Текст книги " Красный вереск"

Автор книги: Олег Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 38 страниц)

– Ненавижу есть холодные консервы пальцами из банки, – непонятно к чему сообщил Йерикка. Олег возразил:

– А я бы поел. Романтично.

Было в этом что-то странное – даже неправильное, вот так есть, пить и разговаривать перед боем, перед тем, как ты начнёшь убивать других людей… более того – людей, ничего об этом не подозревающих! Пусть даже заведомо плохих, очень плохих… но людей! Это не куклы, не киноперсонажи, и кровь у них не хромолитографически-красная, а чаще всего чёрная, вишнёвая… и имеет запах, который не под силу передать никому, если не ощущал его сам…

– Вольг, мы только защищаемся, – услышал он голос Йерикки и спросил:

– Что?

– Я говорю, – терпеливо и спокойно сказал Йерикка, с сочувствием глядя в глаза друга, – что мы защищаем свою землю. В убийстве очень мило приятного. Но мы защищаем свою землю.

– Ты читаешь мысли, – убеждённо ответил Олег. Йерикка покачал толовой:

– Нетрудно догадаться, о чём думает человек, если он не ест и уставился на вражеский лагерь.

– Психолог, – скрывая смущение, раздражённо фыркнул Олег. – Просто не пойму, какого чёрта ты воюешь, а не открыл практику у вас на юге…

– Дураков пользовать неохота, – шутливо пояснил Йерикка, – а умный человек, если даст себе труд, может разобраться в себе сам… а кто не хочет давать труд, тому и психолог без надобности. И потом, с чего ты взял, что на войне не нужно быть психологом?

– Железная логика, – насмешливо согласился Олег, чувствуя, как развеивается дурное настроение. – И всё-таки, мы очень мало задумываемся, когда убиваем, тебе не кажется?

– Если над этим задумываться, то в конце концов останется лишь убить самого себя, – уже серьёзно ответил Йерикка. – Подумай, скольких ты убил?

Олег призадумался. Странно, недавно он уже размышлял над этим… Мальчишка ещё раз убедился, что не помнит – и пожал плечами:

– Не помню, знаешь… Много.

– А про скольких из них ты точно знал, что это плохие люди? Точно? Скольких сумел с полной уверенностью осудить: ты плох, ты заслуживаешь смерти? Мало кого, а?

– Пожалуй, – кивнул Олег. Об этом он не думал.

– Вот так… Да ты не жмись, и я – тоже, и остальные, и наши враги, и это так и должно быть, потому что это – война. А большинство из тех, кого мы убили, виновны лишь в своей глупости, да и то не сами, а благодаря воспитанию… Так что если по уму – всем давно рехнуться пора от количества «невинно убиенных».

Олег огляделся. Кое-кто ещё ел, но большинство горцев просто лежали, рассматривая весь кто в бинокли, кто невооружённым глазом.

– Знаешь, – нерешительно начал Олег, – я тебе умную вещь скажу, ты только не обижайся…

– Давай, – согласился Йерикка, – переживу.

– Мне кажется, что тебе очень не нравится воевать.

– Очень не нравится, или не очень нравится? – помолчав, спросил Йерикка.

– Очень не нравится, – прояснил ситуацию до конца Олег.

Йерикка помолчал снова. Потом, словно бы неохотно, сказал:

– Ну что же… Я отличный пулемётчик. Но воевать мне в самом деле не нравится. Если честно, воин для меня никогда не был идеалом… Я… ну, белая ворона, что ли? Воевать умею, но не люблю, нет.

– Почему? – заинтересованно спросил Олег. – Остальным это по душе…

– Ещё как! – согласился Йерикка. – Да и тебе тоже.

– Мне?! – искренне поразился Олег, а Йерикка покивал:

– Нравится-нравится, я вижу… Сколько угодно можешь философствовать, а всё равно ты тут, как рыба в воде, и быть тебе, если выживешь и вернёшься на Землю, военным, как твоему деду… да и отцу, наверное.

– И отцу, – подтвердил Олег. – Но я не собираюсь становиться солдатом.

Йерикка не стал возражать, только пожал плечами, как человек, заведомо знающий, что собеседник неправ, и не желающий продолжать спор. В Олеге шевельнулось лёгкое раздражение – казалось, Йерикка знает о нём больше, чем Олег – сам о себе.

– Обувку на ноги, – послышался голос Гоймира, – до боя!

– Так, пошли, – Йерикка поспешно и ловко обулся. Олег – тоже. Кругом все поднимались, негромко позвякивал металл, зловеще шуршали в ножнах клинки. Никто ничего не произнёс, только Гоймир потом сказал – еле шевеля враз побелевшими губами:

– Брать не станем.

Интерлюдия: «Триполье»

 
Я скоро погибну в развале ночей.
И рухну, чернея от злости, и белый,
слюнявый, объест меня червь,
оставив лишь череп да кости.
 
 
Я под ноги милой моей попаду
омытою костью нагою, —
она не узнает меня на ходу
и череп отбросит ногою.
 
 
Я песни певал – молодой, холостой,
до жизни особенно жаден…
Теперь же я в землю гляжу пустотой
глазных отшлифованных впадин.
 
 
Зачем, же рубился я, сталью звеня,
зачем полюбил тебя, банда?
Одна мне утеха, что после меня
останется череп… И – амба!!! [31]31
  Стихи Б. Корнилова.


[Закрыть]
 

* * *

Их заметили, когда уже они пересекали огороды и подходили к задворкам – чёрные силуэты, прорезанные в серо-белом, отчётливом полотне северного утра. От догорающих домов нестерпимо несло палёным мясом, и в борозде лежал, подняв окровавленную бороду к небу, мужик, накрест порубленный саблями, с топором в руке, а подальше жуткой кучей высились тела истерзанной женщины и нескольких маленьких ребятишек с разбитыми головами.

Именно к этой куче и вышел мальчишка-хангар – шатающийся со сна и с перепою, в одних засаленных штанах. Распустив ремешок, начал мочиться на трупы… и вдруг, увидев горцев в каком-то десятке шагов, перекосил, трезвея, рот, повернулся и побежал, поддерживая штаны и истошно визжа:

– Айхе, айхе-е, бардын, бара хырр!

Очередь, ударив его в спину, распустилась, пройдя насквозь, алыми пятнами на стене сарая, подтолкнула бегущего, с маху вмазала его в брёвна, и он пополз наземь, цепляясь скрюченными пальцами за щели, выдирая из них седые клочья мха…

Разбитым зеркалом рухнула сонная тишина.

– Рысь! – заорал Гоймир, переходя на бег, брызжа по улице тугой, гремучей струёй свинца из своего ППШ. – Рысь! Бей!

– Рысь!

– Кр-руши!

– Круши грабежников!

– Бей нечисть!

Олег закричал нечленораздельно. Увидел распятого на жердях двери в хлев голого мальчишку с чёрной маской вместо лица, почувствовал, как взрывается в нём тугой комок ярости – снова, снова, сильней с каждым разом как пары бензина в двигателе! – и заорал, давая выход оглушающее, давая выход ненависти, грозившей разорвать его:

– Рысь! Рысь, в бога душу мать, бей падлюк, бе-е-ей!!! – и голос его утонул в стрельбе, рёве, криках, но стало легче, возникло чувство полного единства с чем-то могучим, слитным…

Хангары выпрыгивали в окна, сшибая рамы, срывали запоры и петли с дверей, хватали кто оружие, кто одежду… Кто-то истошным голосом отдавал бессмысленные, невыполнимые команды, кто мчался к коням, а они уже неслись навстречу – незасёдланные, перепуганные, рвущиеся из рук…

В одной из изб оказались хобайны – и они не растерялась. С треском распахнулись на. все четыре ветра могучие ставни, и чёрные рыла пулемётов мрачно нюхнули холодный утренний воздух, зашлись унылым воем. Но и это была лишь агония – летели в окна ручные гранаты, разрывались внутри клубками плотного огня, вынося двери и окна, проламывая крышу, дробя и размазывая по стенам живую плоть и вещи…

Смерть. Кровь. Страх.

Местные в домах, похватав топоры, вилы и косы, били в спины тех, кто пытался отстреливаться, тех, кто ещё не проснулся. На улице, в холодной утренней пыли, кувыркались полуголые хангары, брызгало на землю алое. И кто-то ещё бежал в нелепой надежде укрыться, и его настигал удар меча, а кто-то прыгал через жерди ограды, и пули срезали его в воздухе, и кто-то молил о пощаде и падал с чеканом в голове…

…Пулемёт зачастил из окна высокой, на полуподвальном фундаменте-клети, хат. Олег, упруго выпрямившись, покатился за груду сложенных берёзовых дров, чертыхнулся, глядя, как в чёрном проёме окна отрывисто, словно отплёвываясь огнём, дёргается ствол.

– Горец! – позвали его из хлева. Он повернулся – мальчишка на пару лет помладше его самого смотрел испуганно и азартно. – Ты гранату кинь, никого в доме нету, они всех повыгоняли!

– Уйди, придурок! – крикнул Олег. Мальчишка спрятался вовремя – пули раскололи угловые венцы хлева у самой земли.

Подполз Святомир – его лицо походило на лицо мальчишки. Олег спросил быстро:

– Противотанковая есть?

Снимая с пояса РКГЗ, Святомир спросил:

– Да что ж не из подствольника?!

– Близко, – пояснил Олег, – граната не взведётся… – повозил ладонью по рукояти, примерился. – Ну-к…

Святомир понял с полуслова – просунул ствол между двумя полешками и полоснул, по окну одной длинной очередью. Олег вскочил, резко замахиваясь и, пустив тяжеленную гранату в окно, рухнул наземь.

Мягко удавила взрывная волна. Треть стены вместе с окном вывалило наружу, какие-то кровавые лохмотья дымились на зубастых отщепах брёвен. Из дыры выскочил человек без лица и рук, остановился и рухнул ничком.

– Так?! – торжествующе рявкнул Святомир. И вдруг: – Утекут, Вольг!!!

Двое хангаров, перемахнув плетень, мчались в сторону сеновала. Святомир выстрелил, но промахнулся, а потом его ППШ умолк – кончился магазин. Бегавшие сложились почти вдвое, их спины еле мелькали среди зелени, и Олег, плюнув, вскочил и бросился следом.

Он был наготове и успел отбить удар сабли прикладом – оружие вылетело из руки хангара, он попятился, почему-то прыгнул на одной ноге, упал спиной в сено, сполз наземь, поднимая левую ногу, и Олег понял – хангар её подвернул.

Испуганное юношеское лицо со следами слёз и пота, в грязных подтёках. Из рваной раны слева на смуглом лбу текла кровь, хангар смаргивал, не осмеливаясь стереть её. Он вжимался спиной в сено, всё дальше и дальше, шевелил губами, не отрывая взгляда от лица Олега который стоял рядом с автоматом наперевес. Хангару, наверное, казалось, что он кричит в голос, умоляя не убивать его, пощадить, сжалиться… Он старался объяснить мальчишке с беспощадными светлыми глазами, что это был его первый поход, что он не убил ни одного человека в своей короткой жизни, что в далёком айале у него мать, отец и сёстры, что ему страшно – и не мог сказать ни слова.

А Олег смотрел на него, продолжая говорить с Йериккой. Вот он, занесённый волей случая на ТУ сторону. Такой простой, обычный… Но невиновен ли он? Даже если никого он ещё не убил – разве не на таких, как он, не на их желаниях и «мечтах» поднялась власть данванов? Чего он хотел от жизни? Жить «спокойно», «иметь» бабу, жрать, пить и развлекаться в нешироком диапазоне своей фантазии. И больше ничего не хотеть. И сделать так, чтобы никто не хотел большего, потому что неприятно ощущать, что сосед умнее, видеть, что он ищет что-то такое, чего ты и пожелать не можешь в силу своей ограниченности. Что ему за дело до звёзд, до книг, картин и открытий? Нет, он сам не убивал. Не будь войны, он бы так, может, и прожил в своём степном захолустье всю жизнь, никому не причинив вреда, и наплодил бы детей. И научил бы их быть такими, как он.

И этим-то он и страшен – своей тупой, почти добродушной ограниченностью, своим нежеланием знать хоть что-то, выходящее за пределы своего мирка. Страшнее тех, кто открыто называет себя твоим врагом и знает, почему сражается против тебя. Только благодаря таким – и не обязательно хангарской крови – и сидят на шее у Мира данваны.

И слава богам, что идёт война, и можно убить этого невинного, виновного больше иных виноватых!

Послышался короткий возглас и свистящий удар. Олег прыгнул в сторону, пропуская падающее тело второго хангара – голова падала отдельно, и Святомир поддел её ногой в полёте:

– Добро ты бегаешь, а вот обок и вовсе не смотришь, – он несколько раз вонзил меч в землю, – а до тебя там всякая нечисть скребётся-добирается, – горец протёр лезвие полой плаща и полюбовался его серым мерцанием.

– Благодарю, о мой спаситель, – не без шутовства отозвался Олег, поворачиваясь к стогу. – Э! – изумлённо выдохнул он. – А где эта жертва медицинского эксперимента?!

Несколько секунд он в недоумении смотрел на стог, пока Святомир, заржав дико, не объяснил ему:

– Так он же в сено зарылся, кровь Перунова!

В самом деле, стог заметно подрагивал. Мальчишки переглянулись:

– По-моему, там мышь, – задумчиво сказал Олег, извлекая меч и несколько раз наугад вонзая его в сено. – Кш-ш-ш-ш!

Святомир наугад прошил стог очередью, насмешливо спросил:

– Й-ой, кривоногий, ты там разом не окочурился?

Стог больше не шевелился. Олег ещё пару раз ткнул мечом, предложил:

– Давай-ка его подпалим? – и достал из кармана зажигалку.

– А что?! – загорелся горец. – Тем часом он нам и споёт, а мы послушаем… Й-ой, выжлок, затягивай привыванье ваше!

– Пусть лучше споёт «мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем»! – непонятно для Святомира пошутил Олег, нагибаясь и поднося огонёк к сену. Сыроватое, оно не очень охотно горело, но зато щедро дымило, мальчишки отошли, но так, чтобы видеть весь стог. Аж жёлтый, какой-то вещественный, дым смерчем поднимался вверх, как из вулкана, наводя на мысли о некоей вселенской катастрофе. Кончилось тем, что из веси примчался Йерикка – мокрый и, против обыкновения, злой до истерики. Ещё «на подходе» он завопил что-то ругательное, а, подойдя ближе, продолжил уже понятнее, но с ничуть не меньшим темпераментом:

– Вы что, ублюдки, ополоумели, разрази вас Перун?! Этот дым, наверное, с Невзгляда видно! Последние мозги по горам растрясли?!

– Да вот, – пояснил Олег, апеллируя к бессмертному авторитету «Белого солнца пустыни» – один друг забрался, а вылезать не хочет… Ты чего мокрый такой?

– Дура одна ведром с водой запустила, перепутала, – пояснил Йерикка. – Погодите, кто-кто там у вас?!

– Да выжлок, – пояснил Святомир. – В мышку-норушку из припевки играется…

– А если он твердокаменный? – Йерикка, кажется, заинтересовался.

– Не похож, – усомнился Олег, а Святомир добавил:

– Соплив…

Как бы в подтверждение этих слов в боку стога словно бы открылась пышущая удушливым дымом топка, и оттуда кубарем выкатился отчаянно кашляющий и плачущий хангар. От него тоже валил дым. Святомир без церемоний врезал ему кулаком в ухо и придавил к земле, наступив на горло:

– Приехали, прр, – довольно сказал он. – Одно поднимешься, не то помочь?

– Зачем ему вставать? – удивлённо спросил Йерикка, и Святко отозвался:

– А чтоб я глянул, как он упадёт.

– Да как он встанет, если его ноги не держат, – добавил Олег.

– Так скрутим его, да и кинем в обрат, – Святомир с наслаждением повозил ногой на горле хангара, который закрыл глаза; веки у него трепетали.

– Верёвка пропадёт, – оспорил Йерикка, и Святомир внёс новое предложение:

– Так часом руки-ноги ему порубить, оно и вязать не потребуется!

Йерикке предложение понравилось, но Олег возмутился:

– Дикость какая-то, чесслово!

– У тебя есть своё предложение? – заинтересовался Йерикка.

– Угу, – Олег воткнул хангару в грудь конец меча и несколько раз повернул оружие, вызывая с каждым поворотом новый фонтан крови изо рта. – Вот и всё, – он наступил на грудь убитого и вырвал клинок. Хангар захрипел негромко и застыл.

– Скучно и неинтересно, – разочаровался Йерикка и процитировал смутно знакомое:

 
– …вы дерётесь ради драки,
Ради смеха льёте кровь.
И когда предсмертный крик
Затрепещет, словно птица —
Ваша совесть ни на миг не пробудится!..
 

– Ладно, пошли в весь.

Они неспешно двинулись огородами, на ходу сшибая кончиками ножен верхушки сорняков. Было ясно, что всё уже закончено – горели ещё два дома, лежали новые трупы, горцы и лесовики рыскали в поисках попрятавшихся врагов, но наружу выводили немногих, чаще убивали на месте. Кое-где смеялись, где-то плакали.

– Здесь кто-то поработал пулемётом «дегтярев» от Тульского Оружейного Завода, – рекламным голосом заметил Олег.

– Я, кто же ещё, – ответил Йерикка, ловко перескакивая через очередной труп.

Гоймир разговаривал в центре веси с войтом – стоял, вытянув левую руку, и Гостимир быстро и ловко зашивал длинный порез, шедший наискось от локтя к запястью.

– Приглашают остаться, – сипло пролаял Гоймир. Подошедший Морок поспешно поднёс к губам князя баклажку, тот побулькал водой и добавил уже нормальным голосом: – Обещают всё лучшее отдать.

– Да им самим уходить пора, – ответил Йерикка и, повернувшись к войту, заговорил: – Отец, вам надо уходить. Тут скоро будут враги, спрячьте, что можно, и сами уходите в леса.

– Дома бросать, скотину? – войт перекрестился: – Господи, спаси и помилуй нас, грешных… Может, обойдётся, сынок?

– Отец, – терпеливо сказал Йерикка, – мы тут перебили не меньше сотни этой сволочи. Чего тут «обойдётся»? Сам думай…

Войт сгорбился. Устало глянул на горцев – уверенных мальчишек, небрежно державших оружие, и понял – бесполезно им объяснять, что такое в чужом пиру похмелье…

– Хорошо, – негромко сказал он. – Мы уйдём. К вечеру уйдём. Если вам что нужно – вы берите сами…

Потом повернулся и медленно побрёл по улице.

– Кончал бы, – покосился Гоймир на Гостимира.

– Часом, – тот перекусил нить и полюбовался на свою работу: – Вот и ладно.

– Угу, – кивнул Гоймир, влезая в рубашку. – Глянем, кого там побрали.

Живых пленных оказалось всего двое – хангарский офицер-кудун, избитый до неузнаваемости бабами, взявшимися обрабатывать его чем попадя – и молодой хобайн с равнодушным лицом механизма, раненый в плечо.

При виде хангара народ, собравшийся у церкви, зашумел, бабы опять заголосили:

– Он это!..

– Мальчишечки, отдайте его нам ради Христа!..

– Он приказал рубить, кто из домов не выйдет!..

– Маленького моего, как дома подожгли, он на копьё да прямо в, пекло… гос-поди-и-и!..

– Убийца!..

– Нам его, а уж мы…

Горцы поглядывали на князя. Гоймир хмурился, потом смерил хангара взглядом и… подняв ногу, пинком вбросил его в толпу.

Радостный рёв людей заглушил поросячий визг хангара, который, впрочем, тут же оборвался – люди яростно и сосредоточенно топтали что-то, лежащее на земле.

Гоймир повернулся к пленному хобайну. Тот бесстрастно смотрел в глаза князю – ни единая жилка на молодом лице не дрогнула. Потом хобайн дёрнул плечами, скривился от боли в ране и бросил:

– Убивай, чего ждёшь.

– Наших-то убивал? – Гоймир неспешно достал камас.

– Убивал, – пожал плечами хобайн, – на то и война.

– А тут-то, в веске-то – одно война? – с опасной мягкостью спросил Гоймир.

– А тут мы никого не трогали. Мы солдаты, а не мясники.

Намётанным глазом Олег определил – сейчас Гоймир ударит в живот. Уже напряглись – нет, не рука напряглась, а – мускулы на спине, свидетельство готовности бить. Но тут уже немолодая, хотя ещё красивая женщина тронула, выйдя из толпы, Гоймира за плащ:

– Паренёк… – Гоймир обернулся: – Правду он говорит. Не трогали они никого. А он так с хангарами подрался, дочку мою у них отбил… Ну а что ваших он убивал – так простите его, ведь и правда война… Сына моего в горах убили, – она перевела дыхание. – Так пусть он ко мне пока идёт, я его приму, полечу… Разреши, паренёк…

– Что лопочешь, – прервал её Резан, – кто тебе паренёк?! То князь-воевода!..

– Постой, – Гоймир с интересом посмотрел на хобайна, – погоди, Резан… Ты, – обратился он к хобайну, – клятвой клянись, что не станешь против нас заново!

– Спасибо тебе, – не обращая внимания на Гоймира, хобайн слегка наклонил голову в сторону женщины. И только потом повернулся к горцу: – Не дам я слова. Не жди.

Гоймир моргнул и… захохотал. Так, что волосы заходили ходуном, и хохот дико, кощунственно звучал среди трупов и дыма пожаров, не остывших от боя людей и запаха крови. Потом засмеялся Йерикка. Следом – Олег. И захохотали все горцы.

– Дажьбог Сварожич! – выдохнул наконец Гоймир. – Да чтоб вам всем такими-то быть – праздником война стала!

– Отпусти его, князь, – попросил Йерикка, – пусть никто не скажет, что ты убил. отважного человека безоружным.

– Убирайся, – Гоймир всё ещё улыбался. – То правда – нет у меня желания быть несправедливым.

– Я не собака, чтобы меня гнать, – хобайн повернулся и зашагал прочь рядом с женщиной, просившей за него.

Гоймир какое-то время смотрел ему вслед, но, судя по всему, думал уже о другом. Потом повернулся к стоявшему среди людей войту:

– Вы до вечера уйдёте? – войт кивнул. – Добро. Йерикка, Резан, Вольг, идите со мной. Остальные – тут ждите.

Четверо ребят отошли на обочину. Гоймир почти минуту делал вид, что занят исключительно ремнём. Остальные ждали. Наконец князь удовлетворённо хмыкнул, щёлкнул по пряжке ногтем и поднял голову:

– А часом остаться нам тут, да и скрасть тех, кого Кощей принесёт смотреть, про что тут дела?

– Ты уже решил или предлагаешь нам высказаться последними словами? – спросил Йерикка.

– Кладём – предлагаю, – прищурился Гоймир.

– Может получиться ещё одна удачная и интересная операция. А может – и гроб всем, – оценил Йерикка. – Так что надо подумать.

– Под лежачий-то камень… – начал Гоймир, но Йерикка закончил за него:

– …торопиться не стоит, – Олег захихикал, Резан закашлялся, а Йерикка совершенно невозмутимо добавил: – Все там будем, раньше или позже, не стоит, говорю, спешить.

– Не долго сказать – ты поперёк, – подвёл черту Гоймир, но Йерикка преспокойно пожал плечами:

– Я сказал, что надо подумать.

– Чтоб тебя… – Гоймир нахмурился. – Ты попросту «да» сказать-то можешь?

– Нет.

Теперь захохотали все четверо. Но Гоймир быстро подавил смех и сердито бросил:

– Матерь Лада, да у тебя что – мочи нет, хоть часом языком не мести??

– Надо же кому-то это делать, если тебе удалили остроумие.

Махнув рукой, Гоймир повернулся к Резану:

– Ты?

– Я «за», – почти тут же ответил Резан.

– Хорошо, когда не надо мотивировать, – как бы про себя заметил Йерикка. Резан вскинулся молниеносно:

– Ты на что то намёки мечешь?!

– Да ни на что! – с обезоруживающе-простодушной улыбкой откликнулся Йерикка. Резан какое-то время мерил рыжего горца взглядом, потом отпустил рукоять меча, за которую было схватился.

– Ты? – спросил, словно уличая Олега в педерастии, надругательстве над флагом и расхищении собственности племени, спросил Гоймир.

– За, – шваркнул Олег на судейский стол пачку оправдательных документов

– Вы погодите, – подал голос Йерикка – всё ещё улыбаясь, но уже с лёгким беспокойством, – вы послушайте. Если нас не заметят с воздуха, то всё отлично. Ну а если они поймут, что в веси – засада? Это, – он повёл рукой вокруг, – классическая ловушка. До тупости, до смеха классическая. Смотрите. Они займут все высоты вокруг и за полчаса превратят нас в ничто кассетными снарядам и плазмой. В конце концов, Вийдан погиб почти так же…

– А весь станет пуста, – возразил Гоймир, – с кого перепуга им на высоты садиться? Они тут сядут, трупы собрать да дома спалить, как положено. Им и в голову не вскочит, что мы тут придержались. Да и часом решат ещё, что лесовики хангаров побили – а им-то боги велели после такого бегом бежать…

* * *

Ждать – утомительное занятие. Сидя в четырёх больших домах, контролирующих центр веси, ребята в сотый раз перечищали оружие, проверяли секторы обстрела, да несли всякую чушь, лишь бы не молчать.

Олег, лёжа на лавке с закинутыми под голову руками, лениво думал, глядя в белёный потолок, что как-то так получилось – он стал одним из помощников Гоймира, хоть и не стремился к этому. А началось всё с той охоты на севере – когда они стали друзьями… От этих мыслей отвлекли разговоры ребят, и Олег, не меняя позы, затянул, внося свою лепту; затянул на мотив какого-то дикого вальса:

 
– Вечер был, сверкали звёзды,
На дворе мороз крепчал —
Митрофан Полупортянцев
Из вокзальных оборванцев
На скамейке замерзал…
 

Песня впёрлась в память из ещё земного и очень давнего прошлого, но горцы открыто заинтересовались и прислушались. А Олег как назло напрочь забыл следующую строчку, но не смутился и продолжал:

 
– Пам-па-ра-ра, рам-та-та…
Проходя на свой кордон,
Это с ужасом увидел
Красный воин Гершензон…
 

– И чего-й то там такое… – Олег задумался снова, потом решительно продолжал:

 
– И шинель свою накинул
Он на плечи паренька…
 

– Кажется, так. Потом, кажется, он сдаёт Митрофана в детский до-о-ом…

– То что? – спросил Яромир, сидевший у окна. Олег не реагировал, погрузившись во вспоминание следующего куплета, и Яромир апеллировал к Богдану: – Богданко, то что – детский дом?

– Не знаю, – озадаченно признался Богдан. – Стать, дом, где много детей?

– То как у нас в прошлом времени Дома Молодых? – вспомнил Яромир рассказы прадедов, ещё заставших те дни, когда неженатая молодёжь с определённого возраста жила отдельными общинами.

– В точку поцелил, – важно ответил Богдан, словно он давно это знал и ждал только, когда Яромир сам догадается. Но Олег пояснил, оторвавшись от раздумий:

– Да нет. Это место, куда сдают на воспитание сирот.

– Зачем? – удивился Ревок, отвлекаясь от своего пулемёта, который полировал тряпочкой.

– Ну, когда нет ни отца, ни матери…

– Одно другие родичи? – допытывался Ревок.

– Их тоже нет, – уже с лёгким раздражением сказал Олег. Ревок переварил информацию и спросил:

– Так зачем в детский дом? Отдать дальней родне. Не то их копят, да потом скопом раздают?

Олег хлопал глазами, не зная, как объяснить дитю природы процессы, идущие в современном обществе. На помощь пришёл Яромир:

– Й-ой, нет! Припамятовал я, мы разом на полдень-то тогда ходили, так там я слышал слух… Их почасту не берёт никто, детей-от. Не нужны никому.

– Вовсе?! – с ужасом спросил Ревок.

– Ага.

– Ну, – Ревок отмахнулся, – то придумка… Как так – вовсе? Союзные племена на что, побратимство?! Придумают пугалку… Так как следом, Вольг?

 
– Вечер был спустя три года.
Во дворе ручей журчал.
Митрофан Полупортянцев
При поддержке двух засранцев
Гершензона обличал…
 

– Дальше я опять не помню-ю…

 
Террорист-волюнтарист,
Буржуазный прихлебатель
И потомственный троцкист,
 

– забавляясь реакцией слушателей, распевал Олег:

 
– Вечер был, сверкали звёзды,
Дождик мелкий поливал.
Гершензон, седой и пьяный,
Сидя рядом с Митрофаном,
Дни былые вспоминал.
 
 
«Как в атаку шли мы строем,
Как одна нас ела вошь!
Рази ж видела такое
Ента сволочь-молодёжь?!»
 

– Й-ой, видите ли?! – заорали через площадь из дома наискось.

– Нет! – Олег соскочил с лавки, бросился к окну: – Где!?

– Выслепило, что ль?! Вон?

И тут Олег увидел. Два боевых вельбота, висели вдали над верхушками деревьев – страшные силуэты в бледном небе. До них было ещё далеко, вельботы принюхивались.

– По местам, – скомандовал Олег, и все метнулись к окнам, перехватывая оружие. – Вот «гром»-то нужен, – добавил Олег, но тихо, для себя.

Оба вельбота, вдруг ринулись вперёд, словно атакующие хищники, с рёвом пронеслись над весью, заложили вираж, вернулись и вновь пошли – ниже и на маленькой скорости. Над ними летели два вельбота побольше и погрузнее – транспорты. Олег машинально вытер ладони о жилет и упёр в плечо изгиб пистолетной рукоятки, положив палец на спуск «костра».

– Не стрелять, – сказал он всем негромко, – пусть грузовые сядут… Ну хоть парочку бы «мух»…

Боевые машины повисли над площадью, чуть поворачиваясь из стороны в сторону. Грузовики начали садиться. Десант не спешил с выброской – и это подтверждало: враг уверен, что весь пуста.

– А Гоймир-то молодец, – сквозь зубы процедил Олег, целясь в основание двери в борту. Палец на спуске вдруг начал сам собой елозить – Олег заставил, себя успокоиться. Не хватало бабахнуть раньше времени – ответ будет по полной программе… Вельботы украшал грифон и ещё какие-то эмблемы – кричащие, яркие, чужие, и Олег машинально отметил, что ищет голых женщин, как на американской технике в кино, но их не было. Данваны – профессиональные пилоты, могут ответить раньше, чем спросишь…

Транспорты сели точно возле церкви, взмётывая вихри холодного воздуха и пыли. А Олег вдруг увидел, какое пронзительно-красивое небо висит над миром – бледное, с единственные белым облачком, призрачными искрами звёзд и ползущим от горизонта Оком Ночи…

…– Огонь!

Олег вогнал гранату в открывшуюся дверь вельбота, кожей чувствуя, как выцеливают их приборы висящих над домами штурмовых машин. Он бил и бил очередями в открытую дверь и по бортам, потом бросил под ноги опустошённый дисковый магазин, сменил его, вогнал в ствол ещё одну гранату – и увидел, как падает один из боевых вельботов – прошитый очередями крупнокалиберного пулемёта, падает прямо на транспортник.

Послышался тошнотворный скрежет и визг рвущегося металла, заглушивший грохот стрельбы и крики людей. Второй грузовик по дуге поднялся в небо… а потом камнем обрушился на склон холма в двух верстах от веси, его тоже достали очереди, пущенные с близкого расстояния.

Обстрел площади вёлся со всех сторон – горцы стреляли, рискуя перебить друг друга. Второй транспорт не взорвался, но пули пробивали борта, и уже не первый тромблон долбанул в салоне или кабине. Потом вельбот вспыхнул прозрачным пламенем, от которого металл начал закипать и стекать в пыль красивыми струями.

Олег положил автомат. Невидящими глазами он смотрел, как остатки вельбота проваливаются, стекают сами в себя, и живые факелы, облитые расплавленным металлом, бегут и ползут в разные стороны…

Ему не хотелось стрелять.

Ему очень хотелось спать.

* * *

– Твёрд… Воибор… Твердислав… Краслав… А впослед кто, князь? – спросил Хмур. Гоймир, стругавший палочку камасом, ответил, не поднимая глаз:

– Заткнись.

– Ты скажи мне…. – начал подниматься Хмур, но замер. Йерикка положил ему ладонь на плечо.

– Сядь, – мягко сказал рыжий горец. Тихо сказал, но Хмур шлёпнулся на место и, скривившись, потёр руку:

– Здоров ты… И всё одно – мне знать охота, как дальше станем?!

Гоймир полюбовался палочкой и, спрятав камас, переломил её. Забросил обломки подальше в ручей со словами:

– Дождь перестал. Драться.

– Не вижу, что с чем, – сообщил Резан, подошедший с пулемётом на плече.

– А ни с чем. Одно сказал – драться станем. И сказал, что дождь перестал. То ли не в радость оно никому?..

…Они ушли из веси вчера, оставив позади мёртвый десант и пустые дома. Ушли вовремя – следом за ними два штурмовика шарахнули по веси бомбами и ещё чем-то, от чего ребят в спину толкнуло упругой, горячей волной. А весь горела и сейчас – дым стлался в небе, его и отсюда было видно.

Гоймир понимал своих людей. Воевать ближе к дому было, как ни странно, тяжелее, чем далеко от дома. Лучше и не думать… Закроешь глаза – и вот она, калитка, за которой – родной пятистенок с окнами, глядящими мимо яблонек, заботливо сохраняемых в самые лютые зимы… Да, что-то зима запаздывает, заставил себя настроиться на дело Гоймир. Плохо. Зимой данваны не вояки, их рабы – тем более. Зима – это победа. Но до зимы ещё надо дожить – а кто доживёт? Кто следующий, князь? И, как недавно Хмуру, ответил Гоймир себе: «Заткнись!».

Олег, держа автомат на коленях, шарил по карманам, заглядывал в подсумки, крошно и тихо чертыхался. Богдан шепнул:

– Не то потерял что?

– Похоже, – так же тихо ответил Олег. – Зажигалку. Кажется, в веси… Чёрт, жаль, мне её Бранка подарила, я к ней так привык…

Война! Потерянную вещь бывает жальче, чем погибшего товарища – и не от бессердечия. Просто война на то и война, чтобы на ней убивали. А вещь, да ещё любимую, жаль всегда. Поэтому Богдан кивнул понимающе.