Текст книги "Вельяминовы. Начало пути. Книга 3"
Автор книги: Нелли Шульман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 91 страниц) [доступный отрывок для чтения: 33 страниц]
Энни ахнула: «Ну, так это же хорошо! Ешь, мамочка, пожалуйста, тебе же кормить надо!».
Мэри посмотрела на солонину и чуть улыбнулась: «Да мне кукурузы хватает, на-ка, – она разорвала кусок и подождала, пока дочь прожует свою половину.
Девочка наклонилась над колыбелью и ласково сказала: «Здравствуй, братик!». Николас лежал на спине, и, Мэри, встав рядом с дочерью, посмотрев на младенца, горько подумал:
«Господи, Энни в его возрасте уже и ходить пыталась. Почти год, а он едва переворачивается, едва головку держит. И худой он какой, хоть молока и много у меня.
Зубов всего два вылезло».
Мальчик открыл синие глазки и, поморгав ими, улыбнулся. «Мама! – потрясенно сказала Энни, «Он ведь узнает тебя!»
– Ну конечно, – Мэри протянула руки и осторожно, аккуратно взяла сына. «Конечно, наш маленький Николас узнает свою маму, и сестричку тоже! А сейчас он поест и станет еще крепче!».
– Не станет, – горько подумала Мэри, держа в руках почти невесомое тельце. «И сосет вон как, заставлять его приходится. Родила хорошо вроде, здоровеньким, а потом судороги начались. И ведь каждую ночь почти».
Она ласково погладила головку ребенка и Энни сказала: «Вроде дверь хлопнула. Пойдем, а то остынет кукуруза».
Мэри неслышно спустилась по лестнице и замерла – муж стоял на пороге кухни.
Женщина спрятала дремлющего сына под шалью и отвернулась.
Сильные пальцы схватили ее запястье и Майкл, наклонившись, сказал: «Я же велел тебе, не носить это, – его губы брезгливо искривились, – сюда. Это Господь тебя наказал, Мэри. За твой блуд, за греховность, за развратные мысли. Ты даже ребенка здорового родить не смогла, и никогда не сможешь».
Из его рта вылетали мелкие капельки слюны. Николас обеспокоенно заворочался под шалью, и заплакал – жалобно, тонко, чуть слышно.
– Пошла вон отсюда, вместе со своим уродом, – сказал муж, и, хлестнув ее по щеке, – вышел во двор.
Энни, что стояла на лестнице, опустилась на ступеньку и тихо, горестно сказала: «Мамочка, прости меня, это я виновата».
Мэри дала сыну грудь и, присев рядом, обняв девочку за худые плечи, вздохнула: «Ничего, милая, ничего. Скоро кто-нибудь приедет, из Лондона».
– И Полли пропала, вместе с Александром, – подумала женщина, вытирая слезы дочери.
«Господи, ну пусть с ними все хорошо будет, пожалуйста».
Николас успокоился и мать, почти весело, проговорила: «Ну, давай, твоей кукурузы поедим!».
Майкл шел по узкой улице, оглядывая заколоченные дома. «Не больше полусотни человек осталось, – подумал он холодно.
– Сначала лихорадка, потом посевы не удались, а к индейцам не подступишься – ищи их в этих горах. У меня-то амбар полон, я еще осенью об этом позаботился. Нет, хватит ждать этих кораблей – Смит, как ушел той весной, так и не вернулся, Ньюпорт – тоже, надо сниматься с места. Жена моя подохнет по дороге, с уродом ее, вот и славно.
– Обоснуемся на западе, а там я и в Лондон съезжу. Надо сегодня еще одну проповедь прочитать о том, что Иисус заповедовал нам брать под свое крыло вдов и сирот, – венчаться, то есть. Я сам и подам пример».
Он усмехнулся и, завидев Джоан и Маргарет Рэдклифф, что ждали его у дома, посмотрев на них ласковыми, синими глазами, озабоченно спросил: «Как себя чувствует ваш муж, миссис Рэдклифф?».
– Он уже и не узнает никого, – худое лицо женщины исказилась в плаче. «Это та лихорадка, летняя, вернулась, ну и припасов у нас мало, конечно…»
– А она вытянулась за лето, – подумал священник, оглядывая дочку Рэдклиффов. «И не скажешь, что двенадцать. Ну, и хорошо, с нее и начну. А потом Энни, пока будем двигаться на запад, я ее откормлю. Две жены, – он чуть не рассмеялся, глядя на каштановые волосы Маргарет, укрытые грубым чепцом.
– Ну, пойдемте, – вздохнул Майкл, чуть касаясь плеча миссис Рэдклифф. «Пусть ваш муж, в его последние часы, ощутит тепло любви Христовой и поддержку своей семьи».
Маргарет едва слышно зарыдала, уцепившись за руку матери, и Майкл погладил ее по голове: «Не надо, девочка. Господь позаботится о вдовах и сиротах, обещаю тебе».
Они переступили порог дома Рэдклиффов и Майкл обернувшись, увидел, как западный, резкий, ветер вздувает пыль на маленькой площади перед зданием совета поселения.
В церкви было холодно, и, Энни, стоя на коленях, прижавшись к Маргарет Рэдклифф, шепнула: «Ты поплачь, поплачь, правда. Когда моего папу убили, я все время плакала, так легче будет».
Девочка всхлипнула и сказала: «Если бы папа, хоть в себя пришел, перед смертью, а так я даже попрощаться с ним не смогла. А мама лежит после похорон, как пришли домой, так и не говорила со мной. И есть у нас почти совсем нечего».
Маргарет, наконец, разрыдалась, и преподобный отец наставительно сказал с кафедры:
– Вот, дорогие мои братья и сестры, мы все должны следовать примеру невинного дитяти и оплакивать горестную потерю нашего брата во Христе, капитана Рэдклиффа. Но я обещаю вам, – Майкл возвысил голос, – обещаю, эта потеря будет последней в наших рядах. Иисус приведет нас в землю обетованную, землю, текущую молоком и медом, где каждый будет обрабатывать свое поле и свой виноградник, и ничего не бояться. Собирайтесь, братья и сестры, и я буду вашим пастырем! – воодушевленно сказал Майкл. «Господь говорит с мной, так что ничего не бойтесь!»
– Нет, нет, не боимся, ваше преподобие, – закричал плотник Уильямс.
Энни поймала взгляд Чарли, что стоял на коленях рядом с отцом, и мальчик, чуть кивнув головой на дверь церкви, – выразительно закатил глаза.
Девочка засунула два пальца в рот, и тут же вздрогнув, вытащив их, перекрестилась – отчим незаметно сошел с амвона и встал рядом с ними.
– И вот, братья и сестры, – проникновенно сказал Майкл, – Господь велел всем нам, оставшимся в живых, членам святой, истинной церкви, призревать вдов и сирот, оставшихся без попечения мужей и отцов. Господь указывает нам, как патриархам времен Писания, простирать руку свою и пригревать их у своего очага, точно так же, как Авраам призрел Агарь и Кетуру, как Яаков призрел Рахель и других своих жен.
– Ибо, братья, – он нежно погладил по голове плачущую Маргарет, – кто же, как не пророк Господа нашего Иисуса Христа, должен подавать пример своей праведностью, и своим стремлением исполнять заповеди господни? Так же и вы, братья мои, так же и вы. Поэтому, когда мы придем в землю обетованную, мы будем брать себе, столько жен, сколько каждый мужчина пожелает.
– Да, да, – пронеслось по рядам, и Энни, похолодев, посмотрела на большую руку отчима, что лежала на голове ее подруги.
– Собирайтесь, братья и сестры, – велел преподобный отец, – скоро мы отправляемся в путь, в землю благости, изобилия и праведности. Помолимся, братья и сестры, чтобы Господь вел нас, точно так же, как он вел сынов Израиля к земле обетованной.
Отчим опустился на колени перед огромным распятием, и Энни услышала сзади восторженный шепот: «Святой! Пророк!»
Дети сидели на бревне во дворе церкви.
Чарли Уильямс оглянулся и сказал: «Надо было с Александром бежать, еще тогда. Отец совсем помешался, бьет меня каждый день. Уж лучше индейцы, чем такое».
Энни посмотрела на заплаканное лицо Маргарет и тихо сказала: «Как мама твоя?»
Девочка высморкалась и утерла нос рукавом платья. «Преподобный отец пришел к ней разговаривать, корзинку с едой принес». Она засунула руку в карман передника и вытащила горсть орехов: «Я стянула, пока он не увидел. Берите. Хотя, – голубые глаза Маргарет наполнились слезами, – Иисус меня накажет за то, что я – воровка».
– Чушь, – сказал Чарли и разделил орехи на три части – две побольше, одна поменьше. «Мне много не надо, – сказал он, краснея, – я потерплю, а вы ешьте».
Энни посмотрела на орехи и, вздохнув, отозвалась: «Маме отнесу». Чарли отдал ей свою долю и спросил: «Как твой брат?»
– Болеет, – губы девочки задрожали. «Он такой хорошенький, улыбается, маму узнает, и меня тоже, а все равно – болеет».
Маргарет перекрестилась и горячо сказала: «Надо молиться, и Николас выздоровеет, Энни.
Обязательно! Иисус нас услышит».
– Вот что, – решительно сказал Чарли, – я не хочу на эту землю обетованную. Отец вон – каждый день говорит о том, что возьмет в жены пять индианок. Это мне что – в пять раз больше подзатыльников получать? Ну, нет, – мальчик покрутил светловолосой, грязной головой.
Энни поежилась, запахнув старую, в дырках шаль, и грустно сказала: «Я маму не брошу, и братика – тоже».
– И я маму не оставлю, – Маргарет помолчала. «Куда она без меня, я у нее одна».
Чарли повозил в пыли ногой в растоптанном башмаке и посмотрел на ворота поселения.
«Как эта лихорадка началась, так лодки совсем забросили, не рыбачит никто. Отец сказал, что завтра начинаем их подновлять и конопатить, на следующей неделе отправляемся отсюда на запад. Только я все равно сбегу, – упрямо добавил Чарли.
Маргарет подняла голову и прошептала: «Мама! Тебе лучше?»
Бледное лицо Джоан Рэдклифф было обрамлено черным, траурным чепцом. «Мне надо с тобой поговорить, Маргарет, – сухо сказала женщина. «Пойдем».
Девочка покорно поднялась, и, оглянувшись, успела увидеть, как Чарли выразительно кивает в сторону плотницкой.
Маргарет чуть шевельнула ресницами и наклонила голову.
– Мы там лаз начали рыть, – объяснил Чарли второй девочке, – ну, как тот, что ее отец покойный велел засыпать. А то преподобный отец, – Чарли сплюнул, – велел никого за ворота не выпускать, якобы тут есть те, кто с индейцами тайно сносится, чтобы они на нас напали. Пойдем, доделаем его – он потормошил Энни, – ты же говорила, твоя мама отпустила тебя погулять.
– Да, – девочка посмотрела на деревянный шпиль церкви, и поежилась, – огромная, темно-серая туча висела прямо над поселением, – братик спит сейчас. Не знаю, – Энни вздохнула, – я сейчас такая слабая, ни на что не гожусь.
– У него же много еды, – презрительно сказал Чарли, – слышала же, – в воскресенье, после службы, он велел столы общие накрывать, всех кормит. Интересно, почему?
– А маме дает один початок кукурузы в день, – сказала себе Энни и вспомнила огромные, запавшие, лазоревые глаза матери.
– Я не хочу, есть его еду, – твердо сказала она, и поднялась: «Пошли, я могу землю вытаскивать».
Мэри положила нагретые камни на дно колыбели и, накрыв их доской, застелив старыми холщовыми пеленками, аккуратно подняла сына с большой кровати. Николас даже не заворочался. Она прикрыла младенца шерстяной шалью и тихо сказала: «Так тепло будет, маленький мой, хорошо. А потом проснешься, я тебе покормлю, и ножки с ручками разотру.
Тебе же нравится так, да?»
Мальчик спал, подложив кулачок под щеку. Длинные, каштановые ресницы чуть дрожали и Мэри, наклонившись над колыбелью, перекрестив сына, шепнула: «Ты выздоровеешь, мой хороший, выздоровеешь, мы поедем в Лондон и обо всем этом забудем. Будем жить в деревне, и гулять на реке, кормить лебедей. А ты будешь улыбаться, ты так хорошо улыбаешься, сыночек мой».
Она выпрямилась и услышала холодный голос мужа: «Выйди сюда».
Мэри закрыла за собой дверь детской и, прислонившись к ней спиной, не глядя на него, спросила: «Что?»
– В воскресенье я венчаюсь с Маргарет Рэдклифф, – сказал Майкл.
– Если ты, Майкл, ждешь, что до воскресенья я повешусь, – язвительно заметила Мэри, – то не надейся. У меня двое детей, я их сиротами не оставлю.
– Это и мои дети тоже, – выплюнул он. Мэри посмотрела на белоснежный рукав его рубашки и представила, как по нему расплывается кровавое пятно. Стало немного легче, и она ответила: «Это моя дочь, Майкл, и сын, которого ты даже ни разу не взял на руки».
– Он урод, больной, отвратительный урод, – зашипел муж.
– Ты меня бил, когда я носила, Майкл, – устало сказала Мэри. «Чего ты еще ждал? Так что не думаю, что ты обвенчаешься с бедной девочкой, которая всего на год старше Энни».
– Отчего же, – он победительно улыбнулся. «Я разрешил мужчинам брать по нескольку жен.
Согласия первой, – он усмехнулся, – не требуется, разумеется, да ты бы и не могла его дать – женщинам запрещено говорить прилюдно. Так что Маргарет в воскресенье переезжает сюда.
– Господь тебя покарает, – коротко ответила жена, и, не успел он занести руку для пощечины, – захлопнула за собой дверь.
Якорная цепь загремела, и капитан Джон Смит велел: «Спускайте шлюпку и ждите меня здесь. Я через несколько дней вернусь».
– Капитан, может, все-таки вы не один пойдете? – спросил его помощник. «Это вон, на севере, – он улыбнулся, – индейцы мирные, всю осень нас привечали, а тут, сами знаете…»
Смит проверил пистолеты и коротко ответил:
– Они там мирные, мистер Браун, потому что туда не добрались еще преподобные отцы, вроде нашего, – он кивнул головой на юг, в сторону Джеймстауна.
– Как начнут им головы отрубать, сразу все их дружелюбие пропадет, поверьте мне. И потом, – он положил руку на шпагу, – его светлость вождь Вахунсонакок один раз уже хотел отправить меня на тот свет, но передумал. Мы с ним давние друзья, – Смит стал быстро спускаться по трапу.
Обернувшись, помахав рукой уходящей в сторону «Открытия» шлюпки, Смит подумал:
– Правильно. Залив тут мелкий, безопасный, с кораблем все будет в порядке. Заберу девочку, зайду в Джеймстаун, и сразу в Англию. А Покахонтас пусть на корабле остается, а то его преподобие удар хватит, когда он ее увидит. В Англии скажем, что мы тут повенчались, и все – пойди, проверь. Все будет хорошо, – Смит посмотрел на белый песок и заметил на нем черные остатки кострища.
Небо было прозрачным, ясным, и Смит вспомнил большую реку, по которой он поднимался на севере.
– Как там осенью красиво, – подумал он. «И острова эти, где она в море впадает – отличная гавань. Построить бы там домик, и жить с Покахонтас. А то в Англии тоже – на бедную девочку еще пальцами показывать будут, – он невольно засучил рукав рубашки и тихо рассмеялся: «Ну, кто покажет – тот пожалеет. А тут три человека было, – он взглянул на отпечатки сапог. «На запад пошли, к горам. Ну, посмотрим, кто это».
Капитан вдохнул свежий ветер и пробормотал себе под нос: «Интересно, когда те индейцы, у которых мы жили, говорили о большой воде на севере – это об океане было? Вряд ли, тот вождь уверял, что воду эту можно пить. Озера, значит. Эх, добраться бы туда, наверняка, они куда-то дальше ведут».
Он поднял голову, и, увидев ярко-красную, с хохолком на голове, птицу, что качалась на ветке, улыбнулся: «Старый приятель! На севере я тебя тоже видел». Смит погладил теплую кору дерева, и, решительно тряхнув головой, пошел вверх по течению ручья.
Ракель облизала пальцы и неуверенно спросила: «А зачем вы сюда приехали, ну, в Новый Свет?»
– Вина бы сейчас, дорогой дядя, – тоскливо сказал Дэниел, глядя на остатки, жареной индюшки. «Уж если не того бургундского, которое мой отец из Парижа присылает, так хотя бы того, что я через пролив возил».
– Отменная птица, – одобрительно сказал Питер. «У нас ее тоже выращивают, конечно, но все-таки на воле у них совсем другой вкус. А приехали мы сюда, дорогой Родриго, потому что у меня тут две сестры, двое, – то есть сейчас уже трое, – племянников, и всех их надо отвезти обратно в Лондон. Ну и покончить с одним неприятным человеком, попутно, – рассмеялся мужчина.
– Я бы очень хотела, чтобы кто-нибудь покончил с тем мерзавцем, – мрачно сказала Ракель.
«Он убил всю мою семью, – розовые губы задрожали, и Питер спокойно ответил: «Покончим, разумеется».
– А чем вы в Англии занимаетесь? – девушка покраснела и смутилась: «Простите, я вас расспрашиваю…
– Ну, отчего бы и не расспросить, – хмыкнул Питер. «Меня зовут Питер Кроу, я торгую пряностями, тканями, размещаю денежные вклады, в общем, – он легко улыбнулся, – делаю деньги. А это мой племянник, Дэниел Вулф, он моряк…
– Извозчик, – рассмеялся Дэниел. «Переправляю грузы из Англии во Францию и обратно, могу уже с закрытыми глазами это делать, сеньор Родриго. У меня есть жена, Юджиния, она, кстати, тоже испанка, из Картахены, и маленькая дочка, Тео, ей два годика. И я по ним очень скучаю, – грустно добавил Дэниел. «А раньше я тут ходил, в Карибском море».
Ракель подняла голову и, увидев маленькую, красную птицу, восхищенно сказала: «На юге таких птиц нет. Они очень красиво поют. А вы скучаете по семье, сеньор Питер?»
– А как же, – отозвался тот.
– Мои сестры тут – одна родная, другая приемная, вы с ними познакомитесь, а еще у меня есть старший брат, – он далеко живет, младший брат, он пока в Лондоне, и сестра по отцу – а вот она пропала. А самая старшая моя сестра, его мать, – он указал на Дэниела, – умерла, уже четыре года как. Еще у меня есть матушка и отчим, он тоже моряк.
Ракель слушала, открыв рот, и несмело сказала: «Как у вас много родственников! А у меня – никого не осталось».
– Ну, – Питер потянулся к чистому, прозрачному ручью и набрал воды во флягу, – это пока.
Привезем вас в Амстердам, – сразу семья найдется. Те же Кардозо. И кузина моя приедет, там, что с их внуком помолвлена. Они сейчас на Святой Земле, но скоро вернутся в Амстердам. Она вам понравится, кузина Мирьям, она очень хорошая, – ласково сказал Питер, и, – не успела девушка опомниться, – толкнул ее на траву, закрывая своим телом.
Пуля пролетела в каком-то футе над их головами и врезалась в ствол сосны.
– На вашем месте, капитан Смит, – ворчливо сказал Питер, разглядывая нарисованную на земле, грубую карту, – я бы все-таки сначала представился, а уж потом – стрелял.
В голубых, обрамленных чуть заметными морщинками глазах Смита заиграла улыбка. «Вы говорили по-испански, – рассмеялся мужчина. «Вот, я и подумал, что…
– Делать больше королю Филиппу нечего, как посылать в эти леса шпионов, – Дэниел поднял голову от пистолета, который он чистил. «Я там мишени нарисовал, сеньор Родриго, – он собрал пистолет и встал. «Пойдемте, постреляем, пока капитан Смит рассказывает сеньору Питеру, – что нам дальше делать».
– Ой! Смотрите! – крикнула девушка. «На дереве!»
– Первый раз вижу лис, которые умеют лазить по веткам, – заметил Питер. «А хвост как у крысы, капитан Смит. Очень интересное животное».
– Индейцы называют его «вапатенва», – объяснил Смит. «Я тут на досуге начал писать заметки про эти земли, с картами и описаниями местности. Вы представляете, мистер Кроу, у этого зверька на брюхе – сумка, и там он носит своих малышей. Их много вокруг индейских деревень, они очень дружелюбные.
– Индейцы? – Питер поднял бровь и прислушался к звуку выстрелов.
– Зверьки, – мрачно отозвался Смит, пошевелив дрова в костре. «Индейцы – они разные, мистер Кроу, они меня в первый раз хотели в жертву принести, да вот… – он не закончил, и чуть покраснев, почесав в светлой бороде, спросил: «А где вы взяли сеньора Родриго, он ведь совсем еще мальчик?»
– Он был в плену, у того капитана, что нас захватил, Питера Лава. А так да, – мужчина потянулся, – мальчик, ему шестнадцать только. Ну, не бросать же его там было, на корабле.
Да и лишние руки всегда пригодятся.
– Это Лав, – подонок, каких поискать, о нем дурная слава давно ходит, ну, да надеюсь, благодаря вам его корабль наскочил на мель, и они все там друг друга перерезали, из-за оставшейся шлюпки, – Смит еще раз посмотрел на карту и добавил:
– Ну вот, если все пойдет удачно, то завтра уже будем рядом с их столицей, Веровокомоко.
Не думаю, что они отошли куда-то далеко, тем более там рядом много пещер, есть, где спрятаться. А ваш племянник, мистер Кроу, Александр, – замечательный мальчик, он мне очень помогал, – капитан покраснел еще пуще, и Питер, усмехнулся:
– А вам-то зачем в это Веровокомоко, капитан, если вам там голову дубиной должны были разбить?
– Я обещал одному человеку вернуться, – твердо сказал Смит, потянувшись за водой, заливая костер. «А, – обернулся он, – вот и наш красавец».
– Кто? – непонимающе спросил Питер и тут же улыбнулся: «И вправду, красавец!»
За Дэниелом и Ракелью шло большое, – размером с собаку, – животное, со смешной, светлой маской на острой мордочке. Глаза, – маленькие, умные, черные, – были обведены темной шерстью. Сзади, по земле, волочился роскошный, пышный полосатый хвост.
– Это арокун, – объяснил Смит и ласково потрепал зверя за острыми ушами. «Он умный, и очень-очень хитрый, да?».
– Он совсем не боялся выстрелов! – восторженно сказала девушка. «И такой хорошенький!», – она погладила зверя по мягкому меху и тот коротко заурчал.
– Ну вот, тебе тут кости от индейки, – рассмеялся Смит. «Они все едят, а из их хвостов индейцы делают себе украшения».
Зверь принялся за еду, а Ракель обиженно сказала: «Ужасно, такой милый, и его убивают».
– Ну, пойдемте, – велел Питер, и чуть отстав, строго сказал девушке: «Вы не забывайте, пожалуйста, сеньор Родриго, о том, что вы – юноша».
Аквамариновые глаза внезапно наполнились слезами, и Ракель ответила: «Я не забываю, но все равно – как можно стрелять в такого ласкового зверька?»
Питер только тяжело вздохнул и подумал: «Господи, ну дай ты мне силы всех собрать, пристрелить кузена Майкла и развезти их по домам». Он посмотрел на рыжие, чуть вьющиеся волосы, на тонкий нос с горбинкой и заметил, что девушка покраснела.
– А что, – спросила Ракель, – мужчинам никогда никого не жалко? Ну, впрочем да, – розовые губы чуть дрогнули, – у того капитана не было сердца.
– Не все мужчины такие, как тот мерзавец, – сердито ответил Питер. «И я вам обещаю, – если он жив, я его найду, и мы с ним расправимся».
– Почему? – вдруг спросила девушка, нагибаясь, срывая какой-то цветок.
Питер искоса взглянул на синие лепестки и сварливо сказал: «Ну, вы же родственница дона Исаака и доньи Ханы, а значит – семья. И прекращайте рвать цветы».
– Мужчинам не нравится цветы? – поинтересовалась Ракель.
– Нравятся, отчего же, – Питер невольно рассмеялся. «Просто это незнакомая местность, и он может быть ядовитым, вот и все. Если видите ягоды, или еще что-то, – спросите у капитана Смита, можно ли их трогать, он хорошо знает эти края».
Девушка кивнула и засунула цветок за маленькое, нежное, алое в свете заката ухо.
– А вот и та самая река, – Смит обернулся к ним. «Прислушайтесь».
Они вышли на берег, и Дэниел, посмотрев вверх по течению, сказал: «Неужели и вправду, капитан Смит, они тут на пирогах плавают?»
Смит взглянул на бурлящую, белую воду, на острые скалы и ответил: «И не поверите, как ловко, мистер Вулф. Там есть одна пещера, – он указал на склоны горы, – можно в ней устроиться на ночлег, пойдемте. Завтра к обеду уже и до Веровокомоко доберемся, думаю».
Стены длинного, деревянного дома были увешаны полосатыми хвостами. Мальчишки лежали на кипе оленьих шкур у входа и кто-то, зевая, сказал: «Ну, когда уже обед-то, знают ведь, что мы на охоту идем».
Низкие лучи заходящего солнца окрашивали тростниковые стены в золотой цвет и Александр, потянувшись за «Комментариями», что лежали под меховой подушкой, сказал:
«Давайте, я вам еще почитаю, про того великого вождя».
– Да, да, – крикнули вокруг и один из младших мальчиков, почесав черноволосую голову, сказал: «Я помню. Мы остановились на том месте, где они откочевали на зимние стойбища.
А зачем? Почему им надо было менять стойбище, какая разница – лето, или зима?»
– Зимой холодно, – наставительно сказал Александр, и заложил пальцем нужное место.
– Ну не так уж, – протянул один из сыновей вождя. «Сейчас зима, и мы никуда не двигаемся».
– Это потому что снега нет, – крикнул кто-то сзади. «Мой отец его помнит, снег, он очень белый и очень холодный».
– Когда я жил на севере, рядом с большим морем, – начал Александр, но тут маленькая девочка появилась в проеме, и, не заходя в мужской дом, почесывая одной босой, пухлой ножкой, – другую, положив палец в рот, сказала: «Обед готов».
Выйдя на большую, с утоптанной землей площадь, Александр свистом подозвал рыжую собаку, что грелась у костра и ласково сказал: «Ну что, Цезарь, пойдем на охоту, да?
Принесем оленя, а может, – и двух».
Мать сняла с огня большой глиняный горшок, и усмехнулась: «Налетай». Полли подхватила тонкую кожаную, расшитую бисером юбку, и, поправив перевитые бусами из сушеных ягод кудри, присела рядом с сыном.
– Запеченная рыба, – одобрительно заметил мальчик. «Поэтому так долго». Он потянулся за тонкой лепешкой из кукурузной муки, и, завернув в нее истекающую соком рыбу, пробормотал: «Зато вкусно».
– Манеры, граф Ноттингем, – мать шутливо потрепала его по голове и дала еще одну лепешку. «Сегодня опять приходили свататься, – вздохнула Полли, глядя на ворота поселения. «Я отказала, понятное дело, но сам знаешь, у них тут не принято долго вдоветь.
А Покахонтас говорит, что капитан Смит, наверное, погиб, раз он за ней не возвращается».
– Покахонтас стоит поменьше грустить, – Александр дожевал лепешку и вскочил на ноги. «Я лично передал письмо капитану Ньюпорту, мама. Все будет хорошо. Давай, – он оглянулся, – мальчишки со своими собаками уже выходили из ворот. «Вернусь утром, принесу оленя», – он потянулся и быстро поцеловал мать в щеку.
Полли собрала посуду и, посмотрев вслед сыну, тихо сказала: «Но ведь капитан Ньюпорт мог просто не доплыть до Старого Света, мальчик мой. Море есть море».
Она расставила чистые горшки вдоль стены женского дома, и, зайдя внутрь, собрав нужные мешочки с травами, сказала кормящей индианке: «Сейчас сварю снадобье, и его животику стане легче».
Полли опустилась на колени. Погладив младенца, лежавшего в перевязи, по мягким, темным, словно сажа, волосам, она подумала: «Господи, а я ведь даже не знаю, кто у сестрички моей родился. Ну, сделай ты так, чтобы все здоровы были».
Он шел в ночной тьме, слыша дыхание Цезаря рядом. Как всегда, на охоте, Александр держал лук наготове – олени были быстрыми, и, если вовремя не выстрелить – исчезали в лесной чаще. Он почувствовал, что Цезарь насторожился – пес был умным и никогда не лаял попусту. Мальчик увидел движение за деревьями, и мгновенно выпустил стрелу, а за ней – еще одну.
Цезарь одобрительно гавкнул, – тихо, едва слышно.
– Я знаю, что я молодец, – усмехнулся Александр, – но все равно, – спасибо». Он ощупал животное, – олень был небольшим, и подумал: «Надо его в ту пещеру оттащить, там полежит до утра, а мы пока с Цезарем еще побродим. А потом вернусь с мамой и разделаем».
– Пошли, – велел он собаке. «Помнишь, мы там от бури прятались. Сейчас оставим его там, – он напрягся и поднял оленя на плечи, – а потом дальше пойдем. А то мало ли, еще рысь явится, и останемся без мяса».
Мальчик поднялся вверх, среди серых камней, – Цезарь проворно бежал сзади, – и увидел при свете появившейся из-за туч луны вход в пещеру. Александр застыл на одной ноге и прислушался. «Вот, значит, как, – сказал он себе под нос.
Опустив оленя на землю, он коротко велел Цезарю: «Жди!». Тот сел, сложив лапы, подняв уши. Александр достал из кожаных ножен кинжал и заглянул в пещеру. Он лежал прямо у входа, а сзади, – Александр присмотрелся – было еще трое.
Мальчик встал на колени, и, приставив кинжал к горлу человека, велел: «Тихо!». Мужчина открыл один синий глаз, и, посмотрев на него снизу вверх, улыбнулся: «Здравствуй, племянник».
– Какой закат сегодня красивый, – тихо сказала Энни, глядя на багровое зарево над горами.
«Так что там мой отчим говорил?»
Чарли Уильямс оглянулся и внезапно, витиевато выругался. «Он новые правила вводит, теперь мало того, что каждый берет себе столько жен, сколько захочет, так еще и можно венчаться с двенадцати лет. Вон, как Маргарет».
– Ее мать дома заперла, – мрачно сказала Энни, – и ставни закрыла. Теперь только в церкви и увидим ее.
– Не увидите, – Чарли сплюнул. «Он там что-то из Псалмов цитировал, про то, что женщине надо дома сидеть».
– Вся красота дочери царя – внутри, – отозвалась девочка.
– Ну да, это, – согласился Чарли. «В общем, вам теперь нельзя в церковь, и на улицу нельзя выходить без разрешения отца, или мужа. А молиться, он сказал, и дома можно. Вот он тебе разрешил со мной разговаривать? – Чарли криво, невесело улыбнулся.
– Я его с утра не видела, – отмахнулась Энни. «Так что я ничего не знаю. И вообще, – ядовито добавила девочка, у кого миссис Рэдклифф будет разрешения просить? У моего отчима, что ли?
– У меня, – неохотно сказал Чарли и Энни ахнула: «Да он с ума сошел, тебе же четырнадцать лет, а ей – за тридцать».
– Он сказал, что так угодно Господу, – Чарли еще раз выругался, – шепотом, и твердо сказал:
«Александр мне объяснил, давно еще, как добраться до индейцев. Хватит, надоело. Соберу припасы, украду нож у отца и уйду. Ничего, заберете лодку с того берега».
– Кукурузу можно на костре печь, в золе, – сказала Энни. «А то подожди – должен же кто-то приехать из Лондона и все это прекратится».
– Он сказал, – Чарли оглянулся, – маленькая площадь была пуста, – что все остальные люди – такие же язычники, как индейцы, и только он знает путь к истинному спасению, поэтому все должны ему подчиняться, если не хотим гореть в аду вечно. Ну, и чтобы собирались.
Над ними нависла какая-то тень и преподобный отец сказал: «Именно. Поэтому вы оба сейчас пойдете по домам и начнете складываться».
Энни опустила голову и, шагая вслед за отчимом, успела заметить, как Чарли указывает ей в сторону плотницкой. Она только кивнула, и тут же, боясь, что священник обернется, прибавила шагу.
Дома было тихо. Майкл сел в большое кресло, придвинутое к столу на кухне, и сказал:
«Подойди сюда».
Энни встала в отдалении, и он, глядя на ее сжатые, тонкие губы, подумал: «Дочь своей матери. И этого бандита, убийцы, этого сэра Роберта. Нет, нет, выбивать это из нее, плетью, да чем угодно. Нельзя ей доверять».
– Так, – сказал он, сложив кончики длинных пальцев. «В воскресенье сюда переезжает моя новая жена, Маргарет, а на той неделе мы отплываем вверх по реке. Потом пойдем пешком, через горы».
Девочка молчала, опустив голову, рассматривая широкие доски пола.
– Далее, – он поднялся и походил по кухне, сняв с полки маленькую Библию. «Ни тебе, ни твоей матери, ни Маргарет нельзя больше трогать Писание. Я буду вам читать сам, каждый день, после обеда. Понятно?».
Энни кивнула. Отчим внезапно оказался рядом с ней и, подняв девочку за подбородок, посмотрел в упрямые, серые глаза: «И, разумеется, я вас буду наказывать, если возникнет нужда. Все, – он отпустил ребенка. «Можешь подняться к себе в комнату».
Девочка присела и Майкл, посмотрев вслед прямой спине, вздохнул: «С Маргарет будет проще, конечно, ее били с раннего детства, а эту…, Ну что ж, Господь не дает нам тех испытаний, которые нам не по силам».
Он перекрестился и, опустившись на колени перед распятием – стал молиться.
Мальчик проснулся от боли. Он привык – боль была почти постоянной, даже когда он ел, или спал, и только мама, – он знал, что это мама, – могла сделать лучше. Он тонко, коротко заплакал и поискал маму рядом.
