Текст книги "Вельяминовы. Начало пути. Книга 3"
Автор книги: Нелли Шульман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 91 страниц) [доступный отрывок для чтения: 33 страниц]
– Ну потерпи, сыночек, потерпи, – раздался нежный, ласковый голос и мальчик, всхлипнув, ощутив ее тепло, – стал успокаиваться. Мама поднялась с кровати, где они спали вместе, и, завернув мальчика в шаль, стала носить по комнате, чуть покачивая.
– Ты поешь, – шепнула Мэри, целуя его в щечку. «Поешь немножко, Николас, мой хороший.
Сразу станет легче».
Мальчик еще раз всхлипнул и стал сосать – вяло, то замирая, то опять просыпаясь. Мэри стояла у окна, глядя на отражение луны в реке. «Какой ветер, – подумала она, увидев раскачивающиеся деревья на берегу, за мощной, высокой оградой поселения. «Он поэтому проснулся». Она ощутила, как мелко дрожат руки ребенка и тихо сказала: «Сейчас пеленки поменяю, мой маленький, и разотру тебя. А потом поспим, тебе лучше будет».
Сын опять заплакал, – жалобно, и Энни, постучавшись в детскую, спросила: «Мамочка, что сделать?»
– Пеленки согрей у очага, пожалуйста, – устало попросила Мэри – ребенок кричал все громче.
«И воды немножко принеси теплой. У него опять судороги, у бедного».
Энни побежала вниз по лестнице на кухню, а Мэри вложила сосок в рот ребенка и, качая сына, чуть пошатнулась – в глазах потемнело, голова закружилась.
Мальчик испугался, и Мэри ласково сказала: «Ну, не дрожи. Маме уже лучше, она просто утомилась. Сейчас ляжем рядом, Энни нас одеялом укроет, и я тебе песенку спою. Ну не надо так плакать, не надо, милый мой. Все уже хорошо».
– Заткни его, – раздался ледяной голос Майкла. Он стоял на пороге, подняв свечу.
Мальчик услышал его и расплакался еще сильнее – он не знал, кто это, он только знал, что маме он не нравится. Он почувствовал, как растерянно бьется сердце мамы, и закричал от страха – неожиданно сильно, громко.
– Не надо, милый, не надо, – мама отвернулась от этого человека и поцеловала мальчика.
«Майкл, ну как ты можешь, это ведь твой сын, ему плохо, он болеет, – глядя на обиженно плачущего сына, скрывая слезы, сказала Мэри. «Сейчас он успокоится, да, мой славный?»
– Я сказал, заткни его, – Майкл резко дернул жену за руку. Она прижимала орущего младенца к себе, и Майкл, посмотрев на посиневшие губы, на маленькое, искаженное рыданиями лицо, – вырвал ребенка из рук Мэри, грубо его встряхнув.
– Мама! – успел подумать мальчик, а потом вокруг не осталось ничего, кроме боли и крика.
«Это не я кричу, – понял он, и уже больше ничего не слышал.
– Нет! – Мэри бросилась к сыну, которого Майкл, как куклу, бросил в угол комнаты. «Нет, мальчик мой, мой Николас, нет, не надо!»
– И ты заткнись! – заорал Майкл. «Ну, что я сказал! Заткнись!»
Он, было, хотел ударить жену ногой – она сидела на полу, рыдая, прижимая к себе обмякшего ребенка, – но тут, перекрывая их голоса, в комнате раздался сухой треск выстрела.
Майкл выбил пистолет из руки падчерицы, и, хлестнув ее по лицу, заламывая руку за спину, – протащил девочку в ее комнату.
Энни вдохнула запах свежей крови, – металлический, острый, – и, колотя его ногами, вонзив зубы в запястье, крикнула: «Мама! Мамочка!»
Священник бросил девочку на пол, и, захлопнув дверь, – опустил на нее засов. «Царапина, – подумал Майкл, осматривая при свече разорванный пулей рукав рубашки. «Потом перевяжу.
Но какова сучка, а? Прокралась в мою спальню и взяла пистолет. Еще во сне гвоздь в ухо вобьет, как в Писании сказано».
Жена так и сидела на полу. Ребенок пищал – безостановочно, жалко, и Майкл, брезгливо поморщившись, прислушался – жена пела по-русски. Он помнил эти слова с детства – мамочка тоже так пела, укладывая их спать. Он прижимался головой к мягкой руке и просил:
«Крестик!». Мамочка давала ему поцеловать простой, медный крестик и шептала: «Сладких снов тебе, сыночек!»
Котик-котик, коток, Котик, серенький хвосток, Приди, котик, ночевать, Нам ребеночка качать, – услышал он, и, не глядя на скорчившуюся в углу, маленькую тень, запер дверь детской снаружи и положил ключ себе в карман.
Мэри нежно, осторожно потрогала спинку ребенка, и, он едва слышно, горько заплакал.
Мальчик даже не открывал глаз, и женщина, с трудом поднявшись, опираясь на стену, донесла его до кровати. Она легла на бок, и, пристроив сына у груди, шепнула: «Я тут, Николас, я тут, мой хороший. Ты не бойся, мамочка никуда не уйдет».
Он плакал всю ночь – худенькие ручки и ножки уже не двигались, и Мэри только и могла, что гладить его по голове и говорить что-то – ласковое, тихое, уже не вытирая слез с лица.
На рассвете мальчик чуть пошевелился, и, открыв большие, синие глазки, – улыбнулся.
«Мама здесь, – обрадовано сказала Мэри. «Мама здесь, солнышко мое».
Мальчик поискал холодными губами грудь, и, выдохнув, вытянулся и замер – все еще улыбаясь. Мэри лежала, подперев голову рукой, смотря на мертвое, внезапно спокойное личико, и вдруг сказала: «Теперь у тебя больше ничего не болит, маленький. Ты прости меня, пожалуйста, прости, мой сыночек…, – она подтащила к себе подушку и, закусив ее угол, зашлась в беззвучном рыдании.
Майкл неслышно открыл замок и посмотрел на трясущуюся спину жены.
– Да упокоит Господь душу невинного младенца и да пребудет он в райских кущах, отныне, и присно и во веки веков, – сказал он, подойдя к кровати. «Дай мне его, Мэри».
Жена прикрыла маленький трупик худой рукой и ответила, оскалившись, как волчица:
«Пошел вон отсюда, убийца!».
– О нет, – спокойно ответил Майкл. «Слышишь? – он наклонил голову и помолчал. Снизу, со двора, доносился возбужденный гул мужских голосов.
– Это община, – священник посмотрел на покрытое следами от слез, бледное лицо. «Ты выбирай, Мэри, – он усмехнулся, – либо я сейчас выйду и скажу им, что ты убила своего сына – он был болен, ты уставала, злилась, ну и сама понимаешь – встряхнула его как следует.
Да еще и в меня стреляла, когда я хотел его защитить, – он указал на перевязанную руку.
Жена молчала, прижавшись щекой к щечке ребенка. «Какие у него ресницы длинные, – вдруг подумал Майкл. «Бедное дитя, да упокоится оно с Иисусом. На меня был похож, а я и не замечал. Ну да ладно, Маргарет и Энни здоровых сыновей родят, не то, что эта старуха – он посмотрел на морщины в углах ее рта.
– Или, – продолжил он, разглядывая ее с высоты своего роста, – я скажу, что это сделала Энни. Ну, – он поднял бровь, – тоже утомлялась ухаживать за больным. Так что выбирай – кому из вас отправиться на виселицу.
Льняные косы рассыпались по холщовой подушке и Майкл, бросив ей чепец, что лежал на крышке сундука, велел: «Прикройся, ты в присутствии мужа».
Она села, и, натянув чепец, завязав негнущимися, похолодевшими пальцами ленты, ответила: «Не трогай Энни, пожалуйста. Я прошу тебя, Майкл, не трогай».
Священник забрал тельце, завернув его в шаль. «Легкий, какой он легкий», – пронеслось у него в голове.
– Дай мне похоронить моего сына, Майкл, – она подобрала под себя ноги, и стала раскачиваться из стороны в сторону.
– Я буду приходить к тебе, читать Евангелия, – сказал он, отворачиваясь. «Мою свадьбу придется отложить, повенчаюсь после похорон Николаса и твоей казни. Да пребудет с тобой милость Господня, Мэри».
Ключ повернулся в замке, и женщина, вытянувшись на кровати, услышала, как, стоя во дворе, он проговорил что-то – неразборчиво. Толпа заревела: «Детоубийца, шлюха!» и Майкл примирительно сказал:
– Братья мои, она совершила страшный грех и будет наказана. Однако же Господь учит нас быть милосердными к оступившимся. Давайте все вместе помолимся за то, чтобы Мэри перед своим наказанием познала свет любви Христовой».
Они медленно, заунывно, молились, а потом Мэри услышала стук молотка – ставни детской заколачивали снаружи, толстыми, широкими досками – так, что в комнате скоро не осталось света. «Как будто уже в могиле, – подумала Мэри, и, перекрестилась, уткнувшись лицом в подушку.
– Господи, – глухо пробормотала Мэри, – прими моего мальчика в сонм праведников своих. И покарай его, – женщина помолчала, – ведь можешь же ты!
Внизу все молились и а потом стали читать Псалмы. Мэри накрылась одеялом, – с головой, – и долго лежала, свернувшись в клубочек, слыша жалобный, тихий плач своего сына.
– Дядя Питер! – Александр подергал его за руку. «А можно Цезаря с собой в Лондон взять?
Он хороший, добрый, никого не укусит. Мне его еще щенком подарили, когда мы с мамой стали здесь жить, в прошлом году. Я сам за ним буду ухаживать! – торопливо добавил мальчик.
– Ну отчего же нельзя? – добродушно согласился Питер, поправляя кожаный мешок с кусками оленины, что висел у него на плече. Он посмотрел на рыжую собаку, что шла рядом с Ракелью, и вдруг заметил что девушка, оглядываясь, быстро, погладила Цезаря по голове.
Тот ласково гавкнул и потерся носом об ее ладонь.
Александр все не выпускал его руки и тихо, глядя куда-то вдаль, сказал: «Я знаю, что вы мне не настоящий дядя. И Дэниел – не настоящий кузен, и Энни тоже. Мне мама рассказала. У меня теперь и родственников нет, папа погиб, дядя Николас – тоже, а этого, – мальчик коротко махнул головой в сторону равнины, – я ненавижу».
Питер наклонился и погладил темноволосую голову. «Редкостная чушь, мой дорогой граф Ноттингем, – сказал он. «Во-первых, мы все – одна семья, а во-вторых, – мужчина помолчал, – я уж хотел с твоей мамой сначала поговорить, ну да ладно. У тебя есть дедушка, его зовут Джованни, и бабушка, его жена, миссис Мияко, она из Японии. И дядя есть, и тетя, они маленькие, правда, им пять лет всего. Анита и Пьетро, двойняшки».
Александр открыл рот, и замедлил шаг. «Вот это да! – наконец, отозвался он. «А все равно – можно я буду вас называть дядей?»
– Нужно, – ответил Питер, и, посмотрев на дорогу, ведущую вверх, присвистнул: «Неплохая тут ограда! Что, воюете с кем-то?»
– Нам воевать не с кем, – гордо ответил Александр, – у вождя Вахунсонакока тридцать племен в подчинении, его самого, правда, сейчас в столице нет, он на празднике каком-то, там, – мальчик показал рукой еще дальше в горы, – но сегодня должен вернуться, к вечеру».
Питер взглянул на густой лес, что покрывал склоны холма, и, вдохнув свежий, чистый воздух, сказал: «Хорошо у вас тут, племянник. И охота, как я посмотрю, отличная. Кроме твоего первого, еще двух оленей убили».
– Еще есть рыба, – Александр стал загибать пальцы, – кукуруза, бобы, тыквы, ягоды, орехи…Мама такой суп из тыквы делает, очень вкусный. И лепешки с мясом и вареными бобами.
Питер усмехнулся: «Что-то мне уже и есть захотелось, племянник. А вы с мамой отдельно живете?»
– Была бы она замужем, – то отдельно, – Александр погрустнел, – а так, – она в женском доме, а я – в мужском. К ней почти каждую неделю сватаются, даже из-за гор, с запада приходили.
То есть на лошади приезжали, – поправил он себя. «У нас лошадей мало, только у Вахунсонакока и его свиты есть, они тут дорогие».
Уже у ворот поселения Питер оглянулся – бескрайняя, зеленая равнина лежала на востоке, в отдалении поблескивал океан, извивалась впадающая в него медленная, широкая, темная река, и ему показалось, что даже отсюда виден остров, на котором стоял Джеймстаун.
– Потом на мое «Открытие» вернемся, мистер Кроу, – прервал его размышления капитан Смит. «Зайдем в Джеймстаун, возьмем там письма колонистов – и домой, в Плимут».
– Домой, да, – Питер почесал голову. «Я же вам говорил, капитан, мне надо еще одну мою сестру забрать, и племянницу. И разобраться с его преподобием – раз и навсегда».
– Я вам помогу, – пообещал Смит, нехорошо улыбнувшись. «Ваш кузен тут многим дорогу перешел, мне тоже, так что, мистер Кроу, – я на вашей стороне».
– Вот и славно, – Питер свистом подозвал к себе Цезаря, и, присев, глядя в добрые, янтарные глаза, весело сказал: «А ты, собака, поплывешь с нами, понял?».
Пес покрутил хвостом, и весело гавкнув, первым вбежал в медленно открывающиеся ворота.
Женщины растирали кукурузные зерна в больших каменных ступках.
Покахонтас вздохнула, и, прервавшись, посмотрев на Полли, сказала: «Отец меня все торопит со свадьбой, говорит, что мне уже шестнадцать, хватит в женском доме сидеть».
Полли погладила черные, прямые, распущенные по смуглой спине волосы. «А ты не хочешь?»
– Я хочу выйти замуж за Джона! – страстно ответила Покахонтас. «Еще тогда, два года назад, когда отец его взял в плен, я пообещала себе – только он станет моим мужем, никого другого мне не надо. А теперь он погиб, наверное».
Белое перо, воткнутое за кожаный, расшитый бисером обруч, что удерживал волосы девушки, задрожало, и Покахонтас, наклонилась над ступкой: «Я ведь почти год его жду, я хотела тогда к нему убежать, но я не могла так – отец бы разгневался и разрушил ваше поселение, погибли бы люди».
– А сейчас он не против? – осторожно спросила Полли, ссыпая муку в кожаный мешок. «Ну, если Джон вернется?».
– Не против, – грустно сказала Покахонтас. «Но тогда тебе придется прийти к моему отцу, ты же знаешь, он говорил – он отдаст меня только в обмен на вашу женщину, ему нужны сыновья вашей крови».
– Что же он тогда ко мне всех этих женихов пускает, если сам хочет взять меня в жены? – сердито ответила Полли.
Покахонтас неожиданно, звонко рассмеялась.
– Чтобы все – и на закате солнца, и на севере, в горах, знали, что красивей тебя нет женщины. Они приходят, смотрят на тебя и рассказывают другим. Это важно, – чтобы о тебе хорошо говорили, – серьезно добавила девушка.
– Господи, – подумала Полли, – хоть бы уж из Лондона быстрее приехали. Вахунсонакок меня отпустит, сам же говорил».
Рыжая собака села у входа, и, умильно наклонив голову, гавкнула.
– Цезарь, – обрадовалась Полли. «Что, вернулись вы? Я смотрю, долго бродили».
Пес еще раз гавкнул и мотнул хвостом в сторону площади.
Полли вышла наружу и, приставив ладонь к глазам, тихо сказала: «Господи, он совсем не изменился. Только бороду отпустил, ну да, впрочем, ему идет. А это что за мальчик? Не Уильям, нет, у того волосы бронзовые, не такие рыжие. Сын Теодора, что ли? А второй – наверное, сын Тео, Мэри мне о нем говорила. Дэниел. И капитан Смит с ними».
Она невольно перекрестилась и услышала звонкий голос Александра: «Мама, мама, мы трех оленей принесли!»
Горшок, подвешенный над костром, весело побулькивал.
– Тыквенный суп и кукурузные лепешки, – сказала Полли, раздавая глиняные миски. «А потом – жареная оленина».
– Я смотрю, капитана Смита отдельно кормят, – усмехнулся Питер, берясь за деревянную ложку.
– Капитана Смита год ждали, – со значением ответила ему сестра, – плакали, за ворота смотрели, так что да – ему сейчас все самое лучшее подадут. Вам, впрочем, тоже.
– Очень, очень, вкусно, тетя Полли, – похвалил Дэниел. «Надо будет вас с собой семена взять, когда в Лондон поедем, там эти овощи отлично приживутся».
– А вы тоже ешьте, сеньор Родриго, – строго велела женщина по-испански, оглядывая худенького, невысокого юношу с большими, цвета морской воды, прозрачными глазами. Тот зарделся и тихо ответил: «Спасибо, сеньора». Полли посмотрела на его нежную, маленькую руку, и чуть нахмурилась.
Юноша незаметно погладил Цезаря, что лежал рядом с ним, и, наклонившись, шепнул: «Я тебе оленины дам, я такой кусок сам не съем». Собака повиляла хвостом, и, блаженно закрыв глаза, положила нос на колено молодому человеку.
Полли потянулась за мисками, и Родриго сказал: «Не надо, сеньора, я сама! То есть сам, простите, – девушка опустила голову и Полли велела сыну: «Александр, покажи кузену Дэниелу и сеньору Родриго, как мы тут живем, а я пока поговорю с дядей Питером».
Как только у костра никого не осталось, Полли вздохнула: «Я ее переодену сейчас, в женском доме много нарядов, найдем что-нибудь».
– А что, так видно? – поинтересовался Питер.
– Ну, это же не матушка, и не Мэри, – рассмеялась Полли. «Это те – с детства в мужском, а сеньор Родриго, как его зовут-то, на самом деле?
– Донья Ракель, – сердито ответил брат, почесав в бороде. «И когда уже я побреюсь, теперь только в Джеймстауне».
– Ну вот, донья Ракель, бедная, сразу видно – мечтает, как бы ей побыстрее в платье вернуться, – Полли помолчала. «Да и вождя нашего, знаешь, ли, не проведешь, так что пусть уже в женском платье будет». Женщина поворошила дрова в костре и добавила: «Ты ведь знаешь, что я тебе не сестра?»
Питер закатил глаза и потянулся за еще одним куском оленины. «Бобы там остались еще в горшке? Давай их сюда, – велел он. «И не говори ерунды, дорогая сестра. Я Александру уже сказал, кстати – твой отец жив».
Деревянная ложка упала в пыль, и Полли, побледнев, поднявшись, ответила: «Майкл сказал, что он изнасиловал нашу мать».
Питер прожевал бобы и заметил: «Нет, моему кузену и вправду надо голову дубиной разбить. Никто никого не насиловал. Вот, – он порылся в мешочке, что висел рядом с крестом, – это тебе. Письмо твоего отца и крестик твоей матери – Джованни носил его, все это время. Он спас жениха Мирьям, кстати, Хосе, спас и вырастил его».
Полли посмотрела на простой, медный крестик, что лежал на ее ладони, и вдруг заплакала, – большими, крупными, тихими слезами.
А у него, – робко спросила женщина, так и не разворачивая письмо, – у моего отца, есть семья?
– Жена и двое детей, – Питер улыбнулся. «Так что ты не только мне и Уильяму старшая сестра, но и Пьетро с Анитой тоже. Им пять лет всего, малыши».
– Это хорошо, – Полли вытерла глаза тыльной стороной руки. «Хорошо, когда дети». Она разрыдалась, и Питер, дернув ее за подол юбки, приказал: «Садись и слушай меня. Сейчас ваш, как его там…
– Вахунсонакок, – всхлипнула Полли.
– Именно, – мужчина облизал пальцы и, потянулся еще за одной лепешкой, – вернется, мы представимся ему, и уйдем в Джеймстаун. Там пристрелим Майкла, дождемся Ньюпорта и поедем в Лондон, все вместе. И незачем плакать. Николас точно погиб?
– Майкл ему лицо изуродовал, – вздохнула Полли, прибираясь. «Распорол шпагой. С такой раной не выживают, да и течение в реке сильное, глубокая она. А зачем ты хочешь представляться вождю? – помялась Полли.
– Затем, – ответил брат, – что колонистам тут еще жить, и не надо ссориться с индейцами. Его преподобие и так уже достаточно тут дел натворил, капитан Смит мне по дороге рассказал».
Полли вдруг застыла и проговорила: «Питер?»
– Что? – брат блаженно жмурился, подставив лицо нежному, нежаркому, зимнему солнцу.
– Вождь сказал, что разрешит капитану Смиту жениться на Покахонтас, только если я начну с ним жить, – тихо, вертя в длинных пальцах ожерелье, что лежало на смуглой груди, сказала Полли. «Ему нужны сыновья с нашей кровью».
– А ты хочешь с ним жить? – брат приоткрыл один лазоревый глаз и усмехнулся.
Полли помотала головой и прикусила губу.
– Ну, вот и не будешь, – уверил ее брат и вскочил на ноги. «Пошли, найдем сеньора Родриго, переоденешь его».
– Но как? – удивилась Полли.
Мужчина вздохнул: «Дорогая сестра, мне еще нет двадцати шести, а я уже сделал пять миллионов золотом. А все почему? – Питер наставительно поднял палец. «Потому, что я умею договариваться. Вот и с вашим вождем, – не заставляй меня произносить его имя, – тоже договорюсь».
Он рассмеялся, и потянувшись, поцеловал ее в теплую щеку: «Все будет хорошо, сестричка».
Полли и Покахонтас сняли с костра большой горшок с теплой водой, и девушка, чуть улыбнувшись, спросила: «А почему у нее красная голова?»
– Ты же видела, там, в Джеймстауне, – удивилась Полли, – у нас есть люди с таким цветом волос. И со светлым цветом тоже есть, как у моей сестры, миссис Мэри. И у капитана Джона, – он подмигнула Покахонтас.
– Со светлым красиво, – мечтательно сказала девушка, когда они осторожно несли горшок к заднему двору женского дома. «А с красным – нет, и она худая».
– Ну, – заметила Полли, – ты и сама, дорогая моя, – такая же.
– Да, – Покахонтас искоса поглядела на высокую, большую грудь старшей женщины, прикрытую кожаной безрукавкой, – вот у тебя, сразу видно, родятся здоровые дети.
Полли вдруг, на мгновение, закрыла глаза и вспомнила крохотное, искалеченное, мертвое тельце на полу. «Господи, – подумала она, – ну простишь ли ты меня, когда-нибудь. Даже если б доносила я – не жила бы девочка, никогда. И все равно – такой грех, такой грех, Господи».
– Так что, – весело закончила Покахонтас, – тебе надо лечь с моим отцом. Ему, хоть и за сорок, но сама знаешь – у него больше двух десятков детей, и три жены сейчас носят. У меня тоже будет много детей, от Джона, – она посмотрела на ворота поселения и вздохнула:
«Скорей бы отец вернулся!»
Ракель ждала их на дворе, и, Полли строго сказала по-испански: «Снимай это все, сейчас помоем тебя как следует».
Девушка покраснела, испуганно оглянувшись.
– Да нет тут никого, – рассмеялась Полли. «Это женская половина, мужчинам сюда вообще нельзя заходить».
– Скажи ей, – велела Покахонтас, намыливая короткие, рыжие волосы куском глины, – что ей надо много есть. Тогда у нее будет большая грудь, и бедра тоже. И твой брат, и племянник возьмут ее в жены.
– Мой племянник женат, – сердито ответила Полли, рассматривая старые, пожелтевшие синяки на спине у девушки.
Ракель вздрогнула, почувствовав прикосновение женщины, и неразборчиво сказала: «Это меня тот капитан, бил, на корабле. Я упала в обморок, когда он мне показал, что делают с мамой, – девушка тихо, неслышно заплакала, – он разозлился, и стал меня пинать».
Полли налила воды в ладони и нежно вымыла бледное лицо. «Не надо об этом думать, – тихо сказала она. «Правда, не надо, милая».
– Она всегда может стать второй женой твоего племянника, – заметила Покахонтас.
– У нас так не принято, – сердито ответила Полли. «Вот ты бы хотела, чтобы у Джона была вторая жена?»
– Никогда в жизни, – нахмурилась девушка.
– Вот и молчи, – Полли закутала Ракель в большое, искусно вытканное полотно. «Лучше принеси юбку и безрукавку».
– Ну, тогда твой брат, – пожала плечами Покахонтас, – он недурен собой, хоть и маленького роста. И я видела, он на нее смотрел.
– А что она говорит? – внезапно спросила Ракель.
– Говорит, что ты хорошенькая, – Полли наклонилась и поцеловала девушку в лоб.
Ракель неловко, смущаясь, надела кожаную юбку и вышитую безрукавку. «Она очень белая, – одобрительно сказала Покахонас. «Как молоко! Погодите, – Покахонтас хлопнула себя по лбу, и убежала в женский дом.
– Очень красиво, – восхищенно сказала Ракель, рассматривая тяжелый, серебряный, выложенный бирюзой браслет. «У нас в Мексике тоже есть такие камни».
– Скажи ей, что это с юга, из пустыни, – велела Покахонтас. «Мой отец ездил туда, там нет воды и очень жарко».
– А как будет «спасибо?», – краснея, спросила Ракель. «Ну, на их языке?»
– Бас-ко-ни, – медленно, раздельно произнесла старшая женщина и Ракель, поклонившись, – повторила.
– Или пусть она будет женой моего отца, – хмыкнула Покахонтас. «Ему понравятся красные волосы, он любит все необычное».
Полли расчесала короткие, влажные кудри девушки и шепнула: «Ты теперь совсем красавица!»
Ракель уцепилась за ее руку и жалобно спросила: «А можно не показываться на глаза этому вождю? Я тут посижу, в доме, и меня никто не найдет».
– Ну, нет, – решительно ответила Полли, – так нельзя. Мы тут гости, надо вести себя вежливо.
Да он добрый человек, не бойся, – рассмеялась она, вспомнив жесткое, смуглое, украшенное синими татуировками лицо, и орлиные перья в черных, спускающихся на плечи волосах. «Не бойся, – решительно повторила она.
Мужчины сидели у костра, передавая друг другу флягу. «Очень неплохо, – одобрительно сказал Питер, принюхиваясь. «Это ведь из ягод, да? Дома тоже такое делают».
– Дома, – Смит посмотрел на крупные, яркие звезды. «Я, мистер Кроу, когда вернулся в Англию после восьми лет скитаний, – он усмехнулся, – сначала дал себе зарок – никуда больше не ездить, а вот, сами видите, – не выдержал».
– Я вас понимаю, капитан, – Дэниел потрепал по голове лежащего рядом Цезаря. «Я тоже – веду корабль из Дувра в Кале и все время на запад смотрю, признаюсь. Но нет, – он улыбнулся, – у меня, же семья, нельзя ее надолго бросать.
– А тут, – он обвел рукой затихающее стойбище, – тут я бы остался. Нравится мне Новый Свет.
Я и в Акапулько жил, и в Картахене, и в Японии, – но здесь мне по душе, – юноша взглянул на бледный круг луны, что вставала над горами, и еще раз, твердо, добавил: «По душе».
– Так вас для двадцати двух изрядно помотало, – присвистнул Смит. «Я ведь тоже – мне нет тридцати еще, а я уже успел и за короля Генриха повоевать, и за повстанцев в Нижних Землях, и за австрийцев, у берберских пиратов был, под началом их адмирала, Шимон-Рейса, ну Данцигера, – он улыбнулся. «Мы там с Мозесом Энрикесом вместе плавали, он там, – Смит указал на юг, – на Карибах сейчас».
– Мне Ньюпорт о нем рассказывал, – Дэниел отхлебнул из фляги. «Говорят, он конверсо спасает, капитан Энрикес».
– И выкупает тоже, да, – согласился Смит.
– И вы после этого в Англию вернулись? – поинтересовался Питер.
– Хотел, да не получилось, – рассмеялся Смит. «Австрийцы меня сманили воевать, я суда по Дунаю водил, в Трансильвании с турками сражался, там меня в плен взяли. Так и в Стамбул попал».
Питер уважительно присвистнул.
– Да, – продолжил Смит, – ну да там я долго не пробыл, у того янычара, что у меня в плен взял, была наложница, гречанка, мы с ней вместе ночью бежали, на лодке. Элени ее звали, ну, Хелен, по-английски. Мы с ней и повенчались, в Польше, у католиков, правда, ну да какая разница, – он вздохнул.
– Только до Англии я ее не довез, девочку мою, похоронил по дороге – он помолчал, и, посмотрел куда-то в сторону. «Ну да то дело давнее, – наконец, продолжил капитан. «А Покахонтас довезу, – он улыбнулся. «А вы, мистер Кроу, с Индией торгуете, а там никогда не были. Не дело».
– Вот вернусь и съезжу, – улыбнулся Питер. «Хочется, наконец, с Великим Моголом повстречаться. И вот еще что, капитан Смит, – я там посмотрю, что в Джеймстауне творится, почитаю ваши заметки, и напишу доклад Его Величеству – со своими рекомендациями, как нам развивать эти колонии».
– Вы разговариваете с Его Величеством? – удивился Смит.
– Бывает, – лениво отозвался Питер. «Но, что более важно, капитан – я дружу с теми, кого он слушает».
Мужчины рассмеялись, и Смит вдруг сказал: «Вот мы с вами о Вороне вспоминали, о сыновьях его – а вы знаете, что у него еще один сын был? Ну, и есть, наверное».
Питер с Дэниелом переглянулись и старший мужчина спросил: «Уверены?»
– Вы, мистер Вулф, слышали о таком капитане, Питере Хейне? – спросил Смит.
– А как же, – отозвался Дэниел. «Он ведь в Нижние Земли вернулся?»
– Он теперь адмирал голландского флота, ну, как ваш отчим был, во время оно, мистер Кроу, – Смит повернулся к нему.
– А мы с ним давно друг друга знаем, еще с прошлого века, вместе испанцев в Старом Свете били. Он-то мне и рассказал об этом мальчишке. Сам себя Вороненком называет. Лет ему, то четырнадцать, то ли пятнадцать, Ворон как раз тогда на моря вернулся, перед тем, как в Картахене погибнуть, так что…, – Смит не закончил, и пожал плечами.
– А вы его видели, этого Вороненка? – спросил Питер.
– Нет, откуда? – отозвался Смит. «Хейн говорил – смелый мальчишка, высокий, волосы каштановые, – ну, как у вас, мистер Кроу, а глаза – зеленые. Но Хейн Ворона самого никогда не видел, и вообще – мало осталось тех, кто его встречал, сколько времени-то прошло».
– Я должен его найти, мальчика этого, – твердо сказал Дэниел. «Скорее всего, он, конечно, просто – кличку такую взял, но мало ли…, – юноша вздохнул.
– Ну вот закончим здесь дела, и поезжай в Порт-Рояль, – велел ему дядя. «Найдется же в Джеймстауне шлюпка с парусом, капитан?»
– Ну конечно, – удивился Смит. «А впрочем, да, ваш дядя прав, – в Порт-Рояле наверняка знают, где сейчас этот паренек. Дойдете вдоль берега до Сент-Огастена, а там уже доберетесь на Карибы. А я вам записку дам, к моему другу, капитану Энрикесу, он вам поможет».
– Ну и отлично, – подытожил Питер и завернулся в одеяло. «Лошади, – вдруг, привстав, прислушался Смит. «И факелы, видите. Вахунсонакок возвращается».
Александр выбежал из мужского дома, вместе со стайкой мальчишек, и крикнул: «Дядя Питер, едут!»
– Да уж я понял, – Питер усмехнулся и тихо спросил капитана Смита: «Дубиной, говорите, может голову разбить?»
– Может, – так же тихо ответил Смит, глядя на всадников, что въезжали на площадь.
Энни легла на деревянный пол, и, приблизив губы к щели под дверью, позвала: «Мамочка!».
– Я тут, милая, – раздался слабый, усталый голос матери, и, Энни, вытерев слезы с лица, сказала: «Чарли прибегал, Николаса сегодня похоронили. Он мне не разрешает выходить на улицу, мамочка, но я обязательно пойду на кладбище, обязательно».
– Так, – голос матери был сухим и холодным – Энни поежилась. «Ты должна выбраться отсюда. Отправляйся в горы, найди тетю Полли и Александра, и будь с ними. Потом поезжайте все вместе в Лондон».
– Мамочка! – отчаянно сказала Энни. «Я тебя не брошу, нет, пожалуйста!»
Мэри вытерла слезы рукавом платья, и просунула мизинец под дверь. «Какие у нее руки холодные, – подумала женщина. «Ничего, Полли о ней позаботится, и матушка тоже. Нельзя Энни тут жить».
– Послушай меня, – женщина вздохнула. «Он потом уведет всех на запад. Дорога тяжелая, неизвестная, вы там погибнете. Или того хуже – возьмет тебя в жены».
– Нет! – испуганно крикнула и Энни и добавила: «Чарли сказал – отец его виселицу будет строить, завтра уже».
– Вот и уходи, – твердо повторила мать. «Пожалуйста, доченька, тебе надо жить. Ради папы, ради всей семьи. Пожалуйста».
– Чарли тоже хочет уйти, – Энни всхлипнула. «Он украл у отца нож, а я ему кукурузу собираю, уже половина мешка есть. Еще он возьмет гвоздь и бечевку, будет ловить рыбу. Лаз пока не нашли, можно выбраться».
– Ну вот, – Мэри невольно улыбнулась. «Я прошу тебя, доченька, не надо тут оставаться».
Энни все гладила кончик мизинца матери. «Я бы так хотела тебя сейчас обнять, мамочка, – едва слышно сказала девочка. «И чтобы ты мне косы заплела и песенку спела. Мамочка, – девочка помолчала и глубоко вздохнула, – я тебе обещаю, я никогда, никогда тебя не брошу.
Я сейчас уйду, а потом вернусь с индейцами, и мы тебя спасем. Обещаю».
– Все будет хорошо, – Мэри закрыла глаза. «Прошу тебя, доченька, найди тетю Полли».
Дверь внизу хлопнула, и Энни, быстро прошептав: «Я тебя люблю, мамочка!», – пробежала по коридору в свою комнату.
Когда Майкл открыл дверь, девочка сидела, сложив руки на коленях, опустив голову, глядя в пол.
– Что ты делаешь? – спросил священник.
– Размышляю о бренности мира, и своих грехах, – ответила Энни, чуть слышным голосом.
– Накрывай на стол, – велел он, и, достав из кармана ключ, прошел в детскую. Жена лежала на кровати, накрывшись с головой грубым, шерстяным одеялом.
– Подумала ли ты о своем преступлении, Мэри? – тихо спросил Майкл, наклонившись над ней. «Готова ли ты раскаяться и признать свою вину перед общиной? Ты не можешь говорить публично, но я дам тебе бумагу и чернила, и, разумеется, продиктую, то, что ты напишешь. Потом я прочитаю это в церкви».
