Текст книги " Красный вереск"

Автор книги: Олег Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 38 страниц)

И вот при мысли об этом Олега настигли боль и злость. Настоящие боль и злость! Какая, на фиг, разница, как жил Воибор!? Те, кому надо, об этом помнят. А для него, Олега Марычева. Вольга Марыча из племени Рыси, важно, что Воибор был его соратником. Соратником – в любом случае, защищавшим в этих горах свою родину. И те, кто его убил, заслуживают ответа – смерти!

Он вспомнил Антона, зарезанного им три дня назад. И – странно – не ощутил больше ни жалости, ни раскаянья. Словно нагнулся, жалея над убитым тобою человеком, а с его лица упала маска, и ты увидел злобную харю уводня.

«Нет, нет, нет, – в не до конца ему самому понятном ожесточении повторял Олег, – я не хочу больше этих мыслей о жалости, о раскаяньи… Во всём я был прав! Во всём! Их надо убивать, не жалея, убивать, как можно больше, всегда, везде… Клянусь тебе, Воибор – я их буду убивать! Я понял, я понял – это война, на ней не жалеют никого, кроме своих, не сочувствуют никому, кроме своих!..»

– Носы-то выше, – вдруг послышался голос Гоймира. – Пал друг наш, то верно. Так или стать бою без павших? Или стать войне без крови? Живы часом – одно думать нам о жизни, о живых. А павшим – будь слава вечная и продолжение в Верье бесконечной, неразрывной. Будь так!..

…В скалах нашли подходящую выемку и отнесли тело к ней, положив на плащ, разостланный на мечах. Установив мечи над выемкой, четверо ребят потянули их в стороны, одновременно наклоняя – и Воибор медленно и плавно соскользнул вниз, в своё последнее пристанище. Пронзительно и жутко завывали, плакали два рожка-кувикла. А потом, когда начали возводить над могилой холм из камней, Гостимир закрыл глаза и звонким, чистым голосом затянул:

 
– Славны преданья веками стояли!
Славная память славным героям,
Павшим за Верью, за веру славянства —
Славная память и веки, как часом!..
 

Олег увидел, что Ревок поменялся оружием с погибшим… «Наверное, она была друзьями, – подумал мальчик, – как мы с Эриком или Богданом…» Он вспомнил Богдана и улыбнулся вдруг при мысли, что тот сейчас в относительном спокойствии, у надёжных людей…

На камни могилы каждый положил веточку белого вереска. И Гоймир торжественно произнёс:

– Так не опоганят твоего тела враги наши, Воибор. Так не забудется могила твоя. Будь к нам в обрат из вир-рая – ждёт тебя племя… У кого есть слово?

Говорить, собственно, было нечего. Только когда все уже уходили. Ревок прикоснулся ладонью к камням и очень тихо сказал:

– Спи, Воиборко…

Он очень крепился, но всё-таки заплакал, и никто не сказал ему ни слова, когда он, обогнав всех и низко опустив голову, почти побежал к пещере.

Оттуда он не выходил до темноты. А остальные, словно сговорившись, старались не входить внутрь без крайней необходимости.

* * *

Олег лежал на плоской, прогретой солнцем скале над озером, поставив подбородок на руки и вытянувшись так, чтобы не потерять ни капли тепла – редкой вещи здешним летом. Одежду и оружие он положил рядом – так, чтобы в любой момент дотянуться до своих пушек. Впрочем, никакой опасности поблизости и в отдалении не наблюдалось. День был тихим, солнечным и тёплым.

Олега клонило в сон. Он лениво наблюдал за ребятами на берегу, по временам поднимая голову. Но делать это становилось всё более лень, и наконец он уткнулся носом в сложенные руки, почти уснув – во всяком случае, провалился в вялый, приятный полусон, расслабив все мышцы. Это было здорово – валяться на солнышке и по возможности ни о чём не думать. Оказывается, можно устать до такой степени, что единственным желанием будет не утруждать мозги. Недостойное, нелепое желание – мозги и даны для того, чтобы их утруждать… а вот поди.

«Ну, это просто стыдно, – вяло ворочались мысли в голове Олега, инертно валявшегося на скале, – что за скотство – лень даже думать!» Он попытался на чём-то сосредоточиться и… проснулся.

Вздохнув, мальчик перевернулся на спину. Сказал в пространство, в чистое, огромное небо над ним:

– Классно тут загорать. Не сгоришь.

Ему, соответственно, никто не ответил. Народ внизу спал, как только что спал сам Олег, только вот на верхотуру никто не забрался. Лень было, наверное…

Мальчишка потянулся, завывая во весь голос и растопырив пальцы. Потом вновь перевернулся на живот и, улёгшись поближе к краю, стал смотреть вниз.

Кажется, он опять уснул, потому что обнаружилось, что рядом сидит, скрестив ноги, Йерикка. Он читал, положив на загорелые коленки растрёпанную книжку с лохматыми жёлтыми страницами.

– Что читаешь? – спросил Олег, сглотнув неприятный привкус от сна на солнцепёке. Йерикка поднял взгляд от листов:

– Библию.

– Че-го?! – Олег, смотревший из-за плеча, повернулся на бок и замер, приподнявшись на локте и таращась, как на чудо. – Библию-у?!

– Её самую-у, – подтвердил Йерикка. – А че-го?!

– И охота? – поинтересовался Олег, не обратив внимания на поддразнивание, – Это же чушь.

– Уверен? – Иерикка перевернул несколько страниц и прочёл нараспев: – «Что пользы, братия моя, если кто говорит, что имеет веру, а дел не имеет? может ли эта вера спасти его? Если брат или сестра наги и не имеют дневного пропитания, А кто-нибудь из вас скажет им: «Идите с миром, грейтесь и питайтесь», но не даст им потребного для тела: что пользы? Так и вера, если не имеет дел, мертва сама по себе…» Соборное послание святого апостола Иакова, глава 2,14–17. Что теперь скажешь?

– Да ну… – махнул рукой Олег. – То же самое можно было оказать проще, красивее и короче.

– Например? – с интересом спросил Йерикка, не закрывая книжку.

– Например?.. – и Олег выпалил: – Кто бездействует – того нет!

Разница между замысловатой образностью восточной мудрости и чеканным, коротким афоризмом была до такой степени разительна, что Йерикка изумлённо хлопнул глазами. Потом протянул:

– А-а… Пословица народа моей матери? С тобой становится опасно спорить.

– Бездарная книжонка, – упрямо сказал Олег. – Писали её явно в разное время люди, свихнувшиеся на религиозном фанатизме. Я её, между прочим, ещё на Земле читал. А тут читал «Слово Однорукого»– вот это вещь!

 
– Васу тусимтонс
Динамас ханти
Мэну, кам сатэм
Карс курвис сам йугам,
 

– с удовольствием процитировал Йерикка и перевёл прозой: – Лучше в любой момент умереть человеком, чем вечно жить скотом… А ты знаешь, что данваны объявили эту книгу запрещённой к распространению в цивилизованном обществе из-за «натуралистичной жестокости»?

Олег сделал неприличный жест средним пальцем правой руки – Йерикка понял и засмеялся. Потом добавил:

– А Библию почитать всё-таки полезно.

– Да читай-читай, я не мешаю.

– Можно?

– Можно, – разрешил Олег.

– Спасибо, – Йерикка стукнулся лбом в камень. Когда поднял голову – то оказалось, что он улыбается. Встав одним гибким движением, он подошёл к краю и уселся, спустив ноги с обрыва – Олег дёрнул плечами:

– Смотреть на тебя страшно…

– Я часто думаю, что тут было до нас, – вдруг сказал Йерикка, не поворачиваясь.

– Ты о чём? – Олег лёг на живот, подперев голову руками и покачивая ногами в воздухе.

– О тех ребятах, которые были тогда, давно и совсем давно. Понимаешь?

– Ага, – Олег в самом деле понял. – А что ты думаешь?

– Ну-у… Вот например – они тут отдыхали?

– А что? – Олег пожал плечами. – Местечко классное, почему нет? Снимали доспехи – и в воду. А потом загорали на пляже. Или здесь, – он хлопнул по камню, – на скале.

– И верили в то, что победят… – задумчиво дополнил Йерикка. – Как верим и мы, так?

– Наверное, – согласился Олег. Йерикка повернулся, чуть нагнувшись назад:

– А если бы, Вольг, – тихо сказал он, – им показали бы, что вся их борьба – проигранное дело? Если бы им показали поля у Чёрных Ручьёв и сказали: «Вот ваша победа!»?

– Они не поверили бы, – решительно ответил Олег.

– Ну… а если бы их убедить? Что они сделали бы? Может, просто разбежались кто куда? Всё равно ведь нечего защищать… Как ты думаешь?

– Мой дед был в сто раз отважней меня, – ответил Олег. – А я не сбежал бы, даже узнай точно, что мы проиграем нашу войну. Просто потому, что не хочу… – Олег задумался и с лёгким удивлением продолжал: – Знаешь, я не хочу, чтобы эти гады хвастались, что взяли нас голыми руками. Там, на Земле, нас, русских, сплошь и рядом вот так берут на голубом глазу, на одной наглости. А тут – не хочу.

– Да, – согласился Йерикка, – настоящее поражение – это не гибель, а сдача. Я сейчас подумал – сколько было тех, кто сражался до последнего, даже когда ясно было, что всё проиграно!

– И они всегда побеждали, – дополнил Олег, – даже когда погибали…

– Смотри-ка! – Йерикка вдруг отложил Библию и поднялся в рост, приложив обе ладони к бровям, – Гоймир вернулся!

– Где? – Олег тоже вскочил. Гоймир вчера ещё ушёл на встречу с Квитко. – Э, а он на один. Кто это с ним?

– По-моему, Бойко, – неуверенно откликнулся Йерикка. – Ржут чего-то…

– Пошли, посмотрим? – предложил Олег, натягивая порядком обветшавшие от стирок трусы. Йерикка сделал то же, и они быстро сбежали по крутизне прямо навстречу неспешно идущим к лагерю Гоймиру и Бойко, который немедленно загорланил:

– Й-ой, а добро живёте! Лежи лежмя на солнышке…

– Вы что, хуже? – спросил Йерикка, обнявшись с ним. Гоймир почему-то заржал так, что Олег с испугом посмотрел на него. Тот ржать не перестал. Он задыхался и охал, потом попятился и сел на камень, продолжая икать и квакать.

– Описаешься, дружище. – Йерикка погладил Гоймира по голове. Тот завизжал. Тогда рыжий горец поглядел на Олега и торжественно-грустно сказал: – Ясно. Тяжкое бремя ответственности сломало его психику. Такова наша высокая дорога, великий долг солдата перед…

– Хватит, – поморщился Олег.

– Понял, – согласился Йерикка. – Бойко, мы ждём объяснений. Что вы сотворили с нашим князем, изверги? Мы вам его нормальным давали.

– Квитко женился, – неожиданно совершенно чётко ответил Гоймир. И снова захохотал.

– Прекрати, наконец, – предостерёг Йерикка, – ребята в лагере подумают, что это орёт коллективная Желя!

– Скорей сирин кричит, – со знанием дела поправил Бойко.

– Ты, сирин, – угрожающе сказал Олег, – колись, родной. Кто женился? Квитко? А на ком, на волчице, или на Дуньке Кулаковой[10]10
  Жаргонное название онанизма.


[Закрыть]? Или… э… на ком-нибудь из, так сказать, вас? Мать моя в кедах, неужели правда?! Ну интим! А целовались без трусов?! А как это – когда в попку?! Ну скажи, скажи, я прям горю от нетерпения… протии-и-и-и-ивны-ы-ый… – он потянулся к шарахнувшемуся в испуге Бойко губами «трубочкой».

– Не… на… до… – стонал Гоймир, – од… но… дыхнуть… не… мо… гу…

– Полить его водичкой, что ли? – Йерикка тряхнул Гоймира. – Й-ой-й-ой, очнись, а?

– Добро. Лады. – Гоймир перестал хохотать и сел, сложив руки на коленях. Потом вскочил: – Одно часом пойду, упрежу наших. А ты-то скажи им, скажи! – бросил он Бойко уже через плечо.

Йерикка и Олег, как по команде, повернулись к тому…

…Оказалось, что Квитко со своими развернулся вовсю возле веси Панково, рядом с которой квартировал. В Панково разместили склады горючего, при этом без церемоний потеснив саму весь – махом снесли полдюжины домов и повесили на всякий случай семью, решившую не выселяться. Склады охраняли хангары, на небольшую площадку за околицей базировались три вельбота.

Ночью Квитко явился в Панково прямо к войту и имел с ним длительную, солидную беседу. Результатом беседы стало то, что рано утром через день в Панково влетели пять убранных лентами и колокольчиками троек. Молчаливый и важный жених сидел в первой, закинув ноги кожаной полостью – местных штанов найти не удалось на всех, а лесовик в перетянутых ремнями горских кутах и свободных горских же штанах выглядел по меньшей мере странно. Из дома войт под руки, с причитаниями и иконами, вывели его среднюю, и весь свадебный поезд помчался вроде как в Каменный Увал, где располагалась лучшая на всю Древесную Крепость церковь. Сам войт, уже полупьяный, в сопровождении родни тоже не первой трезвости попёрся в гарнизон – упрашивать тамошних почтить свадьбу присутствием и построением гарнизона в почётный караул. Хангарами командовал данванский офицер, которому стукнуло в голову посмотреть обряд и заодно сплотиться с местными, чтобы загладить впечатление от репрессий. Он согласился почти сразу и с хангарскими старшими явился в дом, где гуляли вовсю.

Через три часа появились тройки. В двух из них экипажи едва не выпадали наружу, потому что в кузовах, высунув задрапированные лентами стволы в пропилы задних бортов, стояли «утёс» и АГС, заряженный картечными гранатами. Квитко с «невестой», успевший переодеть штаны, а с ними четверо парней прошествовали в дом, тройки развернулись… и парадный конный строй хангаров почти весь полёг под разрывными пулями и картечью, а на аэродром и склады полетели фугасы «шмелей». Квитко, войдя в дом с невестой под ручку, с ходу врезал из автоматического «маузера» по дорогим гостям, и они влипли физиономиями в миски с квашеной капустой.

Короче говоря, всё дело провернули с наглым изяществом, на одном дыхании. Но самое-то интересно, оказывается, ещё было впереди! Дочка войта за время короткой поездки просто-напросто влюбилась в Квитко. Он, по собственному признанию – тоже. На пути к счастью легли препятствия шекспировского масштаба: поп в местной церкви отказался венчать «безбожника»; при всём своём уважении к горцам войт считал, что о замужестве дочке думать пока рано, а о замужестве за горцем – думать рано всегда.

Опять-таки в полном соответствии, с Шекспиром влюблённые решили не «покоряться пращам и стрелам яростной судьбы». Оксана, как и большинство славянок, готова было за любовь босой ходить по углям. Квитко вполне соответствовал тому типу горца, о котором говорилось: «Никогда не станет делать то, что ему говорят, но всегда выполнит то, что скажет сам.» Короче говоря, пока суд да дело, Квитко украл девчонку, и они повенчались вокруг ракитового куста – тут это, как успел убедиться Олег, было не фигуральным выражением, а натуральным старинным обрядом – и Оксана ушла в чету…

…Похохотали здорово. Но потом Йерикка посерьёзнел и сказал:

– Это было редкостно неосторожно. Я не об операции, а о женитьбе. Мы не должны отталкивать от себя местное население…

– Кровь Перунова, ты одно в одно говоришь, стать горожане! – скривился Бойко: – Прости на слове, Вольг… В Панково-т побулгачат и под сапог положат… Й-ой, а что вы нагишом – купались, так?

– Загорали, – махнул рукой Олег и ощутил вдруг, что в тени довольно прохладно. Он взял себя за плечи: – Мотаем отсюда! Тут хреновато… Пошли с нами, отдохнёшь.

– А то у нас-то берег не тот, – отмахнулся Бойко. – В обрат стану.

– Эй, а ты чего, собственно припёрся? – окликнул его Олег уже в спину.

– Безделко, – откликнулся Бойко. Олег и Йерикка переглянулись. Олег повторил:

– Безделко, – и оба засмеялись. – Пошли одеваться, всё равно отдых рухнул с дуба.

Они неспешно зашагали обратно по крутой тропке.

– Блин, сюда бежали – не замечал! – Олег неловко скакнул, наступив на острый камень. Йерикка спокойно сделал то же, перенёс на эту ногу полный вес и подмигнул Олегу. – Ну да, как же, как же! – завёл глаза тот и, споткнувшись, чуть не упал, а потом запрыгал на одной ноге, стиснув ушибленные пальцы другой и шипя: – Ай-я! У-у, на фиг, как больно… Ну вот, до крови. А если идти?

– Иди, иди, – Йерикка подтолкнул друга, – шагай, а то без нас всё решат!

– Что решат? – изумился Олег, ставя ногу на камень и разглядывая её.

– То, зачем Гоймир так спешил в лагерь, Вольг, – загадочно и спокойно сказал Йерикка.

* * *

Чета дружно сидела возле своего князя-воеводы на озёрном берегу. Почти никто не позаботился толком одеться, зато каждый автоматически положил рядом «пушку». Гоймир, встав на камень, ораторствовал, как древний князь:

– Одно бока пролёживаем мы – Родом клянусь, а враги наши насмешки нам строят! Того хуже беда – не замечают нас! Что последним делом мы сделали? Что свершили? В горах две недели-то назад обоз пожгли – так-то! Другое что – то мы себя спасали или гривны на медь меняли… То ли по то мы сюда шли, чтоб лагерем на красивом бережку стать, да и лечь брюхом кверху; чтоб и в вир-рае бездельников видать было?! То ли по то, чтоб одно гордостью гордиться – ползком проползли вражьим исподом, ровно змеюка… да и не уклюнули ни разу?! Я, князь-воевода племени, так слово скажу: успехи братьев наших… сердце мне жгут и завистью полнят! Драться надо! Вихорем по вражьей земле пройтись, Куллой промчаться, след чёрный по-заду проложив!

– Он в ударе, – углом рта шепнул Олег Йерикке. Тот кивнул, продолжая играть в «ножички» метательным ножом. Казалось, Йерикка не слушает, но Олег готов был поклясться на полном собрании сочинений Киплинга, что рыжий слышит всё – от и до. – Интересно, что предложит?

Гоймир тем временем закончил с лирикой.

– Одно оженился Квитко, – он переждал взрыв смеха и добавил: – А я предлагаю так – похороны заделаем.

– Чьи-то? – спросил Краслав.

– А твои, – отозвался Гостимир, и незамысловатая шутка вызвала новый смех. Гоймир поднял руку, задрапировался в плащ и стал до судорог похож на иллюстрацию к учебнику истории 5 класса, глава «Древний Рим».

– Покойней! – призвал он. – Похороны невинно убиенных зверями-горцами человеческих жертв!

– Каков слог! – восхищённо сказал Гостимир. – Бояне – ей-пра!

Гоймир тоже еле сдержал улыбку. Олег давно его не видел таким. А он продолжал:

– Похороны со сбором широкого народа, друзей наших из лесовиков и всех, кого собрать успеем… Вняли?

– Туман, – возразил Резан. – Разгони-от.

– Так, – кивнул Гоймир. – Завидки меня взяли, не укроюсь. Бойко рассказал кой-что, – посланец Квитко взмахнул ножкой дикой утки, которую обгладывал, – мол, в Каменном Увале склады стоят. Сотни две стрелков, с сотню выжлоков. Вот там-то и схоронят нас. Добровольцы до гробов есть ли?

– А как свет свят! – вскочил Холод. – Я ж понял! Гоймирко, то моё место! А вы-то дошли?!

Горцы зашумели, вскакивая. Идея Гоймира, неясная в деталях, действительно дошла до них в общих чертах.

– Я понимаю, Гоймир, – Олег встал, – что ты меня с удовольствием похоронил бы на самом деле…

– Угадал, – процедил Гоймир, глядя срезу потемневшими глазами.

– Ну вот, можешь и правда воображать, что хоронишь меня.

– Для тебя у меня вот что яма-выгребуха сыскалась бы, ясно?

Олег не ответил – Йерикка незаметно всадил в него локоть…

…О таких делах говорится: «Наглость – второе счастье.»

Ранним утром конца августа, солнечным и тихим, но прохладным на околице Каменного Увала появилась похоронная процессия, шедшая, надо думать, издалека. Под торжественное и стройное пение более трёхсот человек входили в весь со скорбными и значительными лицами. Слышно было, как рыдают женщины. Дети с испуганными глазёнками цеплялись за матерей или сидели на плечах отцов. Впереди всех в полной красе шествовал величавый, могучий священник с окладистой седой бородой и вздетым на неё золотым крестом. Размахивая паникадилом, он густым, мощным басом выводил: «Спаси Господи люди твоея!» От всей процессии веяло патриархально-величественным духом народности, смирения и почвенности.

Над головами плыли семнадцать гробов, в которых возлежали покойники.

Патруль стрелков, попавшийся на околице, спешился и обнажил головы, за что был вознаграждён благословением батюшки, а хор с новой силой грянул песнопение. Но навстречу уже спешил командир гарнизона – подбежав, он спросил скорее растерянно, чем сердито:

– Что это значит? Кто вы такие?

– Сыне! – прогудел поп. – Не препятствуй нам – в горести нашей! – вершить святой обряд над этими юношами, невинно павшими от рук безбожников, налетевших третьего дни на наше Крапищево… – и заревел: – О-о-о-отче на-а-аш… иже еси на не-бе-си-и!!!

Офицер, смешавшись, отступил и перекрестился. Он знал, что церковь в Каменном Увале – самая большая и почитаемая на всю долину, поэтому перекрестился и указал рукой:

– Проходите, святой отец. Не препятствую… Благословите!

– Благославляю, сыне! – и священник двинулся дальше, за ним – и вся процессия.

Если бы офицер не склонялся под благословение, он бы заметил, что при движении руки священника под распахнувшейся рясой сверкнули две гранаты, висевшие на армейском поясе. Не заметил этого и сам священник, но шедший сбоку белобрысый и тонколицый – словно с иконы – мальчишка, державший хоругвь со страдальческим ликом, заголосил тонко и неразборчиво, но достаточно ясно для идущего рядом попа:

– Де-еду-деду гранаты спрячь что на по-оясе вися-ат!..

Священник зыркнул вниз, помянул чёрта и ловким движением скрыл неподобающие сану предметы.

Гробы, сопровождаемые безутешными родственниками, среди которых почему-то было полно крепких мужчин, вплыли в церковь и были расставлены на возвышении строгим рядом. Местный священник готовился к отпеванию. В передний ряд с постными лицами набились православные офицеры гарнизона, спешащие выразить пропагандистское сочувствие…

…Олег и в самом деле почти уже умирал. Он лёг неудачно, и рукоять автоматного затвора врезалась ему в спину у левой лопатки – сейчас это походило на тупой нож, казалось, этот чёртов затвор уже пророс до сердца. Но покойники, как правило, не шевелятся, и Олег, мысленно подвывая в голос, молчал и не двигался. Весь его вид говорил, что бедный мальчик скончался в ужасных муках, оставшихся на его лице и после смерти.

Он вслушался в гулкие слова молитвы, звучащие где-то рядом. Стало жутко. Казалось, что сейчас он уже не сможет пошевелиться, даже если и захочет, не сможет открыть рот, когда начнут забивать крышку… Усилием воли он заставил себя успокоиться. «На свадьбе, конечно, было веселей», – подумал он, продолжая вслушиваться. Сейчас… сейчас…

– …Подаждь, Господи, оставление грехов всем прежде отошедшим в вере и надежди воскресения отцем, братиям и сёстрам нашим и сотвори им вечную память… вечную память… вечную память…

…Ничего более жуткого и представить себе было нельзя. Белые покровы гробов отлетели с шелестом и хрустом, и в руках садящихся трупов зловеще сверкнуло оружие. Кое-кто шарахнулся к выходу, но скопившиеся там «родственники и друзья» уже нацелили свои стволы.

– Стой! – резко скомандовал Гоймир, соскакивая на пол с ППШ в руках. – Кто дрягнись – пулю промеж глаз!

Несколько шустрых, мальчишек пробежали вдоль строя, обезоруживая офицеров, которых сразу скрутили и побросали, как поленья, в угол церкви. Гоймир уже распоряжался:

– Пулемёт – на колокольню! Мужики, окружай склады, начнёте, как нас заслышите, одно передом не влезать! Резан, бери Гостимира, Данока, Одрина, Твердислава – караулы по околице сведите! Сквозь алтарь выходим! Батюшка, – обратился Гоймар к местному священнику, чудом сумевшему сохранить спокойствие, – то против религии вашей, но часом и дальше служите. Боле никому не казать носа наружу! Вперёд!

Молча – только запалённое дыхание, взволнованное, сдержанное, только шорох подошв по камню коридора, потом – по земле – горцы и лесовики выскакивали за церковь и быстро разбегались в стороны. Охрана бдительно следила за округой, но и предположить не могла, что враг уже внутри обороны!

– Вольг, – Гоймир махнул Олегу рукой, и тот подбежал, обогнав остальных: – Те антенны-то видишь? Там связь их.

– Понял, – кивнул Олег. – Возьму Морока и Холода.

– Тебя подождём, – предупредил Гоймир. Олег сделал рукой знак братьям, снова оставившим свой ТКБ в лагере, и они втроём рванули через широкую улицу.

Бежали клином, Олег ощущал уже хорошо знакомое смешанное со страхом острое волнение, от которого все чувства становятся похожими на вытащенные из ножен клинки. Это не обессиливающий страх, это нечто другое, и даже мысль, что в тебя могут ударить из окна автоматной очередью, не пугает, а подбадривает…

– Окно! – резко выкрикнул Холод. Олег увидел то, о чём крикнул горец, уже позже своего выстрела из подствольника, сделанного на бегу – как открывается окно, но в руках у стрелка, выглядывающего наружу, не винтовка, а бритва… Тромблон влетел в это окно над плечом солдата, и тот успел проводить гранату недоумённым взглядом. Так он и выпал из окна – не успев повернуть голову обратно.

Олег ещё успел услышать, как загрохотал сзади крупнокалиберный пулемёт – и перестал воспринимать то, что не касалось «его» боя.

На крыльцо выскочили сразу двое – глупо, плечо в плечо, и Морок почти в упор выстрелил в одного, тот, словно поскользнувшись, рухнул на ступеньки, но второй успел юркнуть обратно… «Плохая вещь для нашей войны – самозарядка,» – мелькнула у Олега холодная мысль, и он влупил в закрывшуюся дверь очередью в надежде, что там коридор, а не поворот. Не попал, кажется.

– Холод? – Олег рухнул на корточки перед окном, впечатался в стену спиной и сжал в руках автомат, словно ступеньку. Холод влетел в окно в кувырке. Морок взлетал на крыльцо, Олег крикнул ему по какому-то мгновенному наитию: «Ложись!» – к счастью, тот не думал, а просто скатился по ступенькам, и дверь с треском распахнулась под ударами пуль изнутри от неё со свистом, как кинжалы, бросаемые сильной рукой, летела длинная щепа. Мальчишка, не поднимаясь, бросил в коридор ручную гранату, метнулся следом за разрывом, стреляя так часто, как мог нажимать на спуск. Олег вскочил, опёрся левой на подоконник и легко перелетел в комнату. Холод внутри отбивался прикладом РПК от штыка.

– Влево! – крикнул Олег, и горец припал к полу, а Олег выстрелил во врага, тот, переломившись в поясе, рухнул к двери, изо рта хлынула кровь. В коридоре стреляли, бешено и густо, потом сразу перестали. Холод обезумевшими глазами посмотрел на Олега, тот показал успокаивающе ладонь. И действительно, внутрь, споткнувшись о труп, шагнул Морок.

– Я так на их кухне все банки побил, – сообщил он. Из левого плеча у него текла кровь, пропитывая рубашку.

– Достало, братишка? – спросил Холод. Морок поморщился:

– Краем.

Это он преуменьшил. Пуля засела где-то внутри и, судя по всему, повредила сустав. В земном госпитале могло дело кончиться ампутацией, но Олег уже убедился прочно, что тут ранения куда менее опасны – организмы горцев были могучими, да и бальзамы помогали лучше земных лекарств. Однако, сейчас Морок при малейшей попытке двинуть плечом терял сознание.

– Сиди здесь, – приказал Олег, – из тебя боец сейчас так себе, а у нас не напряг… Холод, пошли!

– Разом, – тот как раз затягивал повязку на плече брата. – Пошли!

Они проскочили коридором в комнату, выходившую окнами не параллельную улицу. Вообще-то Олег хотел бежать на помощь остальным, но тут в улицу с визгом и улюлюканьем влетели два десятка хангаров.

– Эти откуда? – сквозь зубы процедил Олег. И тут же улица утонула в пыли, криках, хрипе лошадей, хангары слетали с сёдел, кто-то спиной проломил плетень… – А это откуда?!

– Это с колокольни, – со злой усмешкой сообщил Холод. Пулемёт работал ровно и точно в опытных руках стрелка. Но хангары – их осталось человек 8-10 – спешившись, быстро втянулись в мёртвые зоны и начали перестрелку с колокольней. У одного была снайперская винтовка, он побежал к углу.

– Сто-ять, – приказал Олег и выстрелил в него одиночным. Снайпер подломился и рухнул на спину. Холод тут же пустил в дело пулемёт. Мёртвые для колокольни зоны простреливались из окон дома. Двое хангаров, гремя доспехами, успели сигануть в сад напротив, но Олег покосил их очередью на уровне пояса…

– Пошли. – Холод осмотрелся, – нет никого.

Они выскочили через окна. Олег чертыхнулся:

– Только бы на колокольне нас за чужих не приняли…

Опасения были обоснованными. На войне люди не так уж редко убивают своих – причём нередко тогда, когда и спутать-то вроде бы невозможно. Но на этот раз мальчишки вполне благополучно перебежали улицу и прыгнули через плетень в сад. Олег наткнулся на лежащие в крыжовнике тела, довольно пробормотал:

– Ага…

– Ягоды доспели, – сообщил Холод, на ходу срывая зелёные с желтоватыми прожилками и коричневыми хвостиками ягодки. Олег усмехнулся:

– Правду говорят, что горцы ворюги. Сад-то чужой.

– Так дам часом тебе! На, – Холод протянул Олегу несколько ягод.

…Гоймир малость не подрасчитал со своими силами. Оставив с собой слишком мало людей, он не смог толком атаковать – едва-едва получалось сдерживать активно рвущегося из окружения врага. Но тут примчался со своими Резан – правда, без Святомира, тому пулемётной очередью прошило обе ноги. Хангарн, чтоб их дубом прихлопнуло, оказались расквартированы не в веси, а в шатрах за околицей… Потом возникли Олег и Холод, и почти тут же рвануло так, что задрожала земля, а дальше уже рвалось, горело, визжало и свистело без перерыва – небольшая охрана складов, лишённая поддержки гарнизона, полностью погибла в бою с местными, после чего лесовики начали погром. «Утёс» Хмура с вышки поджёг на аэродроме все три вельбота и мягкий резервуар с горючим. Вскоре уже все вместе навалились на блокированный гарнизон – и не прошло много времени, как два десятка стрелков, подняв руки вверх, уже выходили к воротам.

– Что с ними делать? – спросил Йерикка, пришлёпывая к своему «дегтярю» похожий на консервную банку магазин на шестьдесят три заряда.

– Диво слышать такое от тебя, – ответил Гоймир хмуро.

– Ну уж нет, – решительно сказал Йерикка, – ты погляди на них!

Пленные в самом деле имели весьма жалкий вид. Даже не пытались скрыть страх, с ужасом они глядели на горских воинов и лесовиков, окруживших их со всех сторон.

– Расстрелять, – жёстко приказал Гоймир. Горцы запереглядывались. Резан с равнодушным лицом поднял пулемёт. Стрелки молча сбивались в кучу, глядя уже не на врагов, а на пулемёт Резана. Но молчали – не верили в происходящее, что ли? Или уж скорей поняли, что ничего не поможет…

Резан стрелял без предупреждения – в упор, не целясь, но точно. Когда его «дегтярев» выплюнул последнюю гильзу и умолк, он поднял ствол к небу и флегматично поменял магазин.

– Лесовики говорят – под церквой со взмятения большой склад заложили, – Гоймир отвернулся к своим. – Разобрать надо будет. Что лишку потянет – в обрат схороним, не нам, так ещё кому пойдёт.

– Дело, – поддержал Резан, – а то скудаемся боеприпасами-то… Да, у нас часом поранили двоих. Святомиру ноги прошило, а Одрина осколком в пах пометило.

– Трое раненых, – возразил. Олег. – Морок в плечо ранен. Не так удачно, как у Квитко получилось.

На него посмотрели враждебно.

– Против Квитко была всего сотня, – оказал Йерикка.

– А у нас – два ста, – добавил Гоймир.

– Да выжлоки, – напомнил Резан.

– Да вельботы, – заключил Хмур, спустившийся с вышки колокольни.

– Запиши их на свой личный счёт, – язвительно предложил Олег. Хмур кивнул:

– А то… Меж делом, Гоймир, офицеров в церкве побило. Снаряд со склада в двери влетел, так угадал в них.

Гоймир выругался. А Йерикка серьёзно добавил:

– Да, бога нет…

…Под церковью и в самом деле находился большой склад – похоже было, что над ним-то церковь и построили. Низкое сухое помещение, выложенное каменными блоками, оказалось забито ящиками, в которых были разные разности почти сплошь советского производства. Не оказалось, к сожалению, тромблонов и выстрелов к «грому» и ТКБ, но остального – навалом. Оставалось жалеть, что невозможно распихать по крошнам всё, хотя горцы и делали такие героические попытки.