Текст книги "Вельяминовы. Начало пути. Книга 3"

Автор книги: Нелли Шульман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 91 страниц) [доступный отрывок для чтения: 33 страниц]

«Холодная, – подумал он. «Ровно, как в Сибири». Нежные руки обняли его сзади и женский голос шепнул: «Хорошо тут».

– Хорошо, – согласился Волк, целуя ее маленькую ладонь. Он вдохнул свежий ветер и услышал ласковый голос: «Пойдем, спит дитя-то, ты ведь тоже – отдохнуть хотел».

Он потерся щекой о руку женщины и смешливо ответил: «Ну, это мы еще посмотрим, я, может, и отдыхать буду, а вот кто-то – вряд ли».

Голос рассмеялся и Волк, было, хотел повернуться – поцеловать ее, но его пальцы нашарили только темную пустоту.

Волк открыл глаза, и, приподнявшись на локте, вздохнув, отпил кваса из кружки, что стояла на полу. Сзади – он спал у выхода из подвала, – раздалось какое-то шуршание, и Волк, вскинув голову, спросил: «Куда это ты собрался, Федор Петрович?».

– Спи, – велел мужчина, застегивая полушубок.

Волк легко вскочил, и, встав спиной к двери, загораживая ее, повторил: «Куда?»

– Не твое дело, – сквозь зубы ответил ему шурин.

Голубые глаза Волка блеснули льдом, и он лениво ответил:

– Очень даже мое. Ты, Федор Петрович, как видно, в шайке-то не работал никогда. Коли я один на большую дорогу выхожу – так мне только перед собой и Господом Богом ответ держать, а коли с подельниками – от них секретов быть не может, а у кого появятся – тому сразу горло перережут. Самолично я и резал, – добавил Волк, улыбаясь.

– Тут не шайка, – хмуро сказал Федор, засовывая в карман полушубка веревку.

– Дело-то одно делаем, – Волк шагнул к нему и поднял голову.

– Слышал, небось, как французы говорят: «Un pour tous, tous pour un», – мужчина рассмеялся и добавил: «Ты ложись, ложись, Федор Петрович, тебе завтра еще в Кириллов ехать, за ведром водки, договорились же – чтобы следующей ночью тут все пьяные были».

– Еще всякая шваль мне указывать будет, – пробормотал Федор.

– Язык свой прикуси, – посоветовал ему Волк. «Я тебя сейчас жалею, потому как ты мне родственник. Был бы не оный, – я б уже кишки твои ногами топтал. А ну сядь, – он указал на нары.

Федор выматерился сквозь зубы, но повиновался.

– Хорошо, – ласково сказал Волк. «И запомни, Федор Петрович, что от Писания сказано:

«Берегите дух ваш, и никто не поступай вероломно против жены юности своей».

Даже в темноте было заметно, как покраснел мужчина.

– Стыдно, – протянул Волк. «Оно и славно, – может, разум у тебя в голове появится, а то вон – четвертый десяток, жена, детки, и блудить собрался».

– А ты что тут за поп? – зло спросил Федор. «Всякий ублюдок…, – он не закончил, и, матерясь, схватился за разбитый нос.

– Я в браке венчанном рожден, – холодно сказал Волк, – и предков своих до князя Ивана Калиты знаю поименно. И все ворами были, тако же – убийцами.

Он подул на костяшки и добавил: «Не надо со мной кровью мериться, Федор Петрович, не дорос ты еще до этого, шурин. Пойди, ополоснись из ведра, – он кивнул в угол подвала, – и спи, завтра ночью нам работать предстоит.

– А я, – Волк кинул полушубок на каменный пол и устроился у двери, – тут побуду. Коли выйти вздумаешь, – он усмехнулся, опускаясь на пол, – я тебе сего не советую, Федор Петрович.

По-родственному не советую, по-дружески. Это пока, конечно – добавил мужчина и широко, сладко зевнул.

Федор выругался, исчезая в темноте подвала. До Волка донесся плеск воды, нары заскрипели, и мужчина чуть усмехнувшись, подумал:

– Ну, вот ведь как всегда – одним щелчком с таких, спесь сбивается. Как так можно – Лизавету Петровну обманывать, видно же, любит она его, заботится, только на него и смотрит. И детки, какие хорошие.

Волк прислонился к двери и вдруг подумал: «Что же это за река такая? Вроде и Сибирь, а все равно – не похоже, теплее. Ну да ладно, может, Господь мне еще один раз ее покажет, красиво там. Спокойно. И ее пусть покажет, хоша бы кто она ни была, – мужчина почувствовал, что улыбается.

Марья зашла в келью к дочери и, закрыв дверь, тихо сказала: «Аннушка, ты сбирайся, к ночи, волосы уж потом, там, – мать махнула рукой в сторону стены, – отстрижем. Машенька где?».

– В церкви, – улыбнулась девочка, сев на лавку рядом с матерью, прижавшись к ней. «А мы к бабушке поедем?».

– К бабушке, к дедушке Виллему, ко всей семье нашей, – Мэри погладила дочь по голове. «Как вернемся туда, повезу тебя на север, в Нортумберленд, в именье отца твоего, там же теперь – все твое, Энни, и титул тоже».

– Если бы папа был жив, – внезапно, горько вздохнула девочка. «Я так по нему скучаю, так скучаю, даже просыпаюсь и думаю – утром встану, и его увижу. А потом вспоминаю, что нет его больше, – голос девочки чуть задрожал.

– Ну, вот приедем в Новые Холмогоры, – ласково сказала мать, – там священник англиканский, помолимся с ним за душу папы.

– Скорей бы, – страстно ответила Энни, посмотрев на мать отцовскими, серыми глазами, – и вообще, – девочка сморщила нос, – надоел мне весь этот ладан. Домой хочу, в Англию. Буду собираться, – она легко вскочила с лавки и Мэри подумала:

– Ну, ровно я в ее годы – чистый мальчишка. Оденемся в армяки и шаровары, – никто и не заподозрит ничего. И с лошадью Энни хорошо управляется. Маша бы вот – коня бы не испугалась, хотя видела она их уже, конечно».

Женщина зашла в маленькую, домовую церковь, и, опустившись на колени рядом с Машей, что стояла перед образом Спаса, взяв руку женщины, сказала: «Ночью, Машенька уже и уедем. Говорила я тебе – батюшка твой здесь, помнишь, показывала?».

Женщина кивнула и повернулась. Васильковые глаза играли золотом в отсветах огня. «Б-батюшка, – нежно сказала Маша. «М-мамы нет, – она помотала головой, – н-нет м-мамы, б-батюшка есть!», – Маша с усилием выдохнула и добавила, вопросительно склонив голову:

«М-молодец?».

– Молодец, конечно, – Мэри поцеловала ее в лоб, – вон, какие длинные слова уже говоришь, и бойко. Все будет хорошо. Ну, беги, там Аннушка в келье убирается, помоги ей, – Мэри посмотрела вслед маленькой, хрупкой фигурке и вздохнула: «Ну, что смогли, то сделали.

Она же ровно ребенок, Энни и то ее взрослее, хоть той девять лет всего.

– Ладно, – женщина пошла к своей келье, – вернемся в Англию, и заживем с Энни вдвоем.

Хотя, – Мэри задумалась, – можно и поработать где-нибудь, конечно. Ну да посмотрю, – она толкнула дверь и сухо заметила: «Когда сим занимаетесь, Ксения Борисовна, засов опускать надо. Я хоша вас уже во всяких положениях видела, а все равно – невместно сие».

Ксения оправила рясу, и, потянув на себя одеяло, глядя в потолок, ответила:

– Это вы, Марья Петровна, от зависти злобствуете, у вас-то мужика нету. Я бы на вашем месте пошла вон, – тонкие губы Ксении усмехнулись, – там стену строители чинят, покажите им задницу-то, может, и спустится кто, польстится. Хотя на вашу худобу мало охотников найдется, думаю. Да все равно – может, мягче станете немного». Девушка натянула на плечи одеяло и повернулась к стене.

«Все равно он придет, – страстно, кусая пальцы, подумала Ксения. «Сейчас не смог, дак все равно – придет, вернется. А я буду ждать, кроме него, мне никто не нужен. Потом самозванца скинут, и заживем вместе. Грех, конечно, смерти человеку желать, но, ежели с женой его что случится, – обвенчаемся. Детей ему рожу, – девушка внезапно услышала над собой голос Мэри: «Я вам отвар сделала, выпейте».

– Не буду, – помотала головой Ксения. «Не хочу. На все воля Божья».

– Ежели к вам Федор Петрович придет все же, – усмехнулась Мэри, – за сей отвар меня благодарить будете. Коя женщина его выпьет – та еще горячей становится. А я сегодня в келье у Аннушки переночую».

– Хотя куда еще горячей, – подумала Мэри, глядя на то, как Ксения жадно пьет из кружки. «Ну и славно, она завтра до обедни проспит, травы хорошие. А Марья Федоровна – та вообще из своей кельи только в церковь выходит».

– А говорите, – заметила Мэри, полоща кружку в умывальном тазу, – что у меня сердца нет.

– Простите, – зевнула Ксения, устраиваясь поудобнее на лавке, взбивая подушку. «Посплю сейчас, чтобы к вечеру готовой быть, ночью-то мне отдохнуть не придется, – она потянулась и закрыла глаза.

Мэри повесила кружку на крюк – сушиться, и стала тихо, неслышно складывать свои вещи.

Матвей зачерпнул оловянной кружкой водку из ведра и, выпив, занюхал горбушкой хлеба.

В подвале было шумно, и Федор, перекрикивая рабочих, сказал: «Так, завтра все спят, благо у них тут, – он показал рукой в сторону монастыря, – праздник престольный, грех работать.

Тако же и послезавтра – опосля праздника отдохнуть надо. Не зря я вам одно ведро обещал, а привез – три, – мужчина усмехнулся.

Рабочие одобрительно закричали, и Матвей тихо спросил у Волка: «Возы готовы?».

– А как же, – Волк отрезал себе соленой рыбы и рассмеялся: «Соскучился, хоша она уже и с душком, – мужчина повел носом, – а все равно – лучше нету».

– Мы с Федором туда стружек накидали, штукатурки отбитой, камней осколки – уложим всех, холстом накроем – ничего и не заметно будет, – добавил Волк, пережевывая рыбу. «Одежда тако же – Федор из Кириллова какие-то обноски захватил, никто на нас во второй раз и не взглянет. А потом коней распряжем, – Михайло почесал в бороде и хмыкнул: «Без вшей-то мы тут не обошлись, Матвей Федорович, кусаются. Тако же и блохи».

Матвей рассмеялся: «А ты что думал, Михайло – я, как еще в первый раз сюда, в Углич, к Марфе приехал – осмотреться, – потом полгода оных тварей выводил. Теперь вот что, – он помолчал и выпил еще водки, – вы с возами в лесу меня ждите, на той опушке, где мы договорились. Я там, – он махнул рукой в сторону палат, – ненадолго задержусь.

– Рискуете, Матвей Федорович, – неодобрительно протянул Волк. «Может, не надо?».

– Надо, – коротко ответил Матвей и потянулся за водкой.

– Не много вам? – озабоченно поинтересовался Волк. «То ж не вино все-таки».

Матвей поднял бровь. «Я короля Генриха перепивал, – ну, сие несложно было, тако же и царя Ивана покойного, а он мужик здоровый был. Я тоже – мужчина усмехнулся и подтолкнул Волка: «Дай рыбы, Михайло, уж нет сил слушать, как ты тут жуешь вкусно».

– Впрочем, – заметил Матвей, кладя пласт соленого, пованивающего сазана на ломоть черствого хлеба, ловко очищая луковицу, – куда я Машку везу, там этой рыбы – хоть лопатой греби. Оно и хорошо, – крепкие, белые зубы вонзились в лук и Волк подумал: «Господи, а ведь они похожи с Марфой Федоровной. Ровно кинжалы оба – маленькие, легкие, а бьют – смертно».

Матвей сплюнул на пол кости и сказал: «Как отъедем – рябчиков постреляем, в глине их запеку, мы так с королем Генрихом покойным делали, когда в Польше охотились. Вдвоем, – добавил Матвей, хохотнув. «Соль у нас есть, а более ничего и не надо».

На монастырской стене было холодно, дул порывистый ветер, и Волк, запахнув полушубок, глядя на бледную, маленькую луну, что висела среди туч, подумал: «А и вправду – днем, вон тепло уже, солнышко припекает, а ночью – ровно зима. «В Париже о сию пору уж цветы распускаются», – вспомнил он слова Матвея. «Ну, вот и заживем, – внезапно улыбнулся мужчина. «К концу лета-то уже и в Лондоне окажусь, возьму детей – и во Францию».

Он наклонился, и, взяв маленькую, нежную руку, помогая женщине взобраться на стену, увидел блеск лазоревых глаз.

– Вы Михайло Данилович, – сказала она шепотом. «Ножницы есть у вас?»

– А как же, Марья Петровна, – рассмеялся он. «Тако же и одежда, все приготовлено».

– Мне очень жаль, – женщина пожала ему руку – крепко. «Как мать ее, – подумал Волк.

– Да хранит Господь душу Тео, – Мэри вздохнула и, наклонившись вниз, – Волк чуть не ахнул, – вытащила на стену маленькую, легкую белокурую девочку.

– Это твой дядя Майкл, Энни, – сказала женщина, – муж тети Тео покойной, я тебе говорила о ней.

Девочка тоже подала ему руку, как взрослая, улыбнувшись: «Вы в Японии жили, я знаю.

Расскажете?»

– Непременно, – пообещал Волк и чуть слышно проговорил: «Мне тоже очень жаль, Марья Петровна, вы же мужа потеряли…»

– Вечная ему память, – Мэри перекрестилась и добавила: «А это наша Машенька».

Маленькая, хрупкая женщина испуганно прижалась к Мэри, и Волк подумал: «Правильно я Матвею Федоровичу сказал – нечего ему одному с дочкой ехать. Вон она, как воробышек, за ней уход нужен, сколько лет ни тепла, ни ласки не знала».

Он улыбнулся и медленно, раздельно сказал: «А я Волк. Волк».

– В-волк в л-лесу, – заикаясь, робко, ответила Машенька. «В л-лесу!»

– И там тоже бывает, – смешливо согласился мужчина и услышал голос шурина: «Все, спускаемся, Матвей Федорович обещался позже быть».

– Б-батюшка! – озабоченно, чуть не плача, сказала Машенька. «К-к б-батюшке х-хочу!»

– Придет, придет, – успокоила ее Энни. «Пойдем, милая, видишь, ты подниматься боялась, а как легко оказалось. Все, сейчас уедем отсюда, и будешь со своим папой».

Федор, встав на леса, подал руку племяннице и Мэри, глядя на дочь, вдруг, горько закусила губу: «Она-то со своим отцом уж никогда не встретится, бедная. Как детки ваши, Михайло Данилович, тяжело ведь им, наверное, без матушки?»

Волк помолчал, и, отвернувшись, посмотрев на то, как играет снег под луной, ответил:

«Конечно, Марья Петровна, младшему-то нашему, Стивену – четыре годика всего».

– Энни восемь было, – женщина сжала пальцы, – до хруста. «Она труп отца своего на колу видела, Михайло Данилович, с глазами выжженными. Сие Болотников сделал, самозванца подручный. Они брата моего искали, думали, сэр Роберт скажет им – где Федор. Не сказал, – женщина тряхнула изящной головой в черном апостольнике, и стала ловко спускаться по узкой, хлипкой, с набитыми перекладинами жерди.

Уже на дворе, укрыв возы холстами, Волк подошел к Федору и сказал: «Ты вот что, шурин, раз ты тут остаешься – о Болотникове этом не забудь».

Голубые глаза Федора чуть прищурились и он спокойно ответил: «Око за око, тако же и Писание нас учит. Поехали, я до рассвета на той опушке хочу оказаться».

Волк тронул поводья и вдруг подумал: «Все, Господи, сейчас Матвея Федоровича дождемся и пойдем каждый своей дорогой. Ну, в Лондоне встретимся уже».

– Мусор вывозим, ради праздника престольного, – сказал Федор сторожам. «Чего ж ему на дворе валяться, завтра с утра тут все чисто и будет».

Ворота открылись и Федор, оглядываясь на монастырь, холодно подумал: «Ну, Марья с Аннушкой и сами до Новых Холмогор доберутся, Марья так стреляет, что мало кто ей ровня, и с конями лучше любого мужика управляется. Скажу ей, что к Лизе еду, повидаться, а сам сюда вернусь».

Возы медленно катились по обледенелой дороге и Мэри, лежа, прижимая к себе дочь и Машеньку, закрыв глаза, вздохнула: «Все, слава Богу. Все кончилось».

Матвей чуть толкнул деревянную дверь кельи и, замерев на пороге, тихо сказал:

«Здравствуй, Марья. Здравствуй, вот, и свиделись».

Она вскинула голову от Псалтыря и мужчина, увидев сине-серые, обрамленные длинными, черными ресницами глаза, покачнувшись, схватился за косяк.

«Сорок два, – сказал себе Матвей. «Господи, совсем же молодая, Господи, Марфа в ее годы и родила последнего. Морщины, конечно, ну да у кого их нет».

– Жив сыночек наш, – нежно сказала государыня. «Жив Митенька. Спасибо тебе, Матюша, будет, кому мне глаза закрыть на одре смертном. А за тебя я молиться буду, я ведь, – женщина чуть улыбнулась, – каждый день сие делаю, с тех пор, как увидела тебя, там, на Дмитровке».

– За трапезой, да– Матвей опустился на пол и прижал ее руку к щеке. «Холодная, какая холодная, – он подышал на длинные пальцы и осторожно проговорил: «Поедем со мной, милая. Пожалуйста, поедем. Я ведь люблю тебя, Марья, как тогда любил, так и теперь».

– Я с Митенькой буду, – Марья Федоровна опустила блуждающие, пустые глаза и Матвей невольно поежился. «Сыночек наш царствует, ты ведь сего хотел, Матюша, как меня, опосля Ивана Васильевича, в постель уложил? Отомстить хотел царю, чтобы сын твой, а не его, на троне сидел? Ну так получилось у тебя».

– Нет, – сказал он жестко, встав, тряхнув ее за плечи. «Я тебя хотел, Марья, тебя, слышишь!»

– Хотел, так увез бы тогда, от сестры твоей, – женщина отстранилась. «А ты ее выбрал, ну хоша сына нашего спас, и на том спасибо тебе. Никогда я не любила никого, окромя тебя, Матюша, никогда, – она опустила голову, раскачиваясь, неслышно плача, кусая губы.

– Жив сыночек, жив Митенька, – донеслось до Матвея.

Он наклонился, и, поцеловав женщину в лоб, шепнул: «Прощай, Марья». Она положила руки на вышивку с образом Спаса и Матвей, увидев золотые волосы, ореховые глаза, было, хотел, что-то сказать.

Тонкие, сухие пальцы погладили лицо на вышивке, женщина ударилась лицом о пяльцы, что-то бормоча, и Матвей, не оборачиваясь, вышел из кельи в холодный, белого камня коридор.

Маленький, коротко стриженый, белобрысый мужик в потасканном армяке прицелился и рябчик, хлопая крыльями, свалился с ветки.

– Вы должно быть, белку в глаз бьете, Марья Петровна, – одобрительно заметил Волк, поднимая птицу.

– Меня матушка стрелять учила, – рассмеялась Мэри, – и батюшка тоже – меткий был. Ну, а потом мы с Робертом оба охотиться любили, мы, когда после венчания на север поехали, от рассвета до заката в седле были. И на медведей я ходила, в Швеции, – она оглянулась и тихо добавила:

– Машенька-то, бедная, от Матвея Федоровича не отходит, спасибо вам, Михайло Данилович, что присмотрите за ними. Дяде Матвею все же семьдесят лет, не шутка. А мы с вами в Лондоне встретимся? – женщина засунула пистолет в карман армяка.

– Да уж наверное, – смешливо отозвался Волк. «Вы там ранее меня будете, все же до Белого моря тут ближе, чем до Ладоги. А потом, как обустроитесь – приезжайте с Энни в Париж, повидаться».

– Спасибо, – отозвалась Мэри, глядя в сторону костра, что горел на опушке. «Я думаю, Джон меня в Германию пошлет, так что заглянем к вам по дороге».

Волк откашлялся и осторожно спросил: «А вы еще работать собираетесь, Марья Петровна?»

– А как же, – безмятежно отозвалась Мэри, натягивая овчинные рукавицы. «Я людям языки хорошо развязываю, Михайло Данилович, к тому же я вдова теперь, – губы женщины на мгновение дернулись, – для работы сие только на руку.

– Так вы, может, еще и замуж выйдете, вам же и тридцати нет, – еще более осторожно продолжил мужчина.

– После Рождества двадцать восемь исполнилось, – Мэри мимолетно улыбнулась, – мне бы дочь вырастить, Михайло Данилович, не до замужества мне. Да и потом, не люблю я дома сидеть, я с пятнадцати лет нашим делом занимаюсь, тако же и с Робертом познакомилась. А вы Полли не видели, как в Лондоне были? – спросила она, выходя на узкую тропинку.

– Нет, – ответил Волк, разглядывая ее прямую, жесткую спину.

– Мне Марфа Федоровна сказала, что пришлось им из Рима бежать, а там уже, из Франции, они в Новый Свет отправились, с экспедицией. Но вот должны этим летом вернуться.

– Встречу, значит, сестричку мою, – нежно проговорила Мэри.

– Мы же с ней двойняшки, всю жизнь вместе. У нее муж хороший, очень хороший человек, как мой Роберт покойный был. Роберт же, – Мэри обернулась, – пока мы в Копенгаген не уехали, для Джона людей убивал. Ну, кого надо было, сами понимаете, – она улыбнулась, и добавила: «Он еще при батюшке Джона, старом мистере Джоне, начал».

– А в Копенгагене он чем занимался? – поинтересовался Волк, глядя в большие, лазоревые глаза.

– С Энни дома сидел, еду ей готовил, читать учил, гулял, – Мэри даже рассмеялась. «Там же я работала, при дворе короля Кристиана. А сейчас дядя Мэтью туда едет».

– А вы откуда знаете? – изумился Волк. «Он же никому не говорил, куда Машеньку везет».

– Сие дело нетрудное, – рассмеялась Мэри, – это вы просто с дядей Мэтью недавно знакомы.

Он всегда говорил, что на старости лет в Копенгагене хочет осесть».

Она вышла на опушку и весело сказала: «Ну, вот и рябчики, давай-ка, Энни, ими займемся!»

– Мы сами с Машенькой сделаем, – Матвей поднялся и улыбнулся дочери: «Пойдем, Машенька, научу тебя, как их готовить».

Он подал дочери руку, и та, доверчиво посмотрев на отца, вдруг сказала: «Х-хорошо, б-батюшка».

Матвей заставил себя сглотнуть слезы и подумал: «Ничего, оправится. Буду заниматься каждый день, гулять с ней буду, в церковь ходить. Ну что мне там, в Копенгагене – я же не при дворе, так только, сиди, держи безопасный дом, людей встречай и провожай. Времени много, поставлю на ноги».

– К-красиво, – сказала Маша, указывая на промоину в снегу. Матвей посмотрел на жухлую, зимнюю траву и вдруг увидел свежую, зеленую, пробивающуюся через слой палых листьев.

– Очень красиво, доченька, – сказал он, поцеловав женщину в колючий, золотистый затылок.

Матвей подсадил дочь в седло и поправив стремя, рассмеялся: «Ты не бойся, милая, кобылка смирная, будешь на ней ровно как на лавке».

Маша опасливо протянула руку и погладила гнедую гриву. Лошадь ласково, тихо заржала.

– Последите тут, – велел Матвей мужчинам и, кивнув Марье, сказал: «Отойдем».

– Значит так, – Матвей вздохнул – Федор тебя прямо с рук на руки должен передать нашему человеку. Запоминай: как доберетесь до Новых Холмогор, придете в порт, там спросите мистера Майкла.

– А фамилия как? – поинтересовалась Мэри.

– А кто ж его знает? – Матвей пожал плечами. «Он на работу нанимался, когда у Джона отец умирал, написано: «Мистер Майкл», и все. Тех лет документы вообще – половину сожгли, как ее Величество скончалась, не след такое хранить было, – он усмехнулся, а половину – разбирают еще, концов не найдешь. Ну, вроде тем годом присылали почту, там он еще пока.

– Чем занимается-то? – поинтересовалась Мэри, разглядывая весеннее небо.

– Священник он, англиканский, ну, как ты мне рассказывала, на Москве у вас тоже такой был, – ответил Матвей.

– Да, – женщина кивнула, – мы через него донесения передавали на корабли. Все сделаю, дядя Мэтью, – она улыбнулась, – спасибо, что помогли нам.

Мэри поцеловала Матвея в щеку и тот ворчливо сказал: «Дом-то ваш, в Копенгагене, хороший? А то я и не был никогда у вас, а мне там жить теперь».

– Очень, – рассмеялась племянница, и гавань там рядом. Будете ходить, пиво пить, а Машенька пусть чаек кормит.

– Ну, пойдем прощаться, – вздохнул мужчина, – до Ладоги путь неблизкий.

Матвей поманил к себе Федора и строго, шепотом сказал: «А ты к Лизавете загляни, как в Ярославль возвращаться будешь, не оставляй ее надолго с детьми-то, одну. И осторожней будь, коли казнят тебя, али еще что – Лизавета с тремя детьми на руках останется, куда ей деваться?».

Федор улыбнулся: «Да не казнят, Матвей Федорович, мы уж все обделаем, как надо, Василий Иванович на престол сядет, и заживем спокойно».

– Ну-ну, – только и ответил Матвей, подставив лицо яркому солнцу. «Весна-то пришла, Михайло, – он улыбнулся и взял маленькую руку дочери: «Весна, Машенька».

– Т-тепло, п-папа, – тихо ответила женщина. «Т-тепло».

Волк перегнулся в седле, и, пожимая Федору руку, едва слышно шепнул: «А ты помни, шурин, что я тебе в подвале сказал, не забывай».

– Ладно, – буркнул, покраснев мужчина и обернулся к сестре: «Поехали уже, может, на Двину доберемся, и лед к тому времени сойдет, лодку возьмем».

– Счастливого пути, Марья Петровна, – Волк внезапно склонился над ее рукой. «А с тобой, Энни, мы на Темзе покатаемся, – добавил он, смеясь. «Кузина твоя, Белла, уж должна в Лондоне быть к тому времени, ей тринадцатый год, подружитесь».

Мэри перекрестила их и, смеясь, велела: «На рожон там не лезьте, поняли?».

– Вы тако же, – улыбнулся Матвей и пришпорил своего коня.

Волк посмотрел вслед трем всадникам, что поехали по дороге, ведущей на север, и тихо спросил: «Все хорошо с ними будет, Матвей Федорович?»

– Марье пальца в рот не клади, – тихо присвистнул Матвей, оглянувшись на Машеньку, – та ехала медленно, рассматривая ветви деревьев вокруг. «Так что ты за нее, Михайло, не беспокойся, – она тебя в Лондоне первая встретит».

Волк еще раз оглянулся – но на дороге уже никого не было. Темный, глухой лес стоял стеной, где-то тоскливо, низко кричала птица, и Волк, поежившись, крепче взялся за поводья.

Высокий, широкоплечий человек в черном, потрепанном камзоле шагнул в лодку и, завернувшись в толстый плащ, – который день беспрерывно лил еще холодный, весенний дождь, велел на ломаном, с акцентом, русском: «К фактории».

Он обернулся на корабль, и, усмехнувшись, незаметно погладил тяжелый, кожаный мешочек с золотом, что был спрятан под плащом.

Двина, – серая, огромная, топорщилась под южным ветром, в лодку плескали речные волны, в тумане были видны очертания деревянного острога на холме, и низкие здания складов под откосом.

Корабли стояли бесконечной, уходящей вдаль стеной, разноцветные штандарты мокли под дождем, и Майкл Кроу, вдохнув запах реки, невольно улыбнулся: «Очень хорошо, что царь велел не препятствовать въезду и выезду иностранцев. Тут сейчас такая толкотня, что можно свободно исчезнуть. Последние деньги я получил, пора отправляться восвояси».

Он ловко соскочил на деревянную пристань, и пошел наверх, к пристроенной сбоку фактории бревенчатой церкви.

– Слышал, вы уезжаете, мистер Майкл, – остановил его знакомый голландский капитан.

«Очень жаль, как же мы теперь без священника? Еще, говорят, у нового царя жена будет католичка, наедут сюда прелаты из Рима, как будто нам в Европе их не хватает, – голландец закурил, облокотившись о сырые перила причала.

– Приедет кто-нибудь, – успокоил его Майкл. «Сами же слышали – царь разрешил свободно путешествовать, никогда такого тут не было, так что – приедет. Из Германии, может быть, кто-то из пасторов соберется. Ну, или из Англии, как я».

– А вы домой? – улыбнулся голландец. «В Лондон?».

– Обратно на Яву, – коротко ответил Майкл, и, поклонившись, пошел дальше.

– Хороший человек, – пробормотал голландец, глядя ему вслед. «Только к себе уж очень строг, ну, для пастора это как раз – правильно».

Майкл зашел в факторию, и, повернув налево, пройдя в жилую половину, опустил засов на дверь своей комнаты – маленькой, узкой, блистающей чистотой. На столе лежала Библия женевского издания, над простой лавкой, где он спал – красовался деревянный крест.

Мужчина опустился на колени, и, достав кинжал, подцепив половицу – открыл тайник.

Порывшись в шкатулке с письмами, он нашел то, что было ему нужно.

«К следующему лету будь в том месте, которое мы обсуждали, – читал Майкл. «Капитан Ньюпорт ведет туда три корабля из Лондона, с более чем сотней колонистов. Учитывая твой финансовый вклад, ты, конечно, будешь членом совета, который будет руководить поселением, и принимать все решения.

Одновременно со строительством форта мы заложим церковь, так что у тебя сразу появится место для служб. Разумеется, ни одного католика в колонии мы не допустим, более того, чтобы не рисковать, – испанцы все-таки довольно близко, – совет вынесет решение прочитывать все письма поселенцев, прежде чем отправить их в Англию. Желаю тебе счастливой дороги, мой дорогой преподобный отец».

Майкл убрал письмо и, потрещав пальцами, сказал себе: «Может, все-таки, заехать в Лондон? Нет, нет, – он покачал головой, – рисковать нельзя. Потерплю, сначала – папин клад, потом – братец Ник, а уж потом – приеду и заберу все, что мне причитается.

Он встал, и, налив себе воды из кувшина, посмотрел на туман, затянувший противоположный берег Двины.

– Жаль, что не удалось прочитать завещание младшего Кроу, – задумчиво проговорил Майкл.

«Там сын и две дочери, это я помню, остальных эта шлюха в подоле принесла, вряд ли дядя Питер стал оставлять им деньги. Ну и прекрасно, избавимся от сына, женимся на дочери, и тогда все будет, как надо, – мужчина рассмеялся, и, устроившись за столом, придвинув к себе чернильницу с пером, углубился в подсчеты.

Невысокий мужичок в промокшем от дождя армяке, выпрыгнув на глинистый берег, сказал светловолосому мальчишке: «Ну, вылезай, это Новые Холмогоры».

Энни помогла матери вытащить лодку, и зачарованно посмотрев вдаль, ахнула: «Сколько кораблей!»

– Это ты лондонский порт не видела, – рассмеялась Мэри, и, похлопав себя по карманам, подумала:

– Один кинжал, и все. Пистолет еще есть, а вот пороха в лесах – неоткуда взять. Ну, ничего, не голодали, рыбы в реках было – хоть по колено в ней ходи. И правильно я сделала, что Федора к Лизе отпустила – он сейчас воевать пойдет, мало ли что случится еще. Да и глаза у него грустные были, видно, тосковал по ней. А Ксения Борисовна, – Мэри мысленно усмехнулась, – пусть там хоша на стены лезет, не получилось у нее, и, слава Богу».

Энни наклонилась, и, потрогав воду, поежилась: «Холодная еще! А ты тут была, мамочка?

Мы же, я помню, через Ригу на Москву-то ехали».

Мать погладила ее льняные, уже начинающие отрастать волосы: «Совсем маленькой девочкой еще, как нас батюшка мой покойный сюда привез.

– А вода, – женщина рассмеялась, – так ты привыкнуть должна была, мы ж каждый день в реке плавали, еще и с утра. Ну, ничего, в Лондон приедем, там, у бабушки ванна особая, в Париже сделанная, медная с львиными головами. И купальная комната отдельная».

Энни открыла рот и робко спросила: «А бань нет, ну, в Лондоне? Папа рассказывал – в Стамбуле есть, и в Москве тоже были».

– Нет, – вздохнула Мэри. «Ну, пошли!»

Она поправила заячий треух и решительно зашагала вниз по течению реки – туда, где в серой мороси виднелись высокие, стройные мачты.

Майкл поднял голову – в дверь кто-то решительно, громко стучал. Он убрал записи в шкатулку, и, заперев ее, поднявшись, – откинул засов.

– Здравствуйте, – сказал по-русски невысокий, синеглазый паренек в грязном армяке и шароварах. «Можно зайти?».

Майкл кивнул, и паренек шагнул через порог, ведя за собой маленького, худого, белобрысого мальчишку.

Гость стащил старую, потрепанную шапку, опустил засов, и, смотря на Майкла снизу вверх, задрав голову, продолжил по-английски:

– Меня зовут леди Мэри Пули, я вдова сэра Роберта Пули, он был убит прошлым летом вместе с царевичем Федором. Эта моя дочь Энни, – она подтолкнула мальчишку вперед, и тот поклонился. «Мы бежали из Горицкой обители, нам надо добраться до Лондона».

– Вы садитесь, пожалуйста, леди Мэри, – поклонился священник. «И давайте я поесть принесу, вы же проголодались, наверняка. Меня зовут Майкл Кроу, рад встрече с вами».

Лазоревые, большие глаза распахнулись и Мэри, удивленно, проговорила:

– Кузен Майкл! Я только слышала о вас, Господи, вот где довелось встретиться! Я Мэри Кроу, в девичестве, дочь миссис Марты, и вашего дяди, Питера Кроу. Вы ведь знаете, что ваш брат пропал без вести, да? И что Мирьям обручилась? И что Белла жива, нашли ее?

«Очень хорошо, – подумал Майкл.

– Братец пропал, а эту сучку, я смотрю, подобрал кто-то, не побрезговал. Ну, с ней, и с сестрой ее, отродьем шлюхи, я разберусь, попозже. А пока – леди Мэри, и точно – я избранник Господень, сама ко мне пришла, не надо теперь никуда ездить. И дочка у нее, все, как надо, как по заказу.