Текст книги "Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу"

Автор книги: Морли Каллаган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 34 страниц)

– Ну-ну, довольно! – строго сказал коронер.

Но в зале воцарилось тягостное смущение. Пятеро присяжных неловко переменили позы. Ал шепнул Шору:

– Что-то тут назревает, я чувствую. Как вам кажется?

Шор не ответил, он не спускал глаз с Джейсона. Тот сидел скрестив руки, голова его, дернувшись, откинулась назад и еще назад.

– Только верблюды вот так откидывают голову, а потом откидывают ее еще больше, – шепнул Шор. – Люди обычно опускают голову, потом снова ее поднимают.

– Минутку, – сказал Рэлстон, обращаясь к Тони. – Вас еще не отпустили. Вам не нравятся полицейские?

– Мне? Я никаких полицейских не знаю.

– Оставьте, вы же ненавидите полицейских.

– Они меня не знают, я их не знаю.

– И ваш брат ненавидел полицейских, верно?

– Полицейских? Он никаких полицейских не знал.

– Предположим, я скажу вам, что мог бы найти свидетелей, ваших друзей, которые скажут, что вы высмеивали и ругали полицейских при каждом удобном случае? Как это вы называете – «легавая сволочь»?

– Превеликий боже! – воскликнул Дантон, вскакивая. – Что же это такое? Что за дешевый трюк? Ни об этом юноше, ни о его покойном брате ничего дурного не известно. Чего вы добиваетесь? Хотите опорочить их? Это не уголовный процесс, и этот юноша – не свидетель противной стороны.

– Действительно, что именно вы стараетесь установить, мистер Рэлстон? – спросил коронер.

– Мне кажется, нам следует разобраться в психологии, в душевном состоянии покойного, в том оскорбительном пренебрежении, с каким он кричал из машины. В том оскорбительном пренебрежении, с каким он приближался к полицейским, – вкрадчиво объяснил мистер Рэлстон. – Вот и все.

– Нет, не все, – сказал Тони. – Было и еще кое-что.

– Вы что-нибудь видели? – спросил коронер. – Будьте осмотрительны. Вы должны говорить только о том, что сами видели.

– Разве меня там не было? – с горечью спросил Тони. – Я вот про что. Хуан не мог подойти к нему вплотную. Из-за бочек. Хуан не мог подойти к нем вплотную.

Коронер, задумчиво глядя на мистера Рэлстона, предоставил ему разбираться с этим. Присяжные тоже уставились на мистера Рэлстона. Успокаивающе улыбнувшись присяжным, он сказал:

– Мы, следовательно, должны снова выслушать полицейского Мастарда. Полицейский Мастард, подойдите сюда. Вы не упомянули про бочки, – резко сказал Рэлстон. – Почему? Были там бочки?

– Теперь припоминаю, что какие-то старые бочки там валялись. Но, по-моему, они к делу отношения не имеют.

– Эти бочки могли составить своего рода преграду между покойным и полицейским Дансфордом?

– Преграду? Это что-то новое.

– Верно ли, что покойному пришлось бы перебираться через бочки, чтобы подойти к полицейскому Дансфорду?

На лице Айры выразилось удивление.

– Так ведь бочки же были сбоку, – сказал он. – Вот-вот, – добавил он, наконец разобравшись для себя с бочками. – Сбоку, да, были бочки. Но чтоб они могли помешать подойти – нет, сэр.

– Благодарю вас, – сказал коронер. – Ну, если больше никто ничего не хочет добавить…

– Сэр! – резко сказал Дж. Робертсон Дантон, обращаясь к коронеру. – Семья Хуана прибегла к моим услугам. Но даже если в таком разбирательстве мне не положено участвовать, тем не менее как друг правосудия, как друг истины…

– Достаточно, сэр, – сказал коронер. – У вас нет никакого права выступать здесь.

– У меня есть право.

– По закону у вас его нет.

– Не исключен гражданский иск.

– Я уже и так предоставил вам возможность высказаться, – сказал коронер более любезно. – А теперь, пожалуйста, сядьте.

Коронер вновь осведомился, может ли кто-то из присутствующих что-нибудь добавить, и, когда ответа не последовало, к нему подошел мистер Рэлстон, и они несколько минут совещались. Коронер начал просматривать свои заметки, и скулы у него порозовели. Откашлявшись, он заговорил уверенно и властно, точно судья, ведущий уголовный процесс, точно человек, который всегда хотел быть судьей, а не врачом, – еще один человек не на своем месте. Резюмируя результаты расследования, он указал, что пистолет, несомненно, находился в руке полицейского Дансфорда и полицейский Дансфорд, несомненно, из этого пистолета выстрелил. Однако если выстрел не был непреднамеренным, то есть не был произведен полицейским при исполнении служебного долга в уверенности, что его собственная жизнь находится в опасности, не был непроизвольной реакцией на угрозу, тогда имело место преднамеренное убийство. Могло ли все происшедшее быть непреднамеренным? Если угрожающий жест не имел места и молодой человек находился на расстоянии десяти футов, полицейскому может быть предъявлено обвинение в убийстве. Но с какой стати полицейский выстрелил бы из своего пистолета при подобных обстоятельствах? Таким образом, в своем заключении присяжные должны иметь в виду следующее. Если это был неоправданный выстрел, следовательно, совершено убийство. Либо так, либо смерть была причинена неумышленно, явилась результатом случайности. Иной альтернативы ведь нет? Тут коронер начал путаться в словах, но вновь и вновь указывал на эту главную альтернативу. Они не должны забывать, что в результате их решения полицейскому может быть предъявлено обвинение в убийстве. Он умолк, поглядел на свои стиснутые пальцы, печально покачал головой, а затем, оставив властный тон, вновь превратился во врача-утешителя. Он надеется, что оказал им необходимую помощь. Присяжные удалились для совещания.

– Боже мой! Теперь мне совершенно необходимо выпить, Ал, – сказал мистер Шор. – А вам?

– Но смоем ли мы вкус подобной мерзости?

– Это попробует сделать коронер, как только он доберется до своего кабинета! Пойдемте.

Пока они шли, Шор хмуро молчал, а в баре залпом выпил порцию коньяку. Его мягкое дружелюбие исчезло, лицо внезапно обрело жесткую силу.

– Закон и порядок! – сказал он негромко. – Почему это, Ал, закон и порядок так часто уничтожают всякую естественную справедливость? Этот полицейский со своим пистолетом воплощает закон и порядок! Присяжные – да это же марионетки! У них одна задача – не допустить ничего, что может ослабить наше уважение к полицейскому пистолету.

– Я знаю выход – добыть пистолет побольше.

– Да и я ведь отнюдь не пацифист, Ал.

– Это бесспорно, – сказал Ал. Он раздумывал над тем, что именно привело Шора в такое негодование: полное отсутствие у суда уважения к убитому и его брату или же этот полицейский, который его оскорбил.

Когда они вернулись в ратушу, репортеры, друзья семьи и полицейские все еще ждали. Присяжные явно не могли прийти к единодушному решению. Дубовая скамья была жесткой и очень неудобной.

– Здесь, в каких-нибудь двух кварталах от этого района, я прожил много лет, – сказал Шор, к которому вернулись спокойствие и терпение.

Он заговорил о собственной жизни, и Ал сразу насторожился. Шор принялся рассказывать забавные истории о том, как он проходил стажировку в юридической конторе, которая находилась неподалеку от ратуши. Все адвокаты там были молоды, бедны и не знали, куда девать досуг, а потому контора превратилась в приют всяческих веселых безобразий. Впрочем, Шор со своим мягким юмором умел из всего сделать смешную историю. Потом, немного помолчав, он сказал:

– А знаете, пока мы ели, я все думал о вас и о Лизе.

– О Лизе? – тревожно спросил Ал. – Наверно, вы заметили, что между нами сейчас не все хорошо.

– Да, правда, у меня создалось такое впечатление.

– Все эти дни я словно бы все время спрашиваю себя: «Где Лиза?» – сказал Ал, силясь улыбнуться.

– А она – рядом с вами, да?

– Я надеюсь.

– Хмм. – Шор улыбнулся и кивнул. – Это интересно: «Где Лиза?» Мне это нравится. Я убежден, что в ней таятся какие-то непредсказуемые порывы, хотя их и трудно заподозрить – она держится так спокойно. Я люблю разгадывать таких людей и писать о них. Вероятно, вы это заметили. Я уверен, что вы… – Но тут он увидел, что коронер вышел из своего кабинета. – Вот и они, Ал.

Вошли юристы, а следом за ними гуськом – присяжные. Коронер спросил, вынесли ли они решение.

Да, ответил старшина присяжных. Хуан Гонсалес умер оттого, что в него выстрелил полицейский Дансфорд, и его смерть явилась результатом несчастного случая.

– Да что же это! – ахнул Тони Гонсалес. Он вскочил и закричал: – Нет! – и повернулся к Дантону: – Почему вы молчите?

– Шшш! Мы можем возбудить против него дело, – строго сказал молодой адвокат.

Мать схватила Тони за руку и вывела из зала.

В коридоре толпился народ. Тут были и репортеры. Пожилой полицейский репортер, который каждый день выступал по радио, подошел к Шору и Алу.

– Я говорил со старшиной присяжных, – сказал он. – Совестливый человек. Но что тут поделаешь? Коронер не оставил им другого выбора.

– А почему они не послали коронера к черту? – сказал Ал.

– Вы что, шутите? Он бухгалтер. А бухгалтеры не могут во всеуслышание посылать судей к черту. Кому хочется нажить неприятности?

– Мистер Шор, не вижу, как вы сможете изложить эту историю, – сказал Ал. – Ее никто не станет печатать.

– Напечатают, поверьте, и точно в том виде, в каком я ее напишу, – сказал Шор. – При условии, что она не даст основания для иска за клевету. Но я прекрасно умею избегать клеветы. – Внезапно его лицо просветлело, голос зазвучал молодо. – У меня в голове сложилась картина. Вот сию минуту. Тени. Расследование, зал, полный теней. Среди теней ждут замаскированные люди. Этот полицейский и его приятели – только глаза в прорезях масок. Коронер в маске, и присяжные, и тот холеный юрист. Единственное лицо без маски – это лицо матери, и в нем, когда глаза из-под масок поглядывают на нее, отражаются все извечные страдания человечества.

– Господи, они у вас похожи на бандитов.

– Но они и есть бандиты, Ал. И еще спасатели. Они же спасли своего полицейского, верно? – Он засмеялся, и Ал засмеялся вместе с ним.

Мимо, чуть было не толкнув их, прошел фоторепортер и сказал «извините». Его камера была нацелена на дверь. Из нее вышел коронер. Рядом с ним, внимательно его слушая, шел Джейсон Дансфорд. Два крупных широкоплечих человека. Коронер, спокойный, безмятежно уверенный в своем положении в этом городе, и Джейсон, чуть напряженный, чуть более грузный, в добротном костюме, заметно проигрывающем от соседства с дорогим костюмом, который облегал доктора. Однако камеру они одарили одним и тем же – широкой самодовольной усмешкой. Когда голова Джейсона откинулась, его усмешка стала еще шире, и ликующее торжество перешло в снисходительное презрение к процедуре, потребовавшейся для оправдания его поступка.

– Они ухмыляются! Нет, вы поглядите на них! Как страшно должно быть людям! Два бандита.

– Так оно и есть, – сказал Шор.

Они вышли из здания и остановились на широкой ступени лестницы, где молчаливыми группами стояли под лучами солнца люди, словно ожидая какого-то поворота к лучшему. Миссис Гонсалес и ее сын Тони стояли с Дантоном, который их в чем-то убеждал. Джейсон Дансфорд, расставшись с коронером, прошел мимо Ала, направляясь к двум полицейским в штатском, стоявшим по левую сторону. На секунду Ал оказался лицом к лицу с ним и кивнул. Джейсон сначала не замедлил шага, но затем, очевидно сообразив, что увидел кого-то знакомого, вдруг настороженно обернулся.

– Посмотрим, что там происходит, – сказал Шор, и они с Алом присоединились к группе, собравшейся вокруг Дантона.

Ал заметил, что Джейсон Дансфорд не двинулся с места и наблюдает за ними. Его приятели сами подошли к нему. Джейсон ничего не опасался – в этом Ал был убежден. Так же, как и в том, что Джейсон не мог сдержаться и не выстрелить в этого юношу. Дантон никак не мог отделаться от трех пожилых, прилично одетых панамцев, которые поспешно втолковывали что-то друг другу по-испански. Шор внимательно слушал. «Возможно, он поднабрался испанского во время своих путешествий, – подумал Ал. – Наверно, в Мексике». Тони Гонсалес схватил Дантона за локоть. Тот, нахмурившись, перевел взгляд на руку Тони. Но ярость в глазах юноши внушила ему осторожность.

– Да, я это сказал. Да, я знаю, что сказал, – повторил Дантон и, отвернувшись, посмотрел через улицу. Но куда бы он ни посмотрел, всюду высились банки и страховые компании. Его контора находилась дальше по улице, в одном из немногих еще сохранившихся здесь старых зданий.

– Вы говорили – возбудить дело! – с горечью воскликнул Тони. – Так как же его возбудить?

– Мистер, мистер, – виновато заговорила миссис Гонсалес. – Тони еще совсем мальчик. Он не понимает. Тони, отпусти руку.

– Да, отпусти, – мягко сказал Дантон. – Видишь ли, судебное разбирательство требует денег. Больших денег.

Трое пожилых панамцев кончили свой спор и подошли поближе. Один из них, с глубоко посаженными глазами и тонким носом, слегка поклонившись, негромко сказал:

– Извините меня, сэр. Деньги! Ну конечно. Без денег невозможно. Но наши земляки могут собрать деньги. Мы сложимся. У миссис Гонсалес застрелили сына. Он был хороший мальчик, помогал ей. Она бедная женщина. Но мы можем сложиться.

– В городе панамцев так мало, что они и одной закусочной не заполнят, – сказал Дантон, чувствуя себя все более неловко. – То, что произошло здесь, – это… ну… это закон. – Он взял Тони за локоть. – Видишь ли, друг, – сказал он, – закон и справедливость иногда не совпадают.

Бессильный гнев в глазах Тони испугал его мать.

– Тони, Тонн, – сказала она строго. – Мы сейчас пойдем домой. Уйдем отсюда. – Она кивнула Дантону, смирившись, уступая судьбе. – Я-то это знаю, мистер. Но Тони еще мальчик, и он сердится. Я знаю про закон. Но Тони не понимает, что справедливость совсем не здесь.

На ее озаренном солнцем лице лежала печать покорности судьбе, покорности, рожденной такой древней мудростью, что Ал, поразившись, взглянул на Шора и легонько подтолкнул его локтем. Но Шор не обернулся к нему. Что-то в матери Тони приковало его внимание, глубоко тронуло его – это можно было прочесть в его взгляде. Словно он понял, что старая женщина, прожив жизнь в неизбывной нужде, нередко прячась от закона, все же сумела сохранить в душе извечное естественное понятие о справедливости, и это позволило ей не потерять уважения к себе.

– Боже мой, – тихо проговорил Шор, и эта перемена в нем, это новое открытое участие встревожили Ала настолько, что он не сумел скрыть свою тревогу.

– Ничего, Ал, – сказал Шор. – До сей поры я держался в стороне от городской жизни, но этим делом я займусь с удовольствием. – Потом он повернулся к адвокату. – Разрешите представиться, – сказал он. – Меня зовут Юджин Шор. Я буду писать об этом для «Уорлд» И докопаюсь, как все произошло на самом деле. Я напишу правду.

– Шор? Вы сказали – Шор? – спросил адвокат, словно внезапно понял, кто перед ним.

Но Шор, подозвав пожилых панамцев поближе к себе, продолжал:

– Мне надобно увидеться с миссис Гонсалес у нее дома. Поговорите с ней. Объясните, что это важно. Я хочу собрать как можно больше сведений об этом несчастном убитом юноше. И с полицейским я тоже хочу побеседовать.

Ал невольно оглянулся проверить, наблюдает ли еще за ними Джейсон Дансфорд. Да, он не спускал с них глаз. А увидев, что Ал обернулся, поманил его к себе. Ал сделал вид, будто не заметил его жеста.

– Когда очерк будет напечатан, – говорил Шор адвокату, – городу будет уже не так просто закрыть глаза на то, что произошло. И, думаю, вы убедитесь, что на помощь придет гораздо больше людей, чем может уместиться в одной закусочной. Но, разумеется, решать вам, мистер Дантон. Мне бы хотелось отдельно встретиться и с вами. Вы можете сыграть заметную роль в этой истории. – Он внимательно глядел на молодого адвоката. Сейчас Шор был похож на судью – многие люди и раньше это замечали.

– Понимаю, понимаю, – сказал Дж. Робертсон Дантон, скрестив руки на груди и нахмурясь.

Дантон был молод и полон идеализма, но жена вечно жаловалась, что такие вот дела отнимают у него уйму времени, а денег не приносят никаких и даже ни разу не привлекли к нему хоть какого-то внимания. Однако сейчас под взглядом Шора он словно бы увидел себя в ярком свете перед множеством зрителей.

– Хорошо, – сказал он панамцу, говорившему от лица остальных. – Завтра приходите со своими друзьями ко мне в контору к четырем часам.

Они начали обмениваться рукопожатиями, Ал тем временем направился к Джейсону, который все еще делал ему знаки.

– Ну, здравствуйте, – дружески сказал Джейсон.

– Здравствуйте.

– Вот не думал, что увижу вас тут.

– Да я просто завернул на минутку. Спрятался от дождя.

– А-а… Ну а он-то что здесь делает? – Джейсон кивнул в сторону Шора. – Что, собственно, происходит?

– Он же писатель, вы знаете.

– Да знаю я, что он писатель.

– Он собирает материал для большого очерка в воскресном приложении «Уорлд».

– Вот, значит, что, – сказал Джейсон. – То-то он беседует с этой компанией. Вы поглядите на него. Уж конечно, они ему должны нравиться. Поглядите-ка на них.

Дантон, попрощавшись со всеми, сбегал по ступенькам. Тони и его мать разговаривали с Шором.

– Что происходит? – спросил Джейсон. – Объясните мне толком.

– По-моему, они хотят собрать средства, чтобы возбудить иск, – сказал Ал. – Если им удастся привлечь внимание к этому делу.

– А внимание привлекать будет Шор? Понятно. – Джейсон все так же не сводил глаз с Шора и пожилых панамцев. – И чего это вашему приятелю все время надо мутить воду, мистер Дилани? Что у него общего с этой компанией? Почему он все время предает свой класс?

– А вы спросите об этом его самого, – сказал Ал, потому что Шор, пожав руки панамцам, уже шел к ним с обычной своей безмятежностью и легкой рассеянной улыбкой. Как это Шор сохраняет спокойствие, направляясь к Джейсону, которого он, конечно же, должен считать смертельным врагом всего, что дорого ему самому?

И тем не менее Шор подошел к ним и, остановившись одной ступенькой выше Джейсона, непринужденно спросил:

– Вы меня помните?

– Угу, – сказал Джейсон. – Ведь ваша фамилия Шор?

– Совершенно верно. Послушайте, не могли бы мы с вами где-то встретиться и поговорить? Видите ли, я пишу очерк для «Уорлд». Это злополучное происшествие, конечно, войдет в него, а вы сможете сказать то, что хотите сказать. Я бы предпочел встретиться у вас дома. Если вы женаты, мне хотелось бы поговорить и с вашей женой. Меня интересуют люди.

– Вот что… – Джейсон не сказал «гад ты эдакий». Глаза у него вспыхнули, но он сумел сдержаться. – Если я встречу вас у моего дома… И близко к моей жене и к моему дому не подходите.

Снова Ал невольно напрягся. Как это Шор мог подумать о том, чтобы прийти к Джейсону домой! Но ведь он пошел бы, если бы это было возможно. И отнесся бы к Джейсону и его жене, какова бы она ни была, сочувственно и справедливо. Однако в очерке, пусть сам он этого и не осознал бы, Джейсон, скорее всего, был бы изображен как тупой и жалкий зверь. Овладев собой, Джейсон поднялся на ступеньку к Шору и оглядел его с головы до ног.

– Никаких интервью. Запрещается правилами. Поняли? – Он направился к своим сослуживцам.

– Ну, в любом случае нам предстоит свидание, – сказал Шор ему вслед.

– Свидание? – Джейсон обернулся.

– В суде. Мне пришла повестка.

– А, черт, – презрительно бросил Джейсон. – И чего вам стоит просто заплатить эти двадцать долларов? Без всякого суда? Вроде бы занятой человек!

– Нет, это и будет своего рода интервью с вами. Второе интервью. Одно ведь у нас уже было. На снегу, помните? Просто я хочу узнать вас получше. Мы проведем это интервью. – Он передернул плечами и отошел.

– Что он затевает? – спросил Джейсон у Ала. – Писал бы свои сказочки про девок и попов. Может, посоветуете ему не высовываться, а? Я про него навел справки. Вовсе он не такая шишка, как воображает.

– Ладно, я ему передам, – сказал Ал.

– Погодите. – Джейсон усмехнулся, словно смутно чувствовал, что ему лучше бы расположить к себе Ала. – Кстати о девках и попах: у меня осталась та ваша книжка. Я никогда ничего зря не выбрасываю. Дайте-ка мне свой адрес.

– Захватите ее в суд, – сказал Ал. – Я же свидетель.

– В суд я ее принести не могу.

– Ну так пошлите по почте. Адрес, по-моему, написан на титульном листе. – Он отошел к Шору. – Я сказал ему, что я свидетель, – заметил он и, внезапно озлившись, саркастически засмеялся. – Свидетель. Вот кто я. Возможно, такова моя роль в жизни. Ученый эрудит. Что такое ученый эрудит? Еще одни никому не нужный свидетель чужих свершений. Знаете что? Когда о вас начнут писать – а это, конечно, случится, – я тоже буду там фигурировать, но в примечаниях. Источник истории о свихнувшемся полицейском. Посмотрите, он с нас глаз не сводит. Уйдем отсюда.

23

Макбрайд и Карри, двое веселых полицейских, которые на ступеньках ратуши изливали на Джейсона дружескую симпатию, на самом деле больно его уязвили. Рыжий Макбрайд, любитель пива и хороший семьянин, умел выполнять свои обязанности, избегая неприятностей. Карри был просто дюжим добродушным болтуном и любителем шуток. Джейсон всегда их презирал. Они шли на уступки нарушителям, не брезговали мелкими подарками и заводили приятелей среди преступников. Какие они полицейские – так, мелкие людишки: боятся, как бы кого не обидеть. Товарищеская поддержка со стороны таких людей оскорбляла Джейсона. А теперь она и вовсе показалась ему унизительной.

– Ну пока. Пора домой. Большое спасибо, – коротко бросил он и направился к подземному гаражу, где стояла его машина.

Джейсону хотелось побыть одному, собраться с мыслями, и, еще не дойдя до конца лестницы, он ясно представил себе положение.

Шор наделает шуму своим очерком в «Ивнинг уорлд»! И он, Джейсон, будет центральной фигурой в писанине, полной липкой сюсюкающей жалости к Гонсалесам. Конечно, эту никчемную семейку тут же примутся опекать всякие губошлепы. Составят жалобу и потребуют расследовать дело и рассмотреть возможность убийства по неосторожности. До сих пор Джейсон испытывал к Шору только презрение, но теперь, шагая к гаражу, он вдруг увидел в нем чудовищный источник разложения и порчи: утешитель, заступник мелкого хулиганья, вроде этого мальчишки Гонсалеса, защитник распущенности, беспринципности и беззакония, как ясно доказывает его дурацкая книжонка. И тут Джейсону словно кто-то шепнул на ухо, что Шор, конечно, взял бы сторону Молли и его жены, он не заклеймил бы их вялую бесхребетность, пьянство, отсутствие какого бы то ни было контроля над собой, полнейшую нравственную слабость. Шор изобразил бы их мерзкие отношения как что-то прекрасное; наводить глянец на подобные вещи – это он умеет. Порочный человек – вот что он такое. Мысли мелькали одна за другой. Джейсон наговорил себе уже достаточно всего, чтобы представить Юджина Шора в нужном свете.

Подойдя к гаражу и размышляя теперь о предстоящем судебном рассмотрении дорожного происшествия, он вдруг снова остановился, сосредоточился и окончательно решил, что во всем разобрался. В газете Шор, конечно, может расписать его как угодно. Шор этого и добивается: представить его преступником в полицейской форме. Но если бы не свидетель, то в суде шоровские утверждения весили бы не больше, чем его собственные. Шора можно было бы представить мстительным краснобаем, который все придумал. Почему судья должен поверить ничем не подкрепленным словам Шора, а не словам добросовестного блюстителя порядка? Конечно, ни один судья такого выбора не сделает. Тут Джейсон вспомнил, как совсем недавно присяжные выслушали его и оправдали, тем самым сняв всякую тень с ликующего чувства, которое он испытал в темном закоулке, под дождем, сразу после выстрела. Теперь оправдание казалось неразрывно связанным с грохотом выстрела. Никто уже не сможет отнять у него этот таинственный источник самоутверждения, это великое открытие самого себя. Никто и никогда. Казалось просто невероятным, что Шор, то есть такой человек, как Шор, рассчитывает чего-то добиться. Джейсон спустился в гараж и сел в машину. Когда он выехал на солнечный свет, он уже пылал возмущением.

До конца дня и всю ночь он лелеял и раздувал это возмущение. Придумать план, как оградить себя, было нелегко. Но на другой день в десять вечера он медленно ехал по улице, высматривая номер дома, где жил Ал. Рядом с ним на сиденье лежала книга – его предлог для появления здесь. Он затеял опасную игру – попытку переубедить свидетеля – и сознавал это, но полагался на свою беспощадную решимость. Днем он не дал согласия на то, чтобы его жена вернулась домой, а теперь здесь, на улице, придумывал, как ему перехитрить Ала Дилани и подчинить себе. Вечер был тихий и теплый, из открытых окон доносилась музыка. На тротуарах под деревьями не было ни одного прохожего. Вглядываясь из машины в номера домов, Джейсон обнаружил, что проехал дальше, чем следовало. В тот момент, когда, держа руку на руле, он обернулся, собираясь дать задний ход, тишину расколол безумный, пронзительный вопль. Долгий, непрерывный, полный отчаяния и муки, он несся, откликаясь эхом, над улицей и домами. Даже Джейсон содрогнулся – такой крик он, кажется, слышал впервые в жизни. И сразу же машинально распахнул дверцу, чтобы выскочить и броситься выяснять, в чем дело. Но затем медленно и осторожно закрыл ее. Он же не в форме, не на дежурстве. Если подъедет патрульная машина, сослуживцы обязательно спросят, как он очутился здесь. Дальше по улице собака, выскочившая наружу, когда ее хозяин приоткрыл дверь, с лаем кинулась мимо машины Джейсона к большому темному дому напротив того, где жил Ал Дилани. В этом доме было освещено только одно окно наверху. Покружив на месте, собака внезапно с заливчатым лаем кинулась на молодого человека, выбежавшего из темного прохода между домами. Он метнулся через газоны к углу, а собака, не умолкая, погналась за ним. Но Джейсон остался сидеть в машине. Он не собирался вмешиваться в то, что его не касалось.

Всюду распахивались двери и окна, люди, перекликаясь, выходили на улицу и спешили мимо машины Джейсона в ту сторону, откуда донесся вопль. Толстяк в одной рубашке, Дж. Ч. Роллинс, портной и хозяин собаки, трусил рысцой с поводком в руке и кричал:

– Гектор! Гектор! Да замолчи ты! Ко мне, Гектор!

Перед большим домом с одним освещенным окном наверху собралось теперь уже человек двадцать. Старая миссис Фрисби (из семьи ювелиров Фрисби, некогда владелица пяти магазинов; теперь она сдавала в своем доме три квартиры, ютясь на верхнем этаже с сыном – тихим алкоголиком) вышла на улицу в роскошном бархатном халате с цветочным узором. Ее сын брел за ней без пиджака, засыпая на ходу. Вышла и молодая миссис Райерсон, худая как жердь и, как всегда, аккуратная и подтянутая, хотя у нее было пятеро детей, причем один умственно неполноценный. К ней подошли доктор Этли и его жена. Доктор Этли, геофизик, которого соседи видели очень редко, стоял на улице рядом с женой, когда две ее молоденькие приятельницы, забытые жены, робко подошли к ней. Этли был худощав, молод, хорошо подстрижен. Собравшиеся на тротуаре перед темным домом соседи, которые обычно едва кивали, встречаясь друг с другом на улице, теперь переговаривались, точно старые друзья. Почему хоть кто-то из них, черт подери, не войдет в дверь, вместо того чтобы стоять там и пялиться, презрительно подумал Джейсон. Тут он увидел, что через улицу идет поразительно красивая девушка, и начал внимательно следить за ней. Она вышла из дома, номер которого значился на книжке. Когда она прошла под фонарем, свет упал на ее длинные черные волосы. Она осталась стоять чуть в стороне и только слушала. Джейсон решил, что это, возможно, миссис Дилани. Собака, по-прежнему лая, вернулась к своему хозяину мистеру Роллинсу, и он пристегнул поводок к ошейнику, продолжая разговаривать с доктором Этли и возбужденно тыкать пальцем в сторону углового дома. В конце концов оба направились к угловому дому, к проходу, где скрылся беглец. Они шагали решительно, словно пришли к выводу, что именно в этом доме найдут убитую или искалеченную женщину. Соседи глядели им вслед. И Джейсон тоже. Минуты через две они вернулись, посмеиваясь. До сих пор никто еще не решился войти в неосвещенный дом, дверь и окна которого оставались закрытыми. Теперь он казался вполне мирным домом – самым мирным на всей улице. Затем, как Джейсон и ожидал, подъехала патрульная машина. Из нее вылезли двое полицейских, ему как будто незнакомых, переговорили с соседями, постояли, глядя на дом, а потом подошли к двери и постучали. Им открыли.

Джейсон чувствовал себя в машине, как в ловушке. Уехать он не мог: люди на тротуаре, конечно, заметят и сообщат полицейским. Подъехала еще одна машина. В дом торопливо вошел пожилой человек с чемоданчиком, несомненно врач, после чего на какое-то время снова все замедлилось. Наконец полицейские вышли, и соседи столпились вокруг них. Джейсон не мог разобрать ни слова. Полицейские не торопились, оборачивались, чтобы ответить еще на какой-нибудь вопрос, после чего минут пять просидели в своей машине и только тогда уехали.

Джейсон вылез из машины, подошел к неосвещенному дому, замешался в группу соседей, слушая и вглядываясь в лица, полные тревожного участия. Толстяк заговорил с Джейсоном, словно они были старыми друзьями. Но, собственно говоря, все здесь теперь превратились в старых друзей. Разыгравшаяся под боком чужая трагедия объединила соседей, хотя еще вчера они могли не заметить друг друга; сейчас же все они прониклись горячей симпатией. Каждому было что сказать. Все со вниманием выслушивали остальных. Толстяк сказал Джейсону:

– От женщин никогда не знаешь, чего ждать. Нет, правда. Взять хоть эту дамочку в угловом доме! Я ей говорю: «Мы подумали, уж не напали ли на вас». А на ней халат, и она с улыбочкой отвечает: «К сожалению, нет. Что поделать – не повезло!» Нет, вы подумайте! И это после такого жуткого визга! Не повезло! А сама очень даже ничего. Я бы ей и сорока не дал.

Посмеиваясь, он продолжал рассказывать про дамочку, а сам не спускал глаз с темного дома, потому что врач пока еще не вышел оттуда. О матери с дочерью, которые там жили, прежде никому почти ничего известно не было. Но теперь все знали, что дружок дочки бывал у них часто и подолгу, а в начале вечера дочка ушла куда-то, вернулась домой раньше времени и застала своего молодого человека в постели с матерью. Она кинулась в ванную и перерезала себе вены на руках, сказали полицейские. А так страшно кричала мать, когда вошла в ванную вслед за дочерью. Их перепуганный любовник сбежал. Только дочка перерезала себе вены не очень умело.

Затем Джейсон заметил, что молодая женщина, которая могла быть миссис Дилани, по-прежнему стоит в стороне совсем одна. Коротко остриженный красавец доктор Этли и его жена уже перешли улицу и скрылись в подъезде. А она все еще смотрела на единственное окно в доме, где жила девушка, перерезавшая себе вены. Ее лицо, освещенное фонарем, выражало смятение, тревогу и вместе с тем такую неистовую силу жизни, какой Джейсону не доводилось видеть в женщинах. Наконец и она пошла назад через улицу. Джейсон выждал несколько минут, потом вошел в подъезд ее дома и позвонил в звонок верхней квартиры. Она торопливо сбежала по лестнице.