Текст книги "Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу"

Автор книги: Морли Каллаган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 34 страниц)

Взгляд его потеплел, он улыбнулся:

– Помните старых клоунов в мюзик-холле? Бозо Снайдера, Спотыкалу Билли Уотсона? Они были такие необычные, и мы их считали хорошими комиками, правда? Так то ведь на эстраде. А в жизни? Допустим, они не знали, что они шуты гороховые, и вдруг это поняли? – Он старался объяснить им, как ему захотелось стать обыкновенным человеком. – Был там в тюрьме здоровущий детина, негр, Стив его звали. Вот уж чудик, так чудик, размягчение мозга у него было, и с каждым днем хуже и хуже, прямо скажем, действительно «особый случай». Короче говоря – не желаю я играть в такой команде. А хочу быть таким же, как вы все.

– Воистину новообращенный, – ехидно ухмыльнулся Тони.

– Плевать мне, как вы это назовете, – сказал Кип, – но это правда.

– И довольно убедительная, – не унимался Тони.

– Убеждать он умеет.

– Ну, ты у нас ловкач, Кип.

– Постойте, я…

Его прервал на полуслове печальный зов паровозного гудка с железной дороги, что сворачивала дугой под мостом и тянулась вдоль берега озера. Кип прислушался, обвел глазами всех, кто был в комнате. Снова гудок. Лязг железа, перестук колес. Весь напрягшись, он пробормотал:

– «Представь-ка, поезд», а? Так вы сказали, Смайли? Слышите, вот он, поезд. Идет по берегу озера. Откуда он? – В глазах его отразилась былая боль. – Теперь мне чудно слышать этот перестук, – тихо сказал он. – Наверно, оттого, что вы помянули тот поезд из Сент-Поля.

Перед мысленным взором замелькали бесконечные поезда. Он мчится на запад, лицо его исцарапано шлаком. А вот кутит с парнями в вагоне-ресторане в ту длительную поездку в Нью-Йорк, беззаботно швыряет деньгами. А вот его в наручниках, пристегнутым к детективу, везут в тюрьму. И потом первый год в тюрьме, долгие ночи без сна – он лежит в камере, ждет, когда вдали застучит товарный – все ближе, ближе, и поезд с грохотом мчит мимо сквозь тьму. Кип медленно поднялся со стула и хрипло сказал:

– Может, хватит, господа? Устал я. До смерти устал. Пора бы мне отдохнуть, а?

Мать, мрачно смотревшая на них исподлобья, наконец не выдержала:

– Оставьте вы его в покое! – вскричала она и заплакала, поникнув, а когда подняла голову, то ее лицо еще хранило следы мучительных сомнений, которые она испытывала, пока слушала рассказ Кипа о том, как он изменился. – Мы устали. Пожалуйста, уходите…

Но нет, им не терпелось еще кое о чем спросить.

– Спасибо, Кип, за откровенный разговор, – несколько смущенно сказал Биллингс, вертя шляпу на пальце. – Не думаю, чтобы…

– Вы о чем?

– Ну, может, тебе… захочется поразмяться…

– А вам?

– Само собой, – сказал Смайли.

– Значит, я ничем от вас не отличаюсь?

– Точно, – ответил Смайли, а Кип добродушно хмыкнул, так, словно перед ним потешные недоумки. И тут им уж самим захотелось уйти. Пожав Кипу руку, похлопав его по плечу, они убрались.

После их ухода в гостиную спустился Дэнис и сел рядом с матерью. Сосредоточенно, пристально они разглядывали его, как чужого человека, которого никогда не понимали и от которого можно ждать только беды. Мать слегка раскачивалась взад-вперед, вздыхала, будто зная, что его ждет. В детстве, когда он украл велосипед, вот так же сидела она, вернувшись с ним домой после суда. Тихо, молча сидела она, как много лет тому назад.

– И не смотри так, мам, – сказал он. – О чем ты думаешь?

Улыбка чуть тронула ее губы.

– Я знаю тебя лучше, чем кто другой.

– Верно, – подтвердил Кип.

– Я радуюсь, что ты с нами, сынок.

– И веришь в меня, правда?

– Верю, сынок.

– Я тоже, – застенчиво пробурчал Дэнис.

Но они продолжали разглядывать его. Вздохнув, он взял шапку.

– Ты куда? – спросил Дэнис.

– Пройдусь по городу.

– Иди с черного хода, а то увидят.

Он вышел с черного хода, перемахнул через ограду и очутился в переулке. Под ногами заскрипел мерзлый угольный шлак. Едва он услышал манящий шум города, в висках его гулко застучала кровь. Он свернул на улицу. «Только бы дали возможность спокойно тут жить, – думал он. – Только бы газеты не отпугнули от меня людей… Господи, помоги, больше ни о чем не прошу. Пусть люди поймут, пусть не сторонятся меня». С угла перед мостом он увидел цепь огней. Они высвечивали снежные сугробы у реки, играли на заиндевелых серых фасадах длинных складов, которые стояли там же, где он видел их еще ребенком. Он приметил в снегу тропку, что вела к маленькому кабачку на углу, а дальше, за рекой – холодные фабричные трубы, пропоровшие низкое, тяжелое небо.

– Господи! – вздохнул он. – Красиво-то как! Хорошо как! И как светятся те дома за рекой!

Он остановился у моста, и ему хотелось громко кричать о том, как он благодарен людям – всем, всем, кто безмятежно спит сейчас или мечтает, ссорится или любит за теми светлыми окнами в домах по другую сторону реки.

3

Утром, проснувшись, он услышал стук капели с сосулек, шорох сползающего с крыши льда, и его неудержимо потянуло на улицу, к людям. Он наспех оделся и сбежал вниз. Мать устало собирала на стол, готовила ему завтрак. Вид у нее был измученный, как после бессонной ночи.

– Мам, а знаешь, куда я иду? – спросил он, понимая, что ее тревожит.

– Может… насчет работы? – сказала она, и в ее голосе слышалась надежда, которая снова ожила в ней вчера, когда он упомянул о работе, и не давала ей уснуть всю ночь.

– Точно, – ответил он. – Вот пожую чего-нибудь – и прямым ходом в гостиницу «Корона». Все равно какая работа, лишь бы жить, как ты, и Дэнис, и Тим, понимаешь?

У матери заблестели глаза. Впервые сын дал ей почувствовать в нем то, что она могла понять. И горячая вера в него осветила ей душу. Она тихонько заплакала.

– Ну чего ты? – удивился он. – Все так и будет, как сказал.

– Ничего… ничего… Я от радости.

После стольких лет разлуки эта их близость казалась ей почти чудом. Ее морщинистый дряблый подбородок снова задергался.

– Ну что ты, ма, ну не надо! – Он старался ее успокоить. – Дай-ка мне лучше, как бывало, чашку кофе с гренками, а? И сядь, поешь со мной.

Она всегда дожидалась его, когда он еще подростком поздно возвращался домой и они вместе выпивали по чашке кофе, а она расспрашивала его обо всем, что с ним было за день.

За завтраком они разговаривали, как в те далекие годы. И Кип ощутил, что вновь обрел свой дом.

Выйдя, он оглянулся на их окно, помахал ей рукой. На улице потеплело. Отъехавший автомобиль окатил тротуар талым снегом. Навстречу Кипу шли две девушки. Он прислонился к фонарному столбу, вынул из коробка спичку и, пожевывая ее, смотрел на них и слушал, о чем они говорят. Одна рассказывала:

– Пришлось моему папаше пойти и взять напрокат смокинг…

Он добродушно ухмыльнулся, бросил спичку в снег и поглядел им вслед. Ему захотелось пойти с ними, в их жизнь. На углу из булочной вкусно пахло свежим хлебом. Он остановился опять, вдохнул его аромат. В окне над булочной какой-то мужчина с чувством распевал песню. Кип взглянул на него, коснулся рукой шляпы и сказал:

– Недурно, мистер. Давайте, давайте!

В киоске у табачного магазина он купил газету. И как только Кип увидел на первой полосе свой портрет, его кинуло в дрожь. Вот оно! Чего боялся, то и увидел. Только фото куда крупнее прежних. Прислонившись к стене табачной лавки, держа газету в трясущихся руках, он стал читать. Смайли описал, как он выглядит, как одет, о чем с ними разговаривал, какими планами поделился. Рядом красовался большой портрет улыбающегося сенатора.

– Ну кто теперь возьмет меня на работу после всей этой чепухи в газете? – прошептал он в отчаянии. – Какой смысл идти в гостиницу?

Потрясенный, он швырнул газету на тротуар и вошел в лавку за сигаретами. Пока он прикуривал от огня на прилавке, маленький чернявый продавец робко обратился к нему:

– Прошу прощения, вы Кип Кейли?

– Да, Кейли, – не глядя на него, буркнул Кип, со страхом произнося вслух свое имя.

– Вот повезло, – сказал продавец и протянул ему через прилавок руку. – Как хорошо, что посчастливилось с вами встретиться.

– Вы всерьез? – растерянно спросил Кип, но руку все же пожал.

– Желаю вам удачи, Кип!

– Вы мне рады? – Он не верил своим ушам.

– Еще как!

– А почему?

– Так, по-моему, все ждали вашего возвращения. Помню, как вы уехали. Приятно было услышать, что вы хотите быть с нами в одной упряжке. – Он дружески, приветливо улыбнулся, взял с полки жестяную коробку с сигаретами и конфузливо сказал: – Вот… это вам… на счастье.

– Спасибо, спасибо… – смущенно благодарил его Кип за такой щедрый подарок.

– Я сразу узнал вас по фотографиям.

– Ну ясно, в газетах. Мне повезло, что вы их видели. – И, подняв перед собой коробку, сказал: Буду хранить ее на память всю жизнь. Немало вещиц доставляет удовольствие, но ни одна не сравнится с этой.

Еще раз тепло пожав продавцу руку, он вышел из лавки – настроение у него было теперь куда лучше, чем до покупки газеты, – и направился в гостиницу.

4

В гостинице «Корона», четырехэтажном кирпичном доме неподалеку от университета, обычно останавливались второразрядные спортсмены-профессионалы. На другой стороне улицы, напротив нее, находился дансинг. Владелец гостиницы Харви Дженкинс был к тому же большой деляга в мире спортивного бизнеса и имел свою команду борцов. Кряжистые бритоголовые типы с расплющенными ушами, короткой шеей и могучими плечами то и дело входили в гостиницу, а в вестибюле постоянно толпилась кучка молодежи вокруг местной звезды, легковеса, который клялся уши оборвать заезжему гастролеру, этому дохляку с отбитыми мозгами. В сезон скачек гостиницу наводняли приезжие с дальних ипподромов с громкими названиями: «Синие береты», «Хаелиэ», «Тиа Хуана»; они останавливались в «Короне» из года в год. Каждый день их возили на ипподром и обратно автобусом, впрочем, ставки можно было делать тут же, на месте, а на ипподром звонить по прямому проводу. В сезон скачек у входа в «Корону» вертелись городские потаскушки, благо напротив, через дорогу, был дансинг.

Подходя к гостинице, Кип видел, как маляры на лесах красят каменный фасад и обновленная кирпичная стена под огнями новой неоновой вывески мерцала, как огромный рубин.

Нервным шагом Кип вошел в вестибюль и направился к конторке портье. Там сидел рыхлый парень с одутловатым лицом, изуродованным ухом и густой черной копной волос, причесанной на пробор. Покуривая сигару, он сортировал письма. Повернувшись к Кипу на вертящемся стуле, он глянул на его могучие плечи и спросил:

– Кириленко?

– Я? – удивился Кип.

– Знаменитый русский. Борец. Босс его поджидает.

– Борец?

– Ну да, борец. Слышь, приятель, ты что, с луны?

– Я живу на окраине, – ответил Кип.

– Тяжеловес? У нас в городе их не жалуют. Жутко неповоротливы. Я, между прочим, того же мнения, – сообщил он доверительно.

– Я Кейли. Кип Кейли. Мне к мистеру Дженкинсу, он знает, что я приду.

– Ба! Кип Кейли! Что же сразу не сказали? И как это я вас не узнал? Отец да братишка только о вас и говорят целый день. – Наклонившись поближе, он жадно спросил: – Может, помните меня? Я Билли. Билли-Мясничок, помните? Да? – Его помятая физиономия просветлела в надежде, что о нем еще помнят. – Помните, как я уделал Шоколадку?

– Помню, как Шоколадка тебя уделал, – сказал Кип.

Руки Билли взметнулись, замолотили воздух, голова замоталась, глаза остекленели. Ему чудилось, что он опять молотит Шоколадку. Кипу стало не по себе, когда он увидел, как этот давно сошедший с ринга боксер, сидя за конторкой, сучит руками, тупо уставившись в одну точку.

– Эй, Билли! – окликнул его Кип. – Очнись! Где босс?

– Ну, дайте подержаться, – сказал Билли, пожимая ему руку. – Было время, и обо мне тоже шумели. Вот здорово, что вы в почете. Ну, пошли в контору.

Дженкинс сидел за столом в своем кабинете с окнами на улицу и спал. Перед ним на столе стоял стакан пива. Уткнув подбородок в грудь, Дженкинс тяжело дышал, громко всхрапывал. Не меньше трехсот фунтов веса. Кожа на лице натянута, как на барабане. Тучность алкоголика, рыхлая, нездоровая.

– Его все в сон клонит, – сказал Билли. – Приходится будить. Каждые полчаса носом клюет. Он и сам этого боится. Все жиреет, никак со своим весом не сладит. Я его воздушным шаром зову. Может, и унесет его каким-нибудь ветром. – Он осклабился, тряхнул Дженкинса. Тот смешно заморгал маленькими голубыми глазками.

– К вам Кип Кейли пришел. Говорит, вы его хотели видеть, – громко сказал Билли.

– Что случилось? Ладно, ладно, не тряси, я слышал каждое твое слово, – пробормотал Дженкинс, поворачиваясь на вращающемся кресле.

– У него бессонница, – вставил Билли как бы в оправдание хозяина.

– От нее сердце барахлит, – сказал Дженкинс. – Совсем не сплю. То есть не могу выспаться. Больше чем на полчаса уснуть не удается.

– Я знал одного такого парня, – сказал Кип.

– Вес надо сбавить, – заметил Билли.

– Ничего, с этим скоро будет порядок, – сказал Дженкинс. – На меня три врача работают. Сброшу фунтов восемьдесят – и налажусь. – Он с трудом поднялся с кресла, одышливо вздохнул и улыбнулся Кипу. – Я тебя ждал. Звонил сенатору, мировой парень этот сенатор. А я уж думал, не придешь.

Отослав Билли, он продолжал разглядывать Кипа водянисто-голубыми устало мигающими глазками. Его большое тучное лицо стало серьезным.

– Словом, так, – начал он деловито. – Я все о тебе знаю и просто восхищен. Рад, что такое бывает на свете. И сенатору сказал: этот парень, говорю, не какой-нибудь сопляк задрипанный. На побегушки его не возьмешь. Он, говорю, личность. Так оно и есть, Кип. Ты – личность.

– Что-то не понял…

– Так вот, значит. – И Дженкинс перевел дух. Из-за одышки казалось, что он говорит с особым волнением и горячностью. – Мне эта идея еще на прошлой неделе пришла в голову, но поначалу я ей особого значения не придал. И только сегодня утром за завтраком, когда газеты просматривал, дошло до меня, как она для нас с тобой важна. Сенатор спрашивал, не могу ли я тебя пристроить. Да меня любой уломает… Ты ведь знал, что работа тебе обеспечена, так?

– Сенатор так сказал.

– А вот и тот, кто даст тебе эту работу.

– Очень вам благодарен.

– Не было случая, чтобы я отказал, когда меня просят. А нынче утром вот что я придумал. Ведь все рады будут тебя тут видеть. У тебя же дар – с людьми общаться. Великий дар. Понял?

– Да вы, может, шутите надо мной, – сказал Кип и широко улыбнулся.

– Вот это улыбка… – задумчиво проговорил Дженкинс.

– Она у меня сроду такая, – отшутился Кип.

– Ты что, за дурачка меня принял?

– Ну что вы!

– Улыбка твоя – деньги.

– Как это?

– Да так. Но только до меня, до многих это дойдет. – И, словно поверяя Кипу сокровенную тайну, Дженкинс начал вкрадчиво: – Видишь ли, тут у меня уютное местечко. Занимайся я только им, так или иначе имел бы неплохой доход, хотя борцу утробу набить все равно что киту. Есть у меня и команда боксеров, но от них только и проку, что себя кое-как прокормить могут, захирел у нас нынче бокс. Положим, иногда я устраиваю боксерские поединки, и нужен мне человек, чтоб все время с публикой был, встречал ее и приглядывал за порядком, в общем, такой, кто придаст заведению престиж. Давно я об этом подумывал, а нынче сказал себе: «А вот и он, тот самый малыш», стало быть, ты. Спросишь: почему? Да потому: раз ты людей любишь, они полюбят тебя.

– А делать-то мне что надо?

– Приглядывать за моим новым рестораном и шоу для развлечения публики.

– Так я же в этом ничего не смыслю.

– Я тебя что, поваром беру? Твоя работа – встречать гостей, понял? Ты знай людей люби, ясно?

Глаза Дженкинса закрывались сами собой, и он с усилием поднимал веки. Жутко было наблюдать эту отчаянную борьбу желаний: поддаться сну или добиться выгодной сделки.

– Боюсь, такая работа не по мне, – сказал Кип.

– Пятьдесят в неделю.

– Совсем не подходящее для меня дело, тут каждый день придется вспоминать то, что я хочу забыть.

– Даю семьдесят пять.

– Знаете, мистер Дженкинс, сперва я должен поговорить с сенатором Маклейном. Не такую работу он имел в виду. Да и я тоже. И мне как-то неспокойно.

– Ну что ж, с сенатором поговорить надо. Не откладывай. Позвони ему, прямо сейчас, и зайди.

– Он хотел, чтобы вы меня взяли, но, думаю, не на такую работу. Уж лучше мне сперва повидаться с ним.

Он пожал Дженкинсу руку, пообещав вернуться через два часа.

5

По дороге в контору сенатора Маклейна он не на шутку разволновался. «Как же я смогу приладиться к нормальной жизни, – думал он, – если придется постоянно торчать у всех на виду?» Когда в приемной он сказал миниатюрной темноволосой девушке: «Моя фамилия Кейли, сообщите сенатору, что пришел», – та медленно поднялась со стула и уставилась на него широко раскрытыми глазами. Она ввела его в огромный кабинет с большими окнами и видом на озеро.

Сенатор сидел за массивным письменным столом, покрытым стеклом, и ничто в нем не напоминало удрученного встревоженного человека, который ранним утром в метель ждал Кипа. На столе перед сенатором лежали газеты, и видно было, что он как нельзя более доволен собой. У окна стоял слегка лысеющий пожилой человек с румяным улыбчивым лицом. Из-под ворота сутаны, какие носят католические священники, выглядывала малиновая полоска.

– Чего вы там стоите, Кип, – воскликнул сенатор, – подойдите сюда, мы хотим вас видеть. Познакомьтесь: это епископ Муррей. – Сенатору представился случай проявить свою склонность к широким жестам, и теперь он готов был щедро поделиться Кипом со всеми. – Вот он, ваше преосвященство. Собственной персоной.

Епископ пришел к Маклейну договориться насчет очередной ссуды под заклад церковного имущества. Кипу казалось, что эти серые проницательные глаза пытаются прочесть его мысли. Кип робко протянул ему руку, как бы прося епископа быть к нему снисходительным.

– Так-так, мистер Кейли, гм… – проговорил епископ, с откровенным любопытством разглядывая Кипа. Как христианин, он, разумеется, верил в способность человека в корне изменить образ жизни, но, зная, что это почти никогда не удается, держался настороженно. Однако, почувствовав неловкость, он сказал: – Рад видеть вас, Кейли.

Кип порывисто пожал ему руку.

– Так что там у тебя вышло с Дженкинсом, Кип? – спросил сенатор. – Он только что звонил, вроде бы не очень доволен. Что ты там такое натворил?

– Оказывается, это работа у него в ресторане. А мне бы какую-нибудь незаметную, чтоб не привлекать внимания. Кто знает, как оно на деле может обернуться.

– Полно, Кип, что ты говоришь! – Сенатор был явно шокирован. – Почему ты всегда сомневаешься? Он всегда сомневается, ваше преосвященство, ведь правда это не годится? А вот я никогда не сомневаюсь, сомнения только портят все дело.

– И эти статьи в газетах, – посетовал Кип. – Они же только во вред…

Но, видя, как воодушевлен Маклейн, он почувствовал укоры совести. Стоит ли сейчас разъяснять сенатору и епископу, что это за работа, когда они так сияют и улыбаются?

– Собственно говоря, как тут не возрадоваться, не отпраздновать возвращение блудного сына, не правда ли? – добродушно-снисходительно заметил епископ.

– Это поистине великое событие, – подтвердил сенатор.

– Подумать только… – проговорил Кип. В памяти его вдруг всплыло взволнованное лицо продавца в табачной лавке, его трогательный подарок. Выходит, людям захотелось пожать руку тому парню? И он улыбнулся, вынимая из кармана коробку с сигаретами. – Посмотрите, вот что продавец дал мне сегодня просто так, в подарок.

– Как мило и непосредственно, – сказал епископ, и, похоже, он в самом деле был тронут.

– Конечно, я же говорю: у меня на этот счет чутье, – подхватил Маклейн. – Да, Кип, вот что. Я хочу, чтобы ты посмотрел вместе со мной балет на льду, на стадионе в парке. Я уже звонил моему портному, сказал, что ты зайдешь, он снимет мерку и сошьет тебе парадный костюм. Красивая одежда человеку на пользу. Разве я не прав, ваше преосвященство?

– Что ж, плоть наша – храм духа святого, – ответил епископ, – и, полагаю, немного украсить его не грех.

– А теперь я забираю вас обоих на ленч, – объявил сенатор.

– Очень приятно, – поблагодарил Кип.

Однако епископ, опасаясь пересудов, замялся.

– Пожалуй, мне пора, – сказал он. – Совсем нет времени.

– Ну что вы, ваше преосвященство 1 В моем клубе! А после ленча мы покончим с нашим дельцем.

– Ну что ж, – со вздохом согласился епископ.

Пока сенатор надевал пальто и шляпу, а епископ, пыхтя и вздыхая, застегивал боты, Кип, поразмыслив, решил, что за ленчем будет удобнее поговорить с ним о работе в ресторане «Корона». На улице сенатор и епископ завели речь о чем-то своем, и Кип остро почувствовал, что он лишний. Он с горечью усмехнулся и перепугал епископа, когда подхватил его под руку на переходе через улицу. В клубе он робко шел за сенатором и епископом, но, после того как в гостиной все трое выпили по стаканчику хереса и ни один из внушительного вида бизнесменов не обратил на него внимания, ему стало хорошо. За столом он почти ничего не ел. Он был счастлив. Сенатор подтрунивал над епископом по поводу закладных, а тот, довольный, трясся от смеха.

– Здесь не то что в гостинице, – начал было Кип и выжидательно примолк, но сенатор продолжал шутить.

С соседних столиков Доносились голоса. Там вели беседу о Гитлере, о Муссолини, о коммунистической угрозе, об угрозе фашизма, об угрозе Джона Л. Льюиса. «До чего здорово, – думал Кип. – Никому до меня и дела нет. И о каких высоких материях тут толкуют». Спокойные голоса, непринужденные манеры, гладкие, холеные лица, уверенность, с какой держатся эти люди, – все ежеминутно убеждало его: вот мир, в который он мечтает попасть, а вовсе не в старую гостиницу с полоумным портье.

Он просидел за столом, сколько позволило время, и перед уходом снова помянул о своем беспокойстве из-за работы, предложенной Дженкинсом.

– Мне надо идти, – сказал Кип сенатору. – Он ждет вашего решения.

– Скажи, я хочу, чтобы он тебя взял, – ответил сенатор. – И не забудь о балете.

6

Он вернулся к гостинице. Сыпал снег, а он стоял на улице и смотрел на вход. Из дверей, пошатываясь, вышел человечек в длинном не по росту пальто и побрел прочь. Какой-то мальчуган запустил в него снежком. Кип медлил, стараясь подавить неприязнь, которую вызывало в нем это заведение. Засунув руки в карманы, он прогуливался туда и обратно, пока у него не замерзли ноги, и только тогда вошел. Дженкинс сразу же спросил:

– Ну, как ты теперь настроен?

– Да не знаю…

– Что сказал сенатор?

– К нему пришел епископ, и нам не удалось потолковать. Вообще-то он был не против, – ответил Кип, однако вид у него был встревоженный.

Дженкинс взял его под руку.

– Не обязательно тебе решать сию минуту, – сказал он. – Пошли, покажу, какую отличную комнату я хочу тебе дать.

В холле по пути к широкой некрашеной дубовой лестнице Кип то и дело останавливался у фото известных боксеров и призовых лошадей. Эти виды спорта его интересовали.

– Да, у нас тут спортивного люда хватает, тебе с ними будет хорошо, – заметил Дженкинс, будто угадав, что Кипу нравилось бывать в вестибюлях гостиниц, где в сезон скачек толпятся приезжие жокеи и тренеры с дальних ипподромов.

Комфортабельная комната на втором этаже, с модной мебелью, пушистым ковром на полу и двумя огромными зеркалами – совсем не такими представлял он себе номера в этой гостинице. Кип был поражен.

– Вот видишь, – сказал Дженкинс, – все отделано заново. По нижнему этажу не скажешь, что тут такие удобства. Ну как, нравится?

– Комната хорошая, – признал Кип.

– Она твоя, если захочешь. Ты тут побудь немного, осмотрись, а потом спускайся в ресторан, там эстрадную программу готовят, тогда и поговорим, идет? – Дженкинс сердечно пожал Кипу руку. А Кип, будто его внезапно втолкнули в клетку, смотрел, как тот прикрывает за собой дверь.

На фоне убогой обстановки гостиницы комната эта выделялась, как яркое пятно на невзрачном лоскутном одеяле. Из окна Кипу видны были вывеска дансинга и кегельбан. У бакалейной лавки посыльный укреплял на велосипеде корзину с покупками. «Это заведение на зверинец смахивает, – сказал он себе, – лучше уж туда устроиться, за медведями ходить. Уж там-то хозяин мне хоть клетку не предложит». Ему стало тошно. Неужели долгий путь, которым он с такой надеждой шел сквозь годы, привел его только в эту захудалую гостиницу для спортсменов?

В дверь постучали, кто-то громко спросил:

– Кейли, вы тут?

Коренастый мужчина с голым черепом, похожий на могучую обезьяну, вошел к нему и протянул руку.

– Стейнбек. – Голос у него был мягкий, приятный, лицо светилось искренним дружелюбием. Кип сразу проникся к нему симпатией.

– Босс велел привести вас в ресторан. И сперва с вами потолковать. Говорит, хорошую работу вам предлагает, а вы еще ломаетесь. – И Стейнбек засмеялся. Рассмеялся и Кип. – А чем плохо наше заведение? – спросил Стейнбек.

– Тут дело не в заведении, – как бы оправдываясь, ответил Кип, не желая, чтобы Стейнбек подумал, будто он имеет что-то против таких людей, как он. – Но если метрдотелем сюда возьмут меня, то заведение ваше действительно будет смахивать на зверинец. – Помедлив немного, он спросил: – Постойте, а вы знаете, кто я?

– Понятно, знаю. Вы Кейли.

– Так выходит, у вас тут всё бывшие герои ошиваются, вроде Билли-Мясничка, да старыми медальками позвякивают. Стало быть, и мне тоже придется свою медальку носить, арестантскую, да еще драить ее напоказ публике?

– Вон оно что, – протянул Стейнбек. Вынув из кармана горсть изюма, он подкидывал изюмину за изюминой и ловил их ртом. – Да плевать вам на это. Работа есть работа, разве не так? Я, к примеру, тренирую Дженкинсовых борцов. Я Страшила-Стейнбек, потрошитель. Если верить публике, я ребят наших и в пах пинаю, и глаза им выдавливаю, и уши отрываю, и руки ломаю. Выйду на ринг – зал улюлюкает. – Похожий на большого веселого ребенка, он улыбался от уха до уха. – А мне что? Мне платят, чтобы публике казался таким зверюгой. Ничуть это меня не трогает. Мне жену надо кормить, троих ребятишек. Оно вроде игры получается. Раз на хлеб этим зарабатываешь, отработай свое – и все дела.

Добрый нрав Стейнбека, его немудреное понятие о достоинстве, пожалуй, ничуть не страдали от шутовства, которым ему приходилось заниматься на ринге. Кипу стало стыдно: как он мог опасаться, что на него плохо повлияет обстановка в гостинице, где работает такой парень, как Стейнбек.

– Все зависит от того, как вот тут ты настроен, – сказал Стейнбек и постучал себя по лбу. – Хорошо ли тебе, плохо – все отсюда. Понятно?

Безграничная терпимость Стейнбека как бы распространялась и на Кипа. Да, он, Кип, бывший арестант, а Стейнбек – шутовской злодей, но это же одна видимость, только витрина. На самом деле они оба всего лишь двое подружившихся людей, которые вместе идут по коридору гостиницы и спускаются в ресторан.

Это был просторный новый зал, с отдельным входом из боковой улочки. В одном углу его громоздилась высокая пирамида сдвинутых столиков. Шла отделка стен и потолка, на котором маляры выписывали кистью дубовые балки, чтобы придать помещению вид старинной английской харчевни. Дженкинс сидел, откинувшись на стуле у эстрады в дальнем конце зала, и прослушивал исполнительницу блюзов. Певица, высокая женщина, то и дело капризно мотала головой и укоряла аккомпаниатора:

– Нет, нет, я же сказала: под конец быстрее. Тут переход: пам, пам, пам, пам…

Пока она яростно взмахивала рукой, Стейнбек и Кип сели рядом с Дженкинсом и тоже откинулись на спинки стульев.

– Ну так как? – спросил Кипа Дженкинс.

– Я все думаю…

– И что решил?

– Попробовал бы недельки две, – сказал Кип, считая, что такое решение всех устроит и к тому же он не свяжет себя окончательно.

– Отлично, – живо откликнулся Дженкинс, – этого мне довольно. Если ты через две недели не… – И тут он едва не поперхнулся, оттого что кто-то сзади хлопнул его по спине. Все обернулись. Позади них стоял Смайли из газеты «Ньюс», глаза его весело блестели.

– Мне нужен ты, а не этот старикан-антрепренер, – обратился он к Кипу. – Дома у тебя мне сказали, что, наверно, ты здесь.

Кипу не хотелось встречаться со Смайли после его статьи.

– Смайли, а ты, оказывается, паршивое трепло, – сказал Кип.

– Послушай, Кип, прекрати, – шепнул Дженкинс. – Он газетчик и наш друг.

– Может, и так, – ответил Кип, но тут же опять повернулся к Смайли: – А я все же скажу: пакость ты выкинул. Никто не имеет права поганить то, что у человека в душе творится. А ты взял да выпотрошил все мое нутро на первую страницу.

– Сильно ошибаешься, – возразил Смайли, явно желая завоевать уважение Кипа. – После статьи в редакцию посыпались сотни писем. Почитал бы их! Письма от матерей, чьи сыновья сбились с пути и попали за решетку, да и от множества других. Поганить! Боже мой, да ты просто не понимаешь значения моей статьи.

Кип взглянул на Дженкинса, верит ли тот Смайли, и сказал:

– Тут сразу не разберешься. Но если, говоришь, письма…

– Есть кое-что и поважнее.

– Ну, выкладывай.

– Мы собираемся печатать твою биографию. Напишем ее вместе с тобой, а платить тебе будут по двадцать долларов с номера – материала хватит почти на неделю.

– Былое быльем поросло и никому не интересно, – сопротивлялся Кип в надежде, что с ним согласятся, но Дженкинс начал его уговаривать:

– Скажи ему, что подумаешь…

– Ни к чему это все, – отрезал Кип.

– От прессы не скроешься, – заметил Смайли, – почему бы тебе не помочь нам, мы же напечатаем, как ты хочешь?

– Да провались оно все к чертям… – пробурчал Кип.

– Ага, у тебя, значит, особо тяжелый случай… – возмутился Смайли. – Стиву Конику, выходит, легче было?

– Конику? – поспешно переспросил Кип. – А что с ним случилось?

Коник, человек образованный, попавший в тюрьму за подлог, работал с Кипом в тюремной библиотеке, и Кип очень к нему привязался.

– Коник вчера застрелился, – сказал Смайли. – Разве ты не слышал? Выбежал на улицу и пустил себе пулю в грудь: снег под ним был красным от крови. Ему не давали пособия по безработице, оттого что он – досрочно освобожденный на поруки, и на работу не брали – бывший арестант. Жена с детьми и без него жила впроголодь, а тут еще он у них на шее. Так чего же она стоит – честность, джентльмены?

– Он что, насмерть? – спросил Кип.

– А то, думаешь, промазал! – Смайли хмыкнул. – Знаешь, когда я прочитал письма в редакцию про то, что ты значишь для соотечественников, я сказал ребятам: был бы в Комиссии по досрочному освобождению такой парень, как ты, Коник и не подумал бы застрелиться.

– Как я? – с простодушным недоумением спросил Кип.

– Ну, конечно.

– Смеешься… – И он сам засмеялся. Но в глазах его появился блеск.

Смайли напомнил Кипу о мечте, которой он часто тешил себя в тюрьме, – выйти на волю и помогать таким отчаявшимся бедолагам, как Коник.

– А ты знаешь кого-нибудь, кто мог бы справиться с такой работой лучше тебя? – спросил Смайли. – Разве в тюрьме ты не занимался чем-то в этом роде?