Текст книги "Вельяминовы. Начало пути. Книга 3"
Автор книги: Нелли Шульман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 91 страниц) [доступный отрывок для чтения: 33 страниц]
Попугай открыл один глаз и огляделся, – вокруг было темно, с кровати слышалось спокойное дыхание. Он пробормотал: «Куэрво!», и, нахохлившись, опустив веки – тоже заснул.
– Вы удивительно хорошо держитесь в седле, миссис Марта, – одобрительно заметил Хосе.
Они медленно ехали по дороге, что вела на холм. В пронзительном, голубом небе кружила пара соколов, леса на горизонте были расцвечены алым и золотым.
– Я на лошади с трех лет, – рассмеялась женщина, потрепав по холке гнедого жеребца. Она была в темных бриджах, сапогах по колено, и камзоле испанской кожи, волосы – свернуты и убраны под черную, с высокой тульей, украшенную алмазной заколкой шляпу.
– Мой батюшка покойный был на Москве лучшим наездником, царя Ивана учил воинским искусствам. Ты тоже, – она окинула взглядом стройного, ладного юношу, – для ученого ловко с конями управляешься.
Хосе улыбнулся. «Я же с папой долго жил в Италии, там все отличные наездники, даже священники и монахи. Ну, а в Амстердаме мне придется лодку осваивать, хотя меня Дэниел еще в Японии учил под парусом ходить».
– У нас бот в Грейт-Ярмуте стоит, – Марфа остановила лошадь и полюбовалась Темзой, – как брат твой и сестра постарше станут, и Уильям на каникулах будет – возьмет их туда. Он со Стивеном прошлым летом в море выходил, детям такое нравится, – она зорко взглянула на Хосе и вдруг сказала:
– А ты не мальчик уже, двадцать четыре года. Жениться не думал? Ладно, раньше, когда вы путешествовали, а сейчас ты на одном месте осядешь. И бабушка с дедушкой твои, порадовались бы, да и отец.
– Мне же теперь на еврейской девушке жениться надо, миссис Марта, – вздохнул юноша, – а кто меня ждать будет?
– Кто любит, та и будет, – коротко ответила женщина. «Как раз я одну такую знаю, за столом с тобой рядом сидела, о чем вы там шептались?»
– Я ей рассказывал, как в Индии червя из ноги у мальчика вынимал, – сглотнув, ответил Хосе.
«Миссис Марта!».
– Вот пойди к ней вечером, – посоветовала женщина, трогая с места коня, – у тебя есть еще что-нибудь такое, про червей?
– Да, в Бантаме…, – начал Хосе и Марта, зорко блеснув зелеными глазами, спросила: «Скажи, а вы когда в Бантаме были, не слышал ты про такого миссионера – преподобного Майкла Кроу?
– Конечно, – ответил Хосе. «Он там молитвенный дом построил, голландцы туда ходят, и туземцы тоже. Он уехал оттуда, правда, давно уже, в Европу, говорили. Родственник это ваш?
– Родственник, – вздохнула Марта. «А к ней зайди, она про червей с удовольствием послушает. Ну и не только, – рассмеялась женщина, и, пришпорив коня, поскакала вниз.
Хосе широко улыбнулся, и, подставив лицо полуденному солнцу, счастливо сказал себе:
«Про червей я могу долго рассказывать, ей будет интересно».
Волк лежал, гладя Тео по плечу, читая ей Филипа Сидни, и, закрыв книгу, смешливо сказал:
«Вот «Астрофила и Стеллу» я точно в Париж заберу, буду каждый вечер читать и вспоминать тебя. А после Рождества Дэниел уже и Беллу привезет, увидитесь с ней».
– Она меня, может, и забыла, – вздохнула женщина. «Ей как раз в декабре одиннадцать будет, совсем большая девочка».
– Не забыла, – он взял руку жены. «А вот меня, наверное, да – она всего неделю меня и видела. Даже боюсь, как с ней будет».
– Она хорошая, ласковая, – тихо ответила ему Тео. «Приедем к тебе в Париж, и заживем спокойно. Марта замужем, Дэниел уже большой мальчик – волноваться не о чем. Нам бумаги новые сделают?»
– Да, Джон как раз этим занимается сейчас. Из Нового Света, надежные документы, – Волк потянулся. «У тебя испанский – как родной, у меня теперь уже тоже, спасибо тебе, со Стивеном я на нем каждый день говорю, – так что все в порядке будет. Ну, и король, конечно, к дяде Мэтью прислушивается, его рекомендация многого стоит».
Тео зевнула: «Стыдно спать после обеда, как будто мы старики какие-то, а хочется».
– И мне, – признался Волк, гладя ее пальцы. «Ну, вот и поспи, и я с тобой». В опочивальне было темно, в закрытые ставни едва пробивалось солнце, и Волк, слушая нежное дыхание жены, быстро задремал. Тео тоже заснула, – положив голову на сгиб руки.
Волк выпустил ее изящную, смуглую кисть, и перевернувшись на бок, зевнув, заснул еще крепче, – не видя, как мелко, едва заметно подергивается рот жены, не чувствуя, как напрягается и тут же расслабляется ее тело.
Хосе развернул большую тетрадь и гордо сказал: «Смотрите, Мирьям, я все нарисовал. Там разные черви, например, на Яве они отличаются от тех, что в Индии. А заразиться ими просто – достаточно искупаться в стоячей воде, или выпить ее».
Девушка взглянула на искусные иллюстрации и задумчиво проговорила: «На Востоке ведь совсем другие заболевания. В Новом Свете, впрочем, тоже, хотя о французской болезни мы уже хорошо знаем, к сожалению. Я принимала роды у жен моряков, у них это частое явление, дети появляются на свет…, – она вздохнула и не закончила.
– Я видел таких детей в Италии, да, – Хосе перевернул страницу. «А вот это – больной, которого я лечил в Гоа, там очень распространено подобное состояние. Тоже из-за червей».
Мирьям посмотрела на распухшие ноги и спросила: «Но ведь, наверное, им очень больно?»
– Как ни странно, нет, – пожал плечами Хосе. «К сожалению, этого червя мы пока не научились изгонять, но при условии соблюдения гигиены, ежедневных ванн с ароматическими маслами – такие пациенты живут довольно долго».
– Мы еще так много не умеем, – горько сказала девушка. «Моя мама умерла из-за того, что ее беременность развивалась неправильно, ну, вы, знаете, Абу аль-Касим это описывал».
– В трубе, да, – Хосе чуть коснулся руки девушки и тут же отдернул свою – как от раскаленного железа. Он вдруг почувствовал, что сердце начало биться прерывисто, часто – захотелось глотнуть побольше воздуха.
– Мне очень жаль, Мирьям, такое – мы совсем не знаем, как его лечить. Очень жаль, – повторил он.
– Я свою мать совсем не помню – ее застрелили, когда мне три года было. И отца тоже. А ваша мама меня читать учила, – юноша вдруг улыбнулся и, увидев нежный румянец на ее щеках, подумал: «Как будто розовый жемчуг. Хватит уже, скажи ей, не бойся!».
– Мирьям, – он замялся и покраснел, – вы, наверное, подумаете, что я сошел с ума, я ведь вас так недолго знаю…
– Тогда я тоже, – серьезно ответила девушка. «Ну, сошла с ума, Иосиф».
– Господи, – он пробормотал, – правда?
Ее рука все еще лежала на рисунке человека с распухшими ногами. Хосе наклонился, и взяв длинные пальцы, поднеся их к губам, поцеловал – один за одним, медленно, осторожно.
– Вот так молнией, наверное, и бьет, – подумала Мирьям. «Я ведь и встать не смогу, – меня ноги не удержат». Она, было, начала подниматься, но Хосе, остановив ее, смешливо сказал:
«Так удобнее».
Его губы были ласковыми, такими ласковыми, что Мирьям, откинув голову, глядя на него снизу, попросила: «Еще».
– Подожди, – он коснулся губами ее ресниц и шепнул: «Теперь я буду делать это каждый день, всю жизнь».
– Рассказывать о червях? – она подставила ему белую, чуть приоткрытую скромным воротником шею и часто задышала.
– Обязательно, – он заставил себя оторваться от пахнущей травами, нежной кожи и серьезно сказал: «Надо будет подождать, любовь моя. Ну, пока…»
– Сколько угодно, – Мирьям потянула его за руку: «Садись». Когда он устроился на ручке кресла, обнимая ее, девушка подумала: «Все и скажу, ничего утаивать не буду».
Она подняла серьезные, карие глаза и тихо сказала: «Я не девственница».
Хосе вдруг рассмеялся: «Счастье мое, ну неужели ты думаешь, что мне это важно? Я же врач, ученый, а все это – такие предрассудки. Я тебя люблю, ты меня любишь, мы поженимся и будем вместе – до конца наших дней. А что было раньше, – он пожал плечами, – то было».
– Нет, – упрямо качнула головой Мирьям, – я хочу, чтобы ты знал. Все, с самого начала.
Он слушал, взяв ее за руку, а потом, тихо целуя ее, улыбнулся: «Все это прошло и никогда более не вернется. Сейчас миссис Тео родит, мы уедем в Амстердам, и всегда будем вместе. Хочешь, я с ним поговорю? Он ведь хороший человек, и, наверное, любит тебя, не хочется, чтобы он страдал».
Мирьям помолчала и вздохнула: «Он предлагал мне выйти за него замуж. Нет, – она покачала головой, – я сама ему скажу. Поцелуй меня еще, Иосиф».
– Я как раз этим и собирался заняться, – он наклонился и шепнул: «Я косы расплету, ладно?
Ты такая красивая, любовь моя, такая красивая – я все это время глаз не мог отвести, тобой любовался».
– И о червях рассказывал, – Мирьям улыбнулась, и Хосе, поцеловав ее прямо в эту улыбку, заметил: «И это только первая тетрадь, у меня их больше двух десятков».
– С нетерпением жду продолжения, – Мирьям вдруг подумала, прижавшись головой к его плечу: «Господи, так вот оно – счастье, вот оно какое».
Волк открыл глаза и прислушался. «Тео, – сказал он тихо. «Тео, ты спишь?».
Она лежала на боку и Волк, быстро поднявшись, зажег свечу. Кружевная подушка под ее щекой была влажной, и он увидел синеву вокруг открытого рта. Он отбросил одеяло, и, разорвав рубашку, приник ухом к ее груди. Сердце, – он прислушался, – билось редко, медленно, – но билось.
Распахнув дверь в коридор, он закричал: «Миссис Стэнли!».
Акушерка бросила один взгляд на женщину и сказала: «Когда?».
– Я не знаю, – он опустился на колени и взял ее руку – прохладную, знакомую до последней жилки. «Я спал, миссис Стэнли. Она тоже, ведь все хорошо было, все хорошо, и голова у нее меньше болела? Почему так?»
Миссис Стэнли ощупала живот Тео, и сказала: «Видимо, судороги начались во сне, мистер Майкл. Не вините себя, так бывает. Идите, приведите ее мать, а я схожу за мистером Джозефом и Мирьям».
– А что теперь? – Волк остановился на пороге и посмотрел на темные, разметавшиеся по спине косы жены.
– Будем вызывать схватки, – вздохнула миссис Стэнли. «Рано еще, конечно, но, если ждать – то умрет и она, и ребенок». Она подошла к мужчине и сказала: «Вы не волнуйтесь, мистер Майкл, дитя живо, двигается. Мы сделаем все, что в наших силах».
Волк спустился на кухню, и, глядя на изящную спину тещи, – она помешивала суп в большом глиняном горшке, что висел над очагом, тихо, откашлявшись, попросил: «Марфа Федоровна, вы поднимитесь наверх, пожалуйста. Там с Федосьей плохо».
Она застыла на мгновение, и, отложив ложку, перекрестившись, встав рядом с ним, ответила: «А ты Богу молись, Михайло Данилович. Тут царские врата не раскрывают, да и нет их у англикан, а все равно – сходи с Данилой в церковь. Если что, я за вами пошлю, у Мирьям ноги быстрые, да и близко тут».
– Марфа Федоровна… – он почувствовал нежные пальцы на своей щеке. «А ну не смей! – строго сказала женщина. «Все в руке Божьей, Михайло, не смей, слышишь! Иди, – она подтолкнула зятя, – а я к ней поднимусь.
Волк ушел, а Марфа, поднеся к губам свой крест, тихо сказала: «Господи, ну сжалься ты над ними. Федосью хоть оставь, так мало они вместе пожили».
– Да, – Хосе разогнулся, – вы правы, миссис Стэнли. Сердце у ребенка бьется, надо вызывать схватки.
– Болотная мята, – тихо сказала Марфа, нюхая сухие листья, вдруг вспомнив тот горький, черный настой, которым она когда-то поила Ефимию. «Давайте, я их заварю».
– Отвар бесполезен, – Хосе рылся в своей сумке. «Она просто не сможет его проглотить, она же без сознания…
– Смотрите, – тихо сказала Миряьм и, мгновенно схватив серебряную ложку, всунула ее между зубами женщины. Землистое лицо Тео задергалось, тело напряглось, изо рта вылилась белая, остро пахнущая пена.
– Сильные судороги, – миссис Стэнли покачала головой. «Нехорошо, мистер Джозеф, может, вашими иглами можно что-то сделать?»
– Можно, – он достал футляр и протянул женщине пузырек темного стекла. «Это масло болотной мяты, я в Болонье научился делать такие экстракты. Давайте ее разденем, у нас есть время до следующей судороги, чтобы поставить иглы. Нанесите масло на ее живот, миссис Стэнли, только…, – Хосе замялся.
– Что? – резко спросила Марфа, вытиравшая влажной тряпкой лицо Тео.
– Это очень сильное средство, миссис Марта, – тихо ответил врач. «И мы не знаем правильной дозы, – он вздохнул и помотал головой: «Ну да все равно, ждать нельзя. Мирьям, помоги мне, пожалуйста, если начнется судорога – держи ее, – он кивнул на Тео.
Марфа посмотрела на пылающее смущением лицо девушки, на ее глаза, что ласково смотрели в сторону Хосе, и невольно подумала: «Ну и хорошо. Все у них ладно, значит.
Слава Богу».
Уже подходя к церкви, Марфа увидела птиц, что летели, перекликаясь с запада. Вечернее небо было чистым, ясным, Темза чуть блестела под солнцем, и Марфа сказала себе: «Ну, может и обойдется еще, Господи».
Женщина открыла тяжелую дверь церкви и взглянула на спину зятя: «Господи, ровно на том же месте стоит, что и Петя когда-то, перед тем, как мы на Москву уезжали».
Дэниел сидел в заднем ряду, уронив голову в руки. Марфа поцеловала внука в русый затылок, и шепнула, вынимая платок, отдавая ему: «Ты бы за Мартой съездил, Дэниел, и Стивена тоже привезти надо».
– Бабушка, – он вытер лицо. «Бабушка, милая…»
– Ну, ну, – Марфа прижала его к себе. «Ну не надо, родной мой, не надо. Привези Марту-то».
– Я тут, – раздался тихий голос. Девушка стояла у двери, держа за руку младшего брата.
Грегори спокойно спал в перевязи. «Я в деревне лошадь взяла, ну, как узнала».
Марфа погладила внучку по голове, и, наклонившись, поцеловав Стивена в лоб, шепнула:
«Ты не бойся, милый, все здесь, и папа тоже».
– Мама, – всхлипнул ребенок, подняв на бабушку большие, зеленые глаза. «Как у Тео, – подумала Марфа, – Господи, Белла-то может круглой сиротой остаться».
Она подошла к зятю, что стоял на коленях, и тихо попросила: «Ты иди к семье, Михайло Данилович, Марта сама приехала и Стивена привезла».
Дэниел нашел руку сестры, что устроилась рядом, и тихо спросил: «Как ты узнала?».
Марта помолчала и ответила, тяжело вздохнув: «Как всегда. Не зря мы попугая туда взяли».
Она замолчала, и Дэниел, обняв ее, прошептал: «Вон, папа идет».
Марфа еще успела обернуться и увидеть, как Волк, усадив на колени младшего сына, гладя его по голове, что-то сказал. Стивен кивнул и тихо, горестно расплакался, уронив голову ему на плечо. Женщина перекрестилась и быстро пошла к усадьбе.
На втором этаже пахло кровью. Марфа вдруг поняла, смотря на дверь: «Это же та опочивальня, где Маша умерла, где я Марью родила. И Полли тут же на свет появилась. Ну, может, удалось им». Она вздохнула и нажала на ручку двери.
– Как много крови, – холодно, отстраненно подумала Марфа, глядя на дочь. «Полный таз, и еще течет».
– Схваток нет, – миссис Стэнли подошла к ней.
– А кровь? – тихо, спокойно спросила Марфа.
– Детское место отслаивается, – руки Хосе были в крови по локоть. Он повернулся к Марфе и продолжил: «Мне очень жаль, миссис Марта, но ребенок мертв. Сердце не бьется. Он умер почти сразу, как началось кровотечение».
Мирьям сидела у изголовья, держа в руке смуглое запястье. «Она еще жива, – тихо сказала девушка, бросив взгляд на землистое, пожелтевшее лицо Тео. «Но, – голос девушки дрогнул, однако Мирьям справилась с собой, – мы не знаем, сколько еще…».
– А если операция, ну, как у леди Мэри? – спросила Марфа, глядя на длинные, темные ресницы дочери. Они не дрожали.
Миссис Стэнли вздохнула: «Полли жива была, миссис Марта, сердце у нее билось и хорошо, сильно. А тут, – она чуть дернула щекой, – миссис Тео под ножом умрет, и все».
– Я ее мужа позову, – Марфа вдруг покачнулась, схватившись за косяк двери. «Нельзя!», – приказала себе женщина. «Нельзя!».
– Мы тут уберем все пока, – миссис Стэнли указала Мирьям на таз. «Кровотечение все еще идет, конечно, но мы сделаем так, что ничего заметно не будет».
– Спасибо, – помолчав, отвернувшись, сказала Марфа и стала спускаться по широкой лестнице вниз, к парадным дверям дома.
Дэниел подумал, глядя на мать, что лежала на спине: «Господи, почему она такая бледная?
Мама же всегда была смуглой».
Синие губы были сомкнуты, и Марфа, что сидела у изголовья дочери, держа ее за руку, тихо сказала: «Она дышит еще. Вы попрощайтесь, скоро уже…, – женщина на мгновение запнулась, и, поднявшись, поцеловав внучку, попросила: «Дай мне Грегори, я пойду, уложу его и вернусь».
– Мамочка, – Стивен прижался к отцу и, спрятав лицо, разрыдался. «Мамочка!». Грегори тоже заплакал и Волк, кусая губы, сказал: «Вы и Стивена возьмите, хорошо?»
– Я не хочу, папа, – твердо сказал мальчик, вытирая лицо. «Прости, пожалуйста. Я не буду больше плакать, обещаю, я ведь уже взрослый».
– Ты плачь, милый, – Волк, сел на кровать, устраивая сына рядом. «Плачь, пожалуйста».
Мальчик положил светловолосую голову на колени отцу, и, свернувшись в клубочек, затих.
– Мирьям, – Хосе указал на Грегори.
Девушка подошла к Марте и взяла ребенка: «Давай, милая, пусть тетя с вами побудет, мы за мальчиком последим».
Марта только кивнула, не отводя глаз от лица матери.
– Идите, – махнула им миссис Стэнли, – я тут, не волнуйтесь.
Уже в детской, опустив Грегори в колыбель, Мирьям прислонилась к стене и сказала, измучено: «Ну почему, почему так? Почему мы ничего не можем?».
Грегори заворочался, и Хосе, наклонившись к нему, тихо, ласково запел:
Durme, durme
mi alma donzel
a durme, durme
sin ansia y dolor
durme, durme
sin ansia y dolor.
– Мне это мама пела, – Мирьям покачала ребенка. «Это про девочку, про красивую девочку, чтобы у нее не было, ни горя, ни страданий».
– Я помню, – Хосе все стоял, глядя на малыша. «Голос доньи Эстер помню, и слова эти. Она мне их тоже пела. Я и не знал, что это – про девочку».
– Все равно, – Мирьям положила голову ему на плечо, и почувствовала, как Хосе обнимает ее – крепко, привлекая к себе. «У меня никто еще из пациенток не умирал, – шепнула она, – никто».
Хосе вздохнул и проговорил: «У меня умирали. И все равно – никогда к этому не привыкнешь, никогда».
Мирьям прижалась к нему, глядя на спокойно сопящего мальчика. «Господи, – подумала она, – ну хоть бы дети наши были счастливы, прошу Тебя».
Волк распахнул ставни и оглянулся на кровать. Марфа сидела рядом с дочерью, так и держа ее за руку.
– Даже попрощаться не смогли, – горько подумал мужчина. «Ну, хоть не страдала Тео, тихо ушла, просто сердце остановилось, и все. Бедный Стивен, хорошо, что у миссис Стэнли с собой разные снадобья были, она сказала, что теперь поспит он, как настой этот выпил. Так плакал, так плакал. Четыре года ему, куда он, без матери.
– Дэниела надо к Джованни в усадьбу послать, – голос тещи был сухим, жестким и Волк подумал: «Она ведь и не слезинки не проронила, не умеет она, что ли?».
– И в Лондон, там мой брат вернуться уже должен, и Питер – пусть он Уильяма из школы заберет, привезет на похороны, – Марфа потянулась и, сняв что-то с шеи дочери, попросила:
«Иди сюда, Михайло Данилович».
Он посмотрел на желтый лист дуба, что качаясь, падал на серые камни террасы и вдруг вспомнил ту баню, что рубил он в их сибирском доме. «А я хочу так, – услышал он свой юношеский, задорный голос и подумал: «Детей бы вырастить только. Стивена, Беллу.
Дэниел большой уже мальчик, слава Богу. Господи, ну дай ты мне сил».
Теща заставила его сесть в кресло и сказала: «Голову наклони». Она сняла его крест, – простой, деревянный, на кожаном шнурке и, положив на ладонь, едва слышно спросила: «С Москвы еще, что ли?».
Волк кивнул, и заплакал, спрятав лицо у нее в руках. От них пахло как всегда – жасмином.
Марфа погладила дергающиеся плечи:
– Тео пусть с ним похоронят. А ты, – она помедлила и застегнула золотую цепочку у него на шее, – этот возьми. Это мужа моего покойного, Воронцова Петра Михайловича, мы с ним еще детьми крестами поменялись, а потом я Тео его отдала. Пусть теперь он у тебя будет, Михайло Данилович, – женщина перекрестила его и попросила: «К священнику сходи, и в деревню, пусть гроб приходят делать, ладно?».
Он кивнул, и, вытерев лицо рукавом рубашки, сглотнул: «А вы, Марфа Федоровна?»
– А я с дочерью своей побуду, – ответила женщина, закрывая за ним дверь. Повернув ключ в замке, она легла рядом с Тео, и, положив ее голову себе на плечо, поцеловав высокий лоб, вздохнула: «Ты не бойся, доченька, за детей. Беллу мы привезем, Стивена вырастим. Спи спокойно, Федосеюшка».
Марфа стерла с лица слезы и запела – едва слышно, нежно:
– Котик-котик, коток, Котик, серенький хвосток, Приди, котик, ночевать, Федосеюшку качать.
Миссис Стэнли спустилась вниз, и, заглянув на кухню, сказала мистрис Доусон: «Спят детки-то, и Грегори, и Пьетро, и Анита. Давайте, я вам на стол помогу накрыть, они уж все и вернутся скоро.
– Бедный мистер Майкл, – вздохнула экономка, снимая с очага противень с колбасками. «Лица ведь на нем нет, миссис Стэнли. И то – они же так недолго с миссис Тео прожили, как встретились, пять лет всего. И Уильям – тоже так плакал, любил он сестру, конечно».
– И Белла, – теперь уже и матери не увидит, – акушерка достала из поставца тарелки. «На кресте-то все равно написали – «Тео Вулф, возлюбленная жена Майкла, мать Дэниела, Марты, Беллы и Стивена. Хоть на могилу девочка придет, как привезут ее, помолится за душу матери».
– Третья могила-то, – мистрис Доусон остановилась, нарезая хлеб. «Мистер Питер-старший, леди Мэри и вот – миссис Тео. Дай бог, чтобы последняя».
– И мистер Джон тоже приехал, я смотрю, с Констанцей, – миссис Стэнли подхватила тарелки.
«Все же верно – они одна семья».
Джон взял за руку Марфу и тихо сказал: «Мне очень, очень жаль. Может быть, вы все же не поедете в Картахену?».
Марфа посмотрела на спины идущих впереди людей, и ответила: «Как раз теперь и поеду, внучка моя круглой сиротой осталась».
Она оглянулась на золотой, мощный дуб, что осенял собой кладбище и подумала: «Петя же говорил, да, эта церковь тут с незапамятных времен стоит. Ну и хорошо, Тео там, рядом с ним будет, рядом с Машей. Хорошо».
В синем небе кружил сокол, с Темзы пахло свежестью, дул чуть сырой, еще теплый ветер и Марфа, на мгновение закрыв глаза, сжала в пальцах подол бархатного, черного платья – сильно, до боли.
– Из Новых Холмогор почта пришла, – помолчав, едва слышно проговорил Джон. «Я вам привез, там для вас, личное, – он протянул ей конверт.
– Федина рука, – женщина остановилась и взглянула на него зелеными глазами. «Говори, – попросила она.
– Сэр Роберт погиб, – вздохнул Джон. «Защищал сына царя Бориса, Федора, юношу этого. И где могила его – не знает никто. А Мэри и Энни в порядке, они в монастыре, на севере».
– Вечная ему память, – Марфа перекрестилась и помедлила, все еще глядя на письмо сына.
– Ты вот что, – наконец, сказала она, – как Тео помянем, поднимемся ко мне в кабинет. Что-то там случилось, – она указала на конверт, и, дернув углом рта, замолчав, пошла вперед.
Джон увидел, как женщина обнимает Стивена, и подумал: «Господи, я прошу тебя, Господи – только не она. Только бы с Лизой все хорошо было, пожалуйста».
Он оглянулся и заметил две фигуры – повыше и пониже, что шли к нему. «Правильно, их же в церкви не было, нельзя им, – он замер, увидев, как Мирьям, сказав что-то Хосе, обогнала его.
– Подожди немного, Джон – девушка поравнялась с ним, и мужчина почувствовал запах трав.
Ворота усадьбы были уже рядом, и он ласково ответил: "Конечно, Мирьям».
Она остановилась и, глядя на него, как всегда, – чуть сверху, поправляя простой, холщовый передник, сказала:
– Я очень, очень благодарна тебе за все, Джон. Правда. Я обручаюсь с Иосифом и уезжаю в Амстердам – вместе с бабушкой и дедушкой. Вот, – она быстро вздохнула и продолжила, накрутив на длинный палец каштановый локон: «А когда он станет евреем, мы поженимся».
Джон посмотрел в карие, обрамленные длинными, черными ресницами глаза, и, чуть улыбнулся: «Пригласите меня на свадьбу, хорошо?».
Она зарделась и что-то пробормотала. «Обязательно, – раздался сзади знакомый голос и Хосе, протянув ему руку, проговорил: «Приезжайте, конечно, мы всегда будем вам рады».
Джон пожал теплую, крепкую ладонь и попросил: «Вы мистеру Джованни-то скажите, он счастлив за вас будет».
– Конечно, – кивнул Хосе и, взяв Мирьям за руку, скрылся за воротами усадьбы Кроу.
Джон достал из кармана камзола бархатный мешочек, и, посмотрев на крупный, окруженный алмазами изумруд, грустно погладив камень, проговорил: «И зачем ты мне теперь? Ну ладно, мама, верну его обратно в твою шкатулку, пусть лежит».
Он пригладил короткие, темные волосы, и, поправив шпагу, поднялся по ступеням террасы.
Джованни разлил вино по бокалам и сказал, внимательно глядя на Марфу:
– Стивена мы заберем, разумеется, с Майклом я договорился. Пусть год под нашим крылом побудет, пока он в Париже обустраивается. Марта в Дептфорде живет, да и дом у нее тесный, у нас просторней, и деревня все-таки, не город. А потом, как мальчик постарше станет, летом следующим – отвезешь его отцу.
Марфа выпила и тихо ответила: «Спасибо. Сам понимаешь, зять мой сейчас не сможет еще и о ребенке заботиться, ему при дворе короля Генриха надо быть. Спасибо вам».
– Ну что ты, – Джованни коснулся ее руки. «Вы бы то же самое сделали, для Пьетро и Аниты».
– Не дай Господь, – жестко проговорила женщина. «И вот еще что, весной следующей надо будет на север съездить, камень на кладбище родовом у сэра Роберта поставить. Ну да ладно, я вернусь из Картахены, и сама этим займусь. Уильям ребенок еще, а Питеру нельзя надолго из Лондона отлучаться – дело все-таки.
– Ты с внучкой побудь, – желчно посоветовал молчавший до этого Матвей. Он встряхнул золотыми, сильно побитыми сединой волосами, и вздохнул: «Все равно же ты летом в Нижние Земли собралась, привезешь Стивена и Беллу отцу, и поедешь туда. А с тем кладбищем я все устрою, Джон пусть только расскажет мне – где это».
– Тебе семьдесят лет, – Марфа окинула взглядом пышные манжеты брюссельского кружева и унизанные перстнями пальцы. «Сидел бы уж на своем Стрэнде, ты ведь и там уже успел ремонт затеять».
Матвей поиграл золотыми, изукрашенными брильянтами часами, в форме яйца, что висели у него на цепочке и промолчал.
– Они же все равно у тебя отстают, – заметила Марфа, подняв бровь. «Совершенно бесполезная вещь, у них всего одна стрелка».
– Зато красивая, – лениво ответил Матвей. «Как раз пока комнаты отделывают, до зимы, – я туда и съезжу».
– Ладно, – Джованни поднялся, – пойду, посижу с детьми, им там Уильям уже начал о Японии рассказывать, я продолжу.
Марфа проводила его глазами и, сбив с рукава траурного платья какую-то пылинку, вздохнула: «Мэри с Энни весной в Новые Холмогоры собираются, написали Джону, что Федя довезет их. Там на корабль сядут, летом уже и тут окажутся, слава Богу. Тут Федя еще грамоту прислал…, – она потянулась и достала из ящика изящного, красного дерева стола, конверт.
Белая, маленькая рука заколебалась и Матвей вздохнул: «Ну открывай уже».
– И что Федя там остался? – внезапно, горько спросила Марфа. «И Лиза тоже – она ведь от него никуда не поедет. Вернулся бы, внуков бы я хоть увидела, был бы архитектором, жил бы спокойно. Так нет, понесло его на Москву. Упрямый, как отец его. Селим, если себе что в голову вбивал, так не отступал от этого.
– Ты тоже, – заметил Матвей и кивнул на грамоту: «Ну что там?»
Марфа взломала сургучную печать и, опустив глаза к изящным строкам, замолчала.
Она свернула листок и посмотрев на брата изумрудными, прозрачными глазами, тихо сказала: «Твоя дочь жива, Матвей. Дочь Маши. Она в том же монастыре, что Мэри и Энни, на Шексне, там, где…, – женщина не закончила.
Матвей встал, и, положив руку на шпагу, подошел к большому окну, что выходило на Темзу.
– Больно Господь-то бьет, Марфа, – он, не поворачиваясь, прислонился лбом к холодному стеклу. «Больно, сестрица».
Он почувствовал на плече сильную руку и Марфа, встав рядом с ним, твердо велела: «Езжай туда, Матвей».
– Мне семьдесят лет, – тихо ответил он. «Куда я поеду, Марфа?».
Он вздрогнул – женщина встряхнула его за плечи и прошипела: «На Шексну! За своей дочерью! Читай, – она кинула ему письмо.
Матвей прочел и сказал застывшими губами: «Она же все равно умрет, Марфа, зачем?».
Марфа с размаха ударила его по щеке – сильно, хлестко. «Никто не будет умирать, – она потерла ладонь, – слышишь, никто! Хватит! Ты поедешь за Машей, заберешь ее, и пусть она будет при тебе – хоть какая, пусть! Ты ее отец, ты ее на руках держал, не помнишь, что ли?
В усадьбе нашей, на Воздвиженке!»
Матвей вспомнил золотоволосую, пухленькую девочку, что смотрела на него васильковыми глазами, и, сглотнув, сказал: «Хорошо. Да. Я поеду, конечно. Вот только без тебя, а то я вижу, что ты уже сама туда собралась».
– Тебе семьдесят лет, сам же говорил, – напомнила ему сестра.
– Ничего, справлюсь, – пробурчал Матвей и Джон, стоявший на пороге, непонимающе спросил: «С чем справитесь, мистер Мэтью? Мы с Майклом закончили, так что в том письме было, миссис Марта, от сына вашего?».
– Ты садись, – Марта посмотрела на высокую фигуру зятя, что виднелась за Джоном и повторила: «Оба садитесь».
Выслушав Марфу, Джон выпил сразу полбокала вина, – залпом, и растерянно сказал: «Ну, если так, то поезжайте, конечно, мистер Мэтью, конечно. Если у вас все удачно пройдет, я помню, мне папа говорил, вы в Лондоне не хотели жить…
– Смотри-ка, – Матвей поднял красивую бровь, – я смотрю ты, как твой отец, – своего не упустишь.
Джон покраснел и мужчина рассмеялся: «Ладно, ладно, тем более, я и сам хотел у тебя это попросить. А комнаты мои, – он повернулся к Марфе, – пусть Питер сдаст тогда, что им простаивать».
Волк посмотрел на тещу и сказал: «Я с дядей поеду, все равно ведь – сейчас в Париже окажусь, или летом следующим, да, Джон?».
– В общем, да, раз там тебя уже ждут, – согласился Джон, – ты можешь в Новом Свете, – он усмехнулся, – и задержаться. Ладно, – он поднялся, – раз мы все решили, пойду еще, мистер Мэтью, поработаю с этими документами по Нижним Землям, что вы привезли. Приходите потом, миссис Марта».
Когда тяжелая, дубовая дверь закрылась, Марфа сказала: «У тебя дети, Михайло Данилович, ты ума лишился, что ли? Езжай в Париж, даже и не думай об этом. Я смотрю, ты по тем временам соскучился, когда твоя голова на плахе лежала!».
– Вы за моей дочкой отправляетесь, – жестко ответил Волк, – а там, – ваша дочь, ваша внучка, племянница ваша. Ничего, – он вдруг мимолетно улыбнулся, – давно я на Москве не бывал, а хочется.
– Мы не на Москву едем, зять, – вздохнул Матвей, – а на реку Шексну, в Горицкий Воскресенский женский монастырь. Сначала на Волгу, в Ярославль, Федор там вроде, а уж с ним – дальше.
– Погодите, – Волк задумался, – правильно, я же еще ребенком был, во время оно. Еще царь Иван жив был. Там эту княгиню Старицкую убили, Ефросинью, утопили в Шексне, я помню, шептались на Москве-то об этом.
Нюрнбергские часы на стены пробили семь раз – медленно, размеренно.
