Текст книги "Напарница"

Автор книги: Наталья Авербух

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 47 страниц)

– Тирса, миленькая! – затеребила меня Грета. – Ну, спроси у своего дружка, зачем ему спирт! В аптеке разлил, сейчас с собой взял… Зачем?!

Напарник вместо ответа ухмыльнулся – в свете фонаря сверкнули чересчур длинные клыки, – и с размаху разбил одну из склянок о фонарный столб.

– Да что же это он?! – ахнула Грета, но вампир, не затрудняя себя объяснениями, повернулся и побежал по улице, бросив мне мысленный приказ оставаться на месте и ждать его.

– Он невозможен! – огорчённо воскликнула я, передав не-мёртвой требование моего напарника. – Нельзя же так… так… – Слов для характеристики поведения вампира у меня не нашлось, и я обескуражено умолкла. Безответственно, бесцеремонно, неосторожно – всего этого недоставало, напарник вёл себя ещё хуже.

– Почему нельзя? – промурлыкала вампирша, мечтательно глядя в ту сторону, в которой скрылся её невозможный собрат. – Только так и стоит поступать сестрица, только так, и никак иначе. Мне и при жизни такие юноши нравились… – Она блаженно облизнулась и пристально посмотрела на меня. – Тирса, миленькая, расскажи-ка мне, пока мы ждём твоего дружка, что его больше всего привлекает в женщинах? Ну, не хмурься, я не собираюсь его у тебя отнимать, всего лишь хочу немного поразвлечься. Тирса, дорогая моя, не молчи!

Меня передёрнуло от отвращения, а Грета, будто и не замечая, продолжала развивать свои гнусные замыслы:

– Тебя он, конечно, не оставит, и не разлюбит, даже если ему со мной и очень понравится, но что за беда? Он мне по вкусу пришёлся, а я красива, и уж найду, чем его порадовать… В конце концов, тебе грех жаловаться, сама-то ты его на расстоянии держишь, всё в недотрогу играешь, так что нечестно жадничать. Ну, Тирса, рассказывай!

Я облизала пересохшие губы и прислушалась к своим ощущениям. От постыдной откровенности вампирши мутило, хотелось закричать, ударить мучительницу. Эти чувства почти заглушали присутствие напарника в моём сознании, которое я силилась уловить, чтобы узнать, уяснить раз и навсегда – как именно вампир относится к подобной беспардонности, заинтересовали ли его грубые заигрывания Греты или, как и у меня, вызвали глубокое отвращение?

Со смешанным чувством я поняла, что не ощущаю ни того, ни другого. Я вообще редко могла «услышать» напарника – кроме тех случаев, когда он обращался ко мне, а уж разобраться в его мыслях… Но на этот раз мне почудилось, что не-мёртвый не заинтересован и не зол, а с эдаким отстранённым любопытством ждёт моего ответа. И ещё – он смеялся надо мной. Ситуация его забавляла.

– Тирса! – встряхнула меня «сестрица».

– Если хочешь услышать искренний ответ – спроси его сама, – с трудом произнесла я. – Он лучше меня разбирается в своих… э-э-э… предпочтениях, и, к тому же я всё равно не могу сказать ничего из того, чего мой напарник не сказал бы тебе сам.

– Жадина! – надулась Грета и обиженно отвернулась, предоставив мне в своё удовольствие вглядываться и вслушиваться в безлюдную улицу. Мы недолго простояли в молчании: не прошло, я думаю, и минуты, как с той стороны, куда прежде убежал не-мёртвый, наполз туман – невероятно быстро и как-то даже, я бы сказала, решительно для природного явления. Я заколебалась, окликнуть ли дувшуюся на меня вампиршу, позвать ли напарника или попытаться «докричаться» до Мастера, который, несомненно, должен знать, что делать в таких ситуациях. Увы, мне не пришлось осуществить ни одного из этих решений: туман весь заполз под арку, где прятались мы с Гретой, так, что нельзя было увидеть даже стену, на которую я опиралась, а после холодные жёсткие руки схватили меня за запястья, рядом испуганно завизжала вампирша – и всё пропало из вида.

– Тебе стоило поведать сестрице, – наставительно заметил напарник несколько позже, когда мы сидели на кровати в моем комнате, и он обкладывал мои синяки цветочками коровяка, – что больше всего в женщинах мне привлекает информация, которой они располагают. Ну и кровь, разумеется, но к Грете это не относится. Ладно, не переживай, сам скажу при случае, нам с ней предстоит ещё долго работать…

Меня передёрнуло от отвращения, но вампир этого, кажется, не заметил.

– Сейчас ты посмотришь мне в глаза, – толкнул меня напарник, опрокидывая на кровать, – и уснёшь, чтобы как следует выспаться и проснуться бодрой и полной сил, поняла?

Я крепко зажмурилась, глубоко задетая тоном вампира: можно подумать, он разговаривает с маленькой капризной девочкой, которой не дано понять серьёзных и занятых важными делами взрослых.

– Нет же, глупенькая, – засмеялся вампир, – ничего подобного я и в мыслях не держал. И ты ведь прекрасно знаешь, насколько бесполезно закрывать глаза.

– Ты прав, мне это хорошо известно, – пробурчала я, по-прежнему жмурясь.

– Глупая ты моя, – засмеялся вампир и привычно растрепал мою причёску – вернее, то, что от неё осталось после бурных событий этой ночи. – Не хочешь спать – не спи, кто же тебя заставляет. Только вот позволь мне всё-таки сделать тебя неподвижной до утра, а то я боюсь, шевельнёшься ненароком – и все мои труды насмарку.

– А тебе не терпится уйти? – с неожиданной для самой себя злостью спросила я. Мы почти не разговаривали с того момента, как я пришла в себя в своей комнате, и напарник сухо пояснил, что умение становиться туманом существенно сокращает время, необходимое не-мёртвым на дорогу, не говоря уже о переносе на большие расстояния людей – и что растворившийся в тумане вампир не оставляет следов, которые могли бы учуять собаки, пусть даже специально натренированные острийские ищейки. Вместо дальнейших объяснений напарник потребовал, чтобы я не отвлекала его разговорами, и, едва ли не силой принудив меня переодеться ко сну, занялся моей рукой, на которой, по его словам, к утру не должно было остаться кровоподтёков.

– Я бесконечно ценю твоё общество, – издевательски отозвался вампир, – но, девочка моя, это не означает, что я буду посвящать тебе всё своё время.

– Я ничего у тебя не прошу, – холодно отозвалась я, не в силах удержаться от мысленного пожелания провести остаток ночи как можно более неприятно. Совершенно не было никаких причин полагать, что напарник торопился к Грете с её бесстыжими предложениями и намёками – по его словам, за вампиршей явилась наставница, и сейчас моей «сестрице» будет не до любовных приключений: ночи молодых не-мёртвых полностью уходят на обучение тому, что им необходимо знать в новой жизни, на развлечения времени практически не остаётся. Совершенно не нужно было представлять напарника в объятьях этой… кхм… безнравственной женщины – что не мешало представлять его в объятьях какой-нибудь другой особы, обременённой моральными правилами ничуть не больше, чем Грета. Но, разумеется, мне не было никакого дела до нравственности вампира и до того, как и с кем он проводит своё время, тем более, что его развлечения никогда ещё не мешали работе, и…

– Перестань, Ами! – оборвал мои злые мысли напарник. – Если тебе так хочется, чтобы я остался – я останусь, дорогая моя, только успокойся!

– Я вовсе не просила тебя остаться, – вспыхнула я, но вампир только рассмеялся и в который раз за ночь взъерошил мне волосы.

– Глупенькая, – нежно произнёс он. Я дёрнулась, уходя от бесцеремонно ласкающей меня руки, и напарник раздражённо нахмурился. – Ами, если ты не можешь хотя бы минутку посидеть спокойно, я тебя заставлю, только и всего. Только после этого, пожалуйста, не говори, что с тобой кто-то, оказывается, смеет обращаться как с маленькой глупой девочкой, потому что ты такая и есть!

Он стряхнул прилипшие к коже цветки и, взглядом пригвоздив меня к месту, принялся аккуратно выкладывать свежий слой вместо высохших.

– Я понимаю, тебе нравится меня оскорблять и, ничего не объясняя, считать дурочкой, – оскорблено заявила я, с неудовольствием чувствуя, что напарник исполнил свою угрозу, и теперь я не могу пошевелить даже пальцем. Наверное, мне следует быть благодарной за оставленный дар речи, вампир мог бы лишить и его до самого утра. – Однако, если бы ты был откровенней со мной, я больше бы понимала – и в нашей работе тоже.

– Начинается, – с неудовольствием отозвался вампир. – Сначала женщины жалуются на недостаток внимания, потом на недостаток уважения, затем им не хватает откровенности, а потом они разбалтывают самые важные секреты кумушкам за чашечкой чая!

– Да как ты смеешь?! – вспыхнула я. – Кто, в конце концов, дал тебе право так со мной разговаривать, и подозревать меня, и…

– Ш-ш! Ами, успокойся, милая, – засмеялся напарник. – Я не хотел тебя обидеть. О чём ты хотела знать, хорошая ты моя?

– Разумеется, ни о чём, – холодно отозвалась я, совершенно неготовая к подобному повороту. Естественно, мне невероятно хотелось расспросить напарника о причинах его нелепого поведения в аптеке и ещё больше – о том, что таилось под словами Греты о предназначении вампира для работы в бюро, неужели такое бывает не в романе, а в жизни?! Но пользоваться выбитыми со скандалом благами было настолько неприятно, что я предпочла гордо промолчать о своих желаниях. – Я ведь только на бумаге числюсь твоей напарницей, а на самом деле не более чем игрушка, и…

– Перестань, в последний раз говорю! – разозлился не-мёртвый. – Ами, девочка ты моя, разве можно быть такой наивной дурочкой, и слушать всякий вздор, который несёт малолетняя интриганка Грета?!

– Так это всё неправда? – ахнула я, на миг забыв своё намерение ни о чём напарника не расспрашивать. Вампир грустно улыбнулся.

– Правда, разумеется, как же ещё?

– Ты никогда не рассказывал, – пролепетала я, поражённая признанием не-мёртвого. И тут же подумала – а что, собственно, он мне о себе рассказывал? Ровным счётом ничего, не считая обмолвки относительно отца – владельца бакалейной лавки недалеко от бюро безопасности. Я даже имени своего напарника не знаю, чего же говорить о прошлом и о первой, ещё человеческой жизни?

– Я не называл своего имени, моя умница, – спокойно произнёс вампир, – потому что не хотел, чтобы ты узнала, кто я такой. За моим именем слишком много тянется… разного, и во многом не слишком хорошего; я не хотел тебя этим беспокоить. Но, если ты настаиваешь… Можешь хотя бы мысленно обращаться ко мне как полагается между друзьями. Когда-то меня звали Беренгарий.

Я была разочарована – после столь интригующего вступления – нелепое, несуразное имя, которое вызывает скорее не беспокойство, а жалость к тому бедолаге, которому не посчастливилось это имя носить. Неудивительно, почему он никогда не представляется!

– Я ничего о тебе не знаю… не помню, – робко произнесла я, боясь обидеть явно гордого своей незаурядностью вампира. Но он ничуть не расстроился, только ласково улыбнулся, пристально взглянул мне в глаза, врываясь в сознание и по своей привычке бесцеремонно перемешивая воспоминания: ясные, чёткие отходили на второй план, а вместо них всплывали полузабытые, погребённые на самом дне памяти…

«Бе-рен-га-рий-ма-лыш-Га-ри» – начиналась бесконечная считалочка о приключениях некого легендарного вора, бродяги, а под конец своей жизни – бесстрашного налётчика, которого молва сделала (как я теперь полагаю, совершенно необоснованно) эдаким благородным защитником детей, отданных в услужение жестоким хозяевам. Отпросившись или сбежав от владельцев окрестных лавочек, детвора собралась прямо на улице, чтобы поиграть в «пятнашки», «прятки» или другие такие же игры, не всегда безопасные с учётом недавно пущенной конки и омнибусов. Бесконечная считалочка, о которой все говорили, что взрослые не должны её слышать, уводила от довольно-таки тягостной жизни с бесконечными недосыпаниями и даже, случалось, недоеданиями, не говоря уже о телесных наказаниях, – к яркому миру приключений, где мальчишка, наш ровесник, сбежав однажды из отцовского дома, прибился к шайке преступников и зажил, как мы тогда считали, в своё удовольствие. Часть приключений выдумывалась на ходу, но были и постоянные, обязательные эпизоды, среди них и довольно-таки грустная концовка: «выстрел – бах! – и нет его». После этой фразы почти все опрометью бросались в разные стороны, а тот ребёнок, на которого указывал ведущих, оставался считать до десяти и ловить-искать разбежавшихся в разные стороны товарищей.

Взрослые, разумеется, знали, чем занимаются детишки в свободное от работы время, знали и как опасно перебегать дорогу перед несущейся по улице каретой, но обычай требовал давать малолетним работникам возможность поиграть и поноситься всласть – пока этим работникам не исполнится по двенадцать лет каждому. Разменявший первую дюжину ребёнок считался уже достаточно зрелым, чтобы безвылазно торчать в лавке; для меня, однако, веселье закончилось на целый год раньше положенного: хозяйка, госпожа Кик, ненароком услышала, как я напеваю обрывки считалочки…

Тогда я не только лишилась права на отдых после работы, но и была безжалостно выдрана за уши и лишена сладкого на целый месяц. Госпожа Кик, жутко разгневанная, кричала, что из меня выйдет такая же разбойница, как из прославляемого мной нечестивца, строго-настрого запретила мне впредь упоминать его имя, посулила выгнать и требовала назвать «сообщников» – тех, от кого я успела заразиться столь вредными мыслями. Неизвестно, чем бы закончилась эта история, если бы за меня не вступилась старенькая хозяйка книжной лавки, живущая от нас через улицу (потом добрая женщина умерла, оставив своё дело племяннику, у которого я и продолжала закупать готические, а госпожа Кик – сентиментальные романы). Старушка успокоила пышущую праведным гневом госпожу Кик и под каким-то предлогом увела меня к себе, как оказалось чуть позже – пить чай, заедать пряниками и читать подшивки старых газет, ибо, по мнению книготорговки, нет греха худшего, чем рассуждать о том, чего ты не знаешь.

Тогда-то, между пряниками, большими глотками упоительно-сладкого чая и изредка прорывающимися всхлипами (я ещё не успела отойти после жуткой выволочки) я и узнала настоящую биографию загадочного Беренгария. Он действительно оказался сбежавшим из дома сыном лавочника, и в самом деле прибился к воровской банде, в которой он вместо своего трудно произносимого имени получил более понятную кличку «малыш Гари». Мальчишке всего на пару лет старше меня жизнь, которую ему предложили его новые друзья, могла показаться заманчивой, и годы, в которые он от мелких краж переходил ко всё более и более дерзким преступлениям, надо полагать, не охладили в нём страстного отвращения к обыденности (если верить бойкой статье, посвящённой суду над пятнадцатилетним – но уже неисправимым – преступником). Его несколько раз ловили и отправляли в исправительное заведение для малолетних воришек и беспризорников, однако мальчишка каким-то чудом умудрялся сбежать – ещё по дороге или уже из-за стен мрачной усадьбы за городом, где «малышу Гари» предназначалось провести несколько лет до совершеннолетия, по истечению которых он предстал бы перед «взрослым» судом по всей строгости закона.

История и в самом деле заканчивалась печально – когда юный Беренгарий был в том возрасте, в котором молодые бездельники уже могут вступать в брак, но ещё не могут сами распоряжаться своим имуществом, полиция устроила крупную облаву, и гордый мальчишка, пожелавший отстреливаться до последнего, получил выстрел в грудь. Если верить газетам, он был в тяжёлом состоянии доставлен в тюремную больницу – подыхать, потому что заочно осуждённому преступнику не полагается помощь лучших врачей… да и могут ли они вытянуть умирающего с того света? И легендарный Беренгарий умер во цвете лет, так и не успев осуществить те дерзкие замыслы, которыми до того так бесстрашно похвалялся…

Странно, что я забыла эту историю – после всех переживаний, которые я из-за неё перенесла… Смутно вспомнилось, как госпожа Кик пришла вернуть меня домой, и была очень шокирована, увидев наказанную девочку на побегушках, в полном восторге уплетающей пряники. Добрая владелица книжной лавки вторично спасла мою шкуру… и ещё вспоминается раздражённое ворчание ведущей меня домой госпожи Кик, что-то о греховной гордыне, с которой простой бакалейщик назвал своего сыночка – в честь какого-то древнего языческого правителя, можно ли себе такое представить?! – и о том, насколько важна скромность, строгость и дисциплина в воспитании молодёжи…

– Отец очень хотел сына, а в семье рождались одни девчонки, – как ни в чём ни бывало пояснил напарник. – Он очень хотел гордиться мной, дал необычное имя, постарался дать образование… потом, правда, проклял и отказался пускать на порог, когда я его опозорил своим побегом. Даже моего тела в полиции не потребовал – очень кстати, должен признаться, оно мне и самому было нужно.

– Но как же… – оторопела от этих признаний я. – Ты ведь умер! Тебя застрелили!

– Умер, – легко согласился вампир. – И похоронен на городском кладбище, там, где закапывают самых бедных. Как и ты, моя дорогая. Я попросил, чтобы твою могилу поставили рядом с моей: так гораздо лучше смотрится, не находишь?

– Не шути так! – взмолилась я, чувствуя, как холодею от бездушных разговоров о кладбище и могилах.

– А я не шучу, моя девочка, – возразил вампир. – Всего лишь рассказываю тебе, как было дело.

– И как оно было? – нахмурилась я, вспоминая давний разговор напарника с нашим начальником – тот самый, состоявшийся сразу же после нашего первого спасения. – Если ты попал в полицию, то как тебя обратил твой наставник, он же не хотел вмешиваться в человеческие дела?..

– А, ты слышала тот разговор? – небрежно заметил вампир. – Всё верно, только даже очень старые не-мёртвые могут попасть в беду и задолжать людям услугу.

– Задолжать? Услугу? – непонимающе переспросила я, пытаясь понять, что же всё-таки могло быть для вампира столь же важным, что и ученик – учитывая их обычную привязанность друг к другу…

– Жизнь, – просто ответил на мои мысли напарник. – Учитель тогда вернулся из путешествия, и не успел освоиться в выбранном городе, кажется, это был посольский городок к востоку от столицы Остриха. Тогда канцелярия крови добилась разрешения устроить масштабную облаву, и учителю не повезло. Люди с рябиновыми крестами преследовали его по пятам, не оставляя шанса спрятаться на день, а утро уже приближалось. Наставник успел вбежать в дом дейстрийского посла, но, конечно, обратился не лично к нему, а, по правде сказать, буквально к первому встречному. Понимаешь, Ами, за ним следили, и все дома поутру подверглись бы обыску, спрятаться без человеческой помощи нечего было и думать. Кто мог знать, что отзывчивый человек окажется тайным сотрудником бюро?

– Никто не мог знать, – согласилась я, весьма обескураженная услышанным. Рисковым был человеком тот сотрудник бюро, если согласился спасти от неминуемой расправы вампира – который не мог не признаться, кто он такой, иначе бы человек не оказал ему всей необходимой помощи. Вот так вот по доброй воле спасать совершенно незнакомого вампира, когда его так легко выдать преследователям, едва не-мёртвого сморит дневной сон?

– Тогда в бюро ещё жили по законам чести, – улыбнулся напарник. – Наставник прибыл с частью дейстрийского посольства к нам на родину и уступил настояниям нового друга остаться там – обещав всяческую помощь за оказанную ему неоценимую услугу. Время от времени к нему обращались с различными деликатными просьбами… которые учитель по большей части отвергал: не в его возрасте, говорил он, учиться замки вскрывать да документы подделывать. Не качай головой, Ами, это правда, не знаю, почему, но и наставник, и Мастер, и хозяйка лена говорили мне – взрослый вампир не способен учиться. Он может запомнить что угодно, может «украсть» какой-нибудь навык из памяти своей жертвы, но вот учиться самому, как это делают люди… В бюро безопасности не нашлось желающих поделиться с моим наставником своим опытом, так сказать, напрямую, и ему удавалось довольно ловко обходить многочисленные просьбы рассчитаться со старыми долгами… пока кому-то особенно бойкому не пришла в голову мысль попросить старого вампира «сделать» для бюро молодого…

– И он сделал тебя? – уточнила я, поражаясь цинизму своих коллег. Разве так можно – убить человека только ради того, чтобы получить особенно ценного сотрудника?!

– Ами, девочка моя, это было полсотни лет назад, все тогдашние работники бюро если не умерли, то уже на пенсии, – засмеялся моему возмущению напарник. – И – ты не права, наставник не согласился на такую сделку. Во-первых, это в самом деле выглядело вдоволь подло, а во-вторых – не в обычаях вампиров делить своего воспитанника с кем-то ещё. Нет, учитель не согласился… поначалу.

– И что же изменилось? Наши коллеги нашли способ уговорить твоего учителя, так? Напомнили о долге или чем-то припугнули?

Вампир нахмурился, и я тут же пожалела о своих дерзких словах, однако, к счастью, напарник был слишком увлечён воспоминаниями, чтобы всерьёз сердиться.

– Ни то, ни другое, моя хорошая, ни то ни другое. Всё было гораздо проще… – отозвался не-мёртвый и надолго замолчал.

– Видишь ли, – продолжил он после томительной паузы, – в той перестрелке мне прострелили лёгкое, и я мог ещё долго подыхать на больничной койке, если бы не учитель. Он заметил меня ещё раньше, и всё собирался обратить, но откладывал – не хотел извиняться перед людьми, уговаривавшими его создать ученика для работы в бюро. Ну и… когда я попался, выбора у наставника уже не было. Он ворвался к своему другу – среди ночи, подняв ото сна, – и заявил, что или ему отдадут выбранного ученика, или бюро может забыть о своей идее воспитать не-мёртвого сотрудника. Бюро почло за благо согласиться, тем более, наставник заверял, что во второй жизни принципы и убеждения первой не играют роли. Пришлось соглашаться, узнать-то было не у кого, а получить в своё пользование вампира казалось слишком уж заманчивым…

– А это неправда? – тот же осведомилась я, вспоминая истерику Греты относительно убитых слуг и слова вампирши в красном платье относительно мести бывшему мужу. – Вы сохраняете свои убеждения, привязанности и антипатии и после смерти? Ой, я хотела сказать…

– Не надо, – остановил меня напарник. – Пускай будет «после смерти», зачем искать лишние слова? А насчёт убеждений и прочего – и да, и нет. Чаще всего остаётся одно-два, самые сильные, как у твоей знакомой – ненависть к мужу, у Греты – страх перед Бломелем, у учеников Мирона – привязанность друг к другу. Остаётся и даже разрастается до размеров мании, вытесняя все остальные эмоции – из прежних, конечно.

– И у тебя – тоже осталось? Что именно? – не сдержала любопытства я. Вампир улыбнулся, но отвечать не стал, вместо этого продолжил рассказ:

– Когда наставник с другом из бюро пришли в больницу, я был уже совершенно безнадёжен, и врачи к утру постановили пустить мне кровь – тогда ещё это считалось средством против всех болезней, даже пули в лёгком. Отравления, ранения, ушибы, болезни лечились одинаково – выпускали «дурную» кровь и ждали, пока организм выработает новую, чистую и здоровую.

– Ты шутишь! – ужаснулась я. – Не может быть, чтобы никто не заметил, насколько это опасно и бесполезно!

– Не шучу, моя девочка, – возразил вампир. – Я ещё застал этот метод в действии, правда, в дорогих клиниках от него отказались, да только в тюрьме очень уж хорошие врачи не работают, глупенькая. Да и подумай сама, всё лучше – быстро умереть от потери крови, чем медленно умирать от раны, а?

– Перестань, – помертвевшими губами прошептала я, не в силах поверить в подобную жестокость.

– Одним словом, – как ни в чём ни бывало продолжил вампир, – наставник задурил всем головы, прошёл в палату, где я был предоставлен самому себе – и, как было договорено с ночным дежурным больницы, «пустил мне кровь». Разумеется, я от этого умер.

– Нет! – не удержавшись, воскликнула я. – Не может быть, нельзя же…

– Почему нельзя? – с холодком возразил вампир. – Как тебе сегодня говорила Грета – только так и можно. Наставник сделал из меня такого же, каким был сам, а после ушёл, предоставив персоналу засвидетельствовать мою смерть. Тогда люди умирали без бюрократических проволочек, и к утру мой труп уже не должен был занимать койку, предназначенную для живого больного, так что меня быстренько выписали на тот свет… и я успел спрятаться до восхода солнца. Всё-таки в первый год оно удивительно неполезно для вампиров, новичкам приходится осторожничать. Вот так Беренгарий и умер, моя девочка, и я время от времени хожу на свою могилу, чтобы крепче это запомнить.

– Но почему ты тогда?.. – растерялась я, не вполне уверенная, стоит ли задавать столь нелепый вопрос. После жуткой истории о лечении, которое предлагалось несчастным ещё полвека назад, после рассказа о клятвах, верности, долге и взаимном обмане – после всего этого мой вопрос казался едва уместным.

– Почему я не стал брать другое имя? – проговорил вместо меня напарник. – Только не смейся, моя хорошая, но всё очень просто. Я слишком гордился своим собственным, а в бюро меня всё равно никто ни с кем не перепутал бы.

Я нервно хихикнула от поразительной… нет, не простоты, а мальчишеской гордости, которую услышала за этим объяснением. Кто знает, может быть, самомнение и убеждение в своей уникальности и было тем единственным чувством, которое напарник вынес из человеческой жизни?

– Вполне возможно, дорогая, – сухо ответил вампир и принялся менять подсохшие цветки на свежие, которые он аккуратно доставал из захваченного из аптеки пакетика и – по его словам, для ускорения процесса – облизывал прежде чем налепить мне на кожу. Нельзя сказать, чтобы меня радовало подобное лечение, однако напарник, ещё принеся меня в комнату, наотрез отказался выслушивать какие бы то ни было возражения и, пользуясь своей властью надо мной, запретил мне спорить на эту тему. Думаю, не стоит объяснять, как мало у меня было возможностей что-либо противопоставить вампиру, способному взглядом остановить меня или заставить двигаться, помочь вспомнить или забыть о чём угодно.

– Надеюсь, хозяюшка, – по-острийски произнёс не-мёртвый, закончив со своей операцией, и, встав с кровати, согнулся в глубоком поклон, – вы больше не имеете ко мне претензий относительно излишней, по вашему мнению, скрытности. Во всяком случае, – перешёл вампир на дейстрийкий, разом теряя издевательскую вежливость интонаций, – я рассказал тебе всё, что только можно… и чего нельзя – тоже. Кое-что, не всё, разумеется.

– Благодарю, – в тон напарнику ответила я, – за вашу ни с чем несравнимую откровенность, милостивый хозяин. Но скажи мне теперь, – перешла я на наш родной язык, – раз я знаю твоё имя, можно мне тебя так и называть?

– Беренгарий? – испугался не-мёртвый. – Ни в коем случае! Можешь звать меня, как дружки когда-то, Гари, но, во-первых, только мысленно, а, во-вторых, для тебя я не малыш. В конце концов, я тебя на полвека старше.

Подобное заявление, полное мальчишеской потребности в самоутверждении за счёт окружающих, заставило меня улыбнуться, что, к сожалению, не улучшило настроения вампира, и он, скрипнув зубами, поспешил усыпить меня насильно, так и не дав спросить, зачем же он всё-таки валял дурака давеча в аптеке.

Наутро в комнате не было ни вампира, ни пакетика с коровяком, ни жёлтых цветочков. Синяков на руке к моему счастью и облегчению, тоже не было, только от кожи тонко пахло мёдом, из-за чего я потратила на умывание втрое больше времени, чем обычно, стараясь смыть посторонний запах. Страшно подумать, если его кто-нибудь случайно учует! Вчерашняя ночь казалась сном – крыша в доме, где жила наёмная убийца, тяжёлый разговор, полный угроз и оскорблений, приставания подростков-вампиров на улице, невзрачная, но властная хозяйка лена, Грета… И невозможные откровения напарника, невероятные и сами по себе, и как совершенно неожиданный, и оттого особенно ценный знак доверия с его стороны.

Думаю, не обязательно говорить, насколько мне хотелось остаться одной и обдумать всё происшедшие, но только у героев готических романов нет обязанностей перед окружающими, и они могут целыми днями предаваться своим переживаниям, постепенно сходя с ума под грузом навалившихся на них тягот. В реальной жизни рядом с нами всегда есть люди, претендующие на наше внимание – по праву или нет, всё равно. Равно как и есть дела, которые необходимо выполнить в течение дня и обстоятельства, не дающие рассиживаться на месте.

Таким обстоятельством был для меня выходной, полученный сегодня всеми слугами в доме хозяйки Дентье. Разбудив господ немного раньше обычного, они помогли нам умыться, подали завтрак, а после разошлись каждый по своим делам, оставив нас коротать время до вечера, питаться приготовленными с вечера холодными блюдами и самим открывать двери перед гостями. Чай в такие дни полагался только за завтраком, в остальное время приходилось глотать омерзительную на вкус минеральную воду, принесённую посыльным из павильона: поставить чайник на плиту было попросту некому. Будь моя воля, я бы ушла хотя бы погулять где-нибудь, или нанесла бы визит в подходящее для обеда время, но нелепые острийские обычаи требовали, чтобы хозяева именно в этот день оставались дома: иначе их друзья подумают, будто к ним напрашиваются только ради еды, и почувствуют себя глубоко задетыми. Казалось бы, чего уж проще – определить выходные дни у прислуги на разные дни недели, как это делают в Дейстрии! Однако и тут «устрицы» были непреклонны: отдыхать слуги должны все вместе, в один и тот же день. Остаётся только восхвалить небеса за то, что острийцы не додумались до общего выходного для всех лакеев и горничных – а также кухарок, конюхов, дворецких и экономок, – в стране, ведь тогда бы раз в неделю вся жизнь останавливалась с раннего утра до позднего вечера.

Конечно, я могла бы, оставив почтенную хозяйку дома одну, отправиться на прогулку, ведь я не была ни её родственницей, ни даже гостьей, я только снимала у неё комнату с полным пансионом, но у меня не хватило духу бросить госпожу Дентье, лишённую какого бы то ни было общества; к тому же вид девушки, разгуливающей по улицам без сопровождения мужчины, старшей женщины или хотя бы подруги, привлекал слишком много внимания как разного рода жуликов, так и городских сплетниц. Нетрудно догадаться, какие цели приписывали прогулкам любопытные кумушки, и как быстро расползаются слухи среди благородных господ и их слуг, проживающих в этой местности. Поэтому я осталась, и весь день то помогала хозяйке дома в её мелких домашних делах, то – в минуты отдыха – поддерживала неспешную беседу обо всём на свете (и, как водится, ни о чём конкретном), мечтая только об одном: чтобы поскорее стемнело, и вернулась домой загулявшая прислуга, чьё возвращение избавит меня от докучливых обязанностей вежливой гостьи.