Текст книги "Вельяминовы. Начало пути. Книга 3"
Автор книги: Нелли Шульман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 91 страниц) [доступный отрывок для чтения: 33 страниц]
– И вот, представляешь, – сказал Федор, – Иуда положил Иисусу левую руку на плечо, и смотрит, снизу вверх, преданно, но видно, что за поясом у него – кинжал.
Степа быстро набросал композицию, и, показав отцу, мечтательно проговорил: «Вырасту, отправлюсь в Италию, Петя хоть Венецию помнит, а я – вообще ничего, я же маленький был».
– Все вместе отправимся, – пообещал отец, и, притянув к себе мальчика, поцеловав в затылок, велел: «Ну, ты тут пока сиди, а, как матушка вернется, я грамотцу пришлю».
Он перекрестил ребенка и, уже выходя из храма, подумал: «Ну да, я в его же годы работал уже. Надо будет его следующей весной на стройку отправить, камни ему таскать не по силам, конечно, так пусть отделкой занимается».
Федор спустился к берегу Яузы и, отвязав свою лодку, посмотрев на юг, зло сплюнул в прозрачную воду: «И Болотников, сука, делся куда-то. За одну ночь лагерь в Коломенском снялся и ушел – один Бог ведает, в кою сторону. Дуня туда ходила, спрашивала, в окрестных селах – никто ничего не знает. Ну, или говорят, что не знают. Еще не хватало, чтобы он народ мутить стал».
Во дворе городской усадьбы Воронцовых-Вельяминовых пахло свежим деревом. Петя, стоя рядом с отцом, озабоченно спросил: «Ну, как Степан, батюшка?»
– Рисует, – усмехнулся Федор, и, поднимаясь на крыльцо терема, велел: «Чтобы не мешал нам никто, понял?».
Подросток кивнул и добавил: «От Никифора Григорьевича Дуня приходила, ну, с паном Яном, – мальчик рассмеялся, – принесли водки и закуски, как вы и велели».
– А сами куда отправились? – поинтересовался Федор.
– Гулять, сказали, на Москву-реку, – Петя улыбнулся, и, подняв топор, пошел к плотникам, что чинили кладовые.
Взобравшись на крышу, мальчик посмотрел на синее, высокое, небо, и, перевязав кудри шнурком, принялся за работу.
Высокий, чернобородый мужчина, что стоял, наискосок от ворот усадьбы, засунув руки в карманы потрепанного кафтана, обернувшись к своему подручному, углом рта сказал:
– Так, ежели возки будут выезжать, али еще что – немедля сообщи мне, я в обычном месте буду. Говоришь, девка какая-то приходила в Коломенское, с лотком, выведывала, где мы?
Неприметный человек кивнул и ответил:
– Она уж второй раз явилась со своими пирогами, Иван Исаевич. Белокурая девка, глаза голубые, роста невысокого. Я ее узнаю, ежели увижу, она здесь тако же была, сегодня, с мужиком, темноволосый, из Немецкой слободы, как мне кажется, на нашего не похож.
– Ну-ну, – протянул Болотников, поигрывая кинжалом. «Девку эту они за нами следить приставили, так пожалеет она об этом, поверь мне. А мужик что – поляк, али немец, не зарезали его, как всех резали? – Болотников тихо хмыкнул.
– Поляк вроде, – прошелестел подручный. «Они в том кабаке обретаются, на улице Чертольской, ну, говорил я вам».
– В тот кабак соваться не след, – протянул Болотников, – как я слышал, там такой хозяин, что вмиг в Москве-реке, в мешке окажешься, для сего его у ручья и поставили. Опять же и подпол там есть, как мне говорили, в тот подпол люди спускались – и не видел их более никто. Не надо нам московским ворам дорогу переходить, не надо.
– Ничего, – мужчина поскреб в бороде, – придумаем, как с ними расправиться. Ну, следи, – он потрепал подручного по плечу, и, легко перебежав улицу, взглянув на высокие, в три человеческих роста, новые, мощные ворота усадьбы – пошел восвояси.
– Уж не обессудьте, бояре, – ухмыльнулся Федор, разливая водку, – сейчас Лизавета Петровна моя приедет из подмосковной, будем есть, как положено, тако же и холопов оттуда привезу, а пока – он пожал плечами, – разор, как есть разор.
– Так у всех, Федор Петрович, – Михаил Татищев принял стопку, – вона, пройдите по Рождественке и Дмитровке, – все, кто в деревнях сидел, возвращаются, усадьбы чинят.
– Отменные пироги на Чертольской улице, – Шуйский принюхался, – хоша и постные, а все равно – вкусные.
– А у вас же под Рузой подмосковная, Федор Петрович? – спросил Татищев. «Охота там хороша, наверное, места-то глухие, лес непролазный».
– Тако же и рыбалка, – ответил Федор, подставляя к пыльному, изрезанному ножами столу покосившуюся лавку. «Там у нас озеро, Михайло Никитич, реки две – Руза и Москва, есть где сети забросить".
– Так, – сказал Шуйский, прожевав, – что мы пеплом самозванца в сторону Польши из пушки выстрелили, – за это вам, бояре, спасибо большое, хоша слухи всякие прекратились. Теперь с этими подметными листками, что на заборы лепят, что якобы жив царь Дмитрий…
Федор посмотрел на ссадины у себя на руке и холодно улыбнулся: «Мы с Михайло Никитичем в Разбойном приказе уже человек пять за ребро подвесили, Василий Иванович, и останавливаться не собираемся. Как колы у Троицкой церкви поставим – быстро все о сих ересях забудут.
– Вот и славно, – Шуйский погладил бороду. «Маринка с отцом своим уже в Ярославль едет…
Федор поморщился. «Что-то вы мягко с ними, Василий Иванович, в Каргополь бы ее, в яму подземную».
– Мне перемирие с Польшей заключать надо, – Шуйский дернул уголком рта, – навряд ли они порадуются, если мы им беззубую развалину, ума лишившуюся, отправим.
– Все равно, Василий Иванович, – вмешался Татищев, – надо их стеречь там, не приведи Господь, еще кто выкрасть вздумает, тот же Болотников.
Шуйский сочно выматерился и повернулся к Воронцову-Вельяминову: «Этого найти надо, у него тысячи человек в Коломенском стояли. Куда они в одночасье делись? Еще чего не хватало – только от одного самозванца избавились, так тут другой появится?»
– А в листках-то подметных сказано было, – протянул Татищев, – мол, у царевича Дмитрия, чудом спасшегося, верные воеводы есть. Вот вам и воевода оный, зачем далеко ходить?
– У меня, Василий Иванович, с Болотниковым свои счеты, – жестко заметил Федор, – так что найдем, и я его самолично жизни лишу, вот этими руками.
Федор вдруг опустил глаза и вспомнил нежную зелень и золото узоров в Андрониковом монастыре. «Этими же руками, да, – он чуть вздохнул и весело сказал: «Давайте вторую бутылку, откроем, я карту тут нарисовал, на досуге, посмотрим, куда Болотников мог отправиться».
Джон вытащил лодку на белый песок, и сказал, подняв голову: «Вот уж не думал, что у вас тут такие горы есть!»
– Называются, – Воробьевы, – отозвалась Дуня, – тут птиц много, и ягод, и грибов, мы тут, как я еще девчонкой была, их собирали, а потом – на Красной площади торговцам сдавали, так летом и кормились.
– Как я еще девчонкой была, – хмыкнул Джон, и, чуть наклонившись, приподняв белокурую косу, поцеловал нежную шею. «А сейчас ты кто?»
– Ну, мне вон на Покров уже семнадцать, – рассудительно сказала Дуня, – о моих годах бабы деток приносят. Девушка вдруг покраснела и смешалась: «Я не то хотела сказать, пан Ян, простите, пожалуйста…»
– Очень даже то, – ворчливо отозвался Джон. «Этим годом не обещаю, дай Бог, мы к Покрову вашему только до Лондона доберемся и обвенчаемся, а вот следующим годом – обязательно».
Он бросил на берег кафтан и усмехнулся про себя: «Хорошо, что мне этот Никифор русской одежды достал, все меньше в глаза бросаюсь. А кормят тут и, правда, вкусно. Жалко, что вино только в Немецкой слободе купить можно, хотя к водке привыкаешь, конечно».
Мужчина сел и устроив Дуню у себя в руках, вдохнув запах цветов – улыбнулся.
– А сие Сетунь, – Дуня показала на речку слева от них, что впадала в Москву, – на ней рыбалка хорошая, ну, на Москве – тако же. А на том берегу – монастырь Новодевичий, там боярские девицы хороших кровей пребывают, тако же и вдовы. Меня Федор Петрович тем годом посылал туда, как сестру его, Марью Петровну, самозванец постриг насильно.
– Вернемся в Лондон, – подумал Джон, – надо будет разузнать, куда преподобный отец мог направиться. Говорили же, я помню, какую-то колонию в Новом Свете хотят основывать, может быть – и туда. А миссис Марта рассказывала мне – она же тут прямо родилась, на горах этих, тут старая усадьба ее отца стояла.
– А вы правда князь, пан Ян? – робко спросила Дуня.
– Вроде того, – мужчина обнял ее покрепче, и сказал: «Так что ты будешь княгиней, как положено. Поместье у меня тоже есть, и не одно. Научу тебя на лошади ездить..
– Сие я умею, – отозвалась Дуня, – тако же и плавать, я ж не в боярской усадьбе росла, а в подвале на Китай-городе. Но шить тоже могу, – озабоченно добавила девушка, – и готовить, вы не думайте, пан Ян…
– Не думаю, – рассмеялся он, и, поднявшись, отряхнув подол ее сарафана от песка, лукаво спросил: «Так где вы тут ягоды собирали, а? Есть там где спрятаться, в лесу?»
– О, – сказала Дуня, чуть усмехнувшись, – я тут каждую лужайку знаю, пан Ян, там такие места есть – ввек никто не найдет.
– Покажи, – тихо попросил он, поднеся к губам ее маленькую, как у ребенка, руку.
«Пожалуйста».
Дуня на мгновение прижалась к его губам и шепнула: «Сие только так, пан Ян – обещание.
Пойдемте, – она шутливо подтолкнула мужчину к тропинке, что вела наверх.
– Ты мне эти обещания еще на том берегу раздавать начала, – заметил Джон, обнимая девушку. «Так что я тебя долго не отпущу, моя дорогая пани Эва».
Девушка помахала берестяным туеском, что висел у нее на руке и рассмеялась: «Кваса фляга и пироги. Вы вот спали сегодня, пан Ян, а я встала и тесто замесила, тако же и дальше буду делать».
Джон на мгновение представил себе ее в огромной, резной, под кружевным балдахином кровати, среди драгоценных шелков и меха, и сказал девушке на ухо: «Все, пошли быстрее, потому что я целый день терплю и более не намерен».
Дуня только расхохоталась, блеснув зубами, и стала подниматься на откос – туда, где зеленой стеной стоял вековой, сосновый лес.
Мужчина оглянулся и замер – над широкой, медленной рекой, почти не двигаясь, парил мощный сокол. «Господи, красиво как, – подумал Джон, глядя на блестящие купола церквей.
«Понимаю, почему Федор отсюда уезжать не хочет. А я вот уеду, и не один, – он вдруг улыбнулся, почувствовав сзади легкое дыхание.
– Что это вы? – подозрительно спросила девушка, кладя острый подбородок ему на плечо.
– Да так, – Джон нашел ее руки и взял их в свои, – люблю тебя очень, и, каждый раз, как об этом думаю – прямо на месте замираю.
– Я на вас сегодня смотрела, как вы спали, – шепнула Дуня, – ну так, чтобы вы не заметили.
Любовалась.
– А я все равно заметил, – Джон рассмеялся и повернув ее за плечи, указав на лес, велел:
«Все, быстро веди меня на эту свою лужайку, а то мне еще на Воздвиженку после обедни вернуться надо».
Джон прошел мимо Крестовоздвиженского монастыря, и, незаметно обернувшись, подумал:
– А вот это мне уже не нравится. Видел я этого человечка здесь, и не раз. Следят за Теодором, только вот кто? Царь будущий – вряд ли, Теодор его своими руками на престол возвел, Шуйский ему доверяет. Значит, остались у самозванца преданные люди, Теодор говорил же мне – этот самый Болотников куда-то делся, наверняка, он тут своего человека поставил.
Воронцов-Вельяминов рубил дрова.
– Не поверишь, – Федор разогнулся и стер пот со лба, – захотелось в мыльню сходить, починили ее, и спохватился, что топить нечем. Строители ушли уже, Петька спит, устал сегодня, а холопа нет ни одного, вот и пришлось самому.
Джон огляделся, и, подняв с земли еще один топор, велел: «А ну-ка, дай я».
– Ловко, – протянул Федор, наблюдая за мужчиной, – ты вроде и маленький, а сильный. Ну, пошли, выпьем, я тут договорился, чтобы мне с монастырской трапезной хоша что приносили, а то я-то в Кремле обедаю, али где еще, а строителям – есть надо. Как раз к тому времени, как закончим – самый жар будет, хоть попарю тебя по-нашему.
В горницах было пусто, но – Джон оглянулся, – прибрано, полы выскоблены, и пахло свежестью.
– Младший мой с Андроникова монастыря приходил, – Федор поставил на стол большой горшок, и выложил ложки. «Все убрал, помыл, лавки, поломанные, мы с ним выбросили, надо будет, конечно все менять тут. Ты ешь, окрошка на квасе монастырском, тако же и хлеб – с их пекарни».
– Следят за тобой, Теодор, – сказал Джон, выпив водки. «Третий раз тут одного и того же человека вижу, ты уж поверь, я в этом разбираюсь».
– Болотников, сука, – процедил Федор и нахмурился. «Ну да ладно, он, думаю, под Кромы отправился, по старой памяти, он же там, на юге, начал народу землю и волю обещать.
Сейчас Лизу с дочкой привезу из подмосковной, войско соберем к Успению, и я за ним пойду».
– Не надо бы тебе самому в поместье ездить, – спокойно заметил Джон, отрезая себе хлеба.
«Ты же говорил, место там глухое, безлюдное. Мало ли что, а ты у нас человек заметный».
– Петра я тем более туда не отправлю, – зло ответил Федор, – ему тринадцать лет всего лишь, ты не смотри, что он высокий такой.
– Не надо, – согласился Джон. «Я сам съезжу за миссис Лизой, и сам ее к тебе привезу. Там же, в поместье, найдется возок какой-нибудь?»
Федор налил себе сразу полстакана водки, и, выпив, угрюмо кивнул.
Джон вздохнул и сказал: «Нет никакой причины волноваться. Я осенью венчаюсь, и не собираюсь воровать твою жену, поверь мне. Мне просто хочется, чтобы ваша матушка была спокойна, вот и все».
Воронцов-Вельяминов вдруг хмыкнул: «А я твою матушку помню, ну, тебя тогда дядя Матвей еще родителям не вернул. Вот оно, значит, как».
– Вот так, да, – Джон поднялся. «Ну давай, покажи мне эту вашу баню, а то в Кремле ее не было, а в городские меня Эва не пускает, говорит, опасно это, у меня лицо не местное, – он рассмеялся.
– Спасибо тебе, – вдруг сказал Федор. «Ну, что ты Лизу привезешь».
– Да мы же одна семья, – пожал плечами Джон. «Так было, и так будет всегда. И вот еще что – если тот соглядатай еще будет стоять, как я в пивную пойду – я его убью, и труп оттащу подальше, мало ли что».
Федор кивнул и они, спустившись с крыльца, направились через двор – в мыльню.
Высокий, чернобородый мужчина ловко, кошкой, спрыгнул с крыши усадьбы, и велел неприметному человеку: «Так, ты следи за кабаком, и пошли мне весточку, как только этот поляк уезжать соберется. Где встречаемся, – ты знаешь».
Мужчина кивнул, и они разошлись в разные стороны.
В каморке горела свеча, и Дуня, поджав под себя ноги, сидя на лавке, пришивала пуговицу, – Джон посмотрел с порога, – к его рубашке.
– От тебя вениками пахнет, – рассмеялась девушка, – дубовыми.
– У пана Теодора в бане был, – Джон, зевнув, опустился на лавку, и стал, было, снимать сапоги, как девушка, отложив шитье, встав на колени, – принялась ему помогать.
– Еще чего придумала, – сердито проговорил Джон.
– Так положено, – Дуня улыбнулась, – а еще положено меня поцеловать, коли домой пришел.
– И не только, – Джон посадил ее на колени, и, поцеловав, нехотя сказал: «Мне надо будет уехать, к пану Теодору в поместье, жену его с дочкой сюда привезти. Самому ему не стоит это делать, все-таки приметный человек, а меня никто не знает, Вернусь оттуда, и отправимся в Новые Холмогоры».
– С тобой поеду, – твердо сказала Дуня, обняв его. «Куда тебе, с польским только, еще и по деревням бродить. Голову снесут, не дай Господь. Возьму у Никифора Григорьевича мужское, волосы под шапку спрячу, – никто и не заметит ничего. Я тебя защищу, – она потерлась щекой о его щеку и добавила: «Сейчас кваса принесу, свежий совсем».
– А того человека на улице уже не было, – думал Джон потом, гладя мягкие, белокурые волосы спящей девушки.
– Правильно я сделал, что свечу у Теодора попросил – один с крыши его усадьбы спрыгнул, видно было, в грязи приземлился, постояли они немного рядом, и разошлись. У кого нога больше – в сторону Красной площади, а у кого – поменьше – на эту речку, Неглинную. А там трава, уже ничего не видно было.
– Неужели все-таки Шуйский? – еще успел подумать Джон, а потом Дуня чуть зашевелилась, и он, обнимая ее, зевнув, и сам заснул – крепко, под журчание ручья внизу.
Лиза посыпала выскобленный стол мукой и, поставив Марью на лавку, положила маленькие ручки на скалку.
– Вот так, – сказала ласково женщина, поцеловав каштановые волосы девочки, – так и раскатывай, а потом начинку положим – и в печь.
– В печь! – радостно повторила Марья, и, запыхтев, стала возить скалкой по тесту.
Ставни на поварне были раскрыты, и Лиза, вдохнув теплый, свежий воздух начала лета, потянувшись, подумала: «Как там Федя-то с мальчиками, Степа ладно, в монастыре голодать не будет, а вот Петя, небось, ест, что попало, тако же и Федор. Скорей бы домой уж, да и по Феде я соскучилась, – женщина чуть покраснела и, посмотрев на стол, улыбнулась:
– Ну, молодец. Сейчас лук порежу, с рыбой, и дам тебе мису – будешь начинку делать.
– Руки грязные, – Марья озабоченно повертела перед собой испачканными в тесте ладошками.
– Ну так сама воды полей, большая уже, – рассмеялась мать.
Ключница всунула голову в дверь и сказала: «Там двое всадников у ворот, боярыня, с грамотцей, говорят, от Федора Петровича».
– От батюшки! – Марья радостно подняла голову и, соскочив с лавки, потребовала: «Хочу к батюшке!».
– Да уж скоро поедем, – рассмеялась Лиза, и, поправив платок на голове, вышла во двор.
Тяжелые ворота заскрипели, и она, вскинув голову, ахнула: «Лорд Джон! Вот уж кого не ожидала увидеть!»
– Вообще, – рассмеялся Джон, спешиваясь, целуя ей руку, – меня тут пан Ян зовут, хотя поляком сейчас на Москве быть не советую, миссис Лиза, – опасно сие.
Второй всадник, – невысокий, легкий голубоглазый паренек, тоже соскочил на землю, и, рассмеявшись, скинул шапку. Белокурые косы упали на спину и Джон ласково сказал: «А это моя невеста, пани Эва. Ну, или Евдокия Ивановна, если по-русски».
Лиза потянулась, и, обняв девушку, поцеловав ее, неслышно шепнула: «Ох, и счастливая вы, Авдотья Ивановна, вся сияете! А меня Лизавета Петровна зовут, жена я Федора Петровича».
– Мы вам грамотцу привезли, – девушка надорвала пальцем подкладку шапки, – от мужа вашего. На словах велел передать, что на Воздвиженке уж ремонт заканчивают, ждет он вас, с дочкой.
– А сыновья ваши хорошо, – добавил Джон, оглядываясь вокруг. Усадьба стояла в низине, среди холмов, вдали поблескивала серебристая лента Москвы-реки, и мужчина, вскинув голову, увидев в полуденном небе жаворонка – улыбнулся.
– У нас тут еще Руза есть, река, – Лиза показала за холмы, – вон там она в Москву впадает. И озеро лесное, красивое. Ну, пойдемте, поедим, дорога сюда неблизкая, вы проголодались, наверное, – она взяла Дуню за руку, и тихо сказала:
– Отдохнете тут пару дней, слышите? Там, – она махнула рукой на восток, – шумно, людно, а у нас тут нет никого, спите себе вволю. Велю нам с вами, Авдотья Ивановна, мыльню истопить, сходим сегодня вечером.
Маленькая девочка в синем сарафане вышла со двора, и, подозрительно взглянув на мужчину, требовательно спросила: «А батюшка где?».
– А сие Марьюшка, два года ей Великим Постом было, – Лиза подхватила дочку на руки и ответила: «На Москве, скоро поедем к нему».
– На вас похожа, миссис Лиза, – рассмеялся Джон и девочка, протянув ладошку, погладила его по щеке и грустно сказала: «Батюшка…»
– Это потому, что борода, милая, – Джон поцеловал пухлые пальчики.
– Вам идет, пан Ян, – лукаво заметила Лиза, – хотя вы старше сразу делаетесь, а вам еще и тридцати нету, я помню. Ну, пойдемте, – она показала на ворота, – уже и трапезничать пора, окрошка сегодня, и пироги с рыбой, как раз их творили, как вы приехали.
Дуня на мгновение отстала, и, оглянувшись, взяв Джона за руку, шепнула: «Ну, тут мы с вами, пан Ян, уже на опушке лесной, под кафтаном одним не поспим!».
– Поспим, поспим, – спокойно ответил ей Джон, – мне пан Теодор рассказал кое-что, про окрестности здешние. И вообще, – он на мгновение поднес к губам ее руку, – я теперь с тобой всю жизнь буду вместе спать, никуда не отпущу.
Марья обернулась и громко сказала: «Он ей руку целует, смотрите!».
Лиза расхохоталась и, поставив дочь на землю, велела: «Ты лучше под ноги себе гляди, зоркая моя, а то каждую неделю носом в землю падаешь!»
Джон зашел на чистый, ухоженный двор и одобрительно заметил: «Вы тут времени не теряли!»
– Тут место глухое, – сказала Лиза, когда они уже сидели в трапезной, – никого вокруг на версты нету, так что нас не трогали, и службы, и припасы – все в полном порядке было. Ну, все, к столу, к столу!
Он сидел на косогоре, любуясь медленной, узкой Рузой. «А вот тут на Темзу похоже, – подумал Джон, – ивы такие же, как у миссис Марты в усадьбе. Скорей бы домой, Господи.
Пока на корабле будем плыть, Эва английский выучит, она быстро схватывает. Папа был бы рад, он же мне сказал, что надо ждать ту, которая меня полюбит. Вот я и дождался, – он улыбнулся, и, не оборачиваясь, сказал: «А теперь от тебя вениками пахнет».
Девушка весело ответила: «Лизавета Петровна мне свой сарафан дала, а мужскую одежу – постирали, еще же обратно в ней ехать».
Он оглянулся и ахнул – Дуня стояла в шелковом, цвета глубокой, небесной лазури сарафане, в кружевной рубашке. Ее светлые, еще влажные косы были сколоты на затылке.
Девушка поправила отороченную мехом, расшитую, бархатную душегрею, и, краснея, проговорила: «Я такого красивого и не носила никогда».
Джон поднялся, и, притянув ее к себе, вдохнув теплую свежесть, шепнул: «На свадьбу я тебе ожерелье подарю, с алмазами и сапфирами, и кольцо такое же, но ты знай – хоть ты в чем ходи, а ты для меня все равно – самая красивая».
Девушка помолчала, и, блеснув глазами, рассмеялась: «Пойдемте, пан Ян, на лодке вас покатаю, вы же меня – катали уже, теперь моя очередь».
Озеро было небольшим, и Джон, вглядевшись, увидел на острове какую-то избушку.
– А это сторожка, – Дуня быстро и ловко гребла, – ее дед Федора Петровича срубил, его тоже Федор звали. Боярин Вельяминов, это же его вотчины тут вокруг.
– Да, – тихо сказал Джон, смотря на бледный, полупрозрачный серп луны, на темную воду озера, – я слышал о нем.
В сторожке было темно, и Дуня, чиркнув кресалом, запалила свечу. Джон разжег дрова, что были сложены в грубом, сделанном из озерных валунов, очаге, и, увидев развешанные по стенам шкуры, сказал: «А ну-ка иди сюда». Дуня потянулась, и, пошарив в углу, достала бутылку водки.
– Лизавета Петровна мне сказала, они тут с Федором Петровичем были, – девушка чуть улыбнулась, – на Красную Горку еще.
– Ах вот как, – Джон отпил прямо из горлышка, и расстегивая пуговицы ее сарафана, едва сдерживаясь, проговорил: «Теперь ты, а то все-таки холодно еще».
– Как по мне, так жарко, – томно ответила Дуня и, пригубив, шепнула ему на ухо: «Тут на версты никого вокруг нет, пан Ян, помните?»
– Помню, – сказал он, поднимая ее на руки, укладывая на медвежью шкуру, что закрывала ложе, раздвигая ноги. Дуня погладила его волосы, и, закрыв глаза, сквозь зубы, – застонала:
«Еще, еще, пожалуйста!»
– Да хоть всю ночь, – рассмеялся он, стоя на коленях, притягивая ее к себе поближе. «А ты лежи и ничего не делай, поняла?»
– Поняла, – выдохнула девушка, – Господи, как я вас люблю, Господи!
– Вот уж не знал, что ты так громко кричать умеешь, – сказал он потом, смешливо, натягивая на их плечи шкуру, любуясь в огне очага ее белой, гладкой кожей.
Дуня потерлась о его руку головой и счастливо ответила: «Так то, с вами, пан Ян, коли любишь – так зачем стесняться, нечего же. Вот и кричу, потому что хорошо мне так, как никогда в жизни еще не было. Мальчика вам рожу, – добавила она, нежась на его плече.
Джон задумался. «Мальчика, девочку, и мальчика, – наконец, сказал он. «Нет, подожди, еще одну девочку. Четырех, в общем. Или пятерых».
– Сколько хотите, – девушка обняла его, повернувшись на бок, и, скользнув под шкуру, велела: «А теперь вы ничего не делайте, пан Ян, хорошо?».
– Постараюсь, – сказал он, закидывая руки за голову. «Пусть, дорогая моя Эва, я тут умру – но постараюсь ничего не сделать».
– Ну, так-то уж мучиться не надо, пан Ян, – голубой глаз сверкнул откуда-то снизу, и Джон подумал: «Господи, это на всю жизнь. Спасибо Тебе, Господи».
Над темным лесом сверкали крупные, будто горох звезды. Мягко хлопала крыльями сова, ухал филин, и Болотников, подбросив дров в костер, спросил: «Бревна свалили?»
– А как же, Иван Исаевич, – ответили с той стороны пламени. «И люди уже там, десяток, все с пищалями».
– Хорошо, – мужчина усмехнулся. «Поляка этого – в расход сразу, он нам не нужен, хотя нет, – Болотников задумался, – пусть посмотрит на то, что я с его девкой делать буду. Еще следить за мной вздумала, сучка. Ладно, давай спать, завтра на рассвете подниматься надо».
Он завернулся в армяк и сказал себе:
– Сразу и обвенчаюсь с ней. Наплевать, что она замужем – попу к затылку пищаль приставь – с матерью родной поженит. И отвезу ее с дочкой под Кромы. Все равно я раньше зимы на Москву не пойду, хоть поживу в семье, в тепле и ласке. Ну, недолго осталось, – он вспомнил белую, нежную, словно жемчуг кожу и синие глаза.
– А пана Теодора я потом убью, – холодно подумал Болотников. «Не надо спешить, правильно покойный Рахман-эфенди говорил, – главная добродетель – умение ждать своего часа. Вот я и дождался».
Невидный возок медленно катился по узкой, лесной дороге.
– Рысь хочу– зевнув, потребовала Марья у матери. «Дай!»
Лиза вздохнула, и, приподняв сарафан, отвязав от пояса кинжал, протянула дочери. Она строго велела: «Только из ножен не вынимай, так играй!»
– Рысь, – заворожено протянула девочка, гладя золотую, искусно выделанную фигурку. «Рысь красивая!»
– Скорей бы уж к Феде, – вздохнула про себя Лиза, глядя на дочь, что прикорнула на обтрепанном бархате сиденья. – Хоть и взяли с собой холопов, однако уж у них пищалей нет, только сабли, и у Джона один пистолет, и все. Повезло ему, конечно, Дунюшка так на него смотрит, будто никого другого на свете нет. И молодая она, еще семнадцати не исполнилось. Обвенчаются, будут деток растить, – Лиза чуть вздохнула, и, глянув на Марью, улыбнулась.
– И нам теперь с Федей еще одного ребеночка хорошо бы, раз Василий Иванович царем станет, спокойно будет на Москве. Тем разом не понесла я, на Красную Горку – тоже, ну да ничего, все получится, как вместе жить будем, – Лиза чуть покраснела, и, порывшись в бархатном мешочке, достав свое вышивание – принялась за работу.
Джон перегнулся в седле и, взяв Дуню за руку, весело сказал: «Скоро уж и поворот на эту дорогу большую, можайскую, там совсем безопасно будет, она оживленная».
Девушка огляделась – темный, еловый лес возвышался непроходимой стеной, на западе виднелась набухшая дождем грозовая туча, и, чуть поежившись, ответила: «Да уж быстрей бы, пан Ян, как сюда ехали – веселей было».
– Понятно почему, – Джон на мгновение отпустил поводья, и смешливо развел руками. Дуня расхохоталась и, вдруг, приподнявшись в стременах, озабоченно сказала: «Смотрите, пан Ян, там деревья повалены, ветер же вчера был, дорогу перегородило».
– Ветер, – процедил Джон, доставая пистолет. «Знаем мы этот ветер. Вели всем, чтобы спешивались, иди к пани Лизе, и уводи ее с ребенком в лес, быстро!»
– Пан Ян, – испуганно сказала девушка.
Он притянул ее к себе, и, едва успев поцеловать, услышал сухой треск выстрелов. Лошади, запряженные в возок, испуганно заржали, – двое, на веревках, спустились с вершин деревьев на его крышу. Холоп на козлах, было, потянулся за саблей, но один из нападавших, легко наклонившись, перерезал ему горло. Столкнув труп на землю, мужчина выпряг лошадей и, сунув дуло пищали в окно возка, велел: «Тихо!».
Марья заворочалась, и, недовольно спросив: «Что такое?», зевнув, уткнувшись носом в сгиб руки, – заснула еще крепче.
Лиза сглотнула, и, перекрестившись, глядя в упертый ей в лицо пистолет, – кивнула головой.
– Господи, – подумала женщина, – да у нас и нет золота никакого, нечего взять. Людей жалко, не пощадят же их. И Джон – он, хоть в русском платье, но видно, что не местный, а поляков не жалуют сейчас. Дунюшку пусть не трогают только, совсем девушка юная.
– Черт, – Джон соскочил на землю, и обернувшись к возку, пряча за собой Дуню, – выстрелил, – у меня одного пистолет, а эти все вооружены. В два раза больше их. Может, просто разбойники, а может, и Болотников тот. Хотя зачем мы ему?
– Дай мне кинжал, – злым шепотом потребовала Дуня, – ты того, у возка, ранил. Дай мне кинжал, я тихо подберусь, второму горло перережу, и уведу пани Лизу в лес. Дай! – ее рука потянулась к кинжалу, и Джон, еле успев толкнуть ее на землю, закрывая своим телом от выстрелов, велел: «Лежи тихо, пожалуйста!»
Девушка змеей вывернулась из-под него, и, вырвав кинжал, легко побежала к возку. Джон рванулся за ней, но всадник, выехавший из-за деревьев, кинул аркан, и мужчина упал – успев увидеть, как Дуня, закричав, хватается за рассеченную саблей руку.
Лиза молча, расширенными, остановившимися глазами, смотрела на дорогу. Болотников, не убирая окровавленного клинка, нагнулся, и, ударив девушку плетью по лицу, велел:
«Кончайте тут со всеми».
Он спешился и, подойдя к Джону, подняв носком сапога его лицо, рассмеялся: «А вот и пан поляк, знакомец пана Теодора».
Джон посмотрел на пистолет, что лежал совсем рядом с его рукой, и, ловко перекатившись на спину, схватив его – выстрелил снизу вверх. «А пороха больше нет, – спокойно подумал Джон, отбросив бесполезное оружие. «То есть он в возке. Господи, хоть бы они только Эву не тронули, у нее рана неглубокая, заживет. И миссис Лизу с ребенком. Я-то ладно».
Болотников выматерился и, стерев кровь с уха – пуля оторвала ему мочку, обернувшись к остальным, сказал: «Поднимите его, и дайте ему заступ. А девку – к костру ведите, она же это?».
Неприметный человечек кивнул: «Она, Иван Исаевич, та, что в Коломенском шныряла».
Дуня, со связанными руками, сплюнула в сторону Болотникова и, сжав разбитые плетью губы, проговорила: «Поляка не троньте, он на стороне Дмитрия царевича, он вам пригодится еще».
– Ты ври да не завирайся, блядь, – лениво посоветовал ей Болотников. – А поляк твой сейчас вам обоим могилу рыть будет, тут же, у дороги.
Кто-то из людей Болотникова, было, сказал, кивнув на Дуню: «Иван Исаевич, так, потешимся, может…»
– Нет, – коротко ответил Болотников, и приставив к виску Джона свой пистолет, велел: – Давай, начинай, пан Ян, – он издевательски усмехнулся.
Подул сильный, резкий, холодный ветер и Джон вдруг подумал: «Папа же мне говорил, да. Бывает и так – в безымянной яме на обочине. Ну, может, они миссис Лизу потом отпустят, – он на мгновение прервался, и, посмотрев на Дуню, которую подтащили к костру, почувствовал невыносимую боль в сердце, – расскажет она. Пусть только с ребенком ничего не делают, Господи, прошу тебя».
Он отбросил заступ и, выпрямившись, чувствуя холод клинка у себя между лопатками, громко сказал по-польски: «Не трогайте девушку, она ничего не знает».
– Мы и не тронем, – усмехнулся Болотников. – Ведите его сюда.
Джон посмотрел на светлую, испачканную грязью косу и, сжав зубы, еще раз повторил:
