Текст книги "Напарница"

Автор книги: Наталья Авербух

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 47 страниц)

Подготовка к благотворительному концерту шла полным ходом, тем более, что Аманда, не умевшая сидеть сложа руки, пока другие работают, приняла самое деятельное участие, позаботившись о сотне мелких и крупных вопросов, которые мне даже не пришли бы в голову. Дрон Перте казался увлечён подготовкой не меньше девушки и, как я уже говорила, совершенно не вспоминал о полагающихся ему деньгах. Не то махнул на меня рукой, не то был слишком занят обхаживанием богатой наследницы, чтобы заботиться о таких мелочах, как сотня-другая марок. Обхаживание, надо отметить, продвигалось не слишком успешно: для того, чтобы понять все намёки Дрона Перте, Аманда была слишком наивна и слишком привыкла считать его моим кавалером. Не раз и не два я, повинуясь укоризненному взгяду сына синдика, оставляла их вдвоём, освобождая себе досуг для дрёмы после полной событий ночи. Но, увы, барышня была неизменно приветлива с Дроном, но не принимала его комплименты всерьёз. Тот не терял надежд, однако я всё сильнее и сильнее ощущала потребность покинуть гостеприимный дом синдика до того, как мне вежливо укажут на дверь.

– Это не сложно устроить, моя девочка, – заявил напарник, когда, незадолго перед концертом, я поделилась с ним своими мыслями. – Я всё придумал. На днях получишь письмо от опекуна, мол, болеет, мечтает увидеть воспитанницу хотя бы перед смертью, выезжай как можно скорее… Одним словом, обычное письмо. Пришлёт карету с кучером. Конечно, все будут ждать её днём, но непредвиденная задержка…

– Ты, что же, сам собираешься лошадьми править? – уточнила я.

– И никак иначе! – энергично подтвердил напарник. – Ещё не хватало доверять тебя посторонним. Доверились одному такому… насилу избавились.

– Не говори о нём! – потребовала я, и вампир, усмехаясь, растрепал мои волосы.

– Не буду, моя девочка. Итак, жди письма и будь готова ехать.

– Но, постой! – спохватилась я. – Куда мы едем, и почему? Откуда такая спешка? Неужели только из-за моего желания?

– Нельзя быть такой умненькой девочкой, – засмеялся вампир. – Я-то надеялся доставить тебя удовольствие своей отзывчивостью и готовностью помочь…

– Не кривляйся! – раздражённо потребовала я.

– А ты не будь дурочкой, – немедленно отозвался напарник. – Если вдруг забыла: я не обязан тебе отчётом. Велю ехать – поедешь, велю остаться – останешься, и не задавай дурацкий вопросов о том, что тебя не касается!

– Ах, так?! – рассердилась я, выдёргивая руку, которую напарник держал в своей, пока мы – резко медленнее, чем это необходимо, – шли от Беаты к дому синдика. – Ну, в таком случае я предпочитаю сохранять с вами предписанные бюро служебные отношения… сударь!

– Глупенькая! – нисколько не обиделся не-мёртвый и обнял меня за плечи. – Мы едем в столицу, моя дорогая, мне передали, что Мастер хочет нас там видеть, а мы, если помнишь, весьма ему обязаны.

– Да, но как же Дрон Перте? – изумилась я. – И те сведения, которые мы у него так и не купили?

– Не переживай, хорошая моя, – оскалился напарник. – Коль скоро вы с ним так узнали друг друга, нет больше необходимости хитрить с этим обманщиком. Перед отъездом с ним поговорю я, и посмотрим, поможет ли ему хитрость на этот раз.

Письмо и правда не заставило себя ждать, и по нему выходило, что карета приедет утром в день концерта. Не передать словами огорчение синдика и его жены, когда они услышали, что их дорогая гостья не сможет почтить своим присутствием столь любовно приготавливаемый ими праздник. Что касается Дрон Перте, то он был в отчаянии, а Аманда едва сдерживала слёзы. Притворяясь расстроенной и обескураженной, я попадала в тон собравшимся гораздо лучше, чем если бы в самом деле испытывала подобные чувства, и ежеминутно сетовала на злую судьбу, вырывающую меня из дружественных рук в самом начале знакомства, сулившего мне так много приятного. Однако, когда наступило роковое утро, карета не приехала и, напрасно прождав её час, я сдалась на уговоры Августы Перте пойти с ними в ратушу, где будет выступать «наша дорогая Аманда» (моя барышня быстро завела самые нежные отношения со всеми обитателями дома). Вещи мои были собраны уже с ночи и, как только подъедет карета, мне непременно дадут знать. Для вида посомневавшись, я надела самое нарядное своё платье и поехала в ратушу, чтобы занять там место между Дроном Перте и его матерью. Сам синдик, как человек занятый, не смог почтить концерт своим присутствием.

Ровно в назначенное время по залу разнеслись звуки кларнета, и публика (почтенные господа на стульях перед сценой, простые люди на табуретах и стоя вдоль стен) устроилась на своих местах, затихла и приготовилась наслаждаться обещанным зрелищем. Раздвинулся импровизированный занавес, и нашим глазам предстал глава городского совета – должность не самая почётная в Острихе, ибо на этого бедолагу обычно валятся самые неприятные обязанности и поручения, от которых все были бы рады отказаться. Он откашлялся и произнёс трогательную речь о бедных сиротках, изнывающих от голода и холода в устроенном для них приюте. Слушая его, невольно думалось, что попечители поступили бы куда милосерднее, дав бедняжкам умереть на улице, чем заставлять их длить столь горькую жизнь. Однако, сидящие в зале дамы были весьма растроганы, и красивыми жестами подносили к глазам платочки. Мужчины ненатурально кашляли, показывая, как глубоко они огорчены участью сироток и как много усилий приходится прилагать, чтобы не заплакать. Поклонившись, глава совета уступил сцену дочери почтальмейстера, которая вышла в чуть более коротком и открытом платье, чем это сообразовывалось с её положением в обществе.

Выйдя на середину сцены, эта девушка сложила руки на животе и, разика два кашлянув, прочитала звонким и ясным голосом, каким дети доказывают свою память перед родительскими гостями:

 
– Сироток очень любим мы!
Растёт пусть их число!
И чертит тонкий карандаш
Вас пригласить письмо!
Концерт устроили мы —
Ура-ура-ура!
Смущает взрослые умы
«Уа-уа-уа».
 

Все зааплодировали, а наиболее почтенные дамы поднесли к глазам платочки всё тем же красивым жестом, но дочка почтальмейстера ещё не закончила своё выступление. Я недоуменно огляделась: на мгновение мне показалось, что я перестала понимать острийский, выученный благодаря помощи моего напарника. Увидев на губах Дрона Перте тонкую усмешку я, не удержавшись, наклонилась к нему и прошептала по-дейстрийски:

– Сударь… умоляю, ответьте! Эти… стихи… Она издевается над нами?

– Ш-ш-ш! Не так громко, сударыня! – шёпотом предостерёг меня сын синдика. – Всё дело в том, что в приюте живут дети людей, осуждённых канцелярией крови на смерть или пребывание в карантине. Вон, посмотрите в ту сторону, видите? Только осторожно, постарайтесь не дать заметить свой интерес.

Я покосилась в указанную сторону, и увидела четверых мужчин в тёмной одежде совершенно другого покроя, чем тот, к которому я уже привыкла в Острихе. Прежде всего, он не оставлял никакой возможности увидеть хотя бы восьмую часть квадратного хэнда[25]25
  Хэнд квадратный – дейстрийская мера площади. Один квадратный хэнд составляет немногим больше, чем сто квадратных сантиметров


[Закрыть] открытой кожи, не считая, разумеется, лица. Во вторую очередь следует добавить предпочтение, отдаваемое самым тёмным оттенкам красного и общую громоздкость одежды.

– Так одевались в те времена, когда канцелярия крови впервые высказала свои требования к чужим костюмам, – пояснил Дрон Перте, заметив мой взгляд. – Тогда это была обычная одежда, но превратилась в отличительный знак их… корпорации.

– Но что они делают на концерте в пользу тех детей, которых сами же и обездолили?! – поразилась я.

– Вы принимаете всё слишком близко к сердцу, – усмехнулся сын синдика. – Посудите сами, как можно было не позвать этих людей, коль скоро концерт устроен в их честь?

– Если бы Аманда знала, кто придёт её слушать, она никогда не согласилась бы играть перед подобными людьми! – яростно прошипела я.

– Вот поэтому-то я и не стал её огорчать, – совершенно серьёзно ответил сын синдика. – Вполне достаточно, что она шокирует всех своей бледностью и закрытой одеждой, не хватало ещё отказаться от участия в концерте.

– О! – воскликнула я, стараясь этим возгласом выразить всё своё отношение к подобной деликатности. Между тем ужасная пародия на стихотворение подошла к концу, и дочке почтальмейстера аплодировали ещё громче, чем в первый раз. Она сошла со сцены, уступая место бродячим актёрам, которых ещё можно увидеть в Острихе. Перед нашими взглядами разыгралась пантомима, грубая, но выразительная и пугающая.

Вот две девушки, одна одетая в светлое, другая в тёмное платье, беспечно прогуливаются по улице. Вот они возвращаются домой и укладываются спать. Вот появляются две фигуры, закутанные в чёрные плащи. Они подходят к самому краю сцены и улыбаются, чтобы мы могли разглядеть уродливые накладные клыки. Пояснив для нас, кем они являются, вампиры подкрадываются к спящим девушкам и, обнимая, кусают каждую в шею. Течёт кровь, до дрожи убедительно изображённая. Вампиры скрываются за кулисами, поклонившись на прощание перед публикой – как мне показалось, весьма издевательски. Вот наступает утро. Девушки просыпаются и обнаруживают страшную правду. Изображённый ими ужас заставляет зарыдать кого-то из детей, сидящих в зале. Девушки замирают, потом одинаковыми жестами поднимают руки к небу, как бы вопрошая совета. Потом одна из них, одетая в тёмное, кутается в плащ и скрывается в глубине сцены. Вторая кидается в другую сторону, чтобы упасть в ноги людям, одетым точно так же, как и сидящие в зале кровники. Они поднимают несчастную и, нисколько не смущаясь нашим присутствием, принимаются её раздевать, медленно снимая верхнюю одежду – корсет и юбку, под которыми надета только тоненькая сорочка, едва прикрывавшая бёдра. Один из изображаемых на сцене кровников непонятно откуда выхватывает плащ и заслоняет девушку и напарника от публики. Доносится громкое сопение весьма занятого своим делом мужчины. Девушка вскрикивает. После «кровник» выходит из-за плаща, который немедленно набрасывают «жертве вампира» на плечи и волокут её в отгороженный решёткой угол. Падает занавес, и в зале раздаются аплодисменты.

– Сударыня? – окликнул меня сын синдика. Я вздрогнула, с трудом избавляясь от того ужасного впечатления, которое на меня произвела пантомима.

– Сударь, прошу вас, объясните! Что перед нами разыгрывалось?

– О, сударыня, ничего особенного, всего лишь поучительная история, разбавленная пикантными подробностями. Вам, надеюсь, станет понятнее, когда разыграют продолжение. А сейчас, прошу, смотрите на сцену.

Занавес снова раздвинулся, и перед нами предстал почтальмейстер, непременно желающий похвалиться «несколькими простенькими карточными фокусами». Глядя, как карты так и мелькают в его руках, жена синдика пробормотала, что никогда больше не сядет с этим человеком играть, разве что захочет сделать ему подарок. Получив свою порцию аплодисментов, почтальмейстер ушёл со сцены, и я, наконец, вспомнила, что ничего не сделала для своей роли: роли торопящейся к умирающему дядюшке девушки. Я заёрзала, огляделась по сторонам и взволнованным шёпотом попросила жену синдика или извинить моё отсутствие в зале или послать слугу справиться о прибытии кареты. Августа Перте не сделала ни того, ни другого, она ласково потрепала меня по руке и шёпотом заверила, что все необходимые распоряжения отданы заранее, и меня непременно известят, когда прибудет карета. Сделав вид, что поверила, я откинулась на спинку стула, и стала смотреть, как на сцену выходит Аманда – в чёрном дейстрийском костюме, как положено пианистке на настоящем концерте у нас на родине.

Она села перед роялем, коснулась пальцами клавиш… С первых же звуков мне стало ясно, что барышня не выбрала для концерта ни одну из своих любимых пьес: она заиграла импровизацию, в которых была не менее сильна, чем в исполнении чужой музыки. Гневные звуки, подчиняющие слух, вытесняющие все посторонние мысли, ясно сказали мне: она знает. Знает о том, перед кем её позвали играть, знает и переполняющий её сердце гнев переплавляет в музыку. Гнев сменился печалью, а после мне послышалась в музыке издёвка, а, может быть, и презрение: Аманда, с её тонким вкусом, не могла не почувствовать всю жалкость концерта. Снова грусть… отчаяние… надежда… И последние аккорды внушили слушателям веру в себя, в человеческое начало, в то лучшее, что есть в каждом из нас. Музыка стихла, но никто в зале не шевельнулся, не поднял руки, чтобы поаплодировать исполнительнице. Аманда встала, подошла к краю сцены и тихо поклонилась, а после так же тихо уступила сцену тем, кто решится привлекать к себе внимание после неё.

Я опомнилась первая. Хлопки робко прозвучали в замершем зале, но вот меня поддержал Дрон Перте, его матушка, за ней другие дамы, и вот весь зал наполнился рукоплесканиями, как прежде его наполняла музыка. Аманда поднялась на сцену ещё более бледная, чем раньше, и поклонилась. После она приветственно подняла руку, и к ней поспешила почтенная дама, которую я помнила по званому вечеру: она играла с Августой Перте за одним столом и ушла прежде, чем я вернулась, поправив одежду. Вокруг дамы со звонким лаем прыгали мопсики вроде того, которого мы с напарником отобрали у Греты. Дама хлопнула в ладоши, и мопсики один за другим (всего их было трое) запрыгнули на сцену. После них забралась и сама почтенная острийка. Аманда ещё раз поклонилась зрителям и вернулась за рояль, чтобы немедленно заиграть простенький мотивчик, обычно именуемый «собачьим». Под музыку собачки бегали друг за другом вокруг хозяйки, по очереди танцевали на задних лапках, составили пирамиду, которая тут же рассыпалась, запрыгивали на подставленную руку хозяйки и играли в чехарду.

Это простенькое представление вызвало живой интерес у сидящих в зале детей и помогло публике прийти в себя после сложной музыки, которую им пришлось прослушать. Дама хлопнула в ладоши в последний раз, собачки очень похоже изобразили поклоны, их хозяйка присела в реверансе и покинула сцену. Аманда вышла из-за рояля, издалека поклонилась публике и, переждав аплодисменты, жестом указала на спешащего к сцене священника, который, кстати, был одет совершенно неподобающе для своего сана. Раскланявшись, священнослужитель достал их карманов фрака хрустальные бокалы и подкинул один из них в воздух. Потом второй, третий, четвёртый… и вместо звона разбившейся посуды мы услышали бодренький марш из старинной оперетты о жизни бродячих актёров. Священник выступал в роли жонглёра и, несмотря на трудность задачи, успешно продержался на сцене в течении пяти минут, не разбив ни одного бокала.

Но вот его номер закончился, и сцена опустила. Дали занавес, и мы услышали, как за тяжёлой тканью перетаскивают какие-то тяжёлые предметы. Женские смешки, тихие голоса – и вот нашим глазам открылись декорации, изображающие на одной стороне сцены тюрьму канцелярии крови, а на другой – женскую спальню.

– Продолжение пантомимы, – прошептал мне по-дейстрийски Дрон Перте. – Сейчас вы увидите мораль этого представления. Видите, та девушка в светлом платье сдалась «кровникам». Вампир пытается её навещать, но его отпугивает рябиновый крест. А вон та испугалась тюрьмы и позора, и каждую ночь из неё пьют кровь. Смотрите, смотрите!

Слова сына синдика объясняли многое. Девица в белом платье каждую «ночь» хохотала над униженными мольбами «своего» вампира, а каждый день принимала кровников, весьма бесцеремонно удостоверяющих отсутствие на ней укусов. Вторая, напротив, проводила ночи куда как веселее в объятьях не-мёртвого, но утром едва могла подняться с постели. Шли годы, обыгранные оборванными листками календаря, и, наконец, девушка в светлом была выпущена из заточения («её» вампир оставил напрасные попытки много раньше). Её подруга в тёмном уже не могла обрадоваться новости: в тот день она уже не могла пошевелиться, а ночью испустила дух на руках «своего» вампира, чтобы тут же сделаться ему подобной. Неприятная улыбка троих «не-мёртвых», продемонстрированная публике – и троица скрылась со сцены. Девушка в светлом платье, погоревав для вида, на следующий день увидела поражённого её твёрдостью «кровника» у своих ног. Пал занавес, и я нехотя присоединилась к рукоплесканиям. Комментарии Дрона Перте многое объяснили в пантомиме: она должна была, по задумке, показать как важно доверять канцелярии крови, и как опасно скрывать вампирский укус от окружающих. Вместо этого я твёрдо решила лучше умереть, чем живой попасть в застенки канцелярии.

– Это всё, сколько я помню, – прошептал мне Дрон Перте. – Больше мы ничего не придумали. Сейчас выступавшие выйдут на сцену поклониться и ваша подруга, быть может, согласится сыграть нам ещё что-нибудь на прощание. Но оставаться дольше – дурной тон, так поступает только простонародье. Идёмте!

В самом деле, жена синдика, её почтенные подруги, их мужья, сыновья и братья, а также молоденькие барышни и семейные пары с детьми – все они поднялись и, громко переговариваясь, двинулись к выходу. Мне оставался выбор – идти с сыном синдика или воспротивиться ему, устроив тем самым безобразную сцену, поэтому я покорно дала увести себя вместе со всеми. Но, не желая бросать свою барышню на внимание одного только простонародья, я, как могла, старалась замедлить наш выход, и всё оглядывалась, надеясь, что, когда поднимется занавес, она увидит моё лицо, а не спину. Занавес поднялся, и всем, кто собирался, но не успел покинуть зал, пришлось повернуться к сцене и рукоплесканиями приветствовать выступавших. Они раскланялись и, кажется, собирались уже расходиться, как вдруг четвёрка кровников ринулись на сцену. Бродячие актёры, которых было ровно столько же, сколько и кровников, засвистели и бросились врассыпную. Мопсики залаяли и атаковали свою почтенную хозяйку, безо всякого успеха кусая её пышную юбку. Священник достал из-за пазухи внушительных размеров серебряный крест, которым поспешил осенить себя и приближающихся кровников. Почтальмейстер попятился и покрепче прижал к себе дочь. Аманда недоуменно оглядела собравшихся, явно не понимая, что означает это представление. Публика в зале повскакивала со своих мест (кто ещё сидел), и простонародье принялось бросаться табуретами в сторону сцены, тогда как знать ещё с большей энергией устремилась к выходу и в итоге застряла в дверях. Поднялся шум, гам, и Дрон Перте, заметно побледнев, прошептал мне в самое ухо:

– Надо уходить. Погодите, я выведу вас через другие двери.

– Но, постойте, сударь! – запротестовала я. – Мы не сделали ничего дурного и ничем не возбудили подозрения. Будет плохо выглядеть, если мы с вами скроемся тайком.

– Не спорьте со мной, – настойчиво заявил сын синдика и повлёк меня в другую от главного выхода сторону. – Живи вы в Острихе, вы бы знали, что невозможно не возбудить у кровников подозрение, будь их воля, они бы каждый день кого-нибудь бы… проверяли.

– Что означают ваши слова? – похолодев, спросила я.

– То самое и значат! – буркнул Дрон. – Идёмте.

И мы уже добрались до двери – не тайной, но практически незаметной из-за расположения и цвета, когда, оглянувшись, я увидела, что кровники, не обращая внимания ни на кого другого, схватили Аманду и потащили её к выходу для актёров, ведущему к чёрной лестнице. Бедная девушка, ничего не понимая, сопротивлялась и звала на помощь.

– Ей уже ничем не поможешь, – поморщившись, объявил сын синдика, выталкивая меня из зала. – Идёмте скорее.

Мы вышли на улицу, где день уже уступил свои права ночи. Вскоре к дому синдика мой напарник пригонит карету, и я смогу навсегда покинуть этот осточертевший мне город. В груди всё сжималось от ужаса и жалости: Аманда, моя бедная гордая барышня, была похищена зловещими фигурами в бордовых одеждах, которым никто не смел воспротивиться. О, если бы я была мужчиной!

– Не плачьте, – довольно равнодушно проговорил Дрон Перте, беря меня под руку. – Во всяком случае, совершенно точно вашу подругу не убьют и даже ненадолго задержат в участке. По чести говоря, она сама виновата в случившемся. Эта её одежда и худоба, и бледность… Обопритесь на меня, нам надо присоединиться к остальным.

– Как вы можете… – сквозь слёзы проговорила я. – Вы негодяй, холодный мерзавец, если можете так спокойно рассуждать обо всём этом!

– Я рассуждаю как всякий здравомыслящий человек, – сухо отозвался сын синдика. – Безумие противостоять канцелярии крови, настоящее безумие.

И Дрон Перте, не обращая внимания на мои слёзы, повёл было меня к толпе, живо обсуждающей всё произошедшее перед тем, как рассесться по поданным экипажам, как вдруг шум в другой стороне привлёк наше внимание.

Всё те же зловещие фигуры кровников волокли несчастную Аманду, которая билась, как пойманная птичка, и в отчаянии срывая голос, продолжала звать:

– Помогите! Кто-нибудь! На помощь! Друзья! Помогите! Кати! Кати!

Забыв обо всём, забыв, как стесняла меня неуместная забота барышни, как угнетали её нравоучения и подозрения, выбросив из головы всю здравомыслящую осмотрительность, которое только что пытался внушить сын синдика, я рванулась туда, где мой слух резал звенящий крик:

– Кати! На помощь!

– Вы с ума сошли! – грубо схватил меня Дрон Перте. – Вы же погубите себя, и ничем ей не поможете!

Не перестающую кричать и звать Аманду тем временем волокли к экипажу.

– Пускай! – прошипела я, яростно вырываясь. – Вы же слышите – она зовёт меня!

– Зовёт, – с затруднением признал сын синдика, – чтобы погибнуть с вами на пару! Ивона! Придите же в себя!

– Пустите! – отбивалась я. – Вы не понимаете! Она не переживёт этого! Пустите меня!

– Ничего страшного с ней не сделают, – сквозь зубы уговаривал меня авантюрист. – Ну, разденут и осмотрят, сделают выговор и отпустят на свободу, нашли о чём беспокоиться. Оштрафуют, наверное. Больше крика, а дело-то пустяковое. Вашей подруге только на пользу пойдёт, а то очень уж чопорна.

– Разденут?! – вскричала я, не забывая, впрочем, понижать голос. – Вы с ума сошли сами! Она же не сможет жить после этого! Она убьёт себя после такого! Пустите меня, наконец!

Не без труда кровники запихали Аманду в карету, и та, громыхая, покатилась прочь, унося затихающие крики:

– Кати!.. Кати!

– Никто от этого не умирал, – откровенно посмеиваясь, возразил Дрон, ослабляя хватку. – Все говорят, что умрут, но как дойдёт до дела…

Он развёл руками.

– Может, Аманда и не умрёт, – отвечала я, внезапно подобрав ключ к чёрствому сердцу своего собеседника. – Но жены такой вам уже не видать: после подобного позора Аманда никогда уже не осмелится выйти замуж.

– У вас так принято? – забеспокоился сын синдика. – Я объясню ей, что для меня это не имеет значения! В конце концов, я не ревнив!

В ответ я разразилась смехом – неожиданно хриплым и настолько невесёлым, что он напугал даже меня самоё.

– Какое дело Аманде до вашей ревности? Она опозорена навек, и её честь не позволит ей согласиться на брак даже с самым любящим мужчиной на свете. Напротив, она посчитает, что ваша любовь заслуживает лучшей награды, чем жизнь со столь злополучной женщиной.

– Все вы в Дейстрии сумасшедшие, – пробормотал сын синдика и громко свистнул три раза. В нашу сторону принялись оглядываться, и он увлёк меня поглубже в тень ратуши. После ожидания, показавшегося мне томительным, из темноты перед нами появилась мужская фигура, за ней другая, а за ними ещё несколько человек, которых я не сумела разглядеть.

– Видели? – коротко спросил их авантюрист.

– Как не видать, хозяин? – вразнобой откликнулись несколько мужских голосов. – Видали, ещё как видали!

– Догоните и добудьте мне девицу, – приказал Дрон Перте. Послышался возмущённый ропот, но сын синдика достал откуда-то туго набитый кошелёк и подкинул его на ладони.

– Никакой крови, тихо и вежливо, – продолжал он. – Доставите в обычное место и ждите меня. Расплачусь как банкир. И помните, никому ни слова! Ну?

– Вам виднее, хозяин, – отозвался ближайший к нам мужчина (его голос показался мне смутно знакомым; возможно, его я слышала в ту ночь, когда спасла жизнь Дрону Перте). – Не извольте беспокоиться, доставим в лучшем виде.

– Тогда за дело, друзья! – ответил авантюрист. – И чтобы с девицей не баловались!

– Обижаете, милостивый хозяин! – ответили в толпе преступников, и в следующее мгновение мы остались одни.

– А теперь, сделайте милость, – раздражённо прошептал мне сын синдика, – постарайтесь казаться спокойной, как если бы эта история вас не касалась.

И мы присоединились к кружку благотворителей в тот самый момент, когда жена синдика, оглядываясь, спросила:

– А где же Дрон и Ивона?

– Здесь, матушка, – поспешил откликнуться почтительный сын и поцеловал матери руку. – Мы всё время здесь были, не так ли, Ивона?

– Странно, я вас не замечала, – с сомнением проговорила почтенная дама. – Небось целовались на прощание, мои милые? Эх, молодость, пора безумств… Да, Ивона, что ты думаешь о своей подруге теперь? Как на твой взгляд, милочка, найдут на ней следы укусов или кровники в кои-то веки ошиблись?

– Пока ещё рано судить, матушка, – отвечал сын синдика, болезненным пожатием подавая мне знак молчать. – Думаю, завтра мы сможем узнать, что покажет осмотр.

– Ты прав, сынок, – добродушно улыбнулась Августа Перте. – Да, не хочешь ли ты с Ивоной прогуляться? Я обещала хозяйке Дентье разделить с ней экипаж, и теперь в нём не хватает места на всех.

– О, благодарю вас, матушка, – отозвался Дрон, как будто изгнание из кареты составляло мечту его жизни. – Я как раз и сам хотел то же предложить Ивоне, если за ней ещё не подъехала карета.

– Как, карета! – встрепенулась жена синдика. – Ивона, деточка, уже поздно, и ты, разумеется, прикажешь кучеру подождать до утра, если он и подъедет сейчас.

– Мне очень жаль, милостивая хозяйка, – ответила я, – но дядюшка так звал меня, и так тяжело болен, что я, увы, должна буду ехать при первой же возможности. Если карета задержалась – тем хуже, но заставлять опекуна ждать дольше необходимого…

– Ты права, милочка, – потрепала меня по руке жена синдика. – В наше время нечасто встретишь такое почтение к старшим! Так прогуляйся пока с моим сыном, я уверена, карета ещё не подошла: за нами бы в ту же минуту послали бы. Прогуляйся, потом поужинаешь с нами, а там и поедешь к дядюшке с божьей помощью!

Дав мне этот совет, полностью совпадающий с моими намерениями, жена синдика полезла в наконец-то подошедший собственный экипаж, оставляя меня, таким образом, на милость своего беспутного сына.

– Итак, хозяюшка, позвольте предложить вам руку, – по-острийски громко произнёс он и шепнул на дейстрийском: – здесь не так уж далеко: тот дом, где проходили наши с вами встречи.

Мы уже подходили к дому, когда путь нам преградила знакомая худощавая фигура в чёрном плаще.

– Милостивый хозяин, – голосом, от которого вздрогнул сын синдика, начал «незнакомец». – Не будете ли вы столь любезны уступить мне вашу даму? Я уверен, что буду лучшим спутником для неё, нежели вы.

Вместо ответа сын синдика толкнул меня к себе за спину, скинул плащ и немедля атаковал просителя. Тот увернулся – быстрее, чем мог бы ожидать авантюрист, следующий удар отбил шпагой, а после неуловимым движением проскользнул за спину сына синдика. Там он имел полную возможность нанести смертельный удар, но вместо этого схватил меня за руку, дёрнул на себя и приставил шпагу к моему горлу.

– Невероятно, – выдохнул быстро (но всё же слишком медленно для того, чтобы предотвратить случившееся) обернувшийся Дрон Перте и опустил руку со шпагой. – Отпустите её!

– Право же, эта шутка совершенно несмешная, – проговорила я, пихая напарника локтем в бок. Тот послушно убрал оружие в ножны и, взяв меня за руку, поклонился, как давеча кланялись вампиры на сцене.

– Ивона! – воскликнул сын синдика, но тут же обратил своё внимание на противника. – Простите, милостивый хозяин, чем обязан?

– Как! – с театральной обидой в голосе возмутился вампир. – Разве вы не желали меня видеть? Разве не справлялись о моих делах? И вот я здесь, перед вами, а вы вместо приветствия хватаетесь за шпагу! Эй! Уберите её, а то как бы не порезались!

В тот же миг ему пришлось уворачиваться от выпада, а после, метнувшись смазанной тенью к авантюристу, не-мёртвый заставил того выронить оружие. Мгновение – и вот вампир снова стоит рядом со мной, приобнимая меня за плечи.

– Вы плохо меня поняли, сударь, – по-дейстрийски с угрозой произнёс напарник. – Я намерен разговаривать с вами и лучше будет, если вы сохраните хотя бы подобие вежливости. Итак?

– Прошу прощения, сударь, – поклонился в ответ сын синдика, а после шагнул, поднял шпагу и вложил её в ножны. – Я бесконечно счастлив знакомством и должен принести свои извинения за своё удивление, вызванное вашим… экстравагантным способом представляться.

– Примите мои заверения в безграничном почтении, – поклонился в ответ вампир. – А теперь – к делу, сударь! Ночь коротка, а ваша прогулка с Ивоной не может очень уж затянуться.

– Не угодно ли пройти вместе со мной, сударь, туда, где мы с вами сможем побеседовать? – с изысканной вежливостью предложил Дрон Перте. Я заметила при свете уличного фонаря, как сжались пальцы, положенные на эфес шпаги.

«Зачем ты злишь его?» – спросила я мысленно.

«Затем, что он мне не нравится, моя хорошая» – ответил вампир.

– Прошу, – сделал приглашающий жест авантюрист, когда мы остановились у знакомого дома.

– Вы приглашаете меня? – делано удивился напарник. – Поверьте, я польщён оказанной честью!

– Сударь, полегче! – сквозь зубы прорычал сын синдика, и вампир немедленно прекратил усмехаться.

– Входите первым, я войду позже. Ивона, дорогая, оставляю тебя на нашего уважаемого друга.

Едва успев кивнуть на его слова, я обнаружила, что вампир уже исчез, чтобы, как я знала, проникнуть в дом через чердачное окно. Сын синдика криво усмехнулся (а, может, так показалось в полутьме улицы) и подал мне руку. Приняв её, я вошла в дом.

– Итак? – коротко спросил Дрон Перте человека в чёрной маске, встретившего нас у лестницы.

– Всё сделали, как вы сказали, хозяин, – поклонился тот. – Разыграли пьяный сон посредь улицы, кровники остановили карету, вылезли, ну, мы побуянили немного, пока нас стаскивали с мостовой, карета без присмотра осталась. Мы и…

– Всё в порядке? – последовал быстрый вопрос.

– Да, хозяин, только…

– Говори! – приказал Дрон, бросив на меня тревожный взгляд.

– Да девочка без сознания. Уж мы её по щекам хлопали, как принесли, всё в себя не приходит.

– Дышит?

– Да не без того, хозяин, не без того. Деньги-то заплатите?

– Как обещал, – отрезал сын синдика и вторично вынул тугой кошелёк. – Вот вам, напейтесь хорошенько за моё здоровье и забудьте про эту ночь, как не было её!