Текст книги "Вельяминовы. Начало пути. Книга 3"
Автор книги: Нелли Шульман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 91 страниц) [доступный отрывок для чтения: 33 страниц]
Она молчала – упрямо, не двигаясь.
Майкл сел, и, достав из кармана маленькое Евангелие, начал: «Иисус же, видя помышления их, сказал: для чего вы мыслите худое в сердцах ваших? Ибо, что легче сказать: прощаются тебе грехи, или сказать: встань и ходи? Но чтобы вы знали, что Сын Человеческий имеет власть на земле прощать грехи».
Он перекрестился и сказал: «Я молюсь за тебя, Мэри, и за душу невинно убиенного младенца, нашего сына. Иисус принял его в свои объятья, примет и тебя, ибо он прощает все грехи».
Женщина внезапно откинула одеяло и на него посмотрели запавшие, обведенные темными кругами, лазоревые глаза.
– О нет, Майкл, – каркающим, сухим голосом сказала жена, – не все. Ибо сказано: «Воспрянь, воспрянь, восстань, Иерусалим, ты, который из руки Господа выпил чашу ярости Его». Это от Исайи, Майкл, ну да, впрочем, ты знаешь.
Тонкие, искусанные губы усмехнулись: «Так что готовься, Майкл – чаша ярости Господа переполнена, и прольется гневом Его».
Он отложил Евангелие, и ударил ее – так, что голова в чепце мотнулась, из разбитого рта потекла кровь, а она все смотрела на него – не отводя глаз.
Энни убрала со стола, и, глядя на руку отчима – большую, с покрытыми ссадинами костяшками, присев, спросила: «Можно мне подняться в свою комнату? Я хочу пересмотреть вещи, и починить то, что порвалось».
Майкл посмотрел на девочку и подумал: «Стоит с ними двумя одновременно повенчаться.
Да, пусть так и будет. Жаль, конечно, что детей они пока не принесут, ну да ладно – года через два-три, уже и родят. Как доберемся до нужного места, надо будет индианок еще пригнать – в жены мужчинам. Тоже молоденьких.
– А мои сыновья потом встанут в главе общины, разумеется. Ну да у меня лет сорок еще впереди, – он даже улыбнулся, – дорогой папа вон, до смерти самой со шлюхами развлекался. Так что у меня будет много детей».
Девочка все стояла, глядя в пол, и Майкл сказал: «В следующее воскресенье я с тобой обвенчаюсь, Энни. Тебе известны обязанности жены?»
– Чтобы также и жены, в приличном одеянии, со стыдливостью и целомудрием, украшали себя не плетением волос, не золотом, не жемчугом, не многоценною одеждою, но добрыми делами, как прилично женам, посвящающим себя благочестию, – она набрала воздуха и продолжила:
– Жена да учится в безмолвии, со всякою покорностью; а учить жене не позволяю, ни властвовать над мужем, но быть в безмолвии. Ибо прежде создан Адам, а потом Ева; и не Адам прельщен; но жена, прельстившись, впала в преступление; впрочем спасется через чадородие, если пребудет в вере и любви и в святости с целомудрием, – Энни выдохнула и застыла, так и не поднимая головы.
– Правильно, – сказал Майкл.
– Можешь идти. После венчания, на следующий день, мы отправимся в землю обетованную.
Чтобы побороть твою греховную, унаследованную от родителей, склонность ко лжи и неповиновению, ты должна усердно молиться и с благодарностью принимать наказания. Как сказал Иисус: «Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу, потому что муж есть глава жены, как и Христос, глава Церкви, и Он же Спаситель тела. Но как Церковь повинуется Христу, так и жены своим мужьям во всем». Понятно?
Она кивнула и еще раз присела.
– Бить, бить, каждый день бить, – сказал себе Майкл, слыша ее легкие шаги вверх по лестнице. «Только так они учатся покорности и праведности. Тем более эту, – он вздохнул и перекрестился. «Ну да ничего, лодки готовы, люди складываются, к весне достигнем земли обетованной, начнем строиться, пахать, сеять, дети будет рождаться. Золота у меня уже сейчас много, а будет, как с дорогими родственниками покончу – еще больше. Так что впереди у нас – процветание».
Он еще раз перекрестился, и, раскрыв Евангелие, – углубился в чтение.
Чарли Уильямс поднял голову и тихо велел Энни: «Бросай!»
Девочка спустила вниз разорванную и связанную простыню, и, ловко упираясь ногами в бревенчатую стену дома, – спрыгнула на землю.
– Пригодится, – сказала она, сворачивая тряпки. «Я там из одеяла куклу на постели сделала, может, он и не станет сегодня ко мне заходить, но так – на всякий случай. Что они там?»
– Молятся, – Чарли сплюнул. «Я к Маргарет заходил – мать ее избила, до крови. А его преподобие сказал, что мне завтра надо повенчаться. Ну да завтра, – мальчик криво улыбнулся, – мы уже далеко будем, надеюсь. Как твоя мама?»
Энни вздохнула: «Надо быстрее индейцев привести. Мне все равно – пусть они хоть весь Джеймстаун сожгут, но маму надо спасти».
– Пошли быстрее, – сказал Чарли, – а то они сейчас закончат еще. Одежду я тебе принес, там лежит, у лаза. Правда, – он взглянул на девочку, – с тебя все сваливаться будет.
– Ничего, – отмахнулась Энни. «Я тоже нож взяла, пистолеты он запирает, а ножи – нет, готовить-то мне надо, – она чуть усмехнулась».
– Иди ты первая, – велел Чарли, когда они стояли у лаза, – я постерегу.
Энни кивнула и нырнула в темную, узкую нору на задах сарая. Чарли проводил ее глазами и вздрогнул – чья-то рука легла ему на плечо.
В мужском доме, на расстеленных по земле шкурах, были расставлены глиняные тарелки с дымящимися кусками жареной оленины. Огромная стопка кукурузных лепешек таяла на глазах, и Питер, наклонившись к уху капитана Смита, сказал: «А тут всегда ночью едят?»
– Ну, – Смит пожал плечами, – Вахунсонакок так захотел, мы же гости, нельзя, чтобы гость лег спать на пустой желудок.
– А он неплохо знает испанский, – заметил Дэниел, искоса рассматривая вождя – высокого, широкоплечего мужчину, смуглого, со спускающимися на мускулистую спину, черными волосами. Синие, причудливые татуировки бежали вдоль его рук, украшенных кожаными, вышитыми браслетами.
Смит усмехнулся. «То история давняя. Испанцы тут пытались закрепиться, больше сорока лет назад, когда никого из нас еще и на свете не было. Построили миссию, привезли священников, иезуитов, и похитили его отца, – он чуть кивнул головой в сторону вождя.
– Ну да отец его тогда еще ребенком был. Отправили его в Мадрид, крестили Луисом, учили в семинарии, даже королю Филиппу представляли. А потом он сюда вернулся, иезуиты думали – он начнет христианство среди индейцев проповедовать. Юноша сбежал, вернулся к своему племени, и они разорили миссию. Священников тоже вырезали, – добавил Смит, обмакивая лепешку в тыквенный суп. «Но детей своих дон Луис испанскому научил, и с христианством они знакомы».
– Да, – только и сказал Питер, глядя на строгий, бронзовый, профиль мужчины. «А что тут, у всех по нескольку жен?»
– Только у вождей, да и то, – капитан тихо рассмеялся, – тут же, как у нас, в Англии, – и женщина может вождем стать, если нет сыновей. А Вахунсонакок берет жен не просто так, – а чтобы союзы с другими племенами заключать. Мать моей Покахонтас, покойная, с севера была, от Большой Воды, как они говорят.
– Тут же рядом море, или это какое-то другое? – недоуменно спросил Дэниел.
– Озера, – Смит вздохнул, – ну да Сэмуэль де Шамплен до них первым доберется, ему ближе.
А насчет женщин – тут же имущество по матери передается, и ребенок считается – семьи матери. Так что вы, мистер Кроу, правильно со своим племянником приехали – дядя по матери тут и главный воспитатель, и наставник у мальчиков.
Вахунсонакок выслушал то, что ему шептали на ухо сзади, и, громко сказал, глядя на Питера:
– Твоя сестра, и племянник могут уйти с тобой, я разрешаю. Ты хорошо сделал, что вернулся за ними, это твоя обязанность, как мужчины. Но мне сказали, что у вас есть женщина с красной головой, белая, как молоко. Ты оставишь ее мне, моя дочь выйдет замуж за англичанина, – он кивнул на Смита, – и мы расстанемся друзьями.
Мужчина щелкнул пальцами и велел: «Приведите ее, из женского дома, я никогда не видел красных волос».
Дэниел, было, открыл рот, но Питер положил руку на его плечо, и спокойно сказал: «Тише».
– Но донья Ракель…, – недоуменно проговорил юноша.
В лазоревых глазах Питера заиграл смех и он велел: «Сиди, и молчи, ради Бога. Я не учу тебя водить корабли, а ты не учи меня, как торговаться».
Капитан Смит вдруг сказал: «Рискуете, мистер Кроу».
Питер отрезал себе хороший кусок оленины и ответил: «Вот вы, капитан, когда за румпелем стоите – чему верите? Карта вам говорит одно, а чутье – другое, например».
– Чутью, конечно, – удивился Смит. «Карты люди рисуют, мистер Кроу, там ошибка на ошибке зачастую, а чутье – оно от Бога. Не было бы его – я бы на дне морском давно лежал».
Питер прожевал мясо и улыбнулся: «В моем деле точно так же, только вы – мель чувствуете, а я – смотрю на человека, и знаю, – где у него слабина, и что он хочет от меня услышать. Это у меня от родителей, – он вдруг замер и опустил нож.
Она стояла в проеме мужского дома, и в свете факела короткие, рыжие волосы казались языком пламени.
Тонкая кожаная юбка падала вниз, к белым щиколоткам, рука была обхвачена тяжелым, серебряным браслетом, за обруч, облегавший изящную голову, были воткнуты разноцветные – белые, синие, зеленые перья.
Вождь легко поднялся, и, подойдя к девушке, сказал: «У нее красные ресницы и глаза цвета воды в море. Сколько тебе лет? – спросил он по-испански.
– Шестнадцать, – пробормотала Ракель, отчаянно, густо покраснев.
– Хорошо, – Вахунсонакок подумал и обернулся к Питеру. «Я не могу просто так ее забирать, это не принято. Какой подарок ты хочешь за Осенний Лист, так ее будут звать, – он полюбовался рыжими волосами.
Питер встал, и, подойдя к вождю, улыбнулся: «Никакого подарка, потому что Осенний Лист – моя невеста».
Ракель вскинула рыжие ресницы, испуганно посмотрев на мужчину. Питер едва заметно поднял бровь и продолжил, глядя на хмурое лицо вождя, слыша, как в наступившей тишине трещат факелы:
– Я привез ее сюда, потому что верю – вы хотите жить в мире с белыми людьми. И, чтобы доказать, что мы хотим того же – мы поженимся по вашим обрядам, как это принято на вашей земле.
– Более того, – он улыбнулся, – мой племянник построит для тебя, вождь, настоящий дом, тот, в котором живут белые люди, такой, как стоят в поселении. Когда у тебя, или твоих сыновей будут жены нашей крови – они смогут жить, так, как привыкли, и будут этому рады. Ты сам, наверное, знаешь, – Питер рассмеялся, – когда жена счастлива, то счастлив и муж.
Вахунсонакок помолчал и вдруг расхохотался: «Много я видел белых людей, но такого – никогда. Я тебя буду звать – Арокун, знаешь ведь, кто это? – вождь указал на связку полосатых хвостов, что свешивались со стены мужского дома.
Питер кивнул.
– Ты такой же хитрый, – одобрительно заметил вождь, и добавил: «Ну, тогда завтра вечером поженим и тебя с Осенним Листом, и капитана Смита с моей дочерью. Вам надо рано встать и пойти за оленями, – он потянулся, – так принято, надо принести оленя женщине, перед тем, как жить вместе.
Ракель все смотрела на Питера большими, аквамариновыми глазами и он сказал, одними губами: «Разумеется, это вас ни к чему не обязывает. Я просто подумал, что, вы, наверное, не хотите за него замуж».
Девушка сглотнула, и, кивнув, прошептала: «Спасибо вам».
– Осенний Лист пусть тоже идет, – разрешил Вахунсонакок, – ей завтра надо собирать корзину тебе в подарок, ставить палатку из шкур, где вы переночуете, – работы у всех будет много.
Он проводил девушку глазами, и, вернувшись на свое место, кинул Питеру глиняную флягу:
«Это с севера, там растет дерево, которое дает сладкий сок».
Мужчина отхлебнул и одобрительно сказал: «Очень вкусно».
– А про счастливых женщин, – Вахунсонакок тоже выпил, – я тебе расскажу. У нас есть обычай – если женщине что-то не понравилось, – ну сам понимаешь, что, – вождь подмигнул, – ты идешь на охоту, или собирать урожай, а она в это время складывает твои вещи и выставляет на площадь.
– И все, – вождь развел мускулистыми руками, – после этого – она тебе не жена, а ты ей не муж. Так вот, – он помолчал, – я взял первую жену, когда мне было семнадцать, а сейчас мне за сорок. Ни разу мои вещи не стояли на площади, чего нельзя сказать о многих, кто сидит сейчас за этим столом!
В мужском доме раздался громкий смех и Питер, наклонившись к Дэниелу, тихо сказал: «Я надеюсь, что ты такой же хороший плотник, как твой отец. Потому что после этой свадьбы я заберу Полли с Александром и отправлюсь в Джеймстаун, а дом придется строить тебе».
– Справлюсь, дядя Питер, не волнуйтесь, – рассмеялся Дэниел.
Капитан Смит покрутил головой и проговорил: «Да, мистер Кроу, умеете вы с людьми найти общий язык, ничего не скажешь».
– А все почему, – Питер оглядел тарелки и обрадовался: «А, не всю рыбу еще съели! Тут очень вкусно готовят, если бы не дела, я бы с удовольствием задержался».
Он завернул рыбу в лепешку и продолжил: «В моей работе, капитан Смит, не принято грозить пистолетом – это только испортит все дело. Ну, – он прожевал, – будем надеяться, что рано или поздно Вахунсонакок получит хозяйку для своего дома».
Полли вышла из женского дома на площадь и сразу увидела Ракель – та сидела у догорающего костра, гладя Цезаря по спине, что-то ему шепча.
Женщина опустилась рядом и весело сказала: «Вот видишь, а ты боялась. Сеньор Питер обо всем договорился. И не волнуйся, мой брат джентльмен, разумеется, для него все эти индейские церемонии ничего не значат. Иначе тебе было бы не избавиться от Вахунсонакока. Пойдем спать, милая, а то и правда – завтра праздник, надо будет много сделать».
– Я сейчас, сеньора, – тихо сказала Ракель. «Тут так хорошо, свежо, лесом пахнет».
Когда женщина ушла, она наклонилась к Цезарю и тихо проговорила: «Ничего не значат, да».
Слеза упала псу на голову и он, высунув язык, лизнув Ракели щеку, положил холодный нос на ее руку.
– Ты как сбежала? – удивился Чарли, глядя в голубые глаза Маргарет Рэдклифф.
– В окно выпрыгнула, – задыхаясь, растирая щиколотку в грубом, шерстяном чулке, сказала девочка. «Возьмите меня с собой, пожалуйста, я не буду обузой! Я могу собирать растения и орехи тоже, и кукурузу умею печь. Я не хочу, не хочу за него замуж! – Маргарет мотнула головой в сторону церкви.
– Быстро в лаз, – велел Чарли, оглянувшись, – от церкви доносился гул мужских голосов. Он перекрестился и нырнул вслед за Маргарет.
Энни ждала их в сухих, закрывающих ее с головой, камышах. Девочка поддернула перевязанные бечевкой, большие, заплатанные бриджи, и, оглядев Маргарет, сказала: «Ты молодец. Не боишься?».
Голубые глаза наполнились слезами и девочка, помотав головой, ответила: «Все, что угодно, только бы подальше от этого…, – она поежилась и не закончила.
– Чарли, садись на весла, – деловито велела Энни. «А мы с тобой ляжем на дно лодки, – она потянула за собой Маргарет.
– Я взяла одеяло со своей кровати, – шмыгнув носом, сказала вторая девочка. «И кремень с кресалом, мы сможем сделать факелы, чтобы отпугивать рысей».
– Александр говорил, – вмешался Чарли, сталкивая лодку в воду, – что тут не больше дня пути до индейской столицы. Ну, прыгайте.
Девочки забрались в лодку и, укрывшись одеялом, устроились на дне.
– У меня есть нож, – сказала Энни, приблизив губы к уху Маргарет. «И у Чарли тоже. Так что не бойся. А потом мы вернемся с индейцами, и спасем мою маму.
– Моя мама не верит, что миссис Мэри могла убить маленького Николаса, – вздохнула Маргарет.
– И я не верю. Мы же все видели, как твоя мама за ним ухаживала, как она его любила. А его преподобие сказал моей маме – если я с ним не повенчаюсь, он запретит нас кормить. У нас же совсем не осталось еды. И еще сказал, что папа будет гореть в аду вечно, если мама не будет делать так, как говорит он, ну, его преподобие.
Маргарет уткнула лицо в плечо Энни и расплакалась: «Мне жалко маму, я же у нее одна!»
– Мы вернемся, – твердо пообещала Энни подруге. «И твоя мама поймет, что мой отчим – лгун и мерзавец. Это он убил Николаса, он его встряхнул и швырнул в угол комнаты. Я сама все видела. Я в него стреляла, из пистолета, – добавила Энни.
– Какая ты смелая! – Маргарет нашла ее руку и пожала.
– Эх, был бы у нас пистолет, – мечтательно сказал Чарли, подводя лодку к берегу. Дети выбрались на белый песок и, поднявшись на откос холма, исчезли в густом, уже сумрачном лесу.
Мэри подняла голову с холщовой подушки и прислушалась. Голоса у церкви стихли и она подумала: «Опять молятся. Они теперь все время там, даже едят на дворе. И женщин никого не слышно, да у нас их и немного».
Она поднялась и, нащупав в темноте крышку сундука, подняла ее. «Там вещи Николаса, – подумала женщина. «Господи, мальчик мой, теперь уж на небесах с тобой и встретимся.
Хорошо, что я их не вижу, а то бы, не удержалась, – заплакала. А мне плакать нельзя».
Мэри нашла вязальные спицы, и, выбрав на ощупь ту, что короче, засунула ее в замочную скважину. «Осторожно, – велела она себе, – не сломай». Женщина, едва дыша, повернула спицу, аккуратно покрутила, и услышала щелчок.
Она чуть приоткрыла дверь и замерла на пороге. Дом был темным, и, прокравшись по коридору, заглянув в комнату Энни, Мэри увидела очертания человеческой фигуры на кровати. «Молодец, – спокойно подумала женщина, и легко, неслышно спустилась вниз, на кухню. Выбрав короткий нож, Мэри завернула его в холщовую салфетку и спрятала у себя на груди.
– Теперь его кабинет, – она подергала навешенный на широкий, железный засов, замок, и, повертев в нем спицей, едва слышно выругалась. Мэри прислонилась к стене, и вдруг, как будто вспомнив что-то, – улыбнулась.
– Да, – сказала она себе, запирая за собой дверь детской, устраиваясь на кровати, – так и сделаю. Она вытащила на мгновение нож и полюбовалась серым блеском стали в полутьме комнаты.
– Все будет хорошо, – сказала она себе, положив нож обратно. «У Роберта получилось, тогда, в Нижних Землях, когда его испанцы казнить хотели. И у меня получится. У него, правда, лошадь под рукой была, ну да ладно – справлюсь».
Ей снился ребенок – с бронзовыми, как у матушки, волосами. Река, – огромная, широкая, – текла мимо них, стоящих на низком, покрытом травой холме. Вокруг не было ничего, кроме неба – северного, серого, прозрачного, и такого же серого, бескрайнего моря, в которое впадала река.
Она откинула отороченный мехом капюшон, и почувствовала, как ветер ерошит короткие, белокурые волосы.
– Папа! – сказало дитя, указывая на лодки, что были разбросаны по мелкой, прибрежной воде. «Там папа!». Мэри подняла дитя – пухлое, тяжелое, – повыше, солнце на мгновение вышло из-за туч, и она увидела, как играют изумруды на крохотном, золотом крестике, что висел на шее у ребенка.
Мэри проснулась, и, опершись на локоть, ощупала потайной карман, что был пришит изнутри к ее рубашке. Она положила пальцы на свой крестик и улыбнулась: «Ну, Господь мне в помощь».
Река бурлила, закручиваясь в стремнины, вокруг серых, острых камней. «Холодно, – жалобно сказала Ракель, переступая босыми ногами. «А это обязательно?»
– Тут так принято, перед свадьбой, – пожала плечами Полли. «Давай, раздевайся».
Темная голова Покахонтас едва виднелась в белесом, предрассветном тумане. Она помахала рукой и крикнула Полли: «Скажи Осеннему Листу, пусть не боится, в воде тепло!».
– Давай, давай! – шутливо подтолкнула Полли девушку. Та все стояла на берегу, и, нерешительно обернувшись, спросила: «А нас точно никто не увидит?»
– Да все спят еще, – отмахнулась женщина.
Ракель, глубоко вздохнув, зашла в воду по колено и тут же застучала зубами. «Холодно! – невольно смеясь, крикнула она.
Ворота поселения заскрипели и Цезарь, что выбежал на тропинку, вдруг сел, и умильно гавкнул.
– Пошли, – поторопил его Питер, держа в руке мушкет. «А то капитан Смит всю дичь перебьет, или Дэниел со своими плотниками распугает – они сегодня начинают деревья валить».
Цезарь осторожно взял его зубами за рукав рубашки и потянул вниз, к реке, откуда доносился счастливый женский визг. Питер прищурился и увидел в дымке рыжую голову.
– Осенний Лист, – хмыкнул он и потрепал пса между ушами. «Пошли, старина, принесем ей самого лучшего оленя».
Девушки осторожно складывали в корзины овощи. Покахонтас улыбнулась и подергала Полли за руку:
– Скажи Осеннему Листу, что она поднесет своему мужу эту корзину, а он ей – тушу оленя.
Это значит, что он обещает охотиться для нее, а она – готовить ему еду.
Полли перевела и Ракель, покраснев, пробормотала: «Хорошо».
– И еще скажи, – настаивала девушка, – что она может утром собрать его вещи и выставить на площадь. Тогда, – Покахонтас откинула назад черные, мягкие волосы, – все будут знать, что он ей не понравился. Его возьмет другая женщина, наверное, – девушка усмехнулась и продолжила:
– А если и потом его вещи будут стоять на площади, тогда уже его никто не возьмет, даже если он хороший охотник. А она знает, что надо делать с мужем? – озабоченно спросила Покахонтас.
– Знает, – ворчливо ответила Полли, и, подхватив увитые зеленью, плетеные корзины с бобами и тыквами, подогнала девушек: «Пойдемте, надо уже и одеваться».
На пороге женского дома Ракель задержалась и обернулась – площадь была чисто подметена, женщины суетились у вделанных в землю очагов, замешивая тесто, быстро выпекая лепешки, а посередине были вбиты четыре столба. Дэниел помахал ей рукой и закричал: «Сейчас доски приколотим, донья Ракель, а потом мальчишки ветки принесут из леса, мы их сверху положим, будет красиво».
– Почти как у нас, – вдруг подумала Ракель. «Ну, то есть, у них, у евреев, мы-то все – в церкви венчались. И как оно будет еще, в этом Амстердаме? А если сказать ему? Нет, нет, зачем я ему – он взрослый человек, на десять лет меня старше, богатый, а у меня за душой ни гроша нет, бесприданница и сирота, юбка и то – из милости мне ее дали».
Она подергала вышитый бисером подол и грустно вздохнула.
Полли поцеловала рыжие кудри на затылке и весело сказала: «Не расстраивайся, просто переночуете вместе, вот и все. Вы же уже ночевали, в пещере. Ничего страшного. Пойдем, там Покахонтас свадебные наряды своей матери разбирает, она маленькая ростом была, тебе подойдет что-нибудь».
Ракель в последний раз взглянула на площадь, и, встряхнув головой, скрылась в женском доме.
На заднем дворе было тихо и Полли, привстав, оглянувшись, коротко свистнула. Брат высунул голову из-за угла и женщина улыбнулась: «С этой свадьбой столько хлопот, что сюда никто не заглянет. Иди, покажу тебе все, – она разложила на плоском камне маленькую ступку и какие-то мешочки.
Питер поднял трубку из тростника, запечатанную смоляной пробкой и хмыкнул: «А тут что?»
– Положи на место, ради Бога, – сварливо велела сестра, надевая перчатки тонкой кожи.
«Если она уползет, и кого-то укусит – вместо свадьбы тут будут похороны».
– А где ты этому научилась? – поинтересовался Питер.
– Фрэнсису иногда нужны были, – Полли помедлила, – снадобья, а к чужим людям обращаться было небезопасно.
Женщина развязала кожаный мешочек и Питер обрадовался: «О, яблоки! Не думал, что они тут растут. Можно?»
– Хочешь, чтобы тебя рвало кровью, – пожалуйста, – пожала плечами Полли. «Это с юга привезли, с тех земель, где стоит Сент-Огастен. Испанцы называют эти плоды, – женщина стала мелко нарезать фрукты, – manzanil a de la muerte.
Яблочко смерти, – усмехнулся Питер. Полли потянулась за глиняной склянкой и вылила на растолченную пестиком кашицу беловатую, резко пахнущую жидкость.
– А это сок того дерева, с которого яблоки, – она стала размешивать пасту, – так умер один кардинал, дорогой брат. Помылся в ванной, – Полли вскинула черные глаза. «У него кожа пошла волдырями и стала отслаиваться. А всего-то – добавили немного этого сока во флакон с лавандовой эссенцией».
Она потянулась за тростником, и, вскрыв ножом смоляную пробку, вытряхнула в ступку небольшую, покрытую длинными, белыми волосами, гусеницу. Она, было, попыталась уползти, но Полли опустила на нее пестик и растерла в кашицу.
– Вот и все, – сказала женщина, прибираясь. «Ты уверен?».
– Как ты понимаешь, – Питер присел рядом с ней, и потрогал кожаный мешочек у себя на шее, – я сюда не с одним пистолетом приехал. У меня есть письмо от Его Величества, дающее мне неограниченные полномочия по проверке деятельности Виргинской Компании здесь, в Джеймстауне. Счета, запасы, переписка – все. Я сначала хотел, чтобы его преподобие застрелился, но это как-то…, – мужчина поморщился.
– Быстро, да, – согласилась сестра. «А тут, – она нежно погладила мешочек со снадобьем, – его ждут мучительные два-три дня. И он будет в сознании, разумеется».
– Сможет признать свои ошибки, подписать завещание, – хмыкнул Питер. «Да, так будет хорошо. Сама знаешь, мгновенная смерть не всегда удобна».
Полли кивнула и вдруг улыбнулась: «Ты оленя-то принес?»
– Двух, – ответил ей брат. «И когда уже эта свадьба, я есть хочу, набродился по лесу".
Полли прислушалась и поднялась: «Да вот сейчас, уже запели на площади. И флейты принесли, – она наклонила голову.
– Иди, – она улыбнулась, посмотрев на потрепанный камзол брата, – переоденься, Александр тебе поможет. И украшение надень, на голову, тут так принято. Когда мужской и женский танец закончатся, вам надо будет выходить. Ну да Александр тебе знак подаст. А куда ты потом донью Ракель отвезешь? – вдруг спросила Полли, глядя в лазоревые глаза брата.
– В Амстердам, как и положено, – сердито ответил он, и быстро пошел к мужскому дому.
– В Амстердам, – задумчиво повторила Полли, глядя ему вслед.
Ракель стояла, не поднимая глаз, прижав к вышитой, светлой кожи, безрукавке, плетеную корзину с овощами. Индейцы сгрудились вокруг, и она, едва дыша, не смотря в его сторону, поклонившись ему – протянула корзину. «Спасибо, – едва слышно, чуть улыбаясь, ответил ей мужчина. «А вы держите вашего оленя, милая донья Ракель».
Она посмотрела на куски мяса, что были уложены в глиняной тарелке, и испуганно подумала: «А если надо будет целоваться? После церкви целуются, я видела в Мехико. А здесь? Я же не умею!»
Вождь, в большом, красивом головном уборе из перьев, вскинул руки к небу и что-то сказал.
Толпа одобрительно зашумела, и капитан Смит, наклонившись к Питеру, усмехнулся: «Он просил для нас здорового и крепкого потомства. Я уж не знаю насчет вас, мистер Кроу, – капитан взглянул на смуглые, румяные щеки Покахонтас, – но я уверен – так и будет».
Питер промолчал, отведя глаза, увидев, как Ракель, среди других женщин, идет к большой палатке из шкур, что была поставлена на краю поселения, у ограды.
– Сейчас женам нашим там последние наставления дают, – Смит потянулся, – а потом – за стол. Вы не волнуйтесь, мистер Кроу, как мы с вашим племянником дом для вождя закончим, я возьму жену свою, и донью Ракель, и привезу в Джеймстаун. Сами знаете, мой корабль неподалеку.
– Нет, – вдруг сказал Питер, следя за рыжей головой, спасибо, капитан – донья Ракель отправится в Джеймстаун со мной, завтра. Я сам за ней присмотрю, все будет в порядке.
Александр высунулся из дверей мужского дома и позвал их: «Идите, все накрыто, вы рядом с вождем сидите, как и положено».
Ракель остановилась на пороге палатки, рассматривая мягкие меха, оленьи шкуры, которыми был устлан пол, свежую, ключевую воду в глиняном горшке.
Маленькая, сморщенная старушонка подергала ее за руку и что-то сказала.
Девушка непонимающе повернулась к Полли и увидела улыбку в черных глазах. «Она говорит, что у тебя будет много детей, – перевела старшая женщина. «Это повивальная бабка, она принимала Покахонтас. Говорит, что у тебя будет много мальчиков, это хорошо».
Старуха что-то проворчала, и Полли добавила: «Еще говорит, – тебе повезло с мужем».
Ракель покраснела и Полли усмехнулась про себя: «Не надо девочке знать, что она сказала на самом деле, ни к чему это ей пока. Повенчается с Питером – сама поймет».
– Пошли, – подогнала ее Полли, – нас уже ждут. Сейчас женщины будут петь, очень красиво.
Будут желать тебе счастья, и чтобы у вас в доме всегда была еда».
В палатке было темно, и Питер вежливо сказал: «Вы, донья Ракель, устраивайтесь удобнее, я пока у входа посижу".
Она чем-то шуршала, ворочалась, и, наконец, затихла. Он услышал легкое дыхание и заметил, не поворачиваясь: «Вы поспите, нам завтра рано утром в Джеймстаун плыть, на пироге, это на целый день. Поспите».
– Хорошо, – робко, тихо ответила Ракель, и вдруг, закрыв глаза, подумала: «А Покахонтас там с капитаном Смитом. Господи, неужели бывает как-то по-другому? То, что они с мамой делали, что я видела – это же ужасно, лучше умереть, чем это».
Она вздохнула и Питер сказал: «Не надо. Скоро мы тут закончим все дела, я отвезу вас в Амстердам, и все будет хорошо. Я обещаю».
Девушка еще немного повозилась, и заснула. Он сидел, вдыхая свежий, ночной воздух, и вдруг, потянувшись за водой, подумал: «Нет, нельзя. Как я могу? Ребенок всю семью потерял, она сирота, – пусть будет со своим народом. Хотя, – Питер на мгновение улыбнулся, – Господь свидетель, я бы с ней хоть завтра обвенчался. Осенний Лист, – нежно, тихо сказал он. «Ну да не судьба, что уж теперь делать. Да и зачем я ей, старше на десять лет?».
Он таки и задремал, улегшись у входа в палатку, и проснулся от утреннего холодка. Дэниел тряс его за плечо.
– Дядя Питер, – сказал юноша обеспокоенно, – там охотники детей нашли, в лесу, там кузина Энни и еще двое. Надо сейчас выходить в Джеймстаун, тетю Мэри хотят казнить.
Ракель вдруг подняла рыжую голову и спокойно сказала: «Вы идите, сеньор Питер, поговорите с ними, а я разбужу сеньору Полину. Мы будем ждать вас у ворот».
Питер, было, хотел возразить. Увидев твердые, прозрачные глаза девушки, он только и ответил: «Хорошо. И быстро, нам нельзя терять времени».
Он поднялся, и, плеснув в лицо застышей за ночь водой, – пошел к трем маленьким фигуркам, что виднелись, у догорающего костра на площади, укрытые одним одеялом.
Энни уцепилась за руку мужчины и сказала, утирая другой рукой слезы:
– Я стреляла в него, но промахнулась, дядя Питер, там темно было, и я боялась попасть в маму или братика. Это он убил Николаса, он! Я сама видела – он его встряхнул и швырнул в угол. Маленький плакал всю ночь, а потом умер, у мамы на руках! Ну как он так мог, Николас ведь был такой хороший, улыбался, маму узнавал и меня тоже! И глазки у него были синие! – девочка уткнулась белокурой головой куда-то в руку Питеру, и прорыдала: «Он маму бил, и меня тоже! А теперь он говорит всем, что мама убила Николаса, и ее хотят повесить».
Питер помолчал, сдерживаясь, и ответил: «Никто никого не будет вешать. А отчимом твоим я сам займусь, я для этого сюда и приехал. Капитан Ньюпорт передал нам письмо твоей мамы, так что все будет в порядке».
Он посмотрел на Чарли и Маргарет, которые, сидя рядом с Александром, о чем-то оживленно говорили, и велел: «Вы все останетесь здесь, дядя Дэниел за вами присмотрит, а потом он и капитан Смит привезут вас в Джеймстаун. Ну и отправимся домой, все вместе, – он поцеловал племянницу в лоб. «Иди, поешь, и переоденься, – с тебя эти бриджи сваливаются».
