Текст книги "Вельяминовы. Начало пути. Книга 3"
Автор книги: Нелли Шульман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 91 страниц) [доступный отрывок для чтения: 33 страниц]
– Слава Богу, что этот помост разобрали, – передернула плечами Энни, берясь за ложку. «А то прямо мороз по коже шел. Мамочка, – восторженно сказала девочка, – но ты такая смелая!»
Мэри отложила шитье и усмехнулась: «Ну, дорогая моя, папа твой покойный так же когда-то с эшафота спасся, в Нижних Землях».
Александр прожевал и сказал: «Тетя Мэри, хотите, завтра сходим на берег, выберем камень для могилы Николаса? А то вы говорили, там один деревянный крест стоит, можно до отъезда нашего могилу в порядок привести, как положено».
– Спасибо, милый, – улыбнулась Мэри. Дверь хлопнула и Полли, скидывая сапожки, весело заметила: «Ну, мы с доньей Ракель и женщинами половину сорняков вывели, завтра другую выведем, и можно будет поближе к весне сеять рассаду, наверняка семена у них тут еще остались».
– За стол садитесь, – велела Мэри, ласково оглядев разрумянившуюся девушку. «Питер в совете еще, вряд ли до ночи появится, ну да мы ему поесть оставим. Донья Ракель, берите хлеба, совсем свежий».
– Я такого и ни ела никогда, – робко сказала девушка, принимая темный ломоть. «В Мехико такого нет».
– Конечно, это ведь ржаной, мука из Старого Света еще, – Полли взглянула на детей, что сидели за пустыми тарелками, и спросила: «А вы хлеба хотите?».
– Были бы булочки, – я бы поела, – Энни выпятила губу.
– А я отвык уже, – рассмеялся Александр, – да и одной кукурузы хватит. А можно мы с Цезарем пойдем, погуляем, на реке?
– Ну конечно, – разрешила Мэри, и подтолкнула сестру: «Мы с тобой давай одежду пересмотрим, починим, у меня ткань есть, надо будет Александру новое пошить, и нам тоже, да, думаю, и донья Ракель от платья не откажется, да?
– Такой вкусный хлеб, даже не верится, – девушка покраснела. «Можно я еще возьму? Я вам помогу, сеньора Мэри, у меня же двое младших братьев было, – девушка погрустнела, – я умею на мальчиков шить».
– Ешьте сколько хотите, – Мэри потянулась и взяла маленькую, с нежными пальцами, руку:
«Потом поднимайтесь наверх, и ложитесь у Энни в комнате, а она пока со мной поспит. А то вы уже зеваете, милая донья Ракель».
– Это все свежий воздух, – рассмеялась Полли.
Когда девушка ушла, она зорко посмотрела на сестру, убиравшую со стола, и тихо сказала:
«Мэри, мы тут с гор кое-что привезли…
– Я и не сомневалась, – спокойно отозвалась Мэри, заливая грязную посуду горячей водой из котла, что висел над очагом. «Сейчас Питер вернется, поговорим, как это удобнее сделать.
Майкл, хоть в церкви и заперся, но рано или поздно оттуда выйдет. Я надеюсь, оно медленное?»
– Два-три дня, – Полли вздохнула, и, опустившись на колени рядом с сестрой, принимаясь за посуду, сказала: «Мне так жаль, так жаль, Мэри, милая. Энни говорила, он уже и узнавал вас, Николас?»
Мэри помолчала, оттирая тарелку тряпкой. «Узнавал, да. Улыбался. Он же вовремя родился, Полли, и здоровеньким, почти восемь фунтов. А потом, через месяц, судороги начались – каждую ночь почти. Ему почти год был, и он едва переворачивался, – женщина тяжело вздохнула.
– А Майкл его в угол швырнул, и он умер у меня на руках, Полли. Плакал всю ночь, тихо, жалобно, а потом улыбнулся мне, и умер. Никогда, никогда себе не прощу, – Мэри бросила тряпку на пол и спрятала лицо на груди у сестры.
– Не надо, – тихо сказала женщина, гладя белокурые косы. «Не надо, милая, это все прошло и больше не вернется».
Ракель проснулась от неприятного зуда – будто бы по коже бегали муравьи. Она поворочалась в узкой, жесткой кровати и, приподняв рубашку, что дала ей Мэри, покраснев – почесалась. Зуд стал еще сильнее, и она почувствовала, как дрожат ее пальцы.
Девушка потянулась за водой в оловянном кувшине, и вдруг застыла – на темном, полуночном небе висел ярко светящийся крест.
– Господи, – пробормотала Ракель, – да что же это?
Она провела руками по телу, и, встав, увидела, как крест опускается прямо на высокий шпиль деревянной церкви. «Иисус и Дева Мария, – тихо сказала девушка. «Вы меня зовете, да? Я знаю, зовете, – чтобы я пошла за вами!»
Стены комнаты стали надвигаться на нее, потолок – опускаться, в окне Ракель заметила искаженные злобой, ухмыляющиеся лица, и, схватив распятие, что лежало на грубом столе, выбежав в коридор, – она быстро спустилась вниз по лестнице.
Вокруг было тихо, и она, выйдя на крыльцо, ощутив босыми ногами холодную землю – вздрогнула. Крест парил прямо над ее головой, рассыпаясь множеством ярких, обжигающих глаза искр.
– Антихрист, Антихрист, – раздалось сзади, и Ракель, испуганно обернувшись, увидела маску дьявола, что пылала огнем на стене дома.
Она бросилась бежать, не разбирая дороги, сжимая в руке распятие, и очнулась только на церковном дворе. Девушка опустилась на колени, тяжело дыша, и увидела пламя свечей, что пробивалось в щель под запертыми дверями.
Ракель подняла глаза и увидела в небе дьявола – у него было знакомое лицо, грубое, смеющееся, и она явственно услышала: «Берите ее! Сейчас она станет шлюхой для нас, демонов, и будет гореть в аду вечно!»
– Нет, нет! – отчаянно замотала головой девушка и заколотила в двери церкви. Они медленно открылись и высокий, весь в белом, широкоплечий мужчина, с темной бородой, что стоял на пороге, ласково спросил: «Что случилось?»
– Иисус! – страстно сказала Ракель. «Я хочу стать твоей невестой, возьми меня на свое ложе, я принесу тебе сыновей, и буду вечно служить тебе, буду твоей рабой!»
Он отступил, пропуская ее внутрь, улыбаясь, и Ракель, глядя ему в глаза, скинув рубашку, легла на деревянный пол, широко раздвинув ноги. Он наклонился, и, проведя пальцем по ее щеке, шепнув: «Ты пришла ко мне, невеста, голубица моя, невинная моя!», – опустился на нее.
– Очень, очень хорошо, – подумал Майкл, глядя на обнаженное тело девушки. «Утром я выведу ее к общине, и скажу, что случилось чудо – язычница, католичка, слуга Антихриста пришла к истинной вере. Надо будет завтра ей еще хлеба дать, очень надеюсь, что мой кузен и все остальные его тоже поели. И двигаться с места – муку, разумеется, мы тоже возьмем с собой. Ее надолго хватит, вон, как в этом году – достаточно ломтя хлеба в день, и люди начинают видеть дьявола.
А, как понесет – сама от меня никуда не денется, Мэри вон, – хоть я ее хлебом и не кормил, – сидела, с ребенком, и молчала. Все же женщина никуда от своего потомства не сбежит. Ну, хватит, пора и делом заняться, – он услышал, как девушка бормочет: «Иисус, приди ко мне, Иисус».
В свете горящих свечей ее короткие волосы казались совсем, огненными. «Голубица моя, – Майкл погладил ее по голове и девушка, схватив его руку, прижалась к ней губами. «Иисус, – прошептала она, – возьми меня!»
Ракель почувствовала тяжесть чьего-то тела на ней, и услышала, как трещат фитили свечей.
«Где я? – вдруг подумала девушка. Голова кружилась, было жарко и она, приподняв веки, увидела над собой лицо капитана Лава. «Нет!», – истошно закричала девушка, вырываясь.
«Нет, не надо, не надо, я прошу вас, не надо!» Она выскользнула из-под мужчины, и, как была, обнаженная, – рванулась к дверям церкви.
Человек с лицом капитана поймал ее за щиколотку, и Ракель, все еще крича, упала на деревянный пол. «Нет!», – она сжалась в комочек, закрываясь руками.
– Голубица, – рассмеялся мужчина, наклонившись над ней, переворачивая ее на спину.
Ракель, злобно мотая головой, вцепилась зубами ему в запястье.
– Ах ты, дрянь! – мужчина коротко, сильно ударил ее по лицу.
– Держите ее, – велел капитан Лав морякам, указывая на Ракель. Она, было, закрыла глаза – сзади, в корабельном фонаре, трещал фитиль свечи. Из темноты был слышен женский, знакомый, умоляющий голос: «Нет, не надо, не надо, оставьте меня!»
– Мама! – крикнула Ракель, пытаясь освободиться. «Пустите меня, что вы сделали с мамой!»
– Подведите ее поближе, – велел Лав, смеясь. При свете фонаря Ракель увидела обезображенное, с затекшими, подбитыми глазами лицо матери. «Нет! – крикнула девушка, и увидев, что делает капитан – потеряла сознание.
– Нет! – громко, во весь голос повторила Ракель, царапая ему лицо, раздирая его до крови, кусаясь. «Нет, нет!»
Питер зашел на кухню, и, устало привалившись к косяку двери, сказал: «Господи, если бы у меня кто-то так вел счетные книги – уволил бы без выходного пособия. И ведь я еще не все проверил, уже глаза слипаться стали. А где все?
Мэри сняла с очага горшок с кашей и сказала: «Садись. Все спят уже, Полли и донья Ракель на огородах наработались, дети – с Цезарем набегались».
– А почему дверь открыта была? – поинтересовался Питер, берясь за ложку.
– Я за солониной тебе выходила, в амбар, – ответила Мэри и вдруг замерла с ножом в руках:
«Погоди, она уже была открыта, я еще подумала – дети забыли засов наложить, когда с реки пришли».
– Дай-ка свечу, я закрою, – велел Питер и вдруг, посмотрев на хлеб, застыл: «Это откуда?»
– Из его муки, – пожала плечами Мэри. «Еще из Старого Света, там у него половина амбара мешками забита. Он общину каждый день хлебом кормил, поэтому они, – женщина горько усмехнулась, – они так его и любили».
– О нет, – медленно проговорил Питер, – не поэтому, Мэри. Кто ел этот хлеб?
– Только донья Ракель, – недоуменно проговорила женщина. «Она еще хвалила, говорила, у них в Мехико такого нет».
– Черт, черт, черт! – Питер отдал ей свечу и велел: «Пойди, посмотри, где она – в своей ли комнате. Я пока хлеб в очаг кину».
– Да что с ним не так? – удивилась Мэри, обернувшись на пороге кухни.
– Это смерть, – коротко ответил ей брат, глядя на темную, с румяной корочкой буханку.
Он отряхнул руки – пламя в очаге взвилось вверх, – и услышал спокойный голос Мэри:
«Питер, ее нет. Одежда сложена, она в одной рубашке ушла. Должно быть, когда я Энни укладывала».
– Бери свой пистолет, и пойдем, – приказал Питер, принимая у нее свечу. На дворе он поднял подсвечник повыше: «А вот и ее следы, она босиком убежала».
– К церкви ведут, – сказала Мэри, поднимая пистолет. «Да что там в этом хлебе, Питер?».
– Антонов огонь, – вздохнув, ответил брат.
– То зерно, которое вы здесь собрали, было чистым, а потом, как вы его съели, и вы перешли на старую муку – все и началось. Я сегодня проверил в совете – там нет ни одного старика, а зрение у всех уже упало. У людей трясутся руки, лицо дергается, к ним дьявол является по ночам – все сходится. А мука ржаная, не видно. Была бы пшеничная, – хоть бы кто-нибудь, да насторожился, у нее был бы красноватый цвет».
– Я слышала о таком, в Копенгагене, – Мэри тихо выругалась. «Бедная донья Ракель, она же никогда не ела ржаного хлеба, неудивительно, что она сразу заболела. А нам с Энни он хлеба не давал, Питер».
– Ты носила, а Энни он хотел взять себе в жены, ему не с руки было вас травить, – Питер остановился на церковном дворе и прислушался.
– Ты думаешь, он знал? – спросила Мэри. «Ну, о муке?»
– Если и не знал сначала, то, как только люди стали заболевать – понял. И кормил их ядом все это время. Мерзавец, какой мерзавец! – Питер покачал головой.
– Нет! – раздался отчаянный женский крик из церкви. Питер, побледнев, прицелился и велел Мэри: «Стреляй туда же, куда и я, сейчас этот засов слетит».
Запахло порохом, пули вонзились в толстую, деревянную дверь, и Питер, толкнув ее плечом, поднял пистолет, и тихо велел: «А ну поднимайтесь, кузен Майкл!».
Испачканное кровью, расцарапанное лицо уставилось на него, и священник, завыл, вращая глазами: «Антихрист, Антихрист!»
– Оставьте эти сказки для вашей общины, кузен, – Питер поморщился и, пройдя в церковь, приставил пистолет к его затылку. «Пойдемте, я вас сейчас запру в здании совета, – вы ведь даже о камере позаботились, с решетками, – и поговорю с вами, о том, о сем».
Мэри встала на колени у тела девушки – Ракель лежала ничком, уткнувшись лицом в деревянный пол, и тихо сказала: «Питер, посмотри, он ее душил. Синяки на шее. Бедная, бедная девочка».
Она тихонько потормошила Ракель и та, очнувшись, пробормотала что-то.
– Все хорошо, – ласково сказала Мэри. «Все хорошо, милая».
– Где я? – недоуменно оглянулась девушка и тут же густо, ярко покраснела: «Сеньор Питер!
Моя рубашка, сеньора Мэри, дайте мне, пожалуйста, мою рубашку!».
– Да он и не видел ничего, – шепнула Мэри, накрывая белую спину рубашкой. «Тут ведь темно. Вы отдышитесь, и пойдем домой. Я разбужу сеньору Полину, мы вас полечим, и потом ляжете спать».
– Ну, предположим, кое-что я все-таки видел, – усмехнулся про себя Питер, подталкивая кузена пистолетом. «И хотел бы увидеть еще раз. Много раз. Всю жизнь хочу на это смотреть».
– Вот что, дорогой мой преподобный отец, – жестко сказал он, выйдя во двор. «Одно движение – и я стреляю. Обычно в спину я этого не делаю, но ради вас могу изменить своим правилам, понятно?».
Майкл молчал и Питер, вздохнув, посмотрев на черное, затянутое тучами небо, велел:
«Шевелитесь!». С океана дул свежий, восточный ветер, пахло солью, и Питер вдруг подумал:
«Завтра схожу на берег, я там какие-то цветы видел, маленькие, соберу и принесу ей. Хоть они и невидные – а все равно, пусть девочка порадуется».
Питер невольно улыбнулся, и повел кузена к зданию совета.
В открытые ставни вливался теплый, почти весенний воздух. Питер обвел глазами членов совета и сказал: «Вот, господа. Зачитать вам показания его преподобия еще раз или все понятно?».
В тишине был слышен веселый лай Цезаря и крик Александра: «Энни, ну скорей же! Пора уже сети вытаскивать, скоро и обед».
– Показания написаны его рукой и подписаны им же, – неизвестно зачем добавил Питер, глядя на свернутые листы бумаги, что лежали в центре стола. «Ну да, впрочем, вы видели».
– А как же отродье дьявола? – упрямо спросил мистер Брамли. «Да хоть у своего племянника, Александра, спросите, мистер Кроу, – это ведь он его из реки выловил».
Питер вздохнул. «Мистер Брамли, поскольку этого тела уже нет, – вы его благополучно сожгли, – то ничего вам сказать не могу. Однако вы сами знаете – ребенок может быть мертворожденным, особенно с такими уродствами. Ничего сверхъестественного я здесь не вижу. Разумеется, – он поднял бровь, – я распорядился сжечь всю отравленную муку».
– Но мы, же будем голодать! – вскричал кто-то.
– Не будете, – Питер вздохнул и посмотрел на истрепанный рукав своей льняной рубашки.
«Мэри обещала сшить новую, – вспомнил он – хотя, конечно, тут такие ткани, что носить страшно. Ну да ладно, придется потерпеть».
– Не будете, – повторил он. «Я никуда отсюда не уеду, пока не подойдут корабли капитана Ньюпорта, господа. Не могу же я оставить колонию в руках людей, которым, – Питер язвительно усмехнулся, – по ночам является дьявол.
– Так что за работу, господа, вы, мистер Брамли, возьмите несколько человек, и приведите в порядок счетные книги, я там сделал пометки, а всех остальных я сейчас расставлю по своим местам. Каждый вечер будем встречаться, и отчитываться друг другу. Женщины уже вчера, между прочим, – Питер улыбнулся, – занялись огородами.
– Женщинам запрещено выходить на улицу без разрешения мужа, – пробормотал кто-то из членов совета.
Питер помолчал и спокойно ответил: «Эти правила установил тот же человек, который год кормил вас отравой, хотел обвенчаться с двенадцатилетним ребенком, разрешил многоженство и пытался изнасиловать невинную девушку прямо в церкви. Мне кажется, господа, – он поднялся, – что вам не стоит возвращаться к тому образу жизни, что вы вели раньше, мой вам совет».
– А как себя чувствует мисс Рэйчел? – тревожно спросил кто-то.
– Хорошо, – Питер улыбнулся. «С ней все будет в порядке». Он посмотрел на голубое, с высокими, белыми облаками небо и добавил: «А преподобный отец пусть посидит в подвале, потом решим, что с ним делать, господа. Ну, – он засучил рукава рубашки, – за дело, уважаемые. Поскольку мистер Уильямс еще у индейцев, плотницкие работы я беру на себя».
– Вы же торговец, мистер Кроу, – недоуменно пробормотал Брамли.
– Я прежде всего мужчина, – Питер невольно рассмеялся. «А значит, я умею владеть не только пером, но еще и шпагой. И топором тоже, – он почесал в бороде и добавил: «Только сначала я побреюсь».
Полли разложила на холщовой салфетке грубые ножницы и стальную, прямую бритву, и велела: «Садись, я тебя и постригу заодно». Она накинула вторую салфетку на плечи брата и развела простое, серое мыло в оловянной миске.
– Приеду в Лондон, – сказал Питер, закрыв глаза, – сразу пойду к тому цирюльнику, куда еще сэр Стивен покойный с отцом моим ходили. Адмирал туда же ходит, и твой отец. У него эссенция сандала отличная, еще со старых времен. Ты только не порежь меня, – добавил мужчина обеспокоенно.
– Не порежу, – сварливо сказала Полли, намыливая его шею. «Потом поднимись к донье Ракели, у нее для тебя подарок есть».
– Подарок, – задумчиво проговорил Питер. «Как она?»
– Не улыбайся, – велела Полли, а то – точно порежу. Она хорошо, а если ты к ней зайдешь – будет еще лучше. Мы ей желудок промыли, второй день на воде держим. Синяки и царапины тоже пройдут, он ведь не успел ничего, ну, сам понимаешь, – Полли вздохнула. «Девочка не помнит ту ночь, да оно и к лучшему. А что с ним? – женщина кивнула в сторону здания совета.
– С ним, – Питер поежился, – Полли вытирала его лицо грубой салфеткой, – завтра или послезавтра будет покончено. Ключей от подвала ни у кого, кроме меня, нет».
– Я даже видеть его не хочу, – зло сказала женщина, щелкая ножницами.
– А я хочу, – раздался тихий голос сзади. Мэри стояла на пороге, отряхивая руки. «Рыбу солили, – рассмеялась женщина, – я вспомнила, как на Москве это делают. Боюсь только, бочек не хватит, скорей бы уж мистер Уильямс вернулся».
– Вернется, – пообещал брат. Полли стала подстригать ему волосы, и Питер спросил, так и не поворачиваясь: «Ты уверена, Мэри?».
– Уверена, – холодно ответила сестра. «Хочется в последний раз посмотреть на него, Питер.
Ну и он – пусть на меня посмотрит. Я следующая, Полли, – добавила она, указывая на ножницы.
– Концы тебе подровнять? – спросила ее женщина.
– Нет, – тонкие, розовые губы усмехнулись. «Боюсь, что это займет больше времени».
Ракель полусидела в кровати, наклонившись над шитьем. Полуденное, уже теплое солнце падало на простое, грубой шерсти, одеяло, на деревянном табурете, рядом с кроватью, в кувшине стоял букет мелких, светло-голубых цветов.
В дверь тихо постучали, и Цезарь, что лежал на полу, лениво подняв одно ухо, – гавкнул.
– Можно, донья Ракель? – раздался знакомый голос, и девушка, покраснев, подергав завязки на высоком вороте рубашки, сглотнула: «Конечно, сеньор Питер, заходите, пожалуйста».
– Я вам обещал показаться без бороды, – рассмеялся он, переступая порог. Ракель вскинула на мужчину большие глаза и зарделась.
– Вам очень, очень идет, – тихо сказала она, исподтишка разглядывая коротко стриженые волосы темного каштана. Они выгорели на солнце и кое-где сверкали темным золотом. У него были глаза цвета самого глубокого, самого синего неба и длинные, каштановые ресницы. Он погладил смуглые щеки и улыбнулся: «Теперь придется каждую неделю бриться, как в Лондоне. Ну, сеньора Полина мне сказала, что вы себя уже лучше чувствуете?».
– Да, – девушка опустила голову. «Только есть очень хочется, но сеньора Полина и сеньора Мэри говорят, что пока нельзя».
– Правильно, – ласково сказал мужчина, – надо потерпеть еще немного. Но вы не волнуйтесь, всю эту отравленную муку мы сожжем.
– Я даже о таком никогда не слышала, – робко заметила Ракель. «В Новом Свете нет этой болезни».
– И очень хорошо, что нет, – Питер оглянулся и спросил: «Вы позволите присесть? Не скучно вам?»
– Конечно, – Ракель покраснела и, потянувшись, поставила цветы на пол. «Спасибо вам большое, и за них, – девушка кивнула на кувшин, – и за все. Вы мне еще раз жизнь спасли, сеньор Питер. А мне – нет, не скучно, – девушка улыбнулась, – ваши сестры со мной сидят, по очереди. Ну и шью я, сейчас вот, – она показала, – рубашку Александру заканчиваю.
Сеньора Мэри кроит, а я шью».
– Сеньора Полина сказала, – у вас для меня подарок есть, – лукаво сказал Питер.
– Ой, да, – Ракель полезла под подушку. «Я подумала, – вы же на улице часто работаете, а ветер холодный еще, у сеньоры Мэри спицы были и нитки, толстые, правда. Я вам шарф связала, – он вытащила на свет что-то серое и Питер, улыбнувшись, вдохнув запах грубой, овечьей шерсти, сказал: «Буду носить каждый день, донья Ракель, обещаю».
– А вы снимите камзол, – вдруг попросила она. «У вас там дырка, наверное, гвоздем зацепили.
Я заштопаю. Я ловко, так, что и не будет заметно».
– Тогда вы мне шарф наденьте, – попросил ее Питер, расстегивая пуговицы на камзоле.
– Нагнитесь, – потребовала донья Ракель.
Он почувствовал ее руки, – нежные, маленькие, оборачивающие шарф вокруг его шеи, и почти неслышно вздохнул, глядя в большие, аквамариновые глаза. Она откусила нитку и стала вдевать ее в иголку, а Питер сказал: «Вы шейте, а я вам о Лондоне расскажу, хорошо?»
– Спасибо, – она неловко улыбнулась, и, опустив глаза, слушая его, стала медленно, аккуратно шить.
Мэри спустилась вниз по лестнице, держа свечу, и сказала: «Я готова». Питер окинул взглядом высокие, выше колена сапоги мягкой, черной кожи, темные бриджи, коротко, как у мужчины, стриженые волосы, и спросил: «Откуда?»
– Сапоги Александра, – Мэри улыбнулась, – как Полли с ним к индейцам ушла, так я все вещи их в кладовой держала. Ему малы стали, за год, – женщина тихо рассмеялась, – а мне как раз. А бриджи и рубашку я сшила. Ну, то есть донья Ракель. И камзол тоже, – Мэри огладила руками стеганый, толстой шерсти камзол. Ворот рубашки был развязан и Питер увидел, как поблескивает на белой шее крохотный, золотой, с изумрудами крестик.
– Послушай, – сказал мужчина, садясь за стол. «Мы сегодня с Полли описали все, что в его кабинете было. Клад, получается, на две части надо разделить – одна для Мирьям, а вторая для Беллы.
– Если она найдется, – Мэри поставила свечу на выскобленный стол и подбросила дров в очаг. Она подперла щекой рукой и вздохнула: «Бедное дитя, ей же едва девять лет исполнилась, как она из монастыря сбежала. У кого она сейчас, кто о ней заботится?»
– Дэниел ее найдет, он все-таки брат, – твердо сказал Питер. «Теперь – поскольку он умирает без завещания, и Николас тоже – без него умер, то, согласно воле сэра Стивена, их доли объединяются и делятся между девочками – в случае, если они выйдут замуж и у них будут дети. Или, хочешь, я заставлю его написать завещание? – брат обеспокоенно взглянул на Мэри. «Тогда тебе отойдет его доля».
Мэри махнула рукой. «Пусть девочкам останется. У Энни и титул есть, и земли, а мне по завещанию Роберта деньги перешли, так что я обеспечена».
– Dum vidua? – поинтересовался Питер, глядя на сестру.
– Ну что ты, – нежно улыбнулась Мэри. «Роберт мне всегда говорил – если с ним что-то случится, я должна выйти замуж и быть счастлива. Вот я и вышла, – горько добавила она, пригладив белокурые волосы.
– В следующий раз будет удачнее, – твердо сказал Питер и поднялся: «Ну, пошли, все спят уже».
– Следующего раза не будет, – так же твердо ответила Мэри, надевая длинный плащ с капюшоном. «Посижу немного в Нортумберленде, отправлю Энни ко двору, и вернусь на работу. В Германию поеду, ты же мне говорил – ходят слухи, что принцессу Элизабет хотят повенчать с кем-то из протестантских принцев, значит, Джону понадобятся сведения оттуда».
Питер только вздохнул, глядя на прямую спину сестры и ее стройные плечи. «Мэри, – тихо сказал он, уже на крыльце, – он, ну, не в самом хорошем виде».
– Очень на это надеюсь, – красивые губы презрительно искривились и она, не оборачиваясь, пошла к зданию совета.
Питер открыл грубую, деревянную дверь подвала, и поморщился, – зловоние, висящее в воздухе, было тяжелым, – Мэри даже отшатнулась.
Он посветил в маленькое, зарешеченное окошко и позвал: «Кузен Майкл!».
Мэри услышала в темноте чулана частое дыхание и вдруг вспомнила зимнюю охоту на волков в Швеции, куда они ездили с Робертом – загнанные, окруженные собаками звери дышали точно так же.
– А потом, – подумала она, – вожак оскалил окровавленные клыки и перервал горло самой ближней собаке. Остальные испугались, прижались к моей лошади, а я спрыгнула в снег, кинула уздцы Роберту и пошла к вожаку. У него еще мех был – серый, грубый, тоже испачканный кровью, и глаза – холодные, ненавидящие. Он кинулся на меня, а я вытащила пистолет и выстрелила – прямо в глаз ему. Кровь брызнула фонтаном, а я так и стояла – не отойдя ни на шаг.
– Открой дверь, – приказала она брату. «И дай мне свечу».
– Мэри, – предостерегающе сказал брат.
– Я хочу посмотреть в его глаза, – коротко сказала Мэри, сбрасывая плащ. «Он понимает еще что-нибудь?»
– Когда подписывал показания, понимал, – вздохнул Питер. «Это все было из-за денег, кстати – и то, что он сделал с Мирьям, и то, что он на тебе женился. Из-за денег, – презрительно повторил брат, передавая ей подсвечник, и отпирая дверь.
Он поднял тяжелую, гудящую голову из лужи рвоты и услышал: «Майкл!»
Невысокий, изящный, белокурый мужчина наклонился над ним. Он увидел, как блеснуло золото крестика на шее, повеяло чем-то свежим, и мужчина еще раз повторил: «Майкл!»
У него был знакомый голос – нежный, ласковый, и лазоревые, большие глаза. Мужчина подтянул к себе грубую, деревянную скамью, и сел, устроив ногу на ногу, поигрывая небольшим пистолетом.
– Кто вы? – успел сказать он, а потом его опять стошнило – чем-то коричневым, едко пахнущим. Живот раздирало острой, резкой болью, и он, катаясь по загаженному полу, провыл: «Он заставил меня выпить яд! Приставил мне пистолет к виску и сказал, что, если я подпишу показания, он принесет мне противоядие! Где оно, где! Я хочу жить!»
– Не сомневаюсь, – заметил мужчина. «Твой сын тоже хотел. И твой брат хотел. И та бедная женщина, которую ты обрек на смерть в Гоа – тоже хотела. Это, кстати, была твоя племянница, Майкл, ее мать была дочерью сэра Стивена».
– От очередной шлюхи! – выплюнул священник, тяжело дыша.
Мужчина встал, и, наклонившись над ним, разжал кулак. «Узнаешь?»
Майкл увидел простой, медный крестик и подумал: «Мамочка, ну приди, спаси меня от них!
Ты же святая, чистая женщина, ты можешь!»
– Твоя мать, – тихо сказал мужчина, – очень любила отца Полли, и, когда они расставались, отдала ему свой крестик. Он не снимал его почти три десятка лет, Майкл. Впрочем, тебе не понять, ты не знаешь, что такое любовь.
– Мирьям, – ты ведь ее изнасиловал, бедную девочку, – выходит замуж – за хорошего человека, и будет с ним счастлива. Так что все твои деньги, и клад твоего отца достанутся его дочерям – Мирьям и Белле.
Мужчина сел и опять вздохнул: «А ведь я тебя любила, Майкл. Там, в Новых Холмогорах.
Недолго, – розовые губы усмехнулись, – но любила.
– Мэри, – прохрипел он, хватаясь за живот, сгибаясь, чувствуя отвратительный запах рвоты, – зачем ты пришла с пистолетом? Не убивай меня, нет, нет! – он подполз к ее ногам и Мэри отпрянула.
– Я не стану убивать тебя, Майкл, – спокойно ответила она.
– Ты убил своего сына – он умер на моих руках, мучаясь, не понимая, что с ним случилось. А вот ты – понимаешь, – она помолчала, – и это очень хорошо. Так что, – Мэри откинулась к бревенчатой стене, и пристроила подсвечник на скамью, – я пришла посмотреть, как умирает детоубийца, Майкл.
– Мэри, – обеспокоенно сказал Питер, переступая порог, – ты уверена?
– Вполне, – она положила острый подбородок на колено, и вздохнула. «Отличное снадобье, Полли постаралась на славу».
– Противоядие, – Майкл лежал на полу, рыдая, – кузен Питер, вы же обещали!
– Я обманул, – Питер пожал плечами. «Вы ведь тоже, кузен Майкл – обманули меня. Какой мерой мерите, такой и вам измерят. Я пойду спать, – он передал Мэри ключи.
– Я закрою, – сказала она, не отводя взгляда от окровавленного, испачканного в нечистотах лица мужа. «Спокойной ночи, Питер».
Дверь захлопнулась и Майкл ненавидяще, не в силах подняться на ноги, так и лежа на полу, прошептал: «Все поймут, что вы меня отравили, убийцы! И ты, шлюха, дрянная шлюха, развратница, без капли сострадания в сердце! Ты не женщина, ты поганая, грязная тварь!»
Мэри вздохнула и рассмеялась: «Ты съел что-то не то, вот и все. Так бывает, – она обвела рукой лужи рвоты на деревянном полу. К утру, ты умрешь, а я, – она устроилась удобнее, – на это посмотрю».
Она вышла из здания совета и подняла голову – небо было серым, предрассветным, Джеймстаун спал, и Мэри, чему-то улыбнувшись, – быстро пошла к воротам. Она отодвинула тяжелый засов и выскользнула на белый песок берега. С океана дул прохладный, резкий ветерок, и она, чуть поежившись, оказавшись на пристани – стала раздеваться.
Мэри постояла на краю деревянной пристани, совсем обнаженная. Она вспомнила купальню на реке в подмосковной. Мэри подняла руки, вверх и бросилась в воду. Она была чистой и сладкой, и женщина, вынырнув, рассмеявшись, – встряхнула короткими, мокрыми волосами.
Она прищурилась – на горизонте, в бесконечном, спокойном океанском просторе, были видны белые, еще далекие паруса.
Мэри еще раз нырнула, и, выбравшись на пристань, одевшись, – пошла домой.
Девочки сидели, спрятавшись в камышах. «Жалко, что вы уезжаете, – грустно сказала Маргарет, пересыпая песок в ладонях. Она вдруг покраснела, и, дернув Энни за рукав рубашки, – девочка была в мальчишеской одежде, коротко стриженая, – что-то шепнула ей на ухо.
Серые глаза широко открылись и Энни изумленно сказала: «Да не может быть!»
– Только маме моей не говори, – умоляюще сказала Маргарет, – а то она разозлится. Хотя ей там, – девочка кивнула вверх по течению реки, – понравилось. Мы там так много ели, – сладко вздохнув, сказала девочка, – за весь год отъелись. Вождь маме целого оленя принес, представляешь?
– Не скажу я твоей маме, зачем мне? – рассмеялась Энни и, помолчав, спросила: «А это в щеку было, или как положено?».
Маргарет зарделась. «В щеку, конечно, еще чего не хватало!»
– Тогда это не считается, – важно заметила Энни. «Но, если бы это было, как положено, тогда вы были бы женихом и невестой, а вам еще рано. Пошли, – она вскочила, – мне надо складываться, капитан Смит скоро отходит, а еще Дэниела провожать.
Камыши раздвинулись, и Цезарь, залаяв, склонил голову набок. Маргарет поднялась, и, помахав рукой мальчикам, что садились в лодку, смущенно сказала: «Чарли обещал мне показать, как сети забрасывать».
– Иди уже, – подтолкнула ее Энни и рассмеялась.
Оставшись одна, она быстро нарвала мелких, невзрачных, светло-голубых цветов и пошла к огороженному кладбищу на другой стороне острова.
Два серых камня – большой и маленький, – лежали рядом. Энни опустилась на колени, и, прижавшись щекой к маленькому камню, шепнула: «Спи спокойно, братик». Она опустила цветы на камень и прочла:
