Текст книги " Красный вереск"

Автор книги: Олег Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 38 страниц)

Олег позволил себе зажмуриться, прежде чем головой вперёд нырнул в черноту ещё более чёрную, чем вокруг. И пополз, тычась своим крошно в ноги ползущего впереди Краслава, а сам то и дело пиная крошно Богдана. Несколько раз мальчишке казалось, что он застрял, и он с трудом удерживался от паники – особенно когда потолок опускался и начинал задевать за напряжённую спину. Постоянно преследовали мысли о газе. Если его закачают сюда, то и дёрнуться будет некуда. Олег вспомнил, как Мирослав плакал и кашлял, глотнув совсем немного газа. Интересно, лихорадочно подумал Олег, насколько быстро эта штука убивает? Он попытался вспомнить всё, что знал о боевых газах, но в голову ничего не лезло, кроме отрывочных картинок собственной ужасной гибели да – при крайнем напряжении! – строчки из учебника по начальной военной подготовке, выпущенного в 1999 году: «Внеармейская военная подготовка юношей является не прихотью министерства обороны, а реальней необходимостью воспитания подрастающего поколения.» Строчка звучала издевательски. Боже мой, неужели это – реальная необходимость?!

Краслав неожиданно остановился. Олег ткнулся крошном в его ноги и прошипел:

– Ты че, блин?! – он внезапно ощутил сильнейший приступ клаустрофобии.

– Резан пострял, – глухо донёсся голос Краслава.

– Как?! Эрик же прополз?! – почти закричал Олег, теряясь.

– А Резан пострял, – напряжённым, на грани паники, голосом ответил Красав.

– А что там, Вольг? – тревожно толкнулся сзади Богдан. Олег ответил:

– Передай дальше, что Резан застрял.

– Одно разом попробуй… спытай ещё… крошно-то дай… – говорил кто-то впереди. Кто – не понять. – Руку-то, руку подсунь… Голос Резана отвечал спокойно:

– Не пошло… Крепенько пострял, чего уж….

– Стань, мы передом отползём часом, а ты снимай рубаху и верх-то, тут и пролезешь…

Пыхтение. Шевеление. Шорох. Бормотание, искажённое узким переходом:

– А так… ну и так… плечо, плечо подай… и куда ты такой здоровый…

– Да что уж, не ладься, – по-прежнему спокойно ответил Резан. – Край. Й-ой, Краслав, ты вот что, – его голос стал слышнее, очевидно, он как-то извернулся, – Так станем. Все пропадём, раз… – он как-то сдавленно засмеялся, – … раз меня не убрать. Что долго разговоры разговаривать, бери камас-то.

Олег не врубился, о чём речь. А Краслав, очевидно, понял сразу, потому что быстро-быстро заговорил:

– А то ли ты с ума спятил, Резанко?! Так-то я не смогу, и не мысли…

– А надо.

– Да я-то с какой горы?!

– А не вытянуться больше никому. Краслав, ты давай, время-то идёт.

Олег понял наконец, о чём идёт речь, и ему больше всего захотелось заорать и сдать назад. Впереди ругались. Краслав, кажется, плакал. Резан требовал: снова и снова.

– Так я лучше пристрелюсь! Я пристрелюсь! – кричал Краслав. – Нет мочи, пристрелюсь я!

– Я тебе часом пристрелюсь! Хочешь, чтоб вся чета тут и вовеки осталась?! То цена за тебя?! – и Резан просил: – Не бойся ты, я пулю-то себе в лоб пущу, не придётся тебе меня сводить, мёртвый буду уже!

– Данок закатился, падучая – доложили сзади. – Что там с вами?

Олег не ответил. Не смог – ужас наглухо забил ему рот. Резан предлагал расчленить себя, чтобы пропихнуть дальше по частям. Когда Олег представил себе, как придётся ползти по крови друга… представил, как Краслав будет, спеша, кромсать в темноте камасом… он заскулил сквозь зубы и плотно зажмурился.

Жестяной хруст послышался в темноте, и Олег дёрнулся, но сообразил, что это просто вспороли банку трофейных консервов.

– Держи! Да не проливай же!!!

– Попробую… Краславко, толкни… Иииихххх!

– Пошло! Как свет свят, пошло!

Запахло рыбой. Олег ощутил несколько чувствительных пинков по крошну и услышал задыхающийся от радости голос Краслава:

– Вольг, ползи! Ползи, пошло!

Через пару сажен под руку попало что-то липкое и мягкое, но Олег лишь фыркнул в темноте. Это были не кровь или мясо.

Это была рыба в масле.

* * *

Через десять минут они лежали на холодном песчаном берегу. Птичья грохотала у ног, вырываясь из трещины в стене и уносясь дальше, в глубины пещер, к озеру Светлому. И её грохот, наполнявший каменный мешок, не мог заглушить дружного, весёлого смеха семнадцати парней. Остановиться не представлялось возможным – ужас положения, в котором они очутились было, курьёзность выхода из него создали дикую смесь, и, стоило веселью пойти на убыль, как кто-нибудь заново что-то вспоминал, и хохот возобновлялся. Олег припомнил Райкина: «И вылез я оттуда – весь в бычках!» – хотя никто толком ничего не понял, но ржали снова.

Банка консервов принадлежала Йерикке. Его же была и идея с маслом. Когда они вроде бы всё же отсмеялись, Гоймир серьёзно спросил:

– Резан, а вот как – ты вправду думал, что можно ТАК-то?

Он не сказал – как. Но Резан понял. В темноте об этом говорить было легче…

– Шестьнадесят и один, – послышался его голос. – Жить-то очень хочется. Да не всякой жизнью…

– Парни, – послышался голос его брата. – Простите. Коль хотите – на колени стану, одно простите!

– По-тёмному всё одно не увидим, – откликнулся Гоймир. – Но, как светом будем, припомни мне, чтоб я тебе шею намял.

– А то! – радостно завопил Данок, и всё было снова расхохотались, но Олег вдруг с заминкой произнёс:

– Что-то… не так… – и не успел даже прояснить – что. Йерикка вскочил:

– Тихо!!! – крикнул он напряжённо, и все услышали приближающийся шелест. Что-то съезжало по «их» проходу. – В воду, быстрее! Это фугас!

Раздумывать было некогда. Рискуя размазаться о камни, утонуть или перетопить барахло, мальчишки попрыгали в чёрные воды Птичьей. Течение подземной реки подхватило их и унесло куда-то под своды как раз в ту секунду, когда из дыры на берег выпал и глухо разорвался газовый фугас.

…Плыть оказалось не так трудно, как Олегу думалось вначале. Птичья очень быстро успокоилась, и даже снаряжение не мешало очень уж. Вот только дикий холод донимал – Олег переставал чувствовать руки, которыми цеплял воду, как вёслами. Ребята перекликались – не потому, что так было нужно, а просто уж очень жутковато было плыть в сплошной, окружающей со всех сторон черноте. Автомат и крошно давили на спину, стараясь опрокинуть. Холод и борьба с собственным снаряжением оказались так увлекательны, что Олег не понял, когда же их выбросило на дно озера – просто в какой-то момент его вдруг втянуло под воду – и не успел он испугаться, как из чёрного мира вынырнул в зелёно-прозрачный, где вода была со всех сторон. Неподалёку плыл Богдан, лицо его выглядело изумлённым, волосы медленно развевались вокруг головы. Олег испугался, что с грузом не сможет выплыть, сделал несколько энергичных рывков – и понял, что поднимается…

…Наверху их никто не ждал. Очевидно, преследователи были уверены, что горцы всё ещё бродят где-то в глубинах пещер – и не поспешили перекрыть берега озера. Достаточно крутые, они, тем не менее, не смогли задержать ребят, выросших среди скал. Выбравшись на сушу и даже не обсыхая, они отшагали пять вёрст к северу и только там позволили себе разбить стоянку в предгорьях, уже на территории Оленьей Долины, в небольшой ложбинке, поросшей сверху молодым сосняком. Они разожгли под каменным козырьком костёр – позволили себе большой и жаркий – развесили кругом барахло и расселись у огня: греться, сушиться, есть и чистить оружие. Холод занялся «пушками» Гостимира – с условием, что он споёт. Морок под общий хохот предложил даже съесть за Гостимира его порцию – пусть поёт подольше.

Так или иначе, но Гостимир, поев, прислонился спином к камню, нагревшемуся от огня – и, не доставая гуслей из промасленного чехла, запел. Он удивительно пел – словно песня служила ему вторым языком, таким же родным и привычным, как горским диалект… А Олег не увидел уже ничего странного в том, что Гостимир пел знакомое…

 
– Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю
Я коней своих нагайкою стегаю, погоняю…
Что-то воздуху мне мало – ветер пью, туман глотаю, —
Чую с гибельным восторгом: пропадаю, пропадаю!
 
 
Чуть помедленнее кони, чуть помедленней!
Вы тугую не слушайте плеть!
Но что-то кони мне попались привередливые —
Я дожить не успел, мне допеть не успеть…
 
 
Я коней напою, я куплет допою —
Хоть мгновенье ещё постою на краю… [29]29
  Стихи В. Высоцкого.


[Закрыть]
 

Гостимир действительно пел «под Высоцкого» – в сто раз лучше, чем все, кого из подражателей слышал Олег на Земле. Он придал своему звонкому мальчишескому голосу хрипотцу и странно акцентировал отдельные звуки: «обр-р-рыва, пр-ропастью, кр-раю, па-а са-ама-аму, ч-то-та, па-а-амедлен-н-неё, й-а, ма-га-новенье…» Получалось красиво и бесшабашно-привлекательно, слова завораживали…

 
– Сгину я – меня пушинкой ураган сметёт с ладоней,
И в санях меня галопом понесут по снегу утром, —
Вы на шаг неторопливым перейдите, мои кони,
Хоть немного, но продлите путь к последнему приюту!
 
 
И мы успели: в гости к Богу не бывает опозданий, —
Да что ж там ангелы поют такими злыми голосами?!
Или это колокольчик весь зашёлся от рыданий,
Или я кричу коням, чтоб не несли так быстро сани?!
 
 
Чуть помедленнее, кони…
 

…Кончилась песня. Молча, притихшие, расходились спать ребята. Сделав необходимые дела, Олег отыскивал место, куда можно прилечь – и почти случайно заметил на фоне ненастного неба стоящего горца. Солнце на миг пробило тучи, силуэт сделался чёрным, и Олег не смог понять, кто это. Кто смотрит через горы на восток, в сторону Вересковой?

Олег поднялся к стоящему. Он не собирался окликать или беспокоить парня, но узнал Богдана, и коснулся его плеча:

– Ты что?..

Мальчишка, быстро повернулся. В его глазах поблёскивали так и не пролившиеся слёзы.

– Ну? – неохотно спросил он.

– Ветер… простынешь, – глупо ответил Олег. Богдан повёл плечами и снова повернулся туда, где за пеленой непогоды скрывались вечно буранные вершины гор. – Куда ты смотришь? – спросил Олег. Богдан наклонил голову и сказал глухо:

– Дом там. Дом. И мама.

* * *

Почему Йерикка проснулся – он сам не мог толком понять. Сперва ему показалось, что зачем-то встал Олег, ну и разбудил его. Но землянин спал на спине, дыша открытым ртом – вырывались облачка пара.

Йерикка чуть приподнялся на локте, вглядываясь и вслушиваясь. Всё было как обычно. Сеялся мелкий дождик, оседал на плащах, лицах, волосах. Пахло мокрыми кожей, шерстью, железом и потом. Кто-то тихо застонал. Кто-то отчётливо сказал: «Не стану, не хочу.» Йерикка буркнул себе под нос ругательство и уже собирался вновь улечься, когда увидел мелькнувшие у выхода из ложбинки фигуры. Раз… два… Он напрягся, во рту стало сухо, ладонь легла на пулемёт. Ну, где же вы?.. Думаете, подловили?.. Он приготовился толкнуть Олега…

…но не сделал этого. Потому что больше никто не появился. А ещё через секунду Йерикка понял, что фигуры эти не приближались к лагерю, а удалялись от него.

– Интересно, – одними губами сказал Йерикка, поднимаясь и доставая свой «парабеллум». «А где же Рван, где часовой?» – подумал он, уже перешагивая через спящих и подбираясь к тому месту, где дежурил Рван. Его не было.

Йерикка нагнулся. Кое-где на мокрых мхах отпечатались следы – двух пар кутов. Рван и ещё кто-то из ребят покинули лагерь. Зачем?

Но об этом Йерикка думал, труся по следам. Он разозлился. Как Рван посмел бросить спящих товарищей – лёгкую добычу для врага?! Он что, выжил внезапно из ума?!

Беглецы спешили – Йерикка увидел их минут через десять. Да и то – до них оставалось саженей сто, двое карабкались по осыпи. За спинами у них висели крошна, и Йерикка всё понял, а заодно узнал второго – это был Хмур. И плюнул. Не от злости, не от презрения, а с досады и жалости. И, повернув налево, пустился уже не рысцой, а прыжками, безошибочно прыгая по мокрым камням…

…Расчёт оказался верным. Он добежал до верха осыпи за секунду до того, как Хмур, появившийся на краю, помог влезть Рвану. Йерикка, стоя возле сосны с полуобнажёнными узловатыми корнями, не двигался… но мальчишки обострёнными на войне чувствами ощутили присутствие человека. Рван, ещё не влезший, плюхнулся за край осыпи, выставив автомат. Хмур откатился в сторону и встал на колено, направив в грудь Йерикке «наган»:

– А подходи часом, сука…

И осёкся. Лица обоих мальчишек выразили сначала облегчение, потом – недоумение, наконец – стали угрюмыми. Оба поднялись на ноги. Рван забросил автомат за спину, Хмур убрал револьвер.

– Куда собрались? – жёстко спросил Йерикка, не двигаясь с места.

Рван смотрел себе под ноги. Хмур вскинул голову и хрипло сказал:

– Уйди с дороги, Йерикка.

– Ну уж нет. Если вы мозги заспали, то я их вам прочищу. Марш назад! Я, так и быть, промолчу обо всём. В том числе, что ты, Рван, ушёл со стражи и всех подставил врагу!

Рван продолжал молчать. Но Хмур сказал, не сводя глаз с Йерикки – и взгляд этот рыжему горцу ОЧЕНЬ не понравился:

– Дай пути, Йерикка.

Глаза у Хмура были сумасшедшие. Иначе не скажешь. Ясно, что он сейчас вполне может выстрелить в Йерикку, если тот не отойдёт в сторону. Но Йерикка не собирался отходить. Иначе ребята сделают то, после чего им останется только зарезаться…

– Ну, сдвинь меня, – почти добродушно предложил Йерикка. Глаза Хмура сверкнули, он оскалился, пригибаясь:

– Й-ой, уйди, Йерикка.

– Костёр у вас за спиной, – напомнил тот. Рван вскинул голову и сказал ясно и чётко, хотя губы у него дрожали:

– Мы домой пойдём. Устали мы. Напрочь устали. Пусти нас, Йерикка.

– Устали – идите отдыхать, – предложил Йерикка, – а я до утра постою.

– Мы домой пойдём, – покачал головой Рван.

«Да, словами тут… – Йерикка мысленно подобрался. Он понял, что ребята не просто устали, – у них усталость не та, что лечится сном. Они «упёрлись»: «Хочу домой, а там хоть трава не расти!» И никакие доводы не помогут, потому что в таком состоянии человек глохнет, слепнет и теряет способность ориентироваться в жизненных реалиях, превращаясь в маленького, плохо воспитанного мальчика, ревущего: «Хочу-у-у то си-нень-кое-е-е!!!» – и тычущего в Невзгляд. Лучше всего таких детишек вовремя сечь… но у детишек нет автоматов. Плюс к этому – Йерикка понимал, что дело тут не в капризе, нет. Он смотрел в лица ребят и видел всё, читал, как по раскрытой книге тоску, усталость, боль, отупение и равнодушие. Просто накопилась критическая масса – и грозила началом неуправляемого распада. Взрывом.

– Не пущу, – твёрдо и спокойно сказал Йерикка. – Что дальше?

– Дай пути, – сказал Хмур. И Йерикка увидел, что у него в руке – снова наган. И теперь Хмур целился уже не в данвана, а в своего. А ещё точнее – в препятствие, мешавшее пройти к цели.

Убирать же такие препятствия горцы умели хорошо.

– Стреляй, – предложил Йерикка по-прежнему спокойно. «Три сажени.»

– Стреляй, – повторил он, делая шаг. И ещё шаг. – Ну? Я всё равно вас не пущу никуда, стреляй.

Шаг. Ещё шаг.

Хмур нажал спуск. Но на миг позже броска Йерикки.

Левой ногой рыжий горец подбил в щиколотку Рвана. Правой рукой – перехватил руки. Хмура и дёрнул вверх-назад-за голову, одно временно правой ногой сделав подсечку. Наган звякнул на осыпи, а через секунду Хмур сидел на земле в унизительной позе, связанный по рукам и ногам… СВОИМ АКМС!

– Пус-сти, га-ад… пус-с-сти… – шипел он, дёргаясь. – Слышишь, ты-и?!.

– Прости, – Йерикка поднялся, огляделся. Рван, прихрамывая, бежал наверх, к соснам.

– Ухх, – выдохнул Йерикка и бросился следом. Рван развернулся, крикнув:

– Не тронь! – в руках у него оказался автомат. Но тут же выпрыгнувший из-за деревьев Олег упал Рвану на спину и, свалив, выкрутил руки назад. Тот быстро перестал сопротивляться и лишь всхлипывал, пока Олег вязал его тросом.

– Тебе что, толкнуть меня было трудно? – сердито спросил Олег, поднимаясь. – А если бы он выстрелил?

– Да ну, – Йерикка улыбнулся так беззаботно, как мог. И пожал Олегу локоть: – Всё равно спасибо.

– Ла-адно… – Олег огляделся и выругался: – Никогда не думал, что своих придётся вязать… Ты не волнуйся, я никого не разбудил в лагере…

– Я тоже так думал, – Йерикка подобрал наган Хмура, сунул в кобуру ему.

– Не, я проследил, – мотнул головой Олег. – Все спят… Пошли, что ли?

Йерикка кивнул и обратился к Хмуру:

– Развяжу – не вздумаешь стрелять?..

…– Плохи дела, – задумчиво сказал Йерикка, когда они с Олегом неспешно шагали назад в лагерь. Олег не спросил – что плохо, но Йерикка сам пояснил: – Это хуже, чем если бы ребята, начали драться друг с другом. Я видел, какие у них глаза, были. Сумасшедшие… Кто сорвётся следующим? И что при этом произойдёт?

Олег подбросил в руке револьвер, поймал его за ствол и уверенно ответил:

– Я не сорвусь… И не ты.

– Не знаю, – задумчиво, как и прежде, возразил Йерикка. – Ты тогда был у Дружинных Шлемов прав. Иногда я чувствую себя очень больным. И очень усталым. Слишком всё это… – он провёл рукой по воздуху. – Нам бы выйти из боя, да где там… Придётся гнать до конца, каким бы он не стал. Олег обнял друга за плечи:

– Что бы не случилось – мы всегда останемся самими собой.

– Конечно, – улыбнулся наконец Йерикка. И посмотрел на север, где чудовищными конусами рисовались островерхая Тёмная Гора и Перунова Кузня – похожая на огромную наковальню.

Олег тоже взглянул туда. И, едва он повернулся, как впереди – по ощущению, вёрст за десять – над деревьями вдруг встало зарево. Лимонно-жёлтое, ослепительное, кислотное, оно продержалось секунд пять, наполняя сердце тягучей тревогой. Потом – втянулось в лес, как втягивается пузырь из жвачки между зубов тинейджера.

– Где это? – пробормотал Олег, покосившись на Йерикку.

– Там город Каменных Котов, – ответил Йерикка. Он не спускал взгляда с того места, где исчез жёлтый пузырь. И добавил вдруг: – Был.

* * *

Лес выгорел на расстоянии двух или трёх вёрст от стен города. Нет, не выгорел – казалось, деревья просто рассыпались в серый пепел, при каждом шаге поднимавшийся тихими, невесомыми облачками. От пепла пахло, как от разогревшегося компьютера, его слой доходил кое-где до колена.

Взрыв – если это был взрыв – не породил взрывной волны. Чета просто вышла из самого обычного леса в этот пепел, и граница между ними была такой же чёткой, как граница между светом и тенью в солнечный полдень, как…

Как граница между добром и злом. Теперь Олег понимал это. Ложь – что её нет, границы. Она есть. Она пролегла теперь для него так же чётко, как живая зелень леса и огромный, геометрически правильный круг серого пепла, в который кто-то бездушно превратил славянский город – такой же, как Рысье Логово в Вересковой Долине. В этом не было ничего от виденной кровавой жути хангарских погромов в санированных весях на западе. Просто кто-то прилетел на боевой машине и что-то сбросил из-под небес. Без гиканья, без визга, без угроз и пожаров – сбросил что-то на спящий город, на дома, деревья, детей, женщин, стариков, скотину, стены кремля.

Чтоб разом и без хлопот. Даже гуманно, ведь никто не успел проснуться. И так спокойнее – ведь укреплённый город горцев не возьмёшь так же легко, как большинство весей лесовиков. Даже если в городе нет мужчин, которые ушли воевать. Незачем рисковать. Война должна быть чистой и цивилизованной, без лишних жертв.

– Они так могут… – начал Олег. Йерикка хмуро отозвался:

– Да, они могут так и в других местах. Но это очень дорого. Поэтому так делают редко.

Олег больше ничего не спрашивал.

Чета шла по серому пеплу. Шшшух… шшшух… шшшух… Шептали шаги, и пепел оседал на одежде, оружии и волосах, на коже и губах – ещё тёплый, пахнущий классом информатики в школе… Нежели это было? Неужели он мог жить, ходить, смеяться, смотреть телевизор, если это – вот это! – есть наяву?!

– Их надо убить всех, – сказал Олег и не удавился тому, как спокоен его голос. – Им нельзя жить. Это нехорошо – таким жить.

Ему не ответили. Только Гоймир, шедший впереди, на миг остановился и неистовым жестом вскинул кулак в краге, грозя плавно скользящему в небе Невзгляду.

Шшшух… шшшух… шшшух… Приближался оплавленный каменный вал, местами светящийся малиновым и багровым – то, что осталось от каменных стен кремля. Чета прошла, мимо изваяния Дажьбога – оно тоже было каменным и почему-то не очень оплавилось, можно было различить черты лица…

На щеках у глаз бога-воина застыли две каменные слезы.

Мальчишки, проходя мимо, вскидывали руки в приветствии – молча. Плачущий бог смотрел на них – опоздавших. Приди они раньше – погибли бы тоже, но всё равно каждый из них чувствовал себя опоздавшим и потому до самой смерти виновным…

Недалеко от каменных наплывов сидели живые. Замер прямо в пепле старик с трясущейся седой головой. Прижались друг к другу две девчонки лет по семь-восемь, даже не плачущие, молчаливые и недоумённо глядящие вокруг. Стоял рослый парнишка – возле самого вала, брови и ресницы сгорели, потрескивали волосы надо лбом, лицо и руки покрывали волдыри ожогов, рубаха на груди дымилась, готовая вспыхнуть. Парень стоял и жарился заживо, не чувствуя этого, сжимая в руке самострел и не сводя налитых кровью глаз с оплавленного камня.

Гоймир подошёл, прикрываясь рукой от невыносимого пекла, взял Кота за рукав и отвёл в сторону. Тот отошёл покорно, спросил безразлично:

– Чьих будешь? – скользнул взглядом по головной по вязке, кивнул: – А…

Над камнями, в потоках дрожащего горячего воздуха, кружились птицы. Наверное, жили в городе и сейчас не могли понять, куда делись их гнёзда, что вообще произошло…

Смотреть на это было невыносимо. Олег отвернулся и первым побрёл к деревьям на другом конце страшного круга…

…Старик умер вечером, так ничего и не сказав. Он не был ранен или как-то ещё повреждён. Когда Рыси предложили ему поесть, он, сидевший у корней дуба, качнул головой – вправо-влево. А когда к нему подошли в следующий раз – оказалось, что он не дышит.

Девчушки и парень ели. Тоже молча, лишь потом парень встал, поклонился и уронил единственные слова после того, как его увели от пожарища:

– На полночь пойдём. Наших искать – дружину с исполчением. Весть понесём. Благо вам, да у нас теперь иная тропа.

И ушёл, ведя за, собой младших – ушёл к воинам уничтоженного племени. Его не удерживали и ничего не желали ему – что пожелать? Рыси схоронили старика на окраине пепелища и собирались было уже уходить – ночевать тут никто не хотел – когда Данок вдруг закричал:

– А вон они!

Все рассыпались за деревья, направляя оружие в ту сторону, куда он показывал. В версте, не дальше, на опушке мелькали фигуры вооружённых людей – много, больше, чем было ребят в чете. Неясно только, заметили они горцев, или нет – скорее нет, потому что продолжали передвигаться достаточно открыто. Все, у кого были бинокли, похватали их, уверенные, что увидят врага…

Первым опустил бинокль Олег. Опустил, помедлил и удивлённо сказал:

– Вообще-то это может быть галлюцинация от белковой пиши и недостатка зелени. Но я клянусь, что это наши спецназовцы. В смысле – русские. В смысле – с Земли. Братва, а я не чокнулся?!

* * *

Отряд – не чета – назывался «Славян». Не в честь какого-то мифического героя или реального исторического лица – просто наиболее частым обращением друг к другу среди его бойцов было «славян!» Ничего удивительного в наличии среди защитников Горной Страны части, набранной из русских, хохлов и белорусов, сербов, поляков и болгар вообще-то не было; достаточно вспомнить защиту Стрелково и отряд добровольцев Хайнца Хассе, погибшего там же в боях… Удивительным было другое – эти бойцы-земляне… жили на Мире. Зачастую с роднёй и семьями.

Рижские ОМОНовцы и разыскиваемые «Гаагским трибуналом» сербские четники, оказавшиеся не у дел черноморские казаки и добровольцы батальона «Днестр», АКовцы-поляки, скрывающиеся от властей собственной страны после участия в балканских войнах, адепты неких Русско-Казахских и Северо-Чеченских республик – весь этот отлично вооружённый народ великолепно знал олегова деда, попал сюда не без его «пособничества «и жил «коммуной» где-то за Ключ-Горами, из-за чего и «опоздал к началу драки». Растроганного мальчишку утащили от горцев к отдельному костру и начали активно уговаривать «оставаться с нами», обещая, что «домой вернуть ничуть не хуже смогут» и что «за внука Марычева, случись что, любого натянут по самые помидоры» Олег еле отбоярился, но его ещё долго не оставляли в покое.

В конце концов, когда угомонились даже самые настойчивые, Олег остался у догорающего под плетёнкой огня рядом с добровольцем по имени Сашка – парнем примерно на три года старше самого Олега. Но Сашка ничуть не задавался и признавал в Олеге равного без оговорок.

– Ты вот, видишь, из хорошей семьи, – говорил доброволец, поглаживая ладонью бесшумный «винторез» с толстой трубой глушителя во весь ствол, – я твоего деда сам не видел, но слышал про него много… Я так врубаюсь, что ты мог бы затариться в их городе или вообще уехать, а ты воевать попёрся, дурак, и я за это тебя уважаю… – он сам посмеялся, вздохнул: – А меня не спрашивали, хочу я воевать или не нужно мне это на фиг… Знаешь, я ведь в Грозном родился и жил, прикинь! Повезло – как утопленнику. Не, ему больше везёт. Он подрыгается минутку и хана, отмучился. А я столько лет дрыгался… Там же русским вообще вилы были. Иначе не скажешь. Все про нас забыли, никому мы на… – Сашка смачно выругался, – не нужны. Вот поставь себе: людьми мы там не считались. А самое поганое знаешь что? Нас скотом считали те, у того в башке ни шиша не было, кроме тройки перевранных кусков из Корана. Я так понимаю – тем, кто под фашистами жил, и то легче было. Хоть не так страшно и обидно… Тут как дело обстоит – у тех государство было бесчеловечное по своему порядку, а у этих – просто бандитское. У тех были разные там Вагнеры и Гёте, а у этих – только «травка» и невежество… Вот что было в падлу. Ну, вилы, я уже сказал… Отца у меня убили в 92-м, просто потому, что по-чеченски на какой-то там вопрос ответить не смог. Тогда же и мать украли – просто ушла на улицу и не вернулась. Я из дому сдёрнул – что там ловить-то было? На улице оказался, попрошайничал… Красть западло было, не приучили, да и я видел, что с русскими пацанами и девчонками, которые крали, было, если поймают. Типа этот, суд Линча. Хуже даже, я точно говорю. Не знаю, как выжил. Злости накопил – вагон, только бессильной, да и что я тогда понимал-то? А тут наши подваливают. Мне тринадцать было, я к ним и прибился, думаю – вот и на моей улице праздник! Какой, нафик, праздник, за ними самими следить нужно, как слепые щенята… Ну я и стал в одном штурмовом батальоне «неуловимым мстителем».

– Кем-кем?! – переспросил внимательно слушавший Олег.

– А, это так русских пацанов называли, которые нашим войскам помогали. Только в моём батальоне их восемь было, младшему одиннадцать, старшему пятнадцать… Ты не думай, нас никто не хотел использовать. Солдаты нас просто подкармливали, ну и через нас русским старикам, которые по подвалам тарились, тоже хавку передавали. Это мы сами начали вроде как разведку вести. Нас сперва гоняли от этого дела, даже грозились отправить в Россию, только мы не соглашались… Понимаешь, это вроде как долг был, – Сашка вздохнул: – Ну, перед всеми, кого чехи позабивали; и перед родными, и нет. Я мечтал – хоть одного своей рукой убить. Ребята мне штык подарили, ещё пистолет сам нашёл, только с двумя патронами… Во-от. По-разному было. Я как-то ночью в плечо пулю от снайпера поймал, хорошо, в мякоть. А Витька – это старший наш – тот на мине подорвался. Оторвало обе ступни нафиг, потом утром смотрели: он к блокпосту полз, след остался стометровый. Не дополз, кровью изошёл… А мы только злее стали. Короче, разное делали. Ну и убивали тоже, было. Наши чехов вообще столько наваляли – смотрел и сердце радовалось, думал: это вам, сучарам, за всё сразу! Ну и наших, конечно, тоже офигенно много убивали. Город-то незнакомый… Вот тут мы и подключались. Бояться я не боялся… а потом, в феврале 95-го, рассказал мне один парень, что мать в одном ауле в горах, ну, рабыней её там держат. Я сперва думал ребятам сказать, да они ведь только по приказу, чем помогут? Только на мозги капать… Короче, даже своим не сказал – ну, «неуловимым», пошёл один…

– В горы? Один? – удивился Олег. Сашка пожал плечами:

– Ну а прикинь, что это твоя мать? Ты бы не пошёл? – Олег промолчал, и Сашка продолжал: – А холод, ветер… Добрался – уже поморозился, да ещё и там, вокруг аула, почти неделю бродил, пока не разобрался, что к чему. Мать выручал – семью чехов зарезал. Тихо надо было, да и патрон у меня… А их там, как кроликов в каждом доме. Ну и пришлось штыком быстро работать, – Сашка рассказывал без гордости и отвращения, как о сделанной тяжёлой и необходимой работе. – Потом мать тащил вниз, она от голода совсем доходяжная была, ей всё казалось, что отец её тащит. Как выбрались – я уж и не помню. В больнице в Ставрополе лежали, потом ездили, какую-то родню искали, а нашли твоего, значит, деда. Он сперва нас у себя поселил. Я-то обратно хотел, а он говорит: «Не валяй дурака, парень. Эту войну наши не выиграют, а у тебя мать…» Ну а когда мне четырнадцать исполнилось, он нас сюда переправил. Предупредил, правда, что и тут не всё в кайф. Ну да тут лучше.

– Лучше? – невольно оглянулся Олег туда, где лежало пепелище.

– Лучше, – убеждённо и без промедления ответил Сашка. – Тут за себя и за своих драться можно. Никто тебе не мешает, за руки не цепляется. И люди друг за друга держатся… Мне там, в Грозном, так обидно было, до слёз. Столько русских жило! А чехи всех по одному, как цыплят. К одному приходят, а соседи по домам сидят и молятся, что не к ним. А потом и к ним… Вот так. Разозлиться бы, оружие найти, командиров… Не, только блеяли, как овцы… – и неожиданно, без всякого перехода, Сашка предложил: – Ты бы и правда оставался с нами. Вояка ты, говорят, тугой. А тут всё-таки свои…

– Спасибо, – от души поблагодарил. Олег и протянул руку, которую Сашка пожал. – Но Рыси – моё племя. Я их не брошу. А потом – мне надо домой. У меня тоже есть мать и отец.

* * *

Утром чета Гоймира и «Славян» распрощались. Гоймир решил идти на север, к Ольховой речке, а земляне собирались перевалить Горы Потоков и повоевать в Мёртвой Долине. Напоследок всё тот же Сашка притащил «утёс» и свалил его к ногам Гоймира со словами:

– Во, славян. Извини, АГС у нас один, самим нужен, а это командир сказал – вам типа подарок. У нас их три… было. Пользуйтесь, – и, не слушая горячих благодарностей (и стонов Хмура и Гостимира, которым предстояло вновь тащить двухпудовый агрегат), подошёл к Олегу попрощаться персонально: – Ну, – он крепко пожал руку младшему соотечественнику, – давай, значит… Ты вообще это… береги себя… – он отошёл шагов двадцать и, повернувшись, сказал: – Жив тут останусь – может, ещё на Землю вернусь. А то мы там кой с кем не договорили, начатое доделать надо…

– Позови меня тогда, – серьёзно ответил Олег. – Адрес знаешь.