Текст книги "Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу"
Автор книги: Морли Каллаган
Жанр:
Разное
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 34 страниц)
– И неплохо бы завести штук шесть ребятишек.
– Ты же говоришь – я тоже ребенок. Выходит, семь!
– Идет. Значит, счастливая семерка!
Так они ехали во тьме. Добравшись до моста через узкую лощину, они остановились послушать журчанье ручья. Джулии захотелось спуститься к воде. Они перелезли через ветхую изгородь и почти скатились с косогора. Между ним и прибрежными зарослями им открылась ровная полоса пастбища. Высокая трава была в обильной росе. От их шагов она влажно шелестела. Кип поднял Джулию на руки и понес через луг. Светила луна. Внезапно он остановился, огляделся вокруг, прислушался к говору воды, к шелесту и шорохам, всем существом ощущая близость Джулии.
– Что с тобой?
– Да так… странно как-то, что спустились сюда.
– Чего же тут странного?
– Прежде мне бы никогда такое не пришло в голову.
– Опусти меня.
– Не опущу.
– Тогда неси дальше.
И он понес ее, а пройдя еще немного, сказал:
– Заранее даже и представить невозможно, как что получится. Вроде бы мчишься к своей цели, а оказываешься совсем в другом месте. И понимаешь, что добрался куда дальше, чем метил.
– Этого никто не знает…
– Ведь такая девушка, как ты, могла бы оказаться где-то далеко-далеко.
– Тут все дело в алом шатре.
– В чем?
– Стихи есть такие:
Они спускались к ручью, и ему пришлось поставить Джулию на землю. Раздвигая ветки, они продирались сквозь кусты. Подойти к воде оказалось трудно, и они прошли вниз по течению к небольшому пруду на вырубке. Водная гладь ярко серебрилась под луной. Сбившиеся в кучу старые бревна образовали нечто вроде плотины. Кип и Джулия пристроились на островке сочной травы у кромки берега. Джулия разулась и опустила ноги в прохладную воду, а Кип сидел рядом, чутко вслушиваясь в ночную тишину. А потом он вытирал ей ноги носовым платком, и, когда ее прохладная маленькая ступня лежала на его большой ладони, к нему пришло совсем иное ощущение свободы, которое он изведал впервые.
19
Они вернулись после трех часов ночи, а проснулся Кип только в середине дня. Он еще не успел одеться, когда к нему вошел Дженкинс. Кип ждал нареканий за отсутствие накануне вечером, но Дженкинс проявил поразительное дружелюбие.
– Вот это я понимаю, плечи! – восхищался Дженкинс, глядя, как Кип одевается. – Борьбой не занимался?
– Нет, не любитель я этого дела.
– Я как раз собираюсь в клуб «Три звезды». Давай поедем, потренируешься со Стейнбеком.
– Зачем?.
– Хочется посмотреть, каков ты на ринге. Ну и плечики! Стань-ка рядом. Видишь? Я тебе только-только до плеча. – Дженкинс сильно сбавил вес, и теперь из пухлой подушки его лица проступали истинные очертания его глаз, рта и носа. Его глаза казались теперь куда холоднее. – Ну-ка, хватай! – предложил Дженкинс. – Давай, ну!
И Кип вдруг сгреб Дженкинса в охапку, прижав к себе его жирное мягкое брюхо, потом, перехватив повыше, закружился, разгоняясь все быстрее, и швырнул его на ковер, как тяжелый куль с песком. Дженкинс лежал бледный, не в силах подняться из-за головокружения.
– Вы же сказали «хватай», я и схватил, – смеялся Кип. И он поднял его с пола и довел до дивана.
– Ничего, ничего, я же сам напросился, – держась за голову, пропыхтел Дженкинс, – а весу-то во мне все еще двести восемьдесят семь фунтов. – Как только головокружение прошло, лицо его осветилось радостью. – Да из тебя истинное чудо выйдет. Так и вижу тебя на ринге. Хочу, чтобы Стейнбек на тебя посмотрел.
– Стейнбек меня уже видел.
– Тебе надо форму держать, а ты закис, засиделся. Скажешь, не так?
Кип был рад случаю наладить отношения с Дженкинсом.
– И правда, я что-то обмяк. Поедем.
Они подъехали к клубу «Три звезды», рядом с мюзик-холлом, и поднялись по длинной, тускло освещенной лестнице, усеянной до верхнего этажа окурками. Там Дженкинс шесть раз постучал в дверь: три – подряд коротко, три – с паузами.
– Тут ребята поигрывают, ставки делают, так что пускают не всех, – сказал он.
Низенький еврей с большой сигарой во рту повел их в помещение с рингом посередине. Стейнбек тренировал молодого борца-тяжеловеса. Вокруг ринга несколько человек, все в шляпах, наблюдали за тренировкой.
Старина Стейнбек с автоматизмом навыка показывал «удушающий» прием. Его грудь покрывала густая черная шерсть. Перекосив лицо в жуткой гримасе, Стейнбек зажал парню локтем шею, поволок к канатам, одной рукой подтянул нижний канат вверх, а верхний коленом прижал вниз, сунул в образовавшуюся петлю голову парня, резко отпустил канаты, и они зажали шею его жертвы. Новичок старательно дрыгал ногами, вращал глазами, хрипел от удушья. Но, глядя на него, Кип прыснул со смеху: тупая юношеская физиономия не выражала ни малейшего страдания.
– Прекратить! Отставить! – заорал возмущенный Дженкинс. – Это же тюфяк! Бездарь!
– Паршивый трюк, а? – сказал Кип.
– Какие тут трюки с этакой харей! Как Стейнбек может душить его на канатах, когда этот пентюх даже не умеет сделать вид, что задыхается? Пойди, возьми-ка пару трусов, позабавься. Я скажу Стейнбеку.
Массивный, смуглый, с блестящими черными глазами, Кип выглядел чуть ли не на полторы головы выше Стейнбека. Сидевшие у стены мужчины повставали с мест и окружили ринг.
– Главное, не горячись, Кип, – мягко, терпеливо объяснял Стейнбек. – Проверим твою природную реакцию, как ты своей силой пользуешься. Иди в захват, постарайся меня швырнуть.
Сверкнув улыбкой, Кип бросился на Стейнбека и сшиб его. Под их сцепившимися телами похрустывала канифольная крошка. Они размыкались, схватывались, катались по полу, старались поднять друг друга и швырнуть на пол. Каждый мускул Кипа напрягся, и это было радостно, словно он дорвался до веселой игры, в которую долгое время ему не давали играть. Нравился ему и здоровый запах пота, и это предельное напряжение души и тела, когда он попытался одолеть противника с помощью природной силы, без приемом, дав себе полную волю. Однако плечи Стейнбека не поддались, он лишь обманно повернулся. Но что это? Молниеносный зажим, у Кипа сбило дыхание, руки вдруг обессилели – Стейнбек провел прием.
– Пришлось применить, – сказал Стейнбек Дженкинсу, – иначе его не вразумишь.
Спокойный голос Стейнбека вмиг остудил его яростный пыл, подобно голосу судьи Форда, когда тот велел ему посмотреться в зеркало.
– Стейни, – с трудом выдохнул Кип, – я не нарочно, я же не хотел тебе боль причинить. Ты ведь не думаешь, что нарочно?
– Старику Стейнбеку больно не сделаешь, сынок.
И Стейнбек любовно шлепнул Кипа по голове, поднялся и с благодушным видом пошел к канатам, похожий на опытного механика, который только что проверил мотор старой машины. Кипу было стыдно, что он так распалился. Проходя в душевую, он слышал, как Дженкинс жадно спросил Стейнбека:
– Ну, что скажешь?
Под душем Кип успокоился, подумал, что надо бы извиниться перед Стейнбеком, и тут вошел Дженкинс и заорал, стараясь перекрыть шум воды.
– Стейни сказал – ты злющий.
– Я извинюсь.
– Да он шутит. А насчет тебя у меня есть кое-что новенькое на уме.
– Насчет меня?
– Ты сам подумай: в городе полно людей, которые рады на тебя поглядеть, но все бывать в гостинице не могут. Вот я и прикинул: пускай старина Стейнбек за тебя возьмется, обучит азам, чтобы ты мог на люди выходить. А мы тебя темной лошадкой подержим, скажем, поединков двенадцать. Ты их все выиграешь, понял? Это я тебе гарантирую контрактом. Публика, понятно, в ажиотаже. Захочет узнать, кто ты такой. Тут-то и будет самый смак. Мы тебя выпустим против борца с именем, ясно? Подключим газетчиков, устроим рекламу. И нате вам – раскроем тайну. Оказывается, новая звезда – это Кип Кейли. Сенсация!
Выйдя из-под душа, Кип лишь недоуменно глядел на Дженкинса. С его могучего покрасневшего тела струилась вода.
– Я чуть не поверил, что вы всерьез, – сказал Кип. – Это что, розыгрыш?
– Черта с два!
– Но вы же понимаете, кем я тогда стану?
– Что?
– Это же все обман, значит, я стану жуликом.
– Тоже мне пай-мальчик выискался.
– И что, по-вашему, люди скажут?
– Не знаю, что скажут, но идея чертовски стоящая, и мы на этом здорово подработаем. Ну, как?
Слишком внезапно это на него обрушилось, застало врасплох. Он понимал лишь одно: все, во что он верит, хотят уничтожить. И он принялся яростно тереть голову полотенцем.
– Ну что, играешь в мою игру? – спросил Дженкинс.
– Понятно, нет, – просто ответил Кип.
– Ты давай поубавь спеси, – недовольно насупился Дженкинс.
– Но поймите, не могу я на такое пойти. Вы с ума сошли.
– Может, и так, но если ты со мной не споешься – проваливай из гостиницы. Вот и все. Даю два часа на размышление. – И Дженкинс, страшно обозленный, вперевалку зашагал прочь.
Кип растерся полотенцем, путаясь в одежде, торопливо натянул ее, все еще не в силах поверить в то, что произошло. Он даже не расчесал мокрые волосы и забыл свою шляпу.
Из мюзик-холла хлынула толпа зрителей. В конце улицы горел огненный шар солнца, словно кто-то его туда закатил. Кип стоял и сам себе удивлялся: как это он не дал Дженкинсу по морде? Он все стоял на тротуаре, без шляпы, со слипшимися на лбу мокрыми волосами. Прохожие толкали его, а он мысленно оправдывался перед ними: «Поймите, если б я его стукнул, то сразу бы потерял работу». Словно его работа важна для них так же, как для него самого. Ведь эти люди в него верят. Глубоко верят. А бывшие заключенные, те, кого освободили досрочно и кто всерьез хочет жить честно? Представить только – придут они в гостиницу, а его там нет. «Ну, а если мне остаться, но сделаться жуликом?» Вот промелькнул человечек в соломенной шляпе и серых летних брюках. Кипу хотелось остановить его, сказать: «Посмотрите на меня, я Кип Кейли. Если бы до вас дошел слух, что я мошенник, неважно в каком деле, но мошенник…» Наверно, тот человечек отпрянул бы, прислонился бы к фонарному столбу и, оскорбленный в своих лучших чувствах, снял бы шляпу и отер платком лоб. «Господи, – вздохнул бы он. – И это человек, за честность которого я был готов поручиться? Так кому же, черт побери, можно в этом городе верить?» Кип шел медленно, крупно шагая, думая все об одном: «Дженкинс выбора не дает. Что же мне делать?»
Он бродил по улицам, и гулкий стук собственных шагов наводил на него еще большую тоску. Захотелось посидеть где-нибудь, чтобы обдумать положение и найти какой-то выход. Он осознал, куда пришел, только когда увидел, что всходит на крыльцо старой бильярдной, куда в былые годы так часто заходил. Его прихода никто не заметил. Он сел на скамью у стенки. Снопы света падали на зеленое сукно, на руки игроков, на цветные шары. Скрестив ноги, подперев подбородок ладонями, он сидел неподвижно, погруженный в свои тревожные мысли.
У второго стола кто-то громко сказал:
– Погляди, кого принесло.
Кип удивленно поднял голову: Джо Фоули без пиджака, в жилетке, играл на бильярде с Керманом, на котором был дорогой элегантный костюм. Ухмыляясь, с киями в руках оба подошли к Кипу.
Он уставился на них, разинув рот. И как это он забрался в самое неподходящее место – уж тут-то никто не даст ему доброго совета.
– Эй, братва, к нам друг народа пожаловал! – объявил Фоули.
И мигом из темных углов появились гогочущие парни с киями в руках и обступили его.
– Смотрите, – ржал Керман, – отчего это он не при белом галстуке, не во фраке?
– Почему бы иной раз не выйти на променад по трущобам? – подхватил Фоули.
– Чего же он своих важных дружков не прихватил?
– Внимание! – Фоули скорчил мину, кивнув на Кипа. – Да вы поглядите! – воскликнул он с ехидной радостью. – Отчего мы невеселы? Уж не обидели ли они своего пай-мальчика, а, Кип?
Они подчеркивали, что он здесь чужак, осыпали его насмешками. Но лицо его просветлело. Они знают, что у него есть могущественные друзья. И он сразу подумал о сенаторе Маклейне.
– Я просто заглянул мимоходом, – сказал он с веселой улыбкой. – Мне надо идти.
Вот и свершилось чудо, и произошло оно именно здесь. Тугой узел, сжимавший ему сердце, вдруг ослаб. Да, Дженкинс не станет его слушать, зато он послушает сенатора Маклейна, который держит две закладных на гостиницу «Корона».
20
Над спортивной площадкой университета слышался перезвон курантов. В сумерках на траве резвились стайки девушек с выпускного бала, когда Кип проходил мимо, направляясь к Маклейну, и это живописное зрелище лишь подкрепило его надежду на помощь сенатора. Когда горничная впустила его, в передней появилась Эллен, одетая для выхода.
– Здравствуйте, Эллен! – весело улыбнулся навстречу ей Кип.
– А… здравствуйте. – Лицо ее было холодным, угрюмым, как тогда, при первой их встрече.
– Мне нужно с вашим отцом повидаться. Ну а вы как поживаете?
Он ожидал увидеть ее радостную улыбку, блеск в глазах, но она, едва повернув голову, бросила на ходу:
– Благодарю вас, отлично. – И добавила: – Вряд ли отец вас примет, он нездоров. Вы узнаете, Хильда? – обратилась она к горничной и, натянув перчатки, с обычной своей надменной улыбкой сказала: – Извините, – и вышла, так, словно между ними никогда ничего не было.
Холодность Эллен неприятно удивила его. Он подумал, что, скорее всего, она держится с ним так от смущения после той встречи. Не успел он подумать об этом, как горничная повела его к спальне сенатора, откуда донесся голос Маклейна, говоривший кому-то:
– Я приму его, приму.
Сенатор Маклейн в голубой шелковой пижаме плашмя лежал на кровати, а массажистка, молодая девушка, массировала ему ноги. Его седые волосы были всклокочены, лицо посерело, отекло, только затылок розовел, как всегда. Маклейн приходил в себя после двухдневного запоя. Кипу было неприятно застать его в таком виде.
– Ну что ты на меня уставился? – проворчал сенатор. – Почему не садишься?
– Я к вам с маленькой просьбой…
– Вот и тебе от меня что-то надо. Вечно от меня все чего-то хотят.
– Это совсем пустяк, больше двух минут у вас не займет, – сказал Кип и подошел ближе. Он надеялся развеять дурное настроение сенатора, заставить его почувствовать, как они нужны друг другу.
– Мы редко видимся в последнее время, – сказал Кип, – и вы, наверно, ничего не знаете о моих делах. Я теряю работу. Сегодня у меня вышла стычка с Дженкинсом.
– Подумаешь, новость, – глухо буркнул Маклейн, уткнув голову в подушку. – У кого с Дженкинсом не бывает стычек? Если это единственная твоя неприятность, тебе повезло. – Он застонал: – Ох, как ноги сводит, совсем отнимаются. – Девушка на минуту прервала массаж, изящно держа руки наготове.
– На прошлой неделе я страшно прогорел, – сказал сенатор. – Убыток не менее миллиона долларов. А все треклятый прииск «Золотой медведь». Я сам это дело поднял. Мы продали миллион акций, взялись бурить и ничего не нашли, и тогда я предложил прекратить работы. Тут акционеры схватили меня за горло, подали в суд. Акции упали до пяти центов… – Взглянув на Кипа, сенатор заметил, какой у него удрученный вид, и сказал девушке: – Ада, принесите ему выпить. Он меня не слушает.
– Я не хочу пить, – возразил Кип. – И я вас слушаю.
Но девушка вышла, а Маклейн, широко раскинув руки, сел на кровати.
– Так вот, – продолжал он, – знаешь, что выкинул Крайтон? Пробирается он туда с инженером, начинает бурить – и находит! А сам скупает почти все акции по пять центов. Они тут же подскочили до четырех долларов. И я прогорел.
– Понимаю ваше состояние. Это ужасно. Но я вас сейчас рассмешу. Я теряю работу из-за того, что Дженкинсу взбрело в голову сделать меня борцом.
– Так-так. Дженкинс знает, чего хочет. Он может родную бабушку в чемпионы вывести.
– Это точно, – слегка оживившись, подтвердил Кип. – Он хочет из меня жулика сделать. Обеспечить контрактом победу на нескольких поединках. Словом, очередного жулика поставить. Ему и дела нет, какой это будет плевок в лицо каждому, кто приходит в гостиницу меня повидать, порадоваться, какое важное дело сделали тем, что мне помогли. – Лицо Кипа светилось верой во всех и каждого, кто приходил в гостиницу посмотреть на него.
– Если есть из чего выжать хотя бы цент, Дженкинс случая не упустит.
– Это верно.
– Чего же ты хочешь от меня?
– Он сделает, как вы скажете.
Сенатор Маклейн тяжело перекинул ноги за край кровати, поскреб пятерней седую голову, устало вздохнул. Он поднял на Кипа налитые кровью глаза с таким видом, будто ему на шею вешают тяжелый камень.
– Послушай, Кип, – сказал он, – если тебе осточертел Дженкинс, почему ты не подашься на прииски? Рудники, прииски – вот на чем стоит будущее нашей страны, вот где открываются грандиозные перспективы.
– Уехать? – в недоумении переспросил Кип.
– Конечно.
– И все бросить?
– Мне тоже приходится ездить, куда не хочется. Бывает, ночью не спишь, мечтаешь о лете, о лососях, об охоте. Но разве я могу себе позволить отправиться на рыбалку? – Сенатор походил теперь на обиженного ребенка. – Разве я могу?
– Этой работой я очень дорожу.
– В самом деле?
– Да.
– В таком случае поладь с Дженкинсом. Если он считает, что это дело прибыльное, значит, так оно и есть. Но сперва постарайся вырвать у него чек. Понял? Вот мой совет.
– Но ведь это жульничество.
– Послушай, Кип, – мягко сказал сенатор, взглянув на смуглое возбужденное лицо Кипа, – любой газетчик скажет тебе, что все это в порядке вещей. И ничего тут не поделаешь, иной раз приходится подработать, чтобы наверстать упущенное.
– Нет, вы ничего не поняли… – пробормотал Кип.
Это было невероятно. Неужели перед ним тот, кто приезжал в тюрьму, чтобы рассказать, как люди хотят добиться освобождения Кипа Кейли, как искренне в него верят. Этот седой человек с бледным, растерянным нездоровым лицом подарил ему жизнь. Распахнул двери в мир людей значительных, достойных. А теперь оказывается, он никогда не знал сенатора по-настоящему. Да и не мог знать, если не понимал, что именно сенатор ценит превыше всего.
– Чего же я не понял? – удивленно спросил сенатор.
«Что все это грязь!» – чуть было не крикнул Кип.
– Придется мне вам объяснить, – сказал он вслух. Так странно прозвучали для него эти слова. – Как-то чудно получается. Я же привык слушать вас. – От изумления он говорил полушепотом. – Вы мне так красиво обо всем говорили, когда приезжали в тюрьму. И мне странно, что такие простые вещи приходится объяснять вам. Странный вы человек!
– Я?! – возмутился сенатор. – Я тебя вытащил из тюрьмы, устроил на работу, а сейчас, когда у тебя неприятности, дал совет поискать счастья на приисках. Что это с тобой происходит?
– Вы сделали мне великое добро, – тихо, с чувством сказал Кип. – Вы говорили со мной от имени тысяч и тысяч людей. Они этого хотели. Но выходит, вы не понимаете того, что сделали, ни даже того, что говорили от их имени.
– Что ты хочешь этим сказать? – Сенатор медленно спустил босые ноги на пол и встал, сокрушенно качая седой головой, словно только что услышал, что все, чем он живет, не имеет никакой цены.
– Я хочу сказать, – все так же тихо отвечал Кип, – что вы даже не поняли значения того, что было для меня сделано. Господи, да вы и я – мы внушили людям веру в добро. А вы об этом забыли. Забыли! – И Кип чуть слышно, будто разговаривая сам с собой, продолжал: – А ведь здесь это было, в его доме, когда собралось такое важное общество… А Новый год! Как зал был взволнован, как люди пели… – Лицо его сияло, казалось, он слышит восторженные возгласы, видит столпившихся вокруг него людей, их глаза, полные радостного удивления. – Что ж, я ухожу.
– Постой, ты не имеешь права так говорить со мной. Я тебе помог. – Маклейн с вытянутой вперед рукой ступил несколько нетвердых шагов следом за Кипом. Вид у него был жалкий, униженный. – Будь я помоложе, я бы сам уехал на прииски. Там может вдруг повезти. Можно вмиг разбогатеть. – Маклейн остановился, ноги его свело судорогой, колени подогнулись, и он присел, опершись рукой об пол.
Кип оглянулся. Ему стало жаль сенатора. И еще он подумал, что, пожалуй, как человек он всегда стоил больше, чем Маклейн.
– Прощайте, – сказал Кип. – Должно быть, вы просто отстали где-то в пути.
21
Летний вечер окутал его своим теплом. Он остановился у фонарного столба. Парило. В воздухе ни ветерка. Его кинуло в жар. Отирая платком влажный лоб, он сокрушенно подумал: «Сенатор просто-напросто потерял представление о том, что сам сделал. Пустой звук его красивые пышные слова». Но рокот и гул родного города словно бы доносили до него доброту и доверие людей. И вновь пробудилась в нем уверенность в своих силах. Он еще покажет Дженкинсу, как ценят его посетители гостиницы. «Если Дженкинс попытается скрутить меня, я уйду, но не раньше, чем это получит огласку».
Кипу захотелось поскорее очутиться среди людей, вновь ощутить чудесную силу своего воздействия на них. Выразить им свою преданность. Он поспешил в гостиницу и направился прямо в кабинет Дженкинса, но не застал его там. В вестибюле Кип всем улыбался, а когда поднялся в бар, тепло пожал руку Эдди. Задумчивая, мечтательная полуулыбка тронула его губы: он раскланивался с каждым, кто входил в бар. Потом спустился к Билли-Мясничку и попросил:
– Вернется Дженкинс – скажи, я жду его в ресторане.
За столиком у большой пальмы сидел лысый Джоунз, тот, что продавал в кредит готовую одежду. На бейсбольном поле красовалась его вывеска-реклама, обещавшая бесплатный костюм тому, кто угодит в нее мячом и при этом, добежав до «дома», сумеет забить очко. Джоунз сидел в обществе Трейси, секретаря клуба бейсболистов, и девушки в черном платье и красных туфлях.
– Ваш парень, Молсен, сегодня дважды запулил в мою рекламу, – жаловался Джоунз. – Опять убыток – два костюма. А публики на главной трибуне – от силы и двухсот человек не набралось. Так какой мне от них прок?
– А сколько костюмов вы так потеряли за год? – спросил секретарь клуба.
– Восемнадцать! Вы что, разорить меня хотите? Не можете крепких подающих подыскать, чтобы с вашими ловкачами управились?
Какие простые житейские мелочи занимают этих людей. Кипу хотелось отвлечь их, чем-то вдохновить. Поклонившись девушке, он подсел к столику.
– Бывает, западет тебе в память какой-то вечер, – начал он, – и все, что ты тогда чувствовал… Вот вхожу я сейчас в гостиницу и…
– А, привет, Кип, – бросил ему Джоунз и продолжал: – Так вот, если бы ты заменил Лейка на седьмой перебежке, когда по нему стали бить…
Кип пришел в замешательство. Нет, быть не может, его просто не расслышали. И с задумчивой улыбкой начал опять:
– Словом, такой вечер, когда вот-вот дождь начнется, и воздух тяжелый, паркий…
– На стадионе сегодня вовсе не было жарко, – возразила девушка, – ветерком обдувало.
– Если парень на мели, в такой вечер легче всего с пути истинного сбиться, – сказал он, слегка повысив голос.
Секретарь бейсбольного клуба пожал плечами:
– При чем тут «на мели»? Разве кто-нибудь это сказал?
С каменными лицами все уставились на Кипа, потом, удивленно подняв брови, переглянулись.
– Вот я и говорю… – продолжал Джоунз, – на кой черт такого слабака, как Лейк, подающим ставить, ведь команда-то вела четыре – ноль, а он все профукал.
Но Кип придвинулся к ним ближе, охваченный тем же внезапным страхом, какой испытал, выйдя от сенатора. Страх нарастал, но он подавил его отчаянным усилием воли. Откинувшись на стуле, он обвел всех взглядом и заговорил снова:
– Ну так вот, как раз в такой вечер мы и провернули знаменитое нападение на машину с почтой. Помните? Двенадцать лет назад. – Теперь уж он не давал себя прервать, но слушатели, похоже, вовсе не помнили об этом ограблении. Кип растерялся: – Так это же была величайшая сенсация в те времена! – Но им явно не терпелось продолжить свой разговор, и он с отчаянием торопливо сыпал словами: – Ну помните, еще тогда говорили: чтобы такой план до мелочей точно разработать, нужна голова военного стратега. А еще кто-то сказал: все это, говорит, по хитроумию и ловкости сравнить можно только с прозорливостью Ганнибала, когда тот задумал переход через Альпы. Ну да, вы же не помните об этом ограблении. Деньги находились в бронированном автомобиле, а улица пустая, только бродячий торговец с тележкой, грузовик с углем да итальянец-шарманщик со своей музыкой. – Лицо его раскраснелось, в голосе все явственнее слышалось какое-то странное возбуждение. Девушка со скучающим видом, словно уже слышала эту историю, вынула из сумки зеркальце и принялась что-то стирать с подбородка. – Дайте-ка нам карандашик, – попросил Кип.
Прямо на скатерти он набрасывал план и быстро объяснял:
– К шоссе только один выход, так? Видите, вот тут. В таком деле нечего лезть на рожон. Теперь смотрите: охрана заводит между собой разговор. Анджело, тот, что с тележкой, вытаскивает пулемет, а второй Анджело, с шарманкой, дает очередь с другой стороны, поверху метит. Я на грузовике с углем. Вижу, все идет как по маслу.
– Сколько вы прихватили? – равнодушно осведомился Джоунз. – В этом все дело.
– Сто пятьдесят тысяч, – небрежно сказал Кип.
– Святые спасители! – ахнул Джоунз. – Слыхали?
Вот оно, выражение детского восторга на их лицах.
Как оно им идет. Долго он его добивался и вот наконец добился. И Кип улыбнулся счастливой улыбкой с чувством глубокого облегчения. А слушатели повторяли:
– Это же чертова пропасть денег! Просто жуть. Мама родная, сто пятьдесят кусков одним махом!
– Если вас только деньги интересуют, – поддразнил он их беззаботно, – как думаете, сколько я огреб в банках в общей сумме?
– Ну, сколько?
– Тысяч шестьсот, может, и больше.
Они были ошеломлены.
– Ой, Кип, что же вы с ними сделали?
– Шестьсот тысяч долларов! Слыхал, Стив?
– Отчего бы и вам не подработать и не выйти в люди, как Кип? – сказала девушка и шепнула Кипу: – А у вас еще что-нибудь осталось?
В этот момент Кип заметил Билли-Мясничка, который пробирался к нему между столиками.
– Кип, – сказал он, – я передал Дженкинсу. Он ждет.
Изумление на лицах слушателей окрылило его. Он знал, что они его провожают восторженными взглядами. Кип вошел в кабинет к Дженкинсу как нельзя более уверенный в себе.
Дженкинс сидел за столом, сложив в виде арки толстые пальцы. Лампа снизу освещала всю пирамиду его лица – от ее основания из трех могучих подбородков до лба. С диковатым блеском в глазах, быстрым шагом Кип подошел к столу.
– Я уже приходил сюда, я вас искал, – сказал он.
– На всех парах несся? – проворчал Дженкинс.
– А как же…
– Вот это другой разговор, и к взаимной выгоде. Так, может, давай сразу – быка за рога?
– Минутку, – сказал Кип, опершись о стол руками. – Вам известно, что работа моя мне нравится, что она мне помогает разные мои замыслы осуществлять и что я бы хотел на ней остаться. И открыто это говорю. Но имейте в виду, мистер Дженкинс, если вы воображаете, что для меня эта работа важнее меня самого и моих замыслов, – тут Кип выпрямился, широко развел руками, – то вы просто спятили.
– Значит, чересчур важная птица, а? – Дженкинс задыхался от негодования. – Ну, цирк!
– Нет, сэр, не цирк. Не стану я себе жизнь портить ни ради вас, ни ради вашей работы.
– И ты говоришь это мне?
– Да, вам.
– Так это я порчу праведную жизнь?
– Вы меня под корень режете, работу отнимаете, если я не стану жуликом ради вашей выгоды.
– И я сижу и слушаю эту ахинею? – Дженкинс в бешенстве хлопнул жирными ладонями по столу. – А он тут передо мной красуется – ни дать ни взять секретарь Христианской ассоциации молодых людей! Больно мне от твоих слов. Больно. Значит, я тебя жуликом хочу сделать! Вот она, благодарность. Целая куча ханжеского дерьма! Не слишком ли возомнил о себе, арестант?
Но Кип улыбнулся.
– Довести стараетесь? – сказал он. – Чтобы я вам врезал, а вы меня засадили?
И тогда Дженкинс выказал искреннее недоумение.
– Возможно, я и в самом деле спятил, – сказал он, – но неужели ты и вправду считаешь, будто я тебя увольняю оттого, что задумал выжать из тебя деньги, как ты выражаешься, жульническим путем?
– Именно.
– Боже мой! Ну, ты – чудо. Ты что, ослеп? Ничего не замечаешь? Или только по округе колесишь, а сюда иной раз заглядываешь чайку попить? Где они, твои важные друзья? Кого мы тут видим вместо солидной публики? Уголовников с их женами, твоих дружков, которые чуть кто деньги вынет, так и пялятся?
– Вы унижаете каждого, кто приходит сюда хоть за какой-то помощью. – Раскинув огромные руки на всю длину стола, Кип ухватился за оба его края. И засмеялся возбужденно, радуясь борьбе. Словно смехом он как бы заводил себя, сдерживая клокочущую дикую ярость, прежде чем она прорвется.
– Ты давай не хами, Кейли!
– А я как раз собираюсь.
– Я Стейнбека позову. Он тебя в окно вышвырнет. Он-то сможет, не забывай.
– Оскорбляя меня, вы оскорбляете тысячи других людей.
– Постой, да ты что! – вскричал Дженкинс, как бы сам себе не веря, словно до него только что дошло, какой мечтой тешит себя Кип, как она его воодушевляет и кем он себя вообразил. Он пристально уставился на Кипа. – Ты, я вижу, слегка чокнутый, – сказал он. – А я раньше и не догадывался, и сейчас не совсем понимаю. Да и как я мог понять? Я тебе втолковать старался, что в жизни начало начал – это деньги. Деньги всем миром вертят. Я же просто не за того тебя принял. Откуда мне было знать, что ты рехнулся? Так каким же великим деятелем ты себя вообразил?
– Вам этого не понять.
– Но я хочу понять. Чем же ты тут, по-твоему, занимался эти несколько месяцев?
– Старался показать всем, что может дать человеку немного доброты и сочувствия.
– Иными словами, был у полиции подсадной уткой для слежки за городским ворьем.
– Подсадной уткой?
– А ворам давал пользоваться гостиницей как воровским клубом.
– Что ж, оплевывайте все, продолжайте.
– Не я первым начал. Это у тебя хватило наглости сказать, будто я все время старался напомнить людям, кто ты есть.
– По-своему, по-гнусному вы именно это и старались делать.
– Но разве не в том заключалась твоя работа – показывать людям, кто ты есть? Или я полный олух?
– Ага, видите, вот он, ваш подход.
– А теперь приличная публика больше не приходит.
– Но…
– Не приходит!
– Так, по-вашему, я должен орать: «Берегитесь! Я банки граблю! У-у-у!»
Дженкинс распалился до предела, его пухлое красное лицо горело от возмущения.
– Какого дьявола! А о чем ты тут несколько месяцев вопил? Чем развлекал? Благими делами Христианской ассоциации? Я же тебе сейчас помочь хотел, чтобы ты опять выигрышный билет вытянул. Ты же опостылел тут всем – вот ведь в чем дело.
– Неправда. Чудовищная ложь… – Но Кип тяжело привалился к столу, внутренне сопротивляясь тому, что услышал. Он казался сломленным. Сегодня сенатор посоветовал ему уехать, значит, хотел от него отделаться… У Эллен не нашлось минутки поболтать с ним… Кип стоял, беспомощно глядя на Дженкинса, не в силах вымолвить ни слова. И тут он в ужасе сделал для себя еще одно открытие: он, значит, сам все время понимал, о чем люди хотят с ним говорить. Разве только что он не взывал к торговцу готовой одеждой и его друзьям: «Бога ради, обратите на меня внимание! Я же самый знаменитый бандит в этих краях!» Словно только этим и был людям интересен. Сердце его екнуло, перед глазами все исказилось. То, что казалось прекрасным, виделось теперь уродливым, жалким, смешным. Руки его судорожно сжались в кулаки, костяшки пальцев побелели. Дженкинс опять глядел на него испуганно.
