает, и ты снова научишься улыбаться, и научишься спокойно спать, и в памяти сотрётся тоска и ужас…

И всё-таки капля горечи останется на дне души.

И ты не сможешь предать своих друзей – живых или мёртвых. Даже если вдруг очень захочешь, даже если устанешь, даже если испугаешься – не сможешь.

Мёртвых не предают. Это вдвойне подло.

Ведь они беззащитны…

Интерлюдия: «О тех, кто вернулся»

 
А их не видно в этой суете…
Их, как и всех, мотает. Вертит. Кружит.
Но, говорят, глаза у них не те…
Но, говорят, глаза – у них не те!
 
 
А души?.. Души?! Души?.!
Но вот приходят мальчики с войны…
Какие ж это мальчики? Мужчины.
Не рождены – войной СОТВОРЕНЫ.
 
 
Где штык-ножом стал ножик перочинный…
Где каждый смерти заглянул в глаза
И видел очень много. Даже – слишком.
Где знали, что не все придут назад
И гнали прочь проклятую мыслишку!
 
 
И так случается обычно на войне —
(Ну что поделать – вновь случилось, братцы!)
Один из них седой пришёл совсем…
Другому будет вечно восемнадцать…
 
 
А небо там не то, и снег не снег!
А в эту жизнь – как в сказку… или – в омут.
Но продолжают воевать во сне,
Во сне спасают друга боевого…
 
 
А их не видно в этой суете…
Их, как и всех, мотает… вертит… кружит,
Но говорят – глаза у них не те.
А души?.. А души?.. [41]41
  Стихи 0. Сорокина.


[Закрыть]
 

* * *

С разлапистых еловых веток медленно падал искристый сухой снег. Сечень-февраль напоследок выдал минус тридцать, и Большей Сполох горел в небе уже не только длинными морозными ночами, но и в короткие ясные дни. Правда, дни вот уже полтора месяца как понемногу отращивали хвосты, и старики говорили извечное: «Солнышко на лето, зима на мороз», – и оказывались правы…

На пятнадцатилетие Олег подарил себе и Бранке прогулку по лесу. Несколько часов, не чувствуя холода, они ходко и весело бежали на широких здешних лыжах (напоминавших охотничьи лыжи Земли) по замершему, онемевшему от холода и красивому зимнему лесу.

Бранка ходила на лыжах в сто раз лучше Олега и уже не раз над ним посмеялась. Он отшучивался, с удовольствием следя, как девчонка ловко кружит вокруг, а сам в который уже раз вспоминал визит Йерикки – тогда, полтора месяца назад, когда он, Олег, только начинал ходить по комнате, поднимаясь после ранений…

…– Мы начинаем уходить, – Йерикка выглядел озабоченным и даже разбитым. Он сел на лавку, не дожидаясь приглашения, бросил на стол отороченные белым мехом краги. – Данваны с фрегатов сожгли ещё один город. На юго-западе. Планету подобрали, всё будем делать ночами.

– Трудно, – задумчиво заметил Олег. Йерикка поморщился:

– Справимся… Я не за этим пришёл. Через две недели я сам туда еду. Если хочешь, едем со мной. Ты выплатил свои долги с перебором, тебе пора возвращаться. Незачем ждать марта, да и безопасней тут, чем пробираться на юг.

Олег задумался. Коснулся кончиками пальцев меча, висевшего над постелью, и, не глядя на друга, нехотя сказал:

– Я лучше весной… У вас же связь прямо с городом, а Дорога куда-то в Сибирь выводит, там, может, тысяча километров до людей. Нет, я правда весной.

– Ладно, – без удивления согласился Йерикка. Посидел ещё… но перед уходом без обиды, только чуть насмешливо, сказал: – Мне-то зачем врёшь? Тысячи километров…

…Олег передёрнул плечами. Но не разговор, вспомнившийся сейчас, заставил его это сделать.

В начале марта он уедет на юг, чтобы отправиться домой. Или надо будет уходить с Рысями… но уходить уже СОВСЕМ. Отказываясь от всего и всех на Земле.

Это было выше его сил. Он и так, случалось, просыпался по ночам и, стиснув зубы, мысленно даже не просил – вымаливал прошение у мамы. И у отца – тоже, но в первую очередь – у мамы. Потом приходил день, а с ним – улыбка Бранки, и мучило уже другое – как оставить её?!

И думалось: это тоже выше человеческих сил.

– Вольг! – Бранка повернулась, смеясь из-под мохнатой, здоровенной лисьей шапки. – А в обрат-то не поспеть нам засветло. Побежим, не то в лесу ночь ночуем?

Олег огляделся. Промороженный, таинственно-тихий, заключённый в объятья зимы лес немного пугал. Он сбил с плеч нападавший снег:

– Берлогу откопаем?

Бранка ловко развернулась ига месте, подошла, шурша лыжами, встала бок о бок и склонила голову на плечо мальчишки. Он приобнял девушку рукой. В безмолвии оба услышали звон недалёкого ручейка, оттенявший холодную тишь. И Олег понял, что нет у него желания возвращаться из леса в город…

…Расчистив от снега квадрат земли, они довольно быстро соорудили из лыж и двух шестов каркас стенки, который усилили лапником. Тем же лапником Олег выстилал основание получившейся П-образной стенки с навесом, пока Бранка ловко рубила пазы чеканом в принесённых – приволочённых – трёх полутораметровых толстенных обрубках сосны-сухостоины. Потом они вдвоём, пересмеиваясь и поругиваясь, сдвинули две обрубка вместе, а на них, поверх уложенной в паз растопки, взгромоздили третий. К тому времени, когда это было сделано, звёзды над головами приобрели цвет расплавленного серебра и заперемигивались.

Пока разгоралась заранее подожжённая растопка, Олег и Бранка нагребли на стенку с внешней стороны снегу – сыпучий, он держался плохо, но всё-таки. Когда, успев замёрзнув, они вернулись в своё убежите – там было уже почти тепло.

– Здорово, – оценил Олег, раскатывая меховые одеяла. – Вот и пригодились.

…Выпив настоящего чаю из котелка и перекусив салом с хлебом, оба притихли, даже дыхание сделалось тише. Олег заметил, протягивая ладони к неяркому, но жаркому огню:

– Моранина ночь…

– Не говори про неё, – попросила Бранка, – страшно… Вот в такую пору она по лесу и кружит, только к костру не подойдёт. Знаешь, – Бранка под накинутыми на плечи одеялами прижалась к мальчишке, – она любит издали смотреть на огонь и мечтать согреться хоть раз в жизни. Да как согреть холод вечный? Душу его как согреть? Душа холода – Морана…

Олег погладил её по волосам. Где-то в лесу с треском расселось дерево, потом завыл дрожаще волк. Олег выпростал руку, придвинул «сайгу» с полным магазином и спросил:

– Ничего, то я тебя уговорил сюда идти?

– А я бы не оглянулась с тобой, и вовсе в лесу жить, – просто ответила Бранка. – Не страшно – с тобой-то. Без тебя и в городе, и среди людей – всё одна…

– Не надо… – попросил Олег. – Бранка, я ведь скоро…

Ладошка девушки легла на его губы – тёплая и чуть вздрагивающая, и её шёпот щекотнул ухо:

– А не сей день, не сей час – ну и добро.

Олег прерывисто вздохнул, опустил, склоняясь, голову на колени к Бранке, и её пальцы принялись ерошить волосы мальчишки, подрезанные, но всё равно длинные:

– А тут седина немного, – Бранка легко коснулась висков. Олег промолчал, ему не хотелось ничего говорить. И Бранка повторила: – Не сей час, не сей день – и добро. Хоть и вздох, да наш с тобой, мой да твой, любый мой…

…Они лежали под одеялами лицом к лицу, молча, только по временам касаясь губами лиц друг друга, и морозный лес слушал внимательно и сумрачно тихий шёпот:

– Никто мне не нужен, только ты, – шептал Олег, – никто, никто… как же мне быть, Бранка, как…

– И мне не быть без тебя, не быть… – эхом откликалась Бранка.

Потом они уснули, утомлённые и счастливые хотя бы на час. А вокруг медленно тлеющего костра стонал от мороза лес. Бесшумно стонал – под искристыми крупными звёздами, под Оком Ночи – умерший до весны горный зимний лес….

…Олег проснулся до рассвета, потому что начал тухнуть костёр, а Бранка завозилась позже – почувствовала, как проснулся Олег. В рассеянное сумраке она улыбнулась сонно, по тянулась под одеялами всем телом и спросила:

– Утро уж… Холодно, й-ой… Где тут рухлядь наша?

– Я её под бок запихал, – Олег нашарил ногой сбившуюся туда одежду. – Хорошо, что на снег не вытолкнули – радости было бы одевать… Встаём, в городе может уже ищут…

– Погоди, – попросила Бранка и приподнялись на локте. – Я сказать хочу. Я помню – привезли тебя в город мёртвого. Холодного и серого, что камень, а губы – приоткрыты так и синие совсем…

– Бранка… – коснулся её Олег, но она отстранилась:

– Я те губы тронула – а дыхания нет. Думалось мне – ушёл ты. И так то было, что солнышко среди бела дня на ясном небе углём жухлым почернело для меня. Думалось – уйдёшь, и я жить не стану.

– Бранка… – снова попросил Олег, но девчонка положила пальцы на его губы:

– Дай скажу… Долго я думала. Не можешь ты не уйти. А мне выше сил – тебя терять другой раз. С тобой я пойду, любый мой. Как там ни есть на твоей Земле, кем мне там ни быть – с тобой мне дорожка. Вольг…

…С ближайших деревьев осыпался волнами снег от ликующего мальчишеского крика.

Интерлюдия: «Костёр на снегу»

 
В краю, где пурга свистит,
Где ветер и снег,
Вдруг может на полпути
Уставь человек.
 
 
Начнёт отступать, начнёт
ругать пургу,
Но друг разведёт
Костёр на снегу.
 
 
Кто ночь раздвигал плечом
У скал Ангары,
Тот знает, они почём,
Такие костры.
 
 
Утихнет пурга, и жизнь
придёт в тайгу,
И друга спасёт
Костёр на снегу.
 
 
Сейчас за окном цветы,
И в мире тепло…
Но если заметишь ты,
Что мне тяжело.
 
 
Что я отступить могу,
упасть могу —
Ты мне разведи
Костёр на снегу.
 
 
Пускай не трещат дрова
В ладонях огня —
Скажи мне, что я права,
Что ты – за меня.
 
 
И будет назло беде
плясать в кругу
Костёр на снегу.
Костёр на снегу… [42]42
  Стихи А. Зацепина.


[Закрыть]
 

* * *

Из учебной горницы доносился голос одного из бойров, рассказывавшего о Начале Беды. Звучал только он один – младшие ребята сидели молча, притихнув, и Йерикка представил себе их внимательные глаза и приоткрывшиеся рты. Он сам в их возрасте учился в другой школе, но то время вспоминать не хотелось.

Вытянув ноги под стол, он вздохнул и отключился от посторонних шумов, перебирая листки бумаги с записями порядка ухода. «Графики эвакуации, – подумал он. – Такое уже было когда-то, но в те времена уходящим не могли помешать данваны, а сейчас любой день, любая маленькая ошибка могут стать для них сигналом, указанием… И тогда они не пожалеют сил – просто уничтожат все горы… Так… Племя Рыси: травень…»