Текст книги "Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу"

Автор книги: Морли Каллаган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 34 страниц)

– А подумал ли ты, Ал, вот о чем: ведь наш Юджин Шор будет первой знаменитостью с фамилией Шор.

– Может быть, может быть, – сказал он. – А как тебе нравится, к примеру, такая семья: Большие Шоры?

И она с серьезным видом подхватила:

– Вот-вот. А еще был знаменитый хоккеист Эдди Шор.

– Верно, – согласился Ал, сдерживая смех. – А еще есть Тутс Шор.

– Не забудь о Дине Шор.

– Нет, мне больше правится Пулфорд Шор.

Тут Лиза попала ногой в сугроб, и он затревожился:

– Ну не дурачье мы? Ты, того гляди, схватишь простуду. Скорее домой!

Но такси, конечно же, было не поймать. Пришлось идти пешком до самого дома. Лиза выпила подогретого виски и улеглась в постель. Ал же, переодевшись, стал набрасывать план будущей книги.

8

Ведя привычный образ жизни, чувствуя себя в безопасности среди своих вежливых соседей, в урочный час отправляясь, как всегда, прогуляться по городу, Юджин Шор, как видно, полагал, что он по-прежнему не позволяет людям, подобным Алу Дилани, вторгаться в его частную жизнь. А неподалеку Ал, сидя за письменным столом, играл в свою игру, которая подводила его все ближе и ближе к Шору. Чуть сосредоточившись, он мог представить себе Шора в кресле-качалке, как он видел его тогда в окне. Он мог представить, что получает от него нужные ответы. Для этого у Ала имелись все необходимые инструменты. Он тщательно исследовал темы, архетипы, отголоски старых мифов, интересные ассоциации. Время от времени, услышав в коридоре шарканье старых Лизиных шлепанцев, он прерывал работу. У двери его комнаты шарканье стихало, и в наступившей тишине, в том, как она прислушивалась, он ощущал ее одобрение. Он ощутил его и в тот вечер, когда она сказала ему, что ей приятно засыпать под стук пишущей машинки. Ближе к полуночи она обычно входила к нему в комнату и говорила: «Может, сделаешь перерыв? Съешь сандвич и выпей кофе или холодного пива». Она забирала все, что он написал, на работу и перепечатывала там набело. Скоро у него уже набралось сто двадцать страниц.

Однажды вечером, когда за окном лил холодный дождь, Ал начал перечитывать написанное. Он читал под раскаты грома и вспышки молний, в окно хлестал дождь. Но он даже ни разу не поднял голову. Но вдруг осознал, что уже не читает – не может читать. Он был потрясен. Все было не так. Ничто на этих страницах не отражало того глубочайшего впечатления, которое произвели на него книги Шора. «О господи!» – пробормотал он.

Он вскочил и пошел на кухню. Слава богу, Лиза спала. Ему хотелось кинуться вон из дома и напиться где-нибудь до чертиков, но час был слишком поздний, и на улице лил дождь. Он достал из холодильника банку пива. Тяжесть внутри – мертвенная, давящая – наполняла его страхом. Он ненавидел себя. И снова услышал прежний голос: «Ты ничто, Ал». Еще одна бездарь, еще один жалкий графоман! Да нет, не графоман, в отчаянии пытался он спасти себя: он хоть понимает, как все это бездарно. Он отдает себе отчет, что запутался в тенетах университетской схоластики, знает, что, в какие бы он ни отправился странствия, он неизбежно потащит за собой альбатроса – доктора Мортона Хайленда – и до конца жизни тот будет сидеть у него на загривке. Инструменты! Проклятые инструменты, от которых нет никакого толка.

И даже от пива нет толка. Глядя на стакан и на пустые банки, он проникся жалостью к себе. Он редко пил пиво. Коньяк или виски. Шотландское или ржаное. Почему в доме нет виски? Потом схватился за голову – его все больше одолевал страх. Значит, он должен бросить работу над Шором? Найти в себе силы перенести унижение и вернуться к работе над Мейлером. Уставившись на сверкающую белизной полированную столешницу, он снова и снова твердил себе это.

Вдруг он вскочил и, шатаясь, устремился к своей комнатке. Он вытащил из ящика стола все старые вырезки, которые ему принесла Лиза, и начал их жадно читать, как будто вдруг вспомнил о каких-то интересных высказываниях знаменитостей – они, кажется, говорили что-то такое, что следовало держать в уме. Но почему все они столь немногословны? Вот, например, Синклер Льюис, его высказывание много лет назад, когда Шор был еще совсем молодым: «Техника Шора так проста, что кажется, будто он вовсе не пользуется никакими приемами»; и Уиндэм Льюис, и Уильям Сароян, и Альфред Кейзин. Стародавние восторженные высказывания: будто все эти люди соприкоснулись с чем-то, чего не могут разгадать, и поспешили отойти в сторонку. Кто он такой – Шор? Христианин? Язычник? Атеист? Даже Кьюниц и тот говорил о каком-то «удивительном воздействии», странном общем воздействии, чего-то Кьюниц и сам не мог раскусить, а уж он на этом деле собаку съел. Магия. Вот оно что. Именно магия! – решил Ал. И откинулся в кресле, отдавшись охватившему его вдруг чувству облегчения, даже счастливого избавления, хотя и не понимал, откуда оно взялось.

Потом снова помрачнел и встал с кресла. Опять нахлынула какая-то тревога, растерянность. Выдвинув ящик стола, он достал оттуда дневник и раскрыл его на странице, озаглавленной «Лиза». Слава богу, она все еще была пуста. По крайней мере хоть на этой странице он ничего не разрушил. Не тронул Лизу. Вопреки той ночи в Риме, когда он глядел на нее и думал, что все кончилось. Он вырвал страницу из дневника. Скомкав, он бросил ее в корзину и только тогда в полном смятении побрел в спальню.

– Лиза, Лиза! – Ал осторожно тронул ее за плечо. В сером свете, проникавшем из окна, лицо ее казалось напряженным. Она испуганно вздрогнула.

– Это ты, Ал? Что случилось?

– Мне надо тебе кое-что сказать, Лиза… – Он присел на край кровати и заговорил – увлеченно, уверенно; он был снова тем Алом, который когда-то покорил ее своей целеустремленностью. – Ты ведь знаешь, как я всегда старался все проанализировать и объяснить. А теперь я понял, что существует нечто прекрасное, что не поддается объяснению. Объяснить такие вещи просто невозможно.

Она слушала, ласково поглаживая его затылок, успокаивая его. А потом притянула к себе. Его взволнованность всегда ее возбуждала. И не сказала ему ни слова до следующего вечера. Зато вечером она не могла сдержать своего любопытства.

– Что происходит? – спросила она, садясь на кушетку. Она сидела, закинув ногу на ногу, длинная черная прядь закрыла щеку. Растроганный, он не мог отвести от нее глаз.

– Как тебе объяснить, Лиза… – мягко начал он. – Отчего ты вот такая, какая ты есть, Лиза? В чем твой секрет? К примеру, бедра у тебя довольно-таки тощие…

– Что-что?!

– Ну, если отмерить дюймов восемь выше колена.

– Весьма сожалею.

– Рот, шея. Но это еще не ты.

– Не я?

– Нет. В том-то и магия.

Она сидела не шевелясь, удивленно глядя на него, и он склонился над ней. Тогда она привлекла его к себе, расстегнула пуговицы на его рубашке и стала осыпать его нежными поцелуями, пока он не лег рядом с ней. Первый раз они предались любви на его кушетке, которая была частью его рабочего пространства. Потом они лежали, взявшись за руки.

– Скоро в нашем доме не останется уголка, где бы мы не занимались любовью, – сказал он.

– Знаешь что, Ал, не устроить ли нам сегодня вечер отдыха? Сходим куда-нибудь.

– Я бы выбрал цирк, – сказал он.

– Цирк?

– Посмотрим на клоунов, как они ходят на ходулях в сорок футов высотой.

– Я их каждый день вижу, – сказала она.

– А я каждую ночь, – сказал он. – Да, вижу, – повторил он и смолк, сам пораженный этой странной фантазией; улыбка сошла с его губ.

«Не просто клоунов – бродяг, воров и взломщиков на ходулях в сорок футов высотой», – прошептал тоненький голосок где-то внутри его. Затем, не сводя с Лизы восторженного взгляда, он вспомнил, как глубоко растрогал его шоровский взломщик банковских сейфов, романтик-великан, и как он уже чувствовал, что его и Лизу захлестывает теплая волна его обаяния. Наивный простак-великан! В каждой книге Шора, понял сейчас Ал, есть такой обаятельный клоун-преступник: молодой упрямец-священник, которого пришлось заключить в тюрьму. Своенравная молодая девушка на белой лошади. Целая компания клоунов-изгоев на цирковой арене жизни.

Он был так поглощен своими мыслями, что не заметил, как Лиза тихонько вышла из комнаты. Когда же наконец он заметил ее отсутствие, то понял, что не может сейчас оставаться в своей комнатушке. Его охватило беспокойство, воображение его разыгрывалось. Он схватил пиджак и плащ и поспешил вон из дому.

Улицы в этот час были пустынны. Мимо промчалась машина «скорой помощи» с крутящейся мигалкой, ослепляя улицу красными всполохами; когда машина исчезла вдали, темнота, казалось, сгустилась еще больше. Он шел мимо неосвещенных домов. Ближе к центру в сером предутреннем свете тускло светились огни на шпилях административных зданий. Погрузившись в раздумья, Ал шел куда глаза глядят. Наконец-то он действительно нащупал эту единую мысль, пронизывающую все произведения Шора, то, в чем давно был уверен: они все связаны, книги Шора. Но чем связаны? А тем, что герои их – не просто взломщики, жестокие, безжалостные обезьяны, биржевые воры или лжецы политиканы. Духовные отщепенцы. Нет, преступники Шора как влюбленные, они живут лишь по закону своей любви, хотя действия их можно счесть и обычными преступлениями, идет ли речь об одержимом любовью молодом священнике, которого схватили и заперли ищейки из его же собственного племени, или о грабителях банков.

«Но мне-то самому знакома лишь мелкая уголовная шушера», – думал Ал. Когда он был таксистом, он встречал их сотни – сводников, хулиганов, воров-домушников. Спасаются от погони, а добегут до такси – развалятся на сиденье и, едва опомнившись от страха, начинают бахвалиться, и он отвозит их в притоны или в безопасные убежища. Жуткий, но притягательный мир, который помог ему выдержать университетскую скуку. Но это все мелкие уголовники, слабые подобия Хозяина, который, по их убеждению, заправлял всем.

Высокие башни внезапно осветились утренним светом. Улица, по которой Ал теперь шел, тянулась большим темным провалом, и ему чудилось, что он шагает где-то там, в вышине, в ярком свете – большой, сильный, полный творческих замыслов, а тем временем внизу, в темных провалах, на ходулях в сорок футов высотой бредут все великие клоуны Шора – неуклюже, еле удерживая равновесие, головы их освещены, а огромными ходулями они отбрасывают по сторонам затененных улиц маленьких сереньких человечков. Ала охватило необычайное волнение, и вот он уже шел среди них по городу, полному людей в богатых чистых конторах, людей, чьи пистолеты зарегистрированы в их собственной полиции, внимающей каждому их слову, но он сам был с теми, что неуклюже брели на ходулях – высоко над землей, открытые всем взорам.

В конце концов он вернулся домой. Тихо, чтобы не разбудить Лизу, прошел по коридору, сел за стол и начал торопливо записывать. Вот что ему надо делать каждую ночь, думал он. Прогулка, а потом работа. Скоро на столе уже высилась целая стопочка «прозрений» – так он назвал эти заметки. Пока он будет гулять по городу, Лиза все перепечатает, а он потом перечитает эти новые страницы, радуясь тому, что работа движется.

9

Однажды, вернувшись домой около трех часов ночи, Ал увидел, что у него в комнате горит свет. Это удивило его – он помнил, что, уходя, погасил свет, и он поспешил в комнату. Там, уткнувшись головой в сложенные на машинке руки, сидела Лиза.

– Лиза, в чем дело?

– Не знаю, что и сказать, – начала она и запнулась. – Я тут читала, что ты написал… – Теперь она старалась говорить спокойно, даже небрежно. – Право, не знаю… Быть может, мир и вправду полон всяких преступников и некоторые из них столь добры и человечны, что их можно счесть клоунами или святыми. Не знаю. Я-то всегда считала, что мир битком набит полицейскими.

– Это уж наверняка.

– Но тогда где же полицейский? – Она явно пыталась свести все к шутке.

– Какой полицейский?

– А разве не должно быть полицейского? Я имею в виду…

– Прекрати, Лиза.

– Ну что тебе сказать? – встретившись с ним взглядом, она снова заколебалась. Затем, в полном смятении, выложила все, что думала: – Я прочла все подряд – все, что ты написал в последнее время. Когда я перепечатывала, то обратила внимание, что все распадается на кусочки и строчки. И не складывается в одно. Я считала, что ты пишешь книгу. Но сейчас просто невозможно ни на чем сосредоточиться. Никто не сможет собрать все эти кусочки воедино. Это так непохоже на тебя, Ал. – Голос ее дрогнул. Она резко откинула назад голову – она очень волновалась. – Все эти великие клоуны, преступники, любовники – почему ты так неуверенно пишешь о них? Всего лишь какие-то робкие догадки! Почему ты не можешь быть таким, каким был в Риме? Ну да, тогда меня это не слишком увлекало, но теперь-то я кое-что поняла. В Риме они прямо-таки толпились у тебя в голове, все эти древние преступники, эти призраки – великие императоры, и клоуны, и любовники, они были для тебя будто живые. Старый римский цирк, а ты распорядитель на арене. Ты мог смеяться над ними. Боже мой, Ал, у меня было такое чувство, словно ты один из них.

– Но это не Рим, Лиза, – мягко сказал он и засмеялся.

Он не был уязвлен, нисколько. Но ее этот спокойный смех заставил вскочить на ноги. Она стояла перед ним в домашнем халатике, губы у нее дрожали. Ей кажется, что ее предали, догадался он, она ведь с таким увлечением перепечатывала его наброски. В Лизиных глазах была боль, и ему было искренне ее жаль. Он покачал головой. Он вовсе не хотел ее обижать, надо ей все объяснить.

– Поверь мне, Лиза, ты не права, – сказал он, обнимая ее. – Ты не должна делать заключения о книге, которая пока еще в набросках. И сядь рядом. – Он усадил ее на кушетку, заставил откинуться на подушки, прислоненные к стенке.

– Не стоит столь снисходительно поучать меня, Ал, – все так же напряженно сказала она.

– Нет-нет, ты только постарайся меня понять. – Он ласково перебирал ее волосы, пропуская пряди между пальцев. – Ты, Лиза, одного не увидела – если я захочу, за одну-две ночи я могу сложить всю книгу воедино. Мне осталось совсем немного – написать о самом Шоре, и тогда все соединится. – Его рука опустилась ей на плечи, он крепко обнял ее; его одержимость, восторженность постепенно завладевала ею. Случилось то, что случалось всякий раз, когда на него находило вдохновение, – он увлек, заворожил ее. – Я чувствую, Лиза, – шептал он, – что передо мной открываются новые горизонты, какие-то огромные, неведомые доселе залежи, которые, быть может, я и не смогу исчерпать. Есть вещи, на которые я должен найти в себе отклик, даже если не знаю, каким он будет. Знаю лишь одно: если я хочу завершить книгу о Шоре, я не должен этого терять.

Он говорил, и она проникалась надеждой, она готова была ждать. Но когда он наконец умолк, Лиза резко выпрямилась, подалась вперед.

– Ал, а если ты так и не сможешь закончить эту книгу, что будет с книгой о Мейлере? Что вообще ты будешь делать?

– Я еще не думал.

– А я думала… – Она смущенно тряхнула головой и начала ходить по комнате. Потом нерешительно повернулась к нему: – Ты меня выслушаешь, Ал?

– Конечно.

– Может быть, все, что ты написал, – прекрасно и надо лишь это скомпоновать, – осторожно начала она. – Может быть, если бы ты увидел Шора воочию… – Голос ее дрогнул. – Ты так пытливо на меня смотришь, Ал, никто Никогда на Меня так не смотрел, и я люблю, когда ты на меня так смотришь. Если бы ты только знал, как я хочу, чтобы и дальше было так! Вот… и если бы ты так же пытливо мог взглянуть и на Шора, быть может, все и сложилось бы и ты бы радовался, доведя все до конца, закончив работу. Ал, ты согласен встретиться с Шором?

– Согласен встретиться с Шором? – Он медленно выпрямился. – Ты в своем уме, Лиза? Ты же знаешь, я мечтаю о встрече с ним. Но он-то не хочет меня видеть.

– Ты не возражаешь, если я поговорю с ним?

– Ты? Как же ты это сделаешь?

– Еще не знаю. Наверно, просто пойду к нему.

– Лиза, он никого к себе не пускает.

– А я чувствую, что у меня получится.

– Лиза, – начал он, борясь с желанием расхохотаться. Но она так серьезно и сосредоточенно смотрела на него, в ней было столько достоинства, что он не мог засмеяться. – Характер у тебя, конечно, сильный, но я боюсь, что мне не доведется увидеть, как ты входишь сюда вместе с мистером Шором.

Она пожала плечами и вышла из комнаты, а он остался на кушетке, раздумывая над ее словами и прислушиваясь к ее быстрым шагам за стеной.

10

В 8.30 вечера, когда еще во всех домах светились окна, Лиза остановила свою машину неподалеку от дома Шора. Она позвонила в дверь, но прислуга сказала ей, что он пошел купить табаку в лавочке за мостом и должен вернуться через несколько минут. Ее не пригласили войти в дом и подождать, поэтому Лиза стала прохаживаться взад-вперед перед домом. С неба посыпалась изморось – то ли снег, то ли дождь. Кучки опавших листьев поблескивали снежными шапками в свете фар проезжавших автомобилей. Лизу пробирала дрожь в ее элегантном, строгого покроя черном пальто и красном шелковом шарфе на голове. Она жалела, что не надела резиновые боты. Но вскоре она увидела Шора, который шел по направлению к ней. Она подождала, пока он подойдет совсем близко, затем негромко его окликнула:

– Мистер Шор?

– Да?

– Вы меня не помните?

– А, да-да. Помню.

– Я так и надеялась. Меня зовут Лиза Толен.

– Лиза? Так в чем дело, Лиза?

– В Але Дилани.

– Кто это, Ал Дилани?

– Он был со мной в тот вечер.

– А, верно. Кто-то стоял позади вас.

– Он ищет встречи с вами, мистер Шор… Почему вы не хотите его видеть?

– Ах, вот оно что! Послушайте, Лиза, – стараясь говорить шутливым тоном, начал он, – человек вроде меня не может встречаться с литературоведами, занятыми своей работой. Это же своего рода промышленность. – И он пожал плечами.

– Я ничего в этом не понимаю. – Лиза вскинула голову, потом шагнула ближе и тронула его за рукав. – Взгляните на меня, – сказала она спокойно. – Ал – вся моя жизнь.

– Вся ваша жизнь? – Он пристально на нее посмотрел, затем кивнул и еще раз кивнул. – Лизина жизнь, – мягко сказал он. И больше не произнес ни слова, только взял ее под руку и повел рядом с собой. Куда они шли, Лиза не знала. Да это и не имело значения. Напряжение отпустило, и она чувствовала себя совсем легко. Теперь она могла быть самой собой, тем более что встретила явно дружеское отношение.

– Я иду в гости к друзьям, – сказал Шор, – они живут в нескольких кварталах отсюда. Сегодня у нас день покера. Только я вот опаздываю. Вы расскажете мне по дороге о вашем Але Дилани.

Она рассказала ему спокойно и быстро, так, чтобы все успеть: что она живет с Алом, поддерживает его материально, и о том, как Ал без всяких тревог писал работу о Мейлере, а теперь вдруг бросил и обратился к нему, Шору.

– Минутку, – прервал ее Шор, – а в чем провинился Мейлер?

– Мне кажется, Ал просто устал от него.

– Хмм…

– Теперь он увлекся вами, у него какие-то невероятные идеи. Если он кончит книгу, он получит место в университете. Но, мне кажется, ему нравится… хотя это, конечно, безумие… нравится писать и писать и не доводить книгу до конца. Меня это пугает – то, что он не хочет, чтобы книга была закончена. Может быть, он сошел с ума?

– Я еще никого не сводил с ума, Лиза. Я вполне мирный домашний кот.

Улица, которая вела от оврага, кончилась, и они повернули на запад. Тут к магистрали под разными углами сходились сразу три улицы. Машины мчались с пяти сторон к блестящему черному кругу перекрестка, и лучи фар на повороте скользили по белеющим под снежком газонам.

– Что же нам делать, Лиза? – спросил Шор. – Вы как думаете?

– Мне кажется, все пойдет на лад, если вы поговорите с ним, – сказала она. – Тогда ему действительно захочется завершить работу. Вы поговорите с ним?

– Видите ли…

– Прошу вас, мистер Шор! – Лиза улыбнулась.

– Я очень замкнутый человек, Лиза, – явно испытывая неловкость, сказал он, – что-то в ее улыбке удерживало его от категоричного ответа. – Работа для меня – это очень свое, личное.

Сняв шляпу и отряхивая с нее снег, он вдруг огляделся по сторонам, словно его кольнуло дурное предчувствие.

– Прошу вас! – снова улыбнувшись, Лиза дотронулась до его руки, а глаза ее, казалось, говорили: «Ну к кому мне еще идти, если не к вам? Вы же это все понимаете».

Встретив ее взгляд, он тоже медленно улыбнулся, будто подтверждая, что у нее есть свое право посягать на него.

– Вот как мы сделаем, Лиза, – сказал он. – Сегодня после полуночи – скорее, даже ближе к часу – я буду переходить этот перекресток, возвращаясь от моего друга Хеннесси. – Он усмехнулся: – Может быть, я выпью лишнего.

– Мы вас видели, мистер Шор.

– Ах, значит, видели! Надеюсь, я не шатался из стороны в сторону?

– Нет, что вы! Прекрасно держали курс.

– Да, это я умею. Ладно, сегодня я выпью совсем немного, обещаю вам. Так вот, если я уже вернусь домой, над дверью будет гореть фонарь. Помните, время будет за полночь. Скажите Алу, чтобы он заглянул ко мне. А теперь я покидаю вас. Стойте! Не переходите со мной на этом углу, не то на обратном пути угодите под машину. Это скверный угол. Я-то привык. Спокойной ночи, Лиза.

– Мистер Шор…

– Да?

– Спасибо вам, – мягко сказала Лиза. – Огромное спасибо!

Радостно взволнованная, она стояла, провожая его взглядом. Он повернул голову, не сводя глаз с машин, которые неслись на север, потом повернулся к машинам, которые шли справа, затем бросил быстрый взгляд через плечо на машины, которые наезжали сзади и разворачивались, объезжая его полукругом.

11

В полночь, как и обещал Шор, над входом горел фонарь. И массивная черная дверь блестела, словно ее только что отполировали, однако латунный почтовый ящик, дверная ручка и молоток были тусклые, не то что на соседнем доме – там они сияли жестко и холодно. Вблизи можно было разглядеть, что большой кованый молоток сильно побит. Замочная скважина была внизу, под самой ручкой, – тяжелой, стершейся и очень красивой, как видно, старинной работы. Слева от нее на кирпичной стене виднелась кнопка звонка.

Ал нажал на кнопку. Потом вдруг, поддавшись волнению, усомнился, что эта внушительная дверь отворится перед ним, ухватил молоток, постучал три раза, немного подождал и собрался постучать еще раз. Но тут дверь отворилась.

– Ал Дилани? – спросил Шор.

– Да, сэр, Ал Дилани.

– Входите. Я только что вернулся. – Он отступил в прихожую, и свет лампочки упал на коричневую куртку и синие домашние брюки. Его седеющие волосы заметно поредели. Глаза смотрели мягко, но в лице было что-то суровое. Одни сказали бы, что он держится с дружелюбием гаражного механика, другие – что ему свойственна спокойная аристократическая непринужденность. И дом оказался совсем не таким, как представлял себе Ал. Стены были белыми, а не коричневыми. Здесь все, по-видимому, было выдержано в светлых тонах, с красочными пятнами картин и ковров. Ал улыбался нервно, Шор – ласково.

– Ну-ка, дайте мне ваше пальто, Ал, – сказал он с добродушной бесцеремонностью старого друга. Проведя Ала в библиотеку, он показал на поднос с бутылкой коньяка. – Налейте себе, Ал. А мне на сегодня довольно.

Он сел в качалку у окна.

– Ал Дилани, – произнес он задумчиво, склонив голову набок. – Ведь был такой боксер – Ал Дилани?

– Наверное, до того, как я стал интересоваться боксом, сэр.

– Да и я тоже его не видел. Он выступал в полутяжелом весе, если не ошибаюсь. Мисс Толен – красивая девушка, Ал. Всполох пламени.

– Я ей это передам, сэр.

– Не стоит. Как бы она не решила вас сжечь. – Он засмеялся. – Ну а книга продвигается?

– Она уже почти сложилась.

– Книга о моем творчестве. Хмм. И кому же она будет интересна?

– Студентам, – поспешно сказал Ал. – И людям вроде меня. – Он все еще побаивался Шора, но продолжал уже более уверенно. – Мне кажется, очень многие интеллигентные люди сейчас пресытились политикой, социологией, статистическими премудростями, экономикой и тому подобной трухой, которая ничего не говорит о жизни.

– Возможно, вы и правы.

– Я более чем прав.

– Отлично. Ну и как же вы оцениваете мои книги?

– Вы лишили меня сна, мистер Шор, – сказал Ал. – Казалось бы, любовные истории не должны выводить меня из равновесия. Но если любовь не признает никаких законов, кроме своих собственных… куда она ведет? Не удивительно, что люди боятся любви.

Шор ничего не сказал, он слушал с серьезным вниманием, словно Ал был достоин величайшего уважения, а Ал, в восторге от интуиции Шора, готов был очертя голову засыпать его вопросами: «Почему вас так привлекает специфическая психология преступников? Что произошло в каком-то темном закоулке вашей жизни? Вы чего-то не совершили и теперь горько об этом сожалеете? Это случилось, когда вы были молоды? Преступление… преступник был очень близким вам человеком? Насильственная, глубоко ранившая вас смерть? Где-нибудь здесь? Ведь я правильно понял?»

Но он страшился услышать ответы. Ему необходимо было всем сердцем верить в свое прозрение, а потому он заговорил о том, что произведения Шора совершенно не похожи на произведения всех писателей, какие только приходят ему на ум. Камю, Чехов, Борхес – ну кто там еще? Другие писатели? Неожиданно Шор заговорил сам. Начал рассказывать о своих современниках: о Беллоу и Мейлере – с юмором, словно о старых соседях. Ал был в восторге. Шор как будто вполне ему доверился.

– Но есть одно решающее отличие, – сказал Ал. – Вы заставляете меня иначе взглянуть на мою собственную жизнь. Чем больше я вас читаю, тем больше жизнь превращается в мистификацию.

– И чем больше я смотрю на жизнь, – сказал Шор, пожимая плечами, – тем больше вижу в ней мистификацию.

– Нет, – решительно сказал Ал. – Для вас эти понятия сливаются.

– Вы так думаете?

– Я в этом уверен, – сказал Ал, но вдруг почувствовал, что его вновь оттолкнули. – Мне… Я иногда спрашиваю себя, почему вы продолжаете жить в этом городе, мистер Шор?

– А где же мне следовало бы жить?

– Да где угодно. В Египте, Париже, Нью-Йорке, на Багамах.

– Почему же на Багамах? С подоходным налогом у меня все в порядке.

– Во имя чего хоронить себя здесь?

– Разве в своем родном городе я в изгнании? – спросил Шор с легкой насмешкой в глазах. – Ну, возможно, мой родной город для меня как монастырь. И кстати, – продолжал он, иронически улыбаясь, – редактор «Уорлд» предложил мне написать очерк о моем отчем доме. Что угодно, лишь бы это было в моем стиле. Что-нибудь о нашем городе. Возможно, я и напишу. – Он показал на коньяк. Рука у него была красивая. – Налейте же себе. – Потом отложил свою трубку. – Ал, – сказал он мягко, – насколько я понял, вы зашли в тупик. Это бывает, когда пишешь…

– В тупик? Кто сказал, что это тупик, мистер Шор? Лиза?

– Ну, во всяком случае… столкнулись с определенными трудностями.

– Конечно, трудности есть. Но они все больше увлекают меня. Мысли теснятся в голове, мне открывается целый мир… – Он палил себе коньяку и выпил залпом, стараясь успокоиться. В доме теперь царила полная тишина. Снаружи тоже не доносилось ни звука. Было тихо, словно в парке глухой ночью. Шор внимательно смотрел на него. – Для ученого его работа редко становится таким чудесным приключением, – продолжал Ал, нащупывая путь. – Я было выбрал Мейлера. Сражения с ветряными мельницами, не так ли? – Он рассказал Шору о поездке в Европу, о разговоре с Марком Стивенсом и о встрече с уэльским поэтом в «Фальстафе». – Я начал читать ваши книги, – чуть смущенно произнес он. – И что-то меня в них поразило. Что-то я ощутил как собственное, свое. Ну, я написал довольно много. И завяз. Никак не могу докопаться до главного… – Глаза Шора, которые вбирали все и не говорили ничего, начинали его смущать. В ту секунду, когда Ал готов был выпалить: «Но почему все-таки вам обязательно нужны преступники?» – Шор начал покачиваться в кресле. Это поскрипывание ошеломило Ала… Шор покачивается и смеется над ним, совсем как ему привиделось. – Меня поразило, что все ваши персонажи обязательно нарушают закон… во всяком случае, какой-то закон, – сказал он, словно размышляя вслух. – Может быть, это им необходимо, чтобы обрести себя. Вот в чем суть. Верно?

Шор, не отрицая и не соглашаясь, продолжал покачиваться.

– Чтобы обрести себя? – повторил Ал и провел рукой по бороде. – Чтобы стать свободными, не зависеть ни от кого и даже, я бы сказал, чтобы судить о себе по справедливости.

Шор все так же покачивался, и Ал дал себе волю.

– Это большая тема, я понимаю. И захватывающая, правда? Ощущение свободы, которое приходит к человеку, его любовь – беззаветная любовь – и, может быть, независимость. Неужели их всегда надо подавлять?

Внезапно Шор застыл в качалке, и его взгляд стал таким настороженным, что Ал ощутил себя таким же великаном, как в ту первую ночь, когда шагал между высоких зданий. «Я правильно понял, – подумал он. – Господи, правильно ли я понял?»

– Одно я могу о вас сказать, Ал, – негромко произнес Шор.

– Что же?

– Преступники вам симпатичны.

– Нет, не то.

– А что?

– Чем вы живете?

– Чем вообще живет человек? – Шор пожал плечами, как будто смутившись. – Теперь никто такого вопроса не задает, вам не кажется? – Он словно бы приготовился уклониться от внезапного вторжения. – Вы читали Старки Кьюница?

– Да, сэр.

– Кьюниц видит меня иначе, чем вы.

– Кьюниц был озадачен, как и я, сэр.

– Кьюниц озадачен? Это невозможно, Ал, – сказал он, чуть улыбнувшись. Но в его взгляде была все та же настороженность, то же удивление, и Ал сбился, а Шор опять начал покачиваться, держа в руке трубку, которую так и не раскурил. И глаза его опять стали непроницаемыми.

– Меня интересуют лица, – сказал Ал. – Жизнь человека запечатлевается на его лице. Я думаю о ваших произведениях и рассматриваю лица на улицах. Ночные лица.

– Ночные лица?

– Да.

– В самом деле?

– Я вглядываюсь в лицо каждого встречного и стараюсь отгадать, к чему эти люди в действительности стремятся. Осталось ли им, к чему стремиться, или они живут, как под опекой суда, и смирились с этим? Сколько бы еще я мог сказать! – Засмеявшись, он посмотрел на свои часы. – Мне хотелось увидеть вас, поговорить с вами, и мне было очень хорошо, а сейчас, боже мой, уже половина второго! Но это ведь не в последний раз, правда, сэр?

– Погодите, Ал, – сказал Шор, медленно поднимаясь и глядя в пол, словно в нерешительности. – Ал, вы… – Он умолк и внимательно посмотрел на Ала. Затем, решившись, твердо взял Ала за локоть. – Перед сном я люблю перекусить, – сказал он. – Поедемте со мной. Я сейчас выведу машину. Это на полпути к вашему дому.

Он дал Алу его пальто и надел свое. Они прошли через прихожую и дальше через весь дом, через большую столовую и маленькую столовую при кухне, через комнаты красивого дома, полного света, и дальше в гараж к машине.