Текст книги "Вельяминовы. Начало пути. Книга 3"
Автор книги: Нелли Шульман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 91 страниц) [доступный отрывок для чтения: 33 страниц]
– То прабабка моей дочери была, – Матвей поднялся. «Скажу тогда Джованни, пусть он на север съездит, камень – то все равно надо ставить.
– А кто ее убил, ну, княгиню Ефросинью? – спросил Волк.
Матвей помедлил, и, увидев, как Марфа открывает рот, сказав: «Я», – вышел из кабинета.
– А кто скажет? – Хосе посмотрел на невесту. Она улыбнулась, и, прислонившись к стене, ответила: «Ну, это же твой отец, давай ты. А тете я скажу, только, мне кажется, она уже обо всем и сама догадалась».
Он оправил простой, льняной воротник ее коричневого платья и коснулся щеки девушки:
«Жалко, что твои родители уже умерли. Когда приедем в Амстердам, сходим на могилу к донье Эстер тогда».
Она кивнула и, задержав руку Хосе в своей ладони, проговорила: «А папа в море. Там, куда тетя Марта и Дэниел едут за Беллой, в Картахене, прямо у гавани его корабль лежит. И он там, вместе с ним».
– Мы ведь сможем потом в Париж приехать, повидать Беллу, – улыбнулся Хосе. «Это недалеко от Амстердама, и дедушка мне говорил, там есть кое-кто, ну, из наших, будет, где остановиться».
– Я так счастлива, – вдруг, страстно, сказала Мирьям. «Я и не знала, что так бывает». Хосе оглянулся – коридор второго этажа был пуст, только из детской доносилось какое-то шуршание и пыхтение, – и глубоко, долго поцеловал невесту.
Мирьям схватилась за ручку двери и шепнула: «Да! Да, милый!». Дверь стала медленно открываться, и они едва успели оторваться друг от друга.
В изящной гостиной горел камин, Джованни и Марфа, сидя друг напротив друга, читали какие-то документы, иногда делая в них пометки. Мияко, в большом кресле у окна, чинила детскую одежду.
– Папа, – откашлявшись, спросил Хосе. «Ты занят, да?».
Джованни отложил перо, и, окинув юношу взглядом, смешливо ответил: «Ну, для такого – нет, дорогой мой».
Хосе опустил глаза и, поняв, что все еще держит Мирьям за руку, – покраснел.
– Тетя, – четко, звонко проговорила Мирьям, – мы с Иосифом обручились и поженимся, когда ему будет можно. Я еду с бабушкой и дедушкой Кардозо в Амстердам, вот. Там тоже буду акушеркой, миссис Стэнли дает мне рекомендации, чтобы меня взяли – сначала в ученицы, как у нее, а потом свою практику открою.
– Вместе со мной, – добавил Хосе и Мияко, повернувшись, встав, поклонилась Мирьям. Та ответила на поклон и недоуменно спросила: «А почему вы кланяетесь, миссис Мария?»
– Так принято, – ответила та. «Свекровь и невестка всегда кланяются друг другу».
Марфа рассмеялась, и, подойдя к Мирьям, поцеловав ее, шепнула: «Отец твой с матерью смотрят сейчас на тебя, дорогая, радуются, ты уж поверь мне».
– Я знаю, – девушка обняла Марфу. «Спасибо вам за все, тетя, милая. И простите, мне так жаль, так жаль, что миссис Тео…
Марфа вздохнула: «Следующим летом навещу вас, в Амстердаме-то, я к Морицу Оранскому еду, в Дельфт, вы там, рядом, так, что ждите в гости» Джованни выпил и заметил: «А мне придется, как мы к вам поедем, к этой можжевеловой настойке привыкать, как я посмотрю».
Хосе взглянул на Мирьям и подумал: «Господи, а и, правда – скорей бы. Ну, дедушка говорил, что, даже если на Святую Землю поехать придется, брат доньи Эстер замолвит за меня словечко. Думал ли я, Господи…
– И вот еще что, Мияко-сан– сказал он вслух, строго, – миссис Стэнли, хоть и акушерка, а в детских болезнях тоже разбирается. Я перед отъездом еще их всех осмотрю, и попрошу ее показать вам местные травы, чтобы снадобья вы научились делать. Тут все-таки деревня, мало ли что, пока врача ждать будете.
– Я тебе помогу, ну, с детьми, – шепнула ему Мирьям, и Хосе понял, что все это время так и держал, ее за руку, – не отпуская.
– Никогда не отпущу, – пообещал он себе. «Никогда».
Волк проверил уздечку и сказал шурину: «Ну, все, езжайте, у тебя же там, ты говорил, контракты какие-то подписывать надо, уже и завтра. Пока ты Уильяма в Итон завезешь, пока то, пока се».
Питер пожал ему руку: «Спасибо тебе. Спасибо что за Мэри едешь». Лазоревые глаза посмотрели на Волка и мужчина, помявшись, вздохнул: «Мне очень, очень жаль, Майкл. И зайди, перед тем, как с дядей Мэтью в порт отправляться, мои поверенные завещания ваши подготовили, надо подписать. Они у меня будут лежать, ну, как все семейные документы.
– А Дэниел? – внезапно спросил Волк. «Ему не надо?»
– Он несовершеннолетний еще, – улыбнулся Питер. «Я вот тоже – хоть главой дела в семнадцать лет стал, завещание только в прошлом году составил».
Белый жеребец заржал, и Волк ласково потрепал его по холке: «Хороший у тебя конь, не видел я его раньше».
– Да, – Питер вскочил в седло, – с последними кораблями привезли, он из Ормуза, арабский, таких во всей Англии – десятка два, не больше. Ну, где там Уильям?
– С детьми, – тихо ответил Волк, глядя на младшего шурина, что, присев на корточки, внимательно слушал, что ему шептал на ухо Стивен.
Во дворе было тихо, с Темзы доносились клики лебедей, и Волк, идя к воротам, подумал:
«Господи, а я ведь на Москве больше двух десятков лет не был. Интересно, как там тот кабак на Чертольской улице, что батюшка под собой держал? Никифор же мне сказал тогда:
«Рано тебе еще срамными девками заниматься, Михайло, молод еще для этого. На большой дороге погуляй, а потом я тебе дело передам».
Волк усмехнулся, и, взяв руку сына, поправил Уильяму стремя. Тот наклонился и сказал:
– С дядей Джованни я договорился, Майкл, как меня на каникулы отпустят – приеду к ним в усадьбу, отвезу всех в Грейт-Ярмут. Там постоялый двор хороший, пусть дети хоть морем подышат, выйду с ними на боте, прокачу по гавани. Ты не волнуйся, все хорошо будет.
– А ты учись, – Майкл потрепал бронзовые, густые волосы. «И отца своего жди, уж следующей осенью и вернется».
Уильям вздохнул и пробормотал: «И матушка тоже уезжает».
– Да, – Питер мягко тронул лошадь с места, – я один с мистрис Доусон останусь. Ну, хоть Констанца с Джоном рядом, будем обедать друг у друга, все веселее.
– Уже и не видно их, – Стивен посмотрел на дорогу. «Меня Уильям научил узлы вязать. Папа, – мальчик взглянул вверх, – а ты вернешься?».
Волк присел и глядя в большие, зеленые глаза, твердо сказал: «А как же. Там твоя тетя, Мэри, твоя кузина, Энни – надо их привезти. Они женщины, им одним сложно. Поэтому я должен поехать. И у дедушки Мэтью там есть дочка, твоя тетя».
– Дедушка Мэтью рассказывал мне про короля Генриха! – восторженно сказал Стивен. «И про Париж! Мы туда поедем?»
– Следующим годом, – Волк улыбнулся и почувствовал совсем рядом горький запах апельсина. Шелковое платье цвета осенней листвы чуть зашуршало по серому булыжнику двора, и Констанца, держа за руки Аниту и Пьетро, строго проговорила: «Видите, дядя Майкл занят, давайте лучше пойдем на ручей!»
– Что хотели-то? – Волк погладил детей по головам.
– На лодке! – страстно попросил Пьетро.
– Пожалуйста! – жалобно добавила Анита, дрогнув черными ресницами, покраснев.
– Дэниел миссис Марту испанскому учит, – Констанца тоже зарделась, – а Хосе и Мирьям занимаются. Вы простите, если мы не вовремя…
– Ну отчего же, – Волк подтолкнул сына. «Бери Аниту и Пьетро, идите к пристани, мы за вами».
– Держитесь, – он подал Констанце руку. «Ночью дождь был, там мостки скользкие еще».
– Спасибо, – тихо ответила она, и Волк, почувствовав, как нежные пальцы касаются его запястья, – вздрогнул.
Желтые листья медленно кружились на темной воде реки. Волк посмотрел на детей, которые что-то строили из палок на берегу и услышал голос Констанцы: «Мне так жаль, мистер Майкл, так жаль…»
– Спасибо, – он заметил краем глаза, как блестит алмазная сережка в смуглом ухе. Вокруг было тихо, только чуть шелестели золотые, длинные листья ив. «Как на Яузе, – вдруг вспомнил Волк. «Сенька меня там плавать учил, когда в долю взял, со стругов воровать.
Сказал: «На Москве ты сразу утонешь, там течение быстрое, да и глубоко, давай здесь.
Осенью, да, как сейчас. Уже и холод стоял, а он меня все равно в воду загонял. С Пасхи до Покрова мы с ним работали, а зимой – кошельки резали».
– Спасибо, мисс Констанца, – повторил он.
– Я буду к мистеру Джованни раз в неделю приезжать, на целый день, – девушка вздохнула, – с детьми заниматься.
– Вы же не это хотели сказать, – Волк все смотрел на детей. «Стивен высокий какой уже, – подумал мужчина, – ну да, Дэниел тоже. Тео, Тео, ну как же мы без тебя будем?»
– Не это, – откинув голову с пышными, рыжими косами, вздернув подбородок, согласилась Констанца. «Я приеду к вам в Париж, следующим летом. Я все придумала – миссис Марта меня довезет до Амстердама, я там погощу у Мирьям, а потом вернусь к вам. Деньги у меня есть, я откладываю. Постригу волосы и приеду в мужском костюме, никто ничего не заподозрит».
– А что в Париже? – поинтересовался Волк. Стивен поднял голову и закричал: «Папа, мы роем канаву и будем делать мост!».
– Молодцы! – ответил мужчина.
– В Париже я буду жить с вами, мистер Майкл, – дерзко ответила девушка.
Он помолчал и сказал: «Нет».
– Потому что я…, – голос девушки задрожал.
– Нет, – Волк заставил себя не смотреть в ее сторону. «Потому что я не буду жить с нелюбимой женщиной. Никогда, Констанца, пока я жив».
– Но я вас люблю, – она справилась с собой, и, откашлявшись, еще раз сказала: «Я вас люблю, Майкл».
– Я знаю, – Волк взглянул на дальний, едва заметный лес. «Я вам расскажу. Давно, когда мы с миссис Тео потеряли друг друга, и я оказался в Японии, я жил там с одной девушкой.
Сузуми-сан ее звали, это значит: «Воробышек», – он чуть улыбнулся, и продолжил: «Она меня любила, очень любила, Констанца».
– А вы? – тихо спросила девушка.
– А я мужчина, – жестко ответил Волк.
– Мне это было, – он помедлил, – надо. Как мне сегодня ночью будет надо обнять женщину и заснуть у нее на плече. Сегодня, завтра и еще, – он усмехнулся, – долго, сколь Господь мне отмерит. Я ее не любил. Я закрывал глаза и называл ее именем своей жены. Вы этого хотите? – он, наконец, повернулся к ней, и Констанца увидела яростные огоньки в его голубых глазах.
– Мне все равно, – упрямо сказала девушка. «Все равно, Майкл».
– А мне, – нет, – Волк помолчал. «А потом приехала миссис Тео, и мы вернулись друг к другу».
– А что случилось, ну, с той девушкой, Сузуми-сан? – робко спросила Констанца.
– Она покончила с собой, – коротко ответил Волк.
– И вот тогда я поклялся – больше так не делать, и клятвы этой не нарушу. Простите. А вы еще встретите мужчину, который возьмет вас не потому, что ему одиноко и больно, не потому, что ему – мужчина глубоко вздохнул, – хочется чувствовать рядом чье-то, – все равно чье, – тело, а потому, что он вас любит. Вас одну, навсегда, до конца ваших дней. Как я любил миссис Тео и полюблю еще, если будет на то воля Божья. Но не вас.
Констанца сцепила пальцы и сглотнув, сказала:
– Спасибо, мистер Майкл. Давайте я пойду, помогу им мост построить, заодно про римские мосты расскажу, я их в Италии много видела. А вы тут побудьте, – она порылась в бархатном мешочке, что висел на запястье и протянула мужчине платок, – а потом к нам спускайтесь.
– Хорошо, – он кивнул. «Хорошо, Констанца. Спасибо вам».
Девушка легко, быстро сбежала вниз по склону и, Волк, закусив губу, тихо проговорил:
«Господи, ты мне дай только к детям вернуться, прошу Тебя. Уж ладно, коли я один буду – вытерплю. Дай мне детей вырастить».
Он вытер лицо и весело крикнул: «А вот я сейчас приду, и буду атаковать ваш мост, посмотрим, кто сильнее!»
Мистрис Доусон осмотрела багаж, что стоял у парадных дверей лондонской усадьбы Кроу, и строго сказала вознице: «Смотри, не перепутай. Вот эти четыре сундука – на «Викторию», что в Бордо идет, а вот эти две сумы – на «Святую Елизавету», корабль Московской компании, до Бергена. Ну да они рядом стоят, обе, вечером отправляются, подскажут там тебе, да и написано тут».
– Если б я еще читать умел, – пробурчал возница, подхватывая сундук. «Что там, камни, что ли?».
– Платья, – высокомерно сказала мистрис Доусон, и, пройдя в кабинет к Питеру, постучав, спросила: «Обед накрывать?»
Мужчина оторвался от подсчетов и вздохнул: «Ну, давайте, что у нас там сегодня? Пирог с почками?».
– Утка, меня миссис Мияко научила по-китайски ее готовить, – гордо ответила экономка и озабоченно добавила: «Не знаю, понравится ли вам?».
– Я сейчас, – торопливо сказал Питер. «Сейчас приду, вот через мгновение».
Он поднялся из-за большого, дубового стола с изящным глобусом на нем, и грустно проговорил: «Все уже в порт уехали, Констанца у дяди Джованни в усадьбе, Джон работает.
И даже Мирьям с Хосе пригласить не удалось, они у Кардозо обедают, понятное дело. Ну, вот сам все и съем, – Питер улыбнулся, и, засучив рукава белоснежной, льняной рубашки, прошел в умывальную.
Поливая себе из серебряного кувшина, он посмотрел в зеркало венецианской работы и улыбнулся: «Неплохо для двадцати двух, отец свой первый миллион к тридцати только заработал. Ну, у меня к тому времени уже три будет».
Он вытер руки шелковой салфеткой и пошел в столовую.
Мирьям остановилась напротив дома Кардозо на Биверс-маркет и призналась: «Страшно».
– Дай мне руку, – попросил Хосе. «А то, как в Амстердам приедем, и я учиться начну, мне к тебе и прикоснуться нельзя будет, и долго еще».
Мирьям вздохнула и, ощутив его поцелуй, томно сказала: «Ну, придется потерпеть, дорогой жених, да и мне тоже».
– Будет очень, очень сложно, – он все не отрывался от нежной, цвета жемчуга кожи. «Кольцо я купил, но тебе не покажу, только там, – он кивнул на дом. «Ну, пошли».
Донья Хана открыла дверь и озабоченно сказала: «Девочка моя, к нам миссис Стэнли заходила, принесла мне те травы, ну, от головной боли, и сказала о миссис Тео. Такое горе, такое горе, ну, хоть миссис Марта внучку привезет. Заходите, мы уж и обедать собираемся».
Дон Исаак взглянул на внука и велел: «Садитесь, а то по мясу там, соскучились, наверное.
Свежая курица, донья Хана сегодня в порт ходила».
– Дедушка, бабушка, – осторожно сказал Хосе. «Я тут девушку встретил..»
Донья Хана так и застыла, с большим блюдом в руках.
– А я тебе говорила, – кисло взглянула на мужа женщина, – что так и будет. И теперь что делать?
– Да он меня встретил! – громко проговорила Мирьям, вставая, забирая у доньи Ханы курицу.
«Меня, – я с вами в Амстердам поеду, буду ждать, пока Иосиф закончит учиться. А потом поженимся».
Девушка поставила блюдо на стол и улыбнулась: «Или не рады вы?».
– Внучка, – донья Хана всхлипнула, – да мы и не чаяли. Не думали даже…, – она присела рядом с мужем и четко, раздельно сказала: «Они хотят пожениться, Исаак».
– Я все слышал, – удивился старик. «Ну, Иосиф, кольцо-то есть у тебя?»
– А как же, – Хосе достал шелковый мешочек.
Мирьям протянула палец, и он надел ей тонкое, гладкое серебряное кольцо. «Ты прости, что такое – шепнул он едва слышно, – я знаю, оно небогатое…»
– Самое красивое, что я видела, – тихо ответила девушка. «Самое красивое, любимый».
– Ну давайте, внуки, – дон Исаак поднялся, – благословлю вас.
Хосе склонил голову, и, слушая пока непонятные ему слова, подумал: «Истинно, благ ко мне Господь, и нечего мне больше желать».
Эпилог
Картахена, февраль 1606 года
Дэниел прошел мимо кафедрального собора и, свернув на узкую, усаженную пальмами улицу, остановился у свежевыбеленного, маленького, домика, под красной, черепичной крышей.
Пальмы шелестели под западным ветром, и он, положив руку на шпагу, рассматривая покрашенную яркой, синей краской дверь, сказал: «Так тому и быть».
В палисаднике была натянута веревка, и на ней сушились, – Дэниел взглянул и отвел глаза, – крохотные, младенческие рубашки.
Он поднял руку и постучал новым, блестящим, медным молотком.
Низенькая, полная женщина – черные волосы были укрыты чепцом, открыла дверь, укачивая ребенка, и удивленно спросила: «Да, сеньор?».
– Этот дом, – Дэниел почувствовал, что краснеет, – тут раньше жила семья де Монтойя. Дон Эрнандо и его дочь, донья Эухения, не знаете вы, где они?
Женщина пожала плечами. «Мы его у совсем других людей купили, такая развалина была, вот, только недавно отделывать закончили. Прошлой осенью мы сюда переехали.
– Большое спасибо, – вежливо ответил Дэниел. Дитя заплакало и мать, извинившись, захлопнула дверь.
Он пошел к причалу, и, прислонившись к деревянным перилам, взглянув на чуть волнующуюся, бирюзовую воду, тихо сказал: «Господи, любовь моя, ну где же ты? Куда мне за тобой ехать, где искать?».
– Вот тут она и сидела, да, – Дэниел положил руку на перила, – сидела и обнимала меня.
Девочка моя, – он вздохнул, – ну как же так?
Часы на соборе пробили полдень, и он вздрогнул – пора было идти в монастырь.
Марфа ждала его на паперти. Окинув взглядом внука, она взяла его под руку и тихо спросила: «Где это ты был?».
– Гулял, – хмуро ответил Дэниел. «Как здешние лавки?»
– Бросились срисовывать фасон моего платья, – усмехнулась женщина.
– Одеваются они тут, конечно, скучно, ну да и в самой Испании отстают лет на двадцать, как я в Кадисе видела. Я такие воротники носила, еще, как первый раз замужем была. Но ткани местные – красивые, те, что индейцы ткут, я взяла для Питера, ему понравится. Ну, пойдем, – изумрудный шелк зашуршал по мостовой. Запахло жасмином, перья, украшающие, сложную прическу, качнулись. Дэниел, обреченно вздохнув, последовал за Марфой.
Женщина посмотрела на высокие, мощные деревянные ворота монастыря Святой Терезы и тихо заметила: «Да, отсюда вряд ли сбежишь. Бедный ребенок. Ну, ничего, сегодня ее заберем, а через пару дней уже и отплывать можно будет, в порту много кораблей сейчас, до Кадиса быстро доберемся».
Узкая щель приоткрылась, и Марфа вежливо сказала темным, недоверчивым глазам:
«Здравствуйте, я – сеньора Марта, а это мой сын, сеньор Дэниел. Мать-настоятельница нас ожидает».
Под размеренный звон колокола они зашли в ухоженный, зеленый, с пышно цветущими кустами двор, и Марфа заметила монахине: «Какой прелестный сад! Такие розы и в Италии нечасто встретишь. Должно быть, это большая работа, за ним ухаживать, здесь так жарко».
– Это наши девочки, послушницы, – улыбнулась монахиня. «Тут же всего два женских монастыря – у нас, и в Лиме. К нам посылают своих дочерей лучшие семьи колоний».
– Я слышала, – ласково сказала женщина. «Когда я была на аудиенции у Его Святейшества, просила благословения на поездку сюда, он очень хорошо отзывался о вашей обители. Вы делаете святое дело, сестра, воистину, – святое».
Монахиня вспыхнула. «Боже, вы говорили с его Святейшеством!»
– Мой покойный муж, – Марфа набожно перекрестилась, – был близок к его светлости герцогу Тосканскому, мы часто навещали Рим».
Марфа незаметно сжала руку Дэниелу и тихо велела: «А ну – улыбнись! Что это с тобой такое!»
Женщина вскинула голову и, взглянув в грустные, зеленовато-голубые глаза, подумала: «Да что с ним? Сначала рвался сюда, как через океан плыли – на месте усидеть не мог, а теперь – будто подменили его».
Мать-настоятельница ждала их в просторной, прохладной, выбеленной келье. Марфа перекрестилась на большое распятие темного дерева, что висело над столом, и, подойдя под благословение, сказала: «Удивительно, – сразу чувствуешь святость этого места, такая тишина, такой покой».
– Садитесь, пожалуйста, – настоятельница указала на обитые испанской кожей кресла.
Марфа порылась в бархатном мешочке и протянула монахине связку бумаг.
– Вот наши документы, с печатью и подписью великого герцога Тосканского, Фердинанда Медичи. И письмо от моего брата, злодейски убитого в Риме, – Марфа утерла кружевным платком слезу, – капитана Себастьяна Вискайно. В нем он препоручает свою дочь Беллу, в случае его смерти, – моим нежным заботам.
– Мне так жаль, так жаль, сеньора Марта, – перекрестилась настоятельница, прочитав письмо.
«Сеньор Вискайно был замечательный человек».
– Да, – женщина тяжело вздохнула, – кроме него, у меня никого не было. Я ведь вдова, воспитываю единственного сына, Дэниела. Мой покойный муж, благодарение Господу, был обеспеченным человеком, у нас свое именье в Тоскане, земли, Белла ни в чем не будет нуждаться. Здорова ли она, все ли с ней в порядке?
Настоятельница сцепила сухие, морщинистые пальцы и холодно ответила: «Полтора года назад была здорова, уважаемая сеньора. Именно тогда ваша Белла сбежала из обители, прихватив по дороге деньги из ящика для пожертвований. С тех пор мы о ней ничего не знаем, сеньора Марта».
В келье повисло молчание и Марта нежно сказала:
– Разумеется, святая мать, мы возместим ваши потери и передадим пожертвование на благо обители. Может быть, у Беллы были какие-то подруги, среди послушниц, не спрашивали вы у них, куда могла отправиться моя племянница?
Монахиня пожала плечами:
– Она была веселая девочка, послушная. Ну, брат, наверное, рассказывал вам, какой он привез ее сюда – дикой, словно волчонок. Конечно, нельзя ее винить, девочка потеряла мать…, Однако она быстро оправилась, была набожной, хотела даже принять обеты. А подруги – она ни с кем особенно не была близка, ее соседка по келье, Анхелика, ничего не знала.
– Может быть, мне стоит с ней встретиться, с Анхеликой? – осторожно поинтересовалась Марфа. «Я все-таки тетя Беллы, может быть, девочка мне скажет что-то…
– Она умерла весной, – настоятельница перекрестилась. «Помешалась, бедное дитя, и наложила на себя руки. Ее сводная сестра, по матери, болела, и отчим Анхелики сказал, что разрешит ей выйти из обители, только если та умрет. Ну, сами понимаете, ему не хотелось давать приданое чужой дочери.
– Конечно, – согласилась Марфа, – это разумный поступок.
Она искоса взглянула на Дэниела – тот смотрел куда-то вдаль.
– Ну вот, – продолжила настоятельница, – а весной ее сестра окрепла и выздоровела. К тому же ее мать родила еще одного ребенка, тоже девочку, к сожалению, в общем, Анхелика там пришлась бы не ко двору. Мать велела ей принять обеты, а она вместо этого повесилась.
Ну, в помутнении рассудка, понятно, ребенку было всего четырнадцать. Нам разрешили ее похоронить, как обычно, для сумасшедших это разрешено.
– Пусть Господь дарует ей покой, – Марфа перекрестилась.
В дверь постучали и нежный голос произнес: «Святая мать, сестра-келарь меня прислала, с лимонадом».
– Конечно, заходите, сестра Аннунциата, – разрешила настоятельница.
Маленькая, стройная монахиня в коричневой рясе внесла поднос, и поклонившись, сказала:
«Добро пожаловать в монастырь Святой Терезы».
Дэниел поднял голову, и увидел каштановые, огромные глаза. Белокурый локон выбивался из-под длинной вуали. Он побледнел, и, увидев, как задрожали ее руки, начал подниматься.
Стаканы полетели на каменный пол, и женщина, разжав руки, отступила.
– Сестра Аннунциата! – резко проговорила настоятельница.
– Я все уберу, все, простите, святая мать, – ответила она дрожащим голосом и выбежала в коридор.
– Ничего страшного, – примирительно сказала Марфа и встала. «Я завтра навещу вас, святая мать, с нашим пожертвованием, и смогу выпить еще лимонада, не правда ли?»
– Разумеется, – монахиня сладко улыбнулась. «Буду очень рада вас видеть, сеньора Марта».
Когда они вышли за ворота, и свернув за угол, молча, направились к порту, Марфа потребовала: «Расскажи мне все».
– Надо там, – отвернув пылающее лицо, указав на гавань, пробормотал Дэниел, – узнать, может, видел, кто Беллу.
Женщина вздохнула: «Полтора года прошло, дочь Ворона не такая дура, чтобы сидеть все это время в Картахене. Ящик для пожертвований, – Марфа усмехнулась, – узнаю свою внучку. Расскажи мне все, и немедленно, слышишь!
Дэниел сжал пальцы на больной руке, и, не смотря на бабушку, начал говорить.
Настоятельница заперла шкап и сказала: «Это очень, очень щедро, сеньора Марта.
Благодарю вас за ваши заботы, мы будем молиться о вашей семье».
– Ну что вы, – Марфа отпила лимонада, – как я могу не поддержать обитель, где нашла приют моя племянница. Мой сын сейчас в порту, спрашивает, не видел ли кто там Беллу, хотя, – женщина поджала тонкие губы, – прошло полтора года, вряд ли нам удастся ее найти, – она перекрестилась и добавила:
– Хотелось бы помолиться за душу моего брата, святая мать, я еще в Риме слышала, что ваш монастырь славится своей музыкой.
– Да, – улыбнулась настоятельница, – у нас и раньше был отличный хор, а теперь, когда к нам присоединилась сестра Аннунциата, – ну, вы видели ее вчера, – она взяла на себя руководство послушницами. Она прекрасно играет на верджинеле, чувствуешь себя, как в раю, – вздохнула монахиня.
– Мне бы очень хотелось послушать, – Марфа подняла прозрачные глаза. «Его Святейшество сам отслужил поминальную мессу по бедному Себастьяну, я там была, конечно…, – голос женщины задрожал, и монахиня ласково сказала: «Это святые слезы, сеньора Марта, их приносят сами ангелы с небес».
– Спасибо, – женщина вытерла лицо и отпила лимонада. «Но там было так много людей, а я, и мой сын хотели бы помолиться сами, в одиночестве. Семьей, ведь нас так мало осталось, а теперь и Беллы нет. Я, конечно, внесу пожертвование в память моего брата, святая мать.
Можно нам будет зайти в церковь?
– Разумеется, – настоятельница коснулась красивой, маленькой, блистающей алмазами руки.
Марфа поправила капюшон плаща и заметила:
– Видите, я даже взяла с собой тот плащ, который я носила, когда была в паломничестве. Я прошла пешком от Рима до Саньтьяго-де-Компостела, святая мать, молилась у мощей святого Иакова за упокой души Себастьяна.
– Правильно, сеньора Марта, – одобрительно заметила настоятельница, – любая вещь, которая побывала на Пути Святого Иакова – от нее исходит благодать.
– Я это чувствую! – горячо согласилась женщина. «Чувствую благодать, которая хранит Себастьяна на небесах. Мой сын должен был уже вернуться…, – она поднялась и достала из бархатного мешочка шелковый кошелек, – мы совсем недолго проведем в церкви, ведь уже вечереет. Вот, примите этот скромный взнос, – Марфа перекрестилась, – поминайте моего брата в своих молитвах.
– Оставайтесь там столько, сколько вам надо, – твердо ответила настоятельница, искоса взглянув на туго набитый кошелек. «Тоже золото, наверное, – холодно подумала она. «Да, видимо, много грехов было у сеньора Себастьяна, раз она так заботится о устройстве его души».
– Я пошлю к вам сестру Аннунциату, – продолжила монахиня, – она поиграет вам, пока вы будете молиться.
– Храни вас Господь, – искренне ответила Марфа, набрасывая капюшон на бронзовые волосы.
– Хорошо, что сегодня с утра рынок был открыт, – подумала женщина, выходя вслед за настоятельницей на каменную галерею, помахав рукой Дэниелу, что ждал у ворот, – вовремя удалось купить преисполненный благодати плащ.
Марфа незаметно потерла шею – грубая шерсть кусалась, и неслышно сказала Дэниелу, взяв его под руку: «Верджинел на балконе, за решеткой, я сегодня за обедней посмотрела, как сюда пришла. Поднимешься по боковой лестнице, она тебе откроет».
– Не откроет, – стиснув зубы, ответил внук.
– А этого ты не знаешь, так что молчи, и делай, как велено, – приказала Марфа и громко добавила: «Боже, святая мать, как тут хорошо, как спокойно! Воистину, Иисус и его святые осенили вашу обитель своим благословением».
Эухения посмотрела вниз – женщина стояла на коленях перед статуей Святой Мадонны, держа в руках свечу. Уже вечерело, и в открытые окна церкви был виден багровый закат.
– Потом будет ночь, – равнодушно подумала Эухения. «И утро. И ничего не изменится, ничего, никогда. Нельзя накладывать на себя руки, нельзя, это великий грех. Но как иначе, как жить с тем, что было?»
Она болезненно, глубоко вздохнула и сев, за верджинел, робко спросила: «Что вам поиграть?»
– На ваш вкус, – донесся до нее нежный голос.
Женщина помедлила и, положив пальцы на клавиши, заиграла Adoro Te Devote.
– Да, – вспомнила Эухения, – как раз в тот день мы ее с Беллой разучивали. А потом я на рынок пошла, а потом, – пальцы дрогнули, но женщина справилась с собой.
– Не хочу, не хочу об этом думать. Так вот он о ком тогда говорил – о Белле. Он вернулся, да, – розовые губы горько улыбнулись, – за ней вернулся. А я была так, для развлечения. Ну, продолжай, – велела она себе, – продолжай. До конца дней своих не получишь прощения.
Дэниел сжал пальцы на эфесе шпаги и мимолетно подумал: «И вправду, меньше болят.
Господи, – он перекрестился, – помоги мне. Пожалуйста, пусть она меня простит, я никогда, никогда больше ее не оставлю, я обещаю. Пусть простит, Господи.
Юноша поднялся по витой деревянной лестнице и тихо сказал темному силуэту, что виднелся за решеткой: «Здравствуй, Эухения, здравствуй, любовь моя».
Она застыла, оборвав мелодию, и глухо ответила: «Уходи, и не появляйся здесь больше».
– Эухения, – он опустился на колени, – я прошу тебя! Я виноват, я знаю, но я больше никогда, никогда тебя не покину. Пожалуйста, давай уедем отсюда, – Дэниел помолчал и попросил:
«Пожалуйста, любимая!»
Она, не сказав ни слова, встала, и, повернувшись, приникла лицом к деревянной решетке.
– Эухения, – прошептал Дэниел, – открой мне, я приехал за тобой, пожалуйста.
Огненный луч заката осветил галерею и Дэниел увидел, что в ее карих глазах стоят слезы.
– Нет, – едва слышно ответила она, – нет, Дэниел. Я должна искупить свою вину.
– Уходи, – она, было, стала отворачиваться, но юноша протянул к ней руку: «Эухения, ты ни в чем, ни в чем, не виновата, что ты говоришь!»
– Я шлюха и убийца, – жестко проговорила она. «А теперь – уходи».
Женщина вернулась к верджинелу и Дэниел, уронив голову в руки, слыша эхо музыки под сводами церкви, – заплакал.
Он посмотрел на ее стройные, покрытые рясой плечи, и, вдруг, встав, выпрямившись, сжав ноющие пальцы, сказал:
– «Вот что, Эухения. Я тебя люблю. Что бы там ни было – я буду любить тебя всегда, пока мы живы. Поэтому ты сейчас откроешь эту проклятую решетку, слышишь? Иначе от нее, да и от всего вашего монастыря, – Дэниел усмехнулся, – камня на камне не останется.
Женщина замерла, и Дэниел услышал тихий, жалобный плач. Она опустила покрытую вуалью голову на клавиши, и прошептала: «Но как? Как я могу, Дэниел?»
– Руками, Эухения, – спокойно сказал он. «Открывай, я тебя поцелую и заберу отсюда – навсегда».
– Ты не знаешь…, – она все сидела к нему спиной.
– Я привез тебе кольцо, – Дэниел вдруг улыбнулся. «Сейчас я тебе его надену, и потом ты мне все расскажешь, если хочешь».
Женщина всхлипнула, и, поднявшись, отперла дверь.
От нее пахло сладостями, и она была вся – в его руках. «Полтора года, – вдруг подумал Дэниел, целуя ее, слыша, как бьется ее сердце. «Господи, да бывает ли такое счастье?»
– Дай руку, – глухо попросил он.
Женщина посмотрела на темный, окруженный сверкающими алмазами жемчуг, и заплакала:
«Дэниел, но ведь ты не знаешь…»
– Я тебе сказал, – твердо ответил он, обнимая Эухению, – мне все равно. И поторапливайся, любовь моя, надо выходить отсюда, завтра на рассвете мы отплываем.
