Текст книги " Красный вереск"

Автор книги: Олег Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 38 страниц)

– Из одной четы Тёрн да Морозко. Я – из другой, и племя моё другое. А попались мы одним днём. Я – так по дурости, от своих отбился, ночь в стогу ночевал… там и цапнули меня, сонного. Восемь дён тому. Тёрн… сам говорить станешь? – обратился он к другу. Тот махнул рукой. – Добро… Напал ваш Святобор на грузовики промеж Кровавых и Смеющейся. Граната склоном выше разорвалась, их и столкнуло камнями-то – разом в лапы выжлокам, и отбить их не поспели… А перевиделись мы трое уж тут, в лагере, чтоб его Кощей уволок. Били нас – это ясным делом, и крепко били, и плевали в нас, как в грязь… – он коснулся еле поджившего грубого шрама на скуле. – И не спросом били, а так – одно веселили себя. По обычаю, скажем, своему. Ну от ваших на ярманках да по лесным тропкам мне крепче бывало. Потом били в лагере, а за главного тут зегн анОльвитц йорд Ратта, то его ты, Гоймир, приколол-свёл, да и не добро сотворил…

– Й-ой?! – Гоймир явно удивился.

– А потом станет – разуметь будешь, что так… Держали в лагере и лесовиков – кого за вину, кого за взгляд, кого за собачий лад… Нас наособицу охраняли… Вы уж не сбивайте, и без того мерзко… – Олег заметил, что Йерикка с совершенно отсутствующим видом перешёл к разборке дисков, но был уверен – рыжий горец слышит больше, чем Гоймир и он, Олег, вместе взятые. А Гостислав продолжал: – Ум-то тому анОльвитцу Кощей обсел. Я так мыслю – сами же и данваны его рядом терпеть не могли, то и поставили душегубкой водить… Стража – выжлоки хангарские. Сам лагерь видели вы. Уходом уйти… – Гостислав поморщился. – Там, краем, обок дороги, виселица стояла. На ту виселицу беглых и вешали, да не за шею, а за ноги. На сутки, на двое – иной и по трое висел, а всё умереть не мог. Глаза лопнут, кровь ими идёт, носом идёт, ртом, ушами… Так мы первым же днём ушли… честью – пробовали уйти, уразумели, что место не для людей. Уйти ушли, а из ямины не выбрались. Волоком нас волокли обратом, да и в комнату к анОльвитцу, как тряпьё, швырком швырнули. Взялись током пытать. Одного жарят, двоих остальных выжлоки из угла в угол гоняют, что шары для гулы – добрая игра вышла! Мы тем часом держались, пока мочь была. Сволок тот аж дважды передых брал, пока мы в крови валялись – упарились бить… Уж не упомню, сколь били – а только гордости не стало, принялись мы криком кричать. Я и закричал первым. Что там кричал – тож не упомню… Не ведал, что так это больно – ток, одно пламя ледяное, и по коже, и внутри… А тут разом анОльвитц музыку включил. Нас урабатывают, а он-то за столом сиднем расселся, ест и как на скомраший погляд смотрит. И с того раза почал он нас переламывать, как пруты. Вторым днём то же угощение нам поставил – ток да дыба. Да и говорит: «А тут вам не фронт. Фронтовики с вами работать не умеют. Я-то вас научу по-собачьи тявкать.» И верно – подойдёт, торкнет пистолет в лоб-от и смехом смеётся: «А ну, погавкай?» Раз! Курок спустит, а ствол-то пустой. Шутил весело. Но видно – зло его ело, мы-то молчком… а то и кричим, заходимся, но без слов, или ругнёй… По третий день я левым глазом считай ослеп, Морозко – понемел, мыком одно говорил, без слов. Тёрн прямей всех был, – Гостислав посмотрел, на друга, тот покраснел и дёрнул плечами: – Как свечереет, он песни петь принимался, басни говорить… А в ночь плакал, думал – не слышим.

– Больно страшно было, – признался Тёрн. – Я словом говорил – выручат нас, а сам-то мыслью не верил, думал – умучают ведь… – В бараке холод, сырость, вонь… – Гостислав переглотнул и пояснил беспощадно: – Как пытать станут, так отовсюду течёт… А мыться – швырком в барак запхнут да на полу водой со льдом отливают… Ну и до отхожего места нас, ясен день, не водили. А ночами лесовиков пытали – мы и слышали, стенки-то в палец-от да и близким-близко. От нас ему не сведения были нужны, сведения что – поломать он нас возмечтал! Ну и четвёртым днём по ночь он нас не в барак вернул, а велел посреди лагеря в землю зарыть, по шею зарыть, и выжлоки на нас мочились… К утру были мы никакие. Откопали нас по свету, как солнышко от окоёма вверх пошло. И до бани – с тёплой водой баня, мы с Морозко часом только не растеклись от удовольствия, а Тёрн-то на скамью сел да и сбледнел, говорит: «Вот то самое страшное с нами почнётся.»

– Я угадал, – явно через силу сказал Тёрн. – Только веры себе не давал, боялся той веры. Ты говори, Гостиславко, говори… рассказывай ребятам…

– По след того поволокли нас к выжлокам в их берлогу вонючую – и чего мылись? Выжлоки-от толпой вкруг, ржут, как кони, криком кричат, в нас тычут. Часом дошло до меня, что с нами станет. Я в драку – мыслил, пусть хоть убьют… Где там, какие из нас тем временем бойцы… Так я всё одно первому хлебало на сторону свернул, а другого-т коленом в хозяйство приласкал – ему тем вечером никакой радости, мыслю, не было…Там у них лежаки такие – кровати, что ли? – в два ряда, один над другим, спинки высокие… Так меня – животом на ту спинку, перегнули надвое, ноги – к ножкам, руки – к спинке, на шею – петлю и к верхней кровати, да не удавку, чтоб не задавился случаем чего… Тёрна – тоже напротив, лицо в лицо…

Олег почувствовал, что у него пересохло во рту, а дыхание обжигает носоглотку, как при сильной температуре. Мальчику было плохо. Гоймир стоял с каменным лицом, лишь глаза из синих стали чёрными от гнева. Йерикка вдруг мягко сказал:

– Хватит, Гостиславко. Всё ясно…

– Нет, слушайте, – так же механически возразил Гостислав. – Я одно главного не сказал разом… Я тем часом глаза закрыл. Нет, не со страху – мне не хотелось на Тёрна смотреть.

– Я так же, – добавил Тёрн.

– Думалось – будет больно. Да только разом почти сознания лишился. Опамятовался, как мне зубы разжимать начали. А Тёрна ещё… – он закусил губу, потом облизал её, закончил через силу: – То ясно. Он уж и тоже без сознания был… Я зубы-то стиснул, выжлоки побились да и отступились. Отвязали нас, волоком в барак сволокли… Потом и Морозко притащили, он-то лёг на живот, и всё. Так-то и лежал. Утром уж пришёл сам анОльвитц. И от порога кличет нас троих, а за ним те нечисти лыбятся. Зовёт, а зовёт нас женскими именами. Я в него плюнул. Тёрн – тот и не отозвался. А Морозко… встал и пошёл.

Морозко уткнулся лицом в ладони. В наступившей тишине шуршал дождь, и слышно было, как мальчишка плачет.

– Одно сперва мы его так просто… жалели. И как сказал нам анОльвитц на следующем допросе, что переметнулся Морозко – веры не дали, а что к нам больше не приводили – так мы думали: умучили. АнОльвитц нас прежним обычаем – что ни день, пытал, а ночами выжлоки радовались. Да только им нас, что ни ночь, скручивать приходилось, и на имена те мы не отзывались. А разом перед тот вечер, что вы пришли, Тёрн сумел в барак стекло принести. Как нас улицей тащили с допроса – увидал да и наступил, что оно в ногу вошло, а в бараке достал. И мне-то говорит: «Будем?» Я размыслил и в ответ: «Будем.» И сговорились, что вот этой-то ночью, прежде чем потащат нас к выжлокам, жилы на шее перережем… Так тут – вы…

– Так, – словно черту подвёл Гоймир. – Морозко, ты говори.

Казалось, что тот давно ждал этого приказа. Он оторвал голову от ладоней и заговорил – голос был тусклым, как дождь.

– То неправда, что Тёрн поперёд нас догадался. Я с изначала того и боялся. Заставлял себя: «Не мысли про то!» – а всё равно… Как увидал, что привязывают ребят-то, так я… я обделался. Прямо там. Выжлоки-то всё это меня с пола слизать заставили, меня сорвало, так они и это… заставили…

– Что то «заставили»?! – заорал Гоймир. – Что то «заставили»?! Силком зубы растиснули, да и влили?!

– Н-н-нет…

– Так то ты сам, сам лизал, ты, с-с-с…

– Гоймир, дослушать надо. Спокойно, – услышал Олег свой собственный голос. И – с неменьшим удивлением! – голос Гоймира:

– Добро. Конечно. Добро.

– Дальше в баню толкнули, вымыться велели. А по… после – стать… стать… – Морозко потрогал горло рукой: – Я стал.

– А точно как? – сухо спросил Гоймир. – стал? Одно поставили?

– Стал, – как зачарованный, сказал Морозко.

– Ясен свет. Дальше? – кивнул Гоймир.

– Я мыслил… верил – сознания лишусь, и ладно… Да нет. Первым один, там – второй, третий меня снасильничали. А четвёртый-то встал передом и… Гоймир, мочи нет, мочи нет, Гоймир…

– Князь, – поправил Гоймир. И завершил жёстко: – Встал, да и велел тебе рот открыть. Ну, ты?

– Открыл… Дальше… ушли они… Я там-то лежал, пришёл анОльвитц. Верно он спервоначала видел, что боюсь я. Встал в дверях и говорил, говорил… Я и поклонился.

– Чем? – хрипло спросил Гоймир.

– Жить с ним. С ним одним. То не так страшно было…

– Точнее, – Гоймир покачал головой: – Я бы тебя и пожалел. Грязь то, но не переметчество. А говорил, ли ты анОльвитцу тайные вещи – сколько в четах людей, да кто воеводы, да кто бойрами в племени и другое? – Морозко снова опустил голову: – Ответ держи!

– Что знал – то сказал, – Морозко снова заплакал: – Он грозил – вернёт к выжлокам…

– Ну и довольно, – с облегчением прервал его Гоймир: – Что солнышко ясно в небе, то и допрос наш, – и добавил не зло, а презрительно: – Сука ты, не сучонок, ей-пра. Как там они тебя кликали? Вот ты она и есть – подстилка, и не в том соль-то, что снасильничали тебя. Девка ты продажная.

– Прекрати его унижать, – хмуро, но решительно сказал Олег. Гоймир повернулся к нему:

– То ль жалкуешь?!

– Жалею, – твёрдо ответил Олег. – Презираю… и жалею. И вот не знал, что горцы упавших топчут.

– Так как станем? – крикнул Гоймир. – Так как – простим его?! Пусть и дале в одной чете… вон, с Тёрном войну воюет, оружие носит?! Знал он, кого в защитники выпросить!

– Прекрати, – вмешался Йерикка. – Вольг прав.

– Ты следом его простить просишь?! – спросил Гоймир.

– Не предлагаю, – парировал Йерикка, – и Вольг, по-моему, тоже не предлагает. Но унижать нельзя.

– Так он сам, сам – хуже некуда!..

– Тем более, – непреклонно ответил Йерикка и вернулся к пулемёту.

– Так как – простим? – уже спокойнее поинтересовался у Олега Гоймир.

Олег посмотрел на Морозко. Ему было очень жаль этого мальчишку. Искренне жаль. До глубины души. Но простить его?.. Олег знал совершенно точно, что скорее бы умер, чем превратился в добровольную подстилку. И понимал, что Морозко – больше не воин. И не человек. Он обломок, исковерканный, ненадёжный обломок, который больше не выпрямить… Такова была безжалостная логика Мира, войны и правды, которой живёт воин. Не придуманная правда томов законов, а правда Верьи и Рода, говорившая, что жить человек может, Если он человек. А не потому что.

Морозко поднял голову и встретился глазами со взглядом Олега. В глазах землянина читалась жалость. Но она была холодная, как здешний дождь. Такая же грустная и обрекающая. Как приговор строгого, но справедливого судьи. Как взгляд Права. Как единый для всех закон, не учитывающий обстоятельств и слабостей. Как война – как сама война, на которой предателей убивают.

Левой рукой Олег достал камас и бросил его к ногам Морозко. Тот спустил ноги с камня:

– Благо тебе…

Гоймир показал рукой – Тёрн и Гостислав поднялись и молча пошли прочь, не оглядываясь. Морозко поднял камас. Посмотрел на всех по очереди:

– Ребята, ничего вы…

– Молчать все станут, – хмуро, но твёрдо пообещал Гоймир. – То для тебя честь не по чести, да только есть у тебя и родители, и братья младшие… Умрёшь – и всё концом пойдёт. Весь ужас с позором. Скорее, Морозко. Не тяни дело.

– Да. Йерикка, Вольг – благо вам. Княже, прощай.

С этими словами Морозко вогнал камас себе в живот. И повернул.

Он застыл, держа рукоять обеими руками и чуть пригнувшись. Странно, но ни боли, ни страха не отразилось на его лице. Он ещё раз толкнул, камас, содрогнувшись всем телом и тихо кашлянув. Глаза стали спокойными и сонными, ноги Морозко подломились, он сел и осторожно привалился спиной к камню. Потом дёрнул камас из себя, подался за ним… и обмяк совсем. Оружие, выпав из его руки, бесшумно упало на песок.

Олег заставил себя подойти, взять камас и, тщательно вытерев его, опустить в ножны. Вздохнул. Гоймир молчал. А Йерикка, поднявшись и закинув вычищенный пулемёт за плечо воронкой ствола вверх, негромко прочёл:

 
– Но в этой жизни каждый день и час
Становятся убийцами мальчишки.
Пускай победа оправдает нас —
Но это слишком, мужики.
Но это – слишком…
 

– Так что?! – почти враждебно спросил Гоймир.

– Ничего, – ответил Йерикка. – Это Звенислав Гордятич.

«Его любимый писатель», – отметил Олег. Машинально.

За фоном звучавшего в мозгу немого крика.

* * *

Морозко похоронили, как хоронили всех погибших – в могиле над водами Текучего, над водопадом. Шёл дождь, и не верилось, что два дня назад тут было веселье, и читали письма от девчонок… Тёрн и Гостислав ушли, ничего не дожидаясь – и, если добрые пожелания способны охранять и защищать, то их в пути не возьмут даже авиабомбы…

В эту ночь Олег не мог уснуть. Он пытался. Странно это – пытаться уснуть. Всё равно, что пытаться дышать. Раньше он просто ложился и сам не понимал, как наступает сон. И задумывался о том, что такое сон, не больше, чем что такое дыхание.

А вот теперь он не мог уснуть. Он хотел уснуть, он заставлял себя спать – и не мог.

То, что произошло, не укладывалось ни в рамки гуманизма, ни в рамки жестокости. Хотелось закутать голову плащом, заползти в угол и больше никогда не двигаться. Иначе завтра снова надо будет куда-то идти, что-то делать и вообще жить. Олег поймал себя на дикой мысли, что завидует Морозко. Его больше нет, и нет для него ни страшных мыслей, ни непроглядной беспросветности…

Подошёл Йерикка и сел рядом:

– Не спишь?

– Да и ты, я вижу, тоже, – Олег, лежавший на животе, повернулся на спину. – Думаешь?

– Угу. А ты?

– А я пытаюсь не думать. Плохо получается… – Олег тоже сел. – Жаль, что этот анОльвитц мёртв.

Очевидно, сказанное удивило даже Йерикку, потому что он спросил, покосившись на Олега:

– Это почему ещё?

– Я бы убил его, будь он жив… Йерикка, что будет дальше?

– Ничего хорошего. Кончились наши каникулы.

Йерикка умолк и молчал долго. Очень долго. Наверное, часа два молчал, сидя рядом с молчащим Олегом. Ночь кончалась, и озеро было подёрнуто рябью от ударов бесчисленных капель.

Поднялся Гоймир. Подошёл к выходу, долго смотрел вокруг, потом подставил ладони под струйку воды, стекавшую с карниза над входом в грот, умылся. И, повернувшись, резко скомандовал:

– Подъём!

Олег почти обрадовался команде. Показалось ему, или правда, но, кажется, многие тоже не спали.

– Кончилась ночь, – сказал Олег, вскидывая на плечо автомат.

– Кончилась? – непонятно спросил Йерикка…

…Через какое-то время две цепочки горцев уже уходили прочь от берега озера – по тропинкам, не оглядываясь.

…Богдан вышагивал за Олегом. Он был непривычно угрюм и задумчив, и в конце концов Олег, не выдержав, обратился к нему, стараясь говорить бодро:

– Чего такой мрачный?

Богдан ответил не сразу и не очень охотно:

– Да рассказал мне всё Гостислав-то, друзья ведь мы с ним…

– Испугался? – понимающе, без насмешки, спросил Олег. Богдан возмущённо дёрнул плечами:

– А вот сейчас! Одно тошно… То ж такие трусы! Как резали мы их в бараке, охрану-то, двое не то трое проснулись – да никто и рта не раскрыл, своих упредить. Лежали молчком, не то думали, что, коли молчат, так мы их не тронем, тряслись трясучкой… А случись их сила – тут они одно зверьё делаются…

Богдан ещё что-то хотел сказать, но только махнул рукой, и Олег хлопнул его по плечу.

Чета тут же остановилась, словно это был сигнал. На самом-то деле Гоймир как раз вскинул руку, и все сразу присели, разворачиваясь стволами в стороны.

Никого не было. Лишь откуда-то спереди взлетели, тяжело взмахивая крыльями, несколько воронов. Один сел на верхушку сосны, скосил на людей блестящий чёрный глаз и, подняв перья на шее и голове, хрипло каркнул:

– Кр-рок… рэк…

– Что там? – Олег подбежал на секунду раньше Йерикки. И ответа в сущности уже не ждал. В сыром воздухе густо пахло уже остывшей кровью, кислятиной выстрелов – тем, что указывает на окончившийся ожесточённый бой.

Гоймир и не ответил. Он напряжённо всматривался сквозь ветви в широкую прогалину, похожую на коридор, где вместо стен – подлесок.

– Йерикка, – хриплым, своим голосом попросил он, – да скажи мне, что то всё скаж уводневый…

– Это на самом деле, – Йерикка встал с колена. – Пошли, надо убрать… это.

* * *

Бывает так, что судьба начинает наносить человеку удар за ударом, без передышки, без пощады. И, если он падает, судьба затаптывает его в грязь.

Говорить, что человек должен держаться любой ценой – легко.

А вот не упасть – трудно…

…Такого никто из ребят ещё не видел.

Очевидно, чету поймали в ловушку. То ли зная заранее, где она пойдёт, то ли на какую-то приманку. Во всяком случае, огневой мешок был подготовлен загодя, прогалина пристреляна, а кусты переплетены колючей проволокой, укрытой листвой. Проклятья, рыдания, крики повисли над страшным местом – мальчишки узнавали ребят из племени Снежных Ястребов, своих побратимов, родных по крови, друзей, которых помнили, сколько себя. Казалось, что легче было бы самому лежать в сырой траве, чем стоять над трупами и смотреть на них – ещё недавно живых, весёлых, о чём-то мечтавших… И непереносимой была мысль, что, пока они отдыхали у озера, на этой прогалине погибали их соратники, казалось, можно услышать стоны, бессвязные команды, призывы о помощи – всё, что сопровождает такую засаду…

Прогалина была истоптана, залита кровью и усыпана гильзами. Горцы, конечно, отстреливались, но чужую кровь нашим только в одном месте. В засаде сидело человек пятнадцать, и подставились они отлично. По следам было ясно, что чета Квитко – а это была именно чета Квитко – отстреливаясь и унося двух или трёх раненых, ушла по прогалине, бросив трупы, и противник их преследовал. Рыси достаточно хорошо представляли себе, как это было: группа бойцов, тащащая товарищей, лупит во все стороны очередями с искажёнными тоской и яростью лицами, а почти невидимый враг, следуя за ними через кусты, жалит, жалит, жалит, и ещё кто-то падает, и кто-то истошно кричит, раненый… Сколько раз они сами вот так преследовали врага, играя с ним, добивая последних за сажень, за шаг от спасения…

Нашли шестерых убитых, всех – опознали. Богдан, братан Кетика, Домко и Добрила лежали прямо на прогалине – их, очевидно, срезало тут же, Добрила ещё улыбался. Одрин висел на проволоке, запутавшись в ней – наверное, метнулся в сторону и врезался в заграждение. Внутренности из распоротого живота свисали с колючек чёрной от загустевшей крови студенистой массой, из спины торчал перебитый позвоночник и выпирали выбитые рёбра, вокруг пролома в затылке вязко подрагивало желе мозга. Судя по всему, в него ещё стреляли уже после того, как он умер.

Подальше лежал Родан. Его взорвали гранатой – наверное, когда он прикрывал остальных. Судя по следам, он – уже с развороченным пахом и оторванными по бедра ногами – ещё прополз, мучаясь и истекая кровью, сажени четыре, словно стараясь уползти от смерти, пока кто-то не прошил его очередью крест-накрест, словно зачёркивая.

Войко сидел у дерева возле самого выхода с прогалины. Кажется, он был ранен в живот и правое бедро, но умер не от этого. Руки мальчишки оказались скручены за деревом, а отрезанная голова стояла у него между. раскинутых ног. Рот был забит землёй, глаза уже выклевали скорые на дело вороны…

– Восемьдесят пять… – услышал Олег шёпот Йерикки. Одними губами переспросил:

– Что?..

– Им на шестерых было восемьдесят пять.

– Засада, – с трудом сказал Олег и пошевелил, носком ногу Бойко. – Помнишь, как он приходил к нам на озеро?

Йерикка не ответил. Он махнул Гоймиру:

– Князь! А ведь бой был недавно!

Гоймир повернулся всем телом, словно волк. Улыбнулся, но глаза были безжизненными, и показалось, что улыбается труп.

… – Говорят: врага в слезах не потопишь.

В ответ на слова Богдана Олег молча кивнул. Йерикка угадал точно. Огрызаясь и отплёвываясь огнём, Квитко со своими выбрался на каменную осыпь, поросшую соснами, за которыми и залегли его ребята – отстреливаясь уже просто потому, что бросать оружие было невозможно. В них били снизу – противник залёг гораздо более удобно, за каменными глыбами, у него оказались два данванских пулемёта, стрелявших сплошной массой мелких игл, а Квитко бросил всё тяжёлое оружие. Десятка полтора хобайнов – в полной форме, в глухих шлемах – не давали горцам даже менять место.

Однако они увлеклись, и Гоймир занял позицию шагах в восьмидесяти за спинами нападавших. Трудно передать это чувство, если не испытывал его сам: когда видишь врага, когда ненавидишь его всей душой, когда можешь его убить – и главное, ЗНАЕШЬ, что убьёшь. Это даже не наслаждение. Это опьянение, эйфория! Видеть пятнистую широченную спину, плечи, подёргивающиеся от выстрелов – и знать, что всё это сейчас будет тобой уничтожено, превращено в безопасную груду мяса… Месть! Неотвратимая и беспощадная, стократ более сладкая от того, что она настигает врага в момент его торжества…

Гонцы выбрали себе цели. И, когда все они застыли, готовые стрелять, Гоймир прокричал полубезумным голосом, в котором смешались ярость и слёзы:

– Рысь! Бей!

Но все уже стреляли, все начали стрелять ещё до крика «бей!» Видно было, как кто-то из хобайнов падает сразу, кто-то вскакивает, стреляет и падает всё равно, а кто-то корчится, пришитый раскалённым металлом к камням, захлёбывается кровью и умирает тоже, и кто-то бежит – и падает, падает, падает!!!

Олег, кажется, кричал. Кажется, плакал от радости, видя, как падает тот, в кого он целился, а другой ползёт, машет в воздухе обрубком правой руки, брызжущим кровью, и пули находят его и приколачивают к стволу сосны, как раскалённые гвозди… Потом Олег встал, всё ещё стреляя с одной руки – веером, просто на малейшее шевеление среди камней, но Йерикка, опомнившийся первым, резко проорал:

– Прекратить огонь! – и тот начал стихать. Не сразу, до многих медленно доходило… Горцы спешили вниз, и мальчишеские лица – с налитыми кровью глазами, белогубые, с раздутыми ноздрями – казались нечеловеческими, и Краслав, чей двоюродный брат остался лежать не прогалине внизу, улыбаясь в мокрое небо, с перекошенным лицом метался среди вражеских трупов, дёргал их, переворачивал, встряхивал и плачуще восклицал:

– Й-ой! Да как то?!. Всех! Ни единого!.. Да хоть да один!.. Й-ой! Да что то всех?!. Единого мне!.. Единого!.. – и швырял в убитых камнями, а потом рухнул наземь и зарыдал с визгом…

– Так то, в домовину их! – рявкнул Гоймир, стреляя в небо. – Так то, в домовину, и часом и поперёд! Так то!

* * *

Когда Рыси увидели Снежных Ястребов, Йерикка шепнул вслух то, что подумал, но не посмел сказать Олег:

– Кровь Перунова… они разгромлены!

Да. Чета Квитко была разгромлена, и дело тут не в количестве убитых. Дух боевой дух четы переломился, как перекалённый меч при слишком сильном ударе врага. Это виделось сразу, с первого же взгляда. Неожиданное нападение, гибель товарищей, безнадёжное бегство, окружение – всё это превратило чету Квитко в кучку растерянных и усталых существ.

Ещё один из ребят, брат обезглавленного Войко, погиб во время перестрелки, ему снесло череп. Другой был ранен в голову и позвоночник и, похоже, смертельно. Тяжело ранены были ещё двое, в том числе – сам Квитко, а из оставшихся восьми не зацепило только одного.

Квитко лежал на вересковой подстилке. При виде подходящих к нему друзей он приподнялся на локтях и криво улыбнулся. Свежие бинты показывали места ранений – в правый бок, в правую ногу на середине голени. Сидевший рядом с воеводой красивый мальчишка вскочил – и Гоймир тихо выругался, а Олег заулыбался: это оказалась коротко остриженная девчонка. Небрежным движением маленькой руки, грязной и исцарапанной, она поправила на бедре ППС.

– Оксана, – Квитко переглотнул, – то Гоймир, князь-воевода Рысей, да Вольг, он с Земли…

– Здрава будь, – Гоймир пожал ладонь девушки, а Олег, снова улыбнувшись, галантно сказал:

– Рад видеть у постели нашего друга такую красивую девушку. Если ты и дальше останешься с ним, то он поднимется на ноги вдвое быстрее.

Лесовичку тоже ни разу не зацепило. Она вновь уселась и занялась своими продранными кутами. Гоймир показал на неё глазами, но Квитко покачал головой. Гоймир кивнул:

– Добро… Как дальше станешь?

– Я… – лицо Квитко вдруг перекосилось, но явно не от боли в ранах. А вот… – заговорил он спокойно, пряча за каждым словом выворачивающую душу боль. – Так ты и сам видишь – не стало у меня и половины четы… а те, кто полегли, они друзья мне были… – подошёл Йерикка, опёрся на пулемёт, просто стоял и слушал. – Нет у меня мочи и этих тем же побытом – как дрова в костёр!

– Как дальше станешь? – терпеливо повторил Гоймир.

– На полночь пойду, в Кровавые Горы, – тихо, но решительно ответил Квитко. И посмотрел с вызовом, словно ждал – станут отговаривать.

– Вольному по воле, – ответил Гоймир.

– Так мыслишь, верно, что бросаю я вас…

– Не то говоришь, – Гоймир коснулся плеча Квитко. – Не думаю так. Да ты дорогой не напорись, дойди, коль решил.

– Гоймир, ты пойми…

– Не надо, – покачал головой Гоймир.

И тогда Квитко заплакал. Просто вдруг скривился и зарыдал. Это был до такой степени нелепо и почти страшно, что ребята окаменели. Оксана захлопотала вокруг парня, а Олег вдруг понял, какое бессилие, какую боль надо ощущать, чтобы вот так разрыдаться. Смотреть на это было нельзя.

– Пошли, ребята, – смущённо сказал он. Гоймир согласился:

– Пошли, пошли… – но Квитко окликнул их:

– Повремените… Как с Видоком? Йерикка, смотрел ли его?

– Да, – рыжий горец кивнул.

– Как с ним? – Квитко пытался во что бы что ни стало остаться воеводой, и это его желание следовало уважать.

– День, максимум – два, и он умрёт, – хладнокровно доложил Йерикка. – Его уже сейчас, считай, нет. По-моему, его надо убрать.

Вот тут на Йерикку уставились все сразу. Квитко подался вперёд и вверх, закусил губу:

– Что говоришь?! Как можешь?!

– Я сказал, что его надо убрать, – Йерикка резко побледнел. – Я говорю тебе, что он умрёт много – через два дня. Сейчас он в коме, он на кромке, ему совершенно всё равно. А вам его тащить – ещё и двух тяжёлых – тоже.

– Й-ой-ой… – Квитко унял обратно на вереск и закрыл лицо дрожащей рукой.

– Князь? – хмуро спросил Йерикка. Гоймир понял, о чём спрашивает друг и, кивнув, ткнул пальцем туда, где лежал Видок. – Сейчас.

Он повернулся и пошёл в ту сторону. Несколько секунд Олег смотрел ему в спину, на шевелящийся локоть руки, которой Йерикка расстёгивал потёртую большую кобуру своего «парабеллума». Потом бросился следом, обогнал и встал на пути:

– Ты… что?! Ты спятил?!

– Пусти, – Йерикка не стал ждать, обошёл его. Олег схватил друга за плечо:

– Да стой же ты!

– Сделай это сам, – не оборачиваясь, сказал Йерикка. Олег отдёрнул, руку, словно обжёгся:

– Я?!

Йерикка передёрнул плечами и пошёл дальше. А Олег – за ним, хотя делать этого не стоило, он понимал.

Видок лежал один. Собственно, ему было всё равно – где, как, с кем, сколько. Его голова была замотана бинтами, насквозь промокшими кровью, глаза смотрели в небо, и на них падали капли дождя, скатывались, как по стеклу. Редкое и неглубокое дыхание ясно говорило о коме.

– Эрик, может, ты попробуешь помочь? – умоляюще попросил Олег, понимая, что говорит глупость, что, если бы Йерикка мог бы помочь – помог давно…

– Уйди! – тихо, но с осатанелой яростью выдохнул Йерикка, становясь рядом на колено. Олег остался, обхватив себя за плечи, чтобы успокоить озноб. Йерикка левой рукой закрыл глаза Видока, потом выдохнул и, приставив пистолет ко лбу лежащего, нажал спуск.

Олег успел отвернуться.

* * *

Они не вернулись на ту прогалину, где лежали тела убитых. Даже Краслав не настаивал на том, что братана нужно похоронить. Наверное, это было трусостью, но все понимали, что над трупами уже поработали вороны и лисы – смотреть никому не хотелось.

Чета Гоймира ушла на Каменный Увал.

Веси не было.

…Они издалека поняли, что произошло. В лесу пахло бедой – мокрым, нехотя горящим деревом. Пожаров в такую погоду не бывает, и лишь человеку под силу разжечь костёр – но дело тут было не в костре…

…Очевидно, Каменный Увал сожгли уже давно, потому что уже почти нигде ничего не горело. Чёрные, обугленные остовы домов гнилыми зубами торчали из земли, истекая мокрым, вялым дымом. Колокольня над церковью стояла покосившаяся, с вырванным взрывом боком.

Кто здесь побывал – становилось ясно уже на околице, куда, спеша, спустились горцы. В размешанной в грязь земле с травой валялись окурки и отпечатались следы широких колёс, а рядом – множество конских копыт…

…Очевидно, весь окружили ночью и атаковали сразу со всех сторон. Хотя слово «атаковали» слабо к этому подходит. «Напали» – точнее. Они подожгли дома кольцом и, оставив за пылающей линией кордоны, ворвались внутрь, в центр. Несомненно, кое-где оказали сопротивление, но слишком слабое и разрозненное. Те дома, в которых забаррикадировались защитники, поджигали тоже. Из остальных людей выгоняли и убивали во дворах – или убивали в домах. Бессмысленность и жестокость убийства становились ещё более яркими и страшными, когда выяснилось, что расстреливали скотину в хлевах, кур, уток…

Как потерянные, ходили горцы по страшному пепелищу, пытаясь найти живых, окликая людей и растаскивая, где это было возможно, брёвна – лишь затем, чтобы найти обгорелые останки.

На центральной площади, у церкви, стояла П-образная виселица. На груди повешенных священника и войта болтались одинаковые таблички: «Предатель», – гласили буквы глаголицы. К левому столбу был приколот официально отпечатанный лист с номером приказа и строчками линейного письма: «В связи с бандитскими действиями горских славянских отрядов, а также поддержкой, которую оказывает им местное население, местность от побережья Ан-Марья до Светлых Гор будет санирована в недельный срок.»

…Йерикка, Олег и Богдан держались вместе. Богдан плакал в открытую и просил, чтобы из веси скорее ушли. Йерикка, казалось, что-то ищет. Олег просто ходил и часто сплёвывал кислую слюну, а потом – широко зевал. Его вырвало в начале, когда, они сунулись в дом, где всю семью – от седого, как лунь, старика до грудного младенца – порубили саблями на кухне. Олег успел завернуть в чуланчик, никто ничего не заметил, но сейчас желудок крутило спазмами, а горло жгло…

…Около будки, оскалив зубы, лежал здоровенный кудлаш, пробитый очередью. Босые ноги маленького мальчика, пытавшегося спрятаться в будку, под защиту пса, были залиты кровью – будку прошили навылет, походя…

…Колодец, почти доверху наполненный окровавленными раздетыми трупами. На срубе – следы сабель, кто-то рубил руки людей, цеплявшихся за край, туда их бросали ещё живыми…