Текст книги "Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу"

Автор книги: Морли Каллаган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 34 страниц)

– Полиция! Поставьте машину у обочины!

Но его захлестнули струи дождя. Быть может, из-за дождя не было видно, что они полицейские. Водитель голубой машины стремительно поднял стекло. Высунув руку, Джейсон заорал:

– Остановитесь. Полиция! Полиция!

Он забыл, что за завесой дождя в его машине без опознавательных знаков трудно узнать патрульную. Голубой «седан» рванул вперед. Джейсон зло выругался.

– Не переживай, Джейсон, – сказал Айра. – Мы их нагоним у следующего светофора.

У светофора они их действительно нагнали – опять справа. Джейсон опустил стекло.

– Полиция! – крикнул он.

Молодой человек опустил стекло, сложил ладони рупором и, ухмыляясь, выкрикнул что-то невнятное. Только матерное слово прозвучало совершенно ясно, за ним последовал насмешливый жест. К следующему перекрестку обе машины подъехали на зеленый свет. На середине перекрестка старый «седан» внезапно остановился, Джейсон проскочил вперед на следующую улицу, машина позади развернулась в восточном направлении, и ему почудилось, что и из нее донесся хохот.

– Это они, – сказал он Айре. – Можно не сомневаться.

И Айра ответил:

– Ага. И либо они большие ловкачи, либо полоумные. А то нажрались наркотиков.

Джейсон включил задний ход и вылетел назад на перекресток. Машина, мчавшаяся сквозь дождь им навстречу, отчаянно засигналила, рванула в сторону и обдала их водой из лужи.

– Погоди, еще одна! – сказал Айра.

Наконец путь был свободен, но, когда Джейсон повернул, красные огни хвостовых фонарей были уже в двух кварталах впереди и превратились в смутные пятнышки.

– Сукин сын, нахал желторотый, – сказал Джейсон.

Он весь трепетал от возбуждения, чувствуя, что вот-вот обретет желанную разрядку. Даже не притормозив, он бросил машину на красный свет прямо под радиатор накатившего автобуса и резко вывернул руль, так что перепуганный Айра почти упал на него. С головы у Айры слетела фуражка.

– Черт! – ахнул он. – Джейсон, у меня жена, дети.

Нагоняя красные огни, они промчались мимо Гарденс, пересекли широкую Джарвис-стрит на зеленый свет и оказались в районе старых, обветшалых домов, где ютилась беднота. Огни внезапно исчезли.

– Свернули вон туда, – сказал Айра.

– Нет, они свернули за угол, – возразил Джейсон.

– Под этим проклятущим дождем ничего не разберешь, – сказал Айра. – Может, они просто встали между теми машинами.

– Нет, свернули на Беркли, – заявил Джейсон и не снизил скорости, хотя это позволило бы Айре получше рассмотреть машины, стоящие вдоль тротуаров. Беркли была старинной узкой замызганной улочкой, почти не освещенной и пустынной. В дальнем ее конце они увидели красный огонек, медленно поворачивающий за дом.

– Это они, Айра! – крикнул Джейсон.

Выпрыгнув из машины, Джейсон на ходу выхватил пистолет. Айра положил руку на пистолет, но не вытащил его из кобуры. Дождь мешал им оглядеться как следует. Нигде ни огонька. Пустырь – широкий, засыпанный шлаком пустырь – весь в колеях, полных воды, а за ним низкое длинное строение. Айра навел на него фонарик. Осветилась старая ржавая вывеска «Гараж». Двери были закрыты. Слева по всему пустырю до повалившегося некрашеного забора почти впритык стояли машины. За сеткой дождя в углу у забора виднелась машина с распахнутой дверцей. Старая голубая машина. Из нее вылезли двое. Захлопнулась дверца, заслоненная от Джейсона корпусом машины. Тот, кто вылез из нее, обошел вокруг и встал рядом со вторым. Они были без шляп и замерли в луче фонарика, под серебряными струями, растерянно мигая. Потом неуверенно пошли вперед и остановились шагах в восьми за двумя железными бочками. Одна из бочек валялась на боку.

– Ну-ка, руки на голову! – крикнул Джейсон. В свете фонарика одному из них можно было дать лет двадцать, второму, щуплому, – не больше семнадцати. Оба длинноволосые, в блестящих от дождя кожаных куртках и в рубашках с открытым воротом. В свете фонарика их кожа казалась не то желтой, не то коричневой.

– Еще чего! – задиристо крикнул более высокий. – Вы что, спятили?

– Поднимите руки и подойдите!

– Эй вы, это наша машина!

– Заткнись. И подойди.

– Что мы такого сделали? – закричал старший. – Чего вам надо? – Он говорил с акцентом. – Оштрафовать нас? Валяйте! – И он засмеялся. Потом шагнул вперед смело и заносчиво, угрожающе уверенный в себе, сунул руку во внутренний карман куртки и вытащил что-то. И в тот же миг ослепительно полыхнуло у Джейсона в голове, он содрогнулся, как от удара, а парень в кожаной куртке, получив пулю в грудь, повернулся на месте, сделал шаг, споткнулся о бочку, медленно повалился на бок, лицом в лужу, и замер. Из его открытого рта вырвался булькающий звук. Худенький жалобно вскрикнул, потом захлебнулся в рыдании, словно принесенном струями дождя. Фонарик Айры осветил его лицо, сморщившееся, как у испуганного ребенка.

– Вы убили моего брата… моего брата, – крикнул он и с воплем упал на неподвижное тело.

Айра осторожно подошел поближе и навел фонарик на их блестящие волосы и мокрые шеи. Джейсон был не в силах сдвинуться с места, парализованный странным трепетом, который пронизывал его насквозь. Ослепительная вспышка, ожегшая сначала мозг, а потом все тело, словно швырнула его в мучительном напряжении на край бездны и столкнула его вниз, но, пока он падал во мрак, бездна вдруг раскрылась, как сияющий цветок, и ослепила его ликующим осознанием самой сути жизни и всего того, что в этом новом осознании обрело сверкающую высоту. Вот оно – самое важное событие в его жизни! Ни с чем не сравнимое! Он даже не понял, когда Айра сказал:

– Джейсон, по-моему, он убит.

– А-а…

– Джейсон, бога ради…

Младший брат, медленно поднявшись на ноги, пронзительно закричал:

– Ты убил Хуана! Сукин ты сын! Хуан только хотел достать свое водительское удостоверение. Смотри. Вот оно – у него в руке. Смотри же!

Удостоверение убитого островком лежало в небольшой луже. Да, оно лежало в воде, и брат кричал под струями дождя, льющего на мертвеца, а в старых домах загорались окна, и Айра пытался удержать младшего брата.

– Джейсон, вызови «скорую». Бога ради, Джейсон, очнись же! – кричал Айра.

– А, да, «скорую», – сказал Джейсон и, подбежав к машине, вызвал «скорую».

Потом связался с инспектором и доложил о случившемся. И вдруг почувствовал полную опустошенность. Он стоял у колеи, по лицу стекали струи дождя, и это было приятно. Не хотелось ни думать, ни действовать, но надо было подойти к Айре. В ушах отдавались рыдания мальчишки. В домах по обе стороны гаража светились теперь чуть не все окна. Внезапно вокруг появились какие-то люди – мужчины и женщины – в старых домашних халатах, с зонтиками. Они подходили все ближе. Вскоре перед гаражом скопилось множество зонтиков – будто черное одеяло развертывалось в красных бликах вертушки приближающейся машины «скорой помощи». Айра крикнул:

– Расходитесь, расходитесь! По домам! Не толпитесь тут!

Подъехали еще две полицейские машины, и три пары фар озарили улицу и крылечки, на которых стояли люди, укрываясь от дождя. Два дюжих детектива и инспектор Моффет, пожилой, спокойный человек, направились к скоплению зонтиков. Айра заговорил с инспектором. Санитары положили Хуана, фамилия которого все еще была неизвестна, на носилки, прикрыв лицо простыней. Они отнесли его в машину и захлопнули дверцу. Удар дверцы прозвучал громко и резко.

– Ну все, – сказал Айра, обернувшись к лицам под зонтиками.

Джейсон поглядел вокруг, словно говорил не Айра, а еще кто-то. Детективы в штатском посадили младшего брата в свою машину и повезли его в управление, а Джейсон и Айра поехали за ними в своей машине. Айра прежде подобрал в луже водительское удостоверение, открыл его и посветил фонариком.

– Хуан Гонсалес.

– Может, испанцы?

– Больше смахивали на мулатов.

– Угу, – ответил Джейсон и нервно добавил: – Ты же видел все, как было, Айра.

– Угу.

– Ты видел, как он бросился на меня.

– Конечно.

– Ты видел, что он сделал.

– Тебе ведь что-то показалось, да, Джейсон? Только ничего этого не было, тебе померещилось.

– Айра, ты же сам сказал, что у них наверняка есть пистолеты.

– Ну да, Джейсон.

Они понимали друг друга с полуслова. До управления было всего пять минут езды. Мэллори, дежурный инспектор, уже знал о происшествии от инспектора Моффета.

– Скверно, Дансфорд, – сказал он. Ему было известно, что Джейсон умеет держать себя в руках. – Второй пока в шоке.

Младший брат сгорбился на стуле, мокрый насквозь, трясущийся, с остекленевшими глазами. От его воинственности не осталось и следа. Его обыскали. При нем было удостоверение личности, свидетельствующее, что его фамилия Гонсалес. Он из Панамы, сказал он. Приехал сюда шесть лет назад, живет с матерью, которая по-английски говорит плохо. Она уборщица, убирает конторы по ночам. Рестораны? Ограбления? Ничего он ни про какие рестораны и ограбления не знает. Они с братом были на вечеринке и немножко выпили; на вечеринку пришло десять парней и девушек. Инспектор Мэллори спросил, где была вечеринка. Он глухо назвал адрес.

– Наверное, и в телефонной книге есть. Я помню, мой брат звонил туда.

Он был оглушен, сломлен, но все-таки вспомнил имена тех, кто присутствовал на вечеринке, и назвал адреса некоторых. Полицейский тут же взял телефонную книгу и позвонил по указанному адресу. Через несколько минут он вернулся.

– Я говорил с чьей-то женой, – сказал он. – Он и его брат провели там весь вечер. Полно свидетелей. Так что они, выходит, чистые.

Только тогда Тони Гонсалес нерешительно поднялся со стула.

– А как же Хуан? – дрогнувшим от ужаса голосом сказал он. – Хуан убит! Что я скажу маме, когда она вернется домой? Как мне объяснить, когда она спросит – за что?

– Это тяжело, сынок. Но объяснить можно, – хмуро сказал инспектор Мэллори. – Когда полиция сигналит: «остановитесь», следует остановиться. А не бежать. Тебе сейчас плохо, я понимаю. Тебя отвезут домой, и кто-нибудь с тобой побудет и поговорит с твоей матерью.

Паренька увели.

– Черт знает какая каша, Джейсон, – сказал Мэллори. – Идемте в кабинет. Составим рапорт и обдумаем положение. Нет, погодите. Надо кое-куда позвонить. Я не хочу, чтобы это сразу дошло до газет. Еще слава богу, что он панамец. Их тут немного, и большого шума они не поднимут. Слава богу.

Джейсон хранил молчание, не пытаясь оправдываться, и на всех его полная достоинства отрешенность произвела большое впечатление. Какой-то частью сознания он мучительно сострадал брату убитого. Он видел, как тот возвращается домой, видел, как ничком падает на кровать, снова вскакивает, дрожа, рыдая, страшась возвращения матери. Но другая часть сознания служила Джейсону щитом от них всех, не допускала к нему ничего извне, оставляя его в странном недоуменном безмолвии.

– Дансфорд, Дансфорд, вы слышите, что я говорю?. Нам нужен официальный рапорт. И от вас тоже, Мастард, – сказал инспектор, который кончил звонить и вернулся. – Начальник где-то на банкете произносит речь. Заместитель сейчас приедет. Я постарался ничего не упустить. Попросил Готлиба подъехать. В такой ситуации нам, конечно, понадобится такой юрист, как он.

Вошел высокий, худой Марлоу – заместитель начальника, рьяный службист. Он уже знал, что произошло. Сначала докладывал Джейсон, потом Айра.

– Я одно вам скажу, сэр, – продолжал Айра. – Ни он, ни я ни о чем подобном и не помышляли. В жизни не видел, чтобы человек так опешил, как Дансфорд, когда он выстрелил, а подозреваемый выдернул руку из кармана и в ней не оказалось пистолета. Он просто окаменел от неожиданности. Может, подозреваемый просто решил пофорсить. Но Дансфорд совсем был ошеломлен – настолько он был уверен, что подозреваемый полез за пистолетом. – Повернувшись к Джейсону, который и теперь был словно не в себе, он добавил: – Не принимай так близко к сердцу, Джейсон.

Приехал Готлиб, сел рядом с ними и заставил их вновь и вновь рассказывать, что произошло. Он докопался до мелких, но существенных подробностей: когда они гнались за машиной, те в ней выкрикивали непристойные ругательства. Это очень важно. Близко ли был убитый, когда сделал угрожающий жест? С угрозой шагнул вперед и внезапно сунул руку в карман? Близко? Вот настолько? Даже ближе? Да. Веские обстоятельства. Откинувшись на спинку кресла, Готлиб задумался. Он рекомендует начальнику и полицейской комиссии, сказал он наконец, не отстранять Джейсона от исполнения служебных обязанностей. Не то возникнет впечатление, будто он в чем-то виноват. И тогда придется провести официальное расследование. Нет, он считает, что пока все может обойтись судебным разбирательством, которое просто установит, каким образом погиб этот человек, от чьей руки, а также была ли его смерть результатом роковой случайности. Затем Джейсона попросили выйти и подождать, пока они закончат совещаться.

Джейсон расхаживал взад и вперед по коридору, не в силах оторвать глаз от пола, выложенного новенькой блестящей плиткой. Он очень надеялся на этого цепкого толстяка Готлиба. Активный участник предвыборных кампаний – не исключено, что скоро будет избран генеральным прокурором. Уборщица протирала шваброй пол. Грузная, седая, с утомленным бледным лицом, она, не поднимая глаз от швабры, мало-помалу приближалась к Джейсону. Он вдруг начал старательно следить, чтобы не наступить на протертую сторону пола, но уборщица все равно ни разу не поглядела на него: для нее существовали лишь его ботинки да пара ног. Он все ждал, что вот-вот его охватит невыносимое раскаяние, и почему-то казалось, что очень многое зависит от того, посмотрит она на него или нет. Один внимательный скользнувший по нему взгляд этой ссутулившейся уборщицы мог бы выбить почву у него из-под ног. Мог бы напомнить ему о матери, которую он уважал, которой восхищался. Но уборщица упорно не поднимала головы. Значит, он обречен терпеть муки раскаяния и одиночества. И вдруг ему стало все равно. Он даже удивился: можно не терзаться, можно вновь почувствовать, как всего тебя переполняет чудесное ощущение собственной значимости, пьянящее ощущение, что ты стал центром событий, – то ощущение, которое он испытал, когда стоял под дождем после выстрела.

– Дансфорд! – позвал инспектор Мэллори, открывая дверь кабинета.

– Слушаю, сэр.

– Можете поехать домой. Или хотите закончить дежурство с Мастардом?

– Хочу закончить дежурство, сэр.

– Молодец!

На следующее утро в газете появилась фотография Джейсона – отличная фотография красивого, улыбающегося, благожелательного полицейского. Снимок был сделан пять лет назад, как раз когда Джейсон узнал, что его жена беременна, и до того, как произошел выкидыш. Его тогда переполняли гордость и счастье. В заметке под фотографией сочувственно рассказывалось о ночном происшествии. Полицейский Дансфорд от исполнения обязанностей не отстранен. Назначено судебное разбирательство, которое определит, каким образом погиб Хуан Гонсалес, поскольку точно установлено, что к грабежу он причастен не был. Измученная горем и страхом мать крикнула репортеру: «Справедливость! Где она – справедливость? Где мой сын? Он был такой хороший мальчик!»

15

Фотография Джейсона в утренней газете лежала на кухонном столе, прямо у Лизы перед глазами, пока она торопливо пила кофе. Она опять опоздала на работу, потому что последнее время постоянно недосыпала. И только много позже, когда они с Джейком и Уилмой Фултонами после кино отправились в Парк-Пласа выпить, Ал вдруг сказал:

– Надо бы посмотреть, что происходит в мире. Я за весь день не раскрыл газеты.

Он купил газету, и они поднялись в бар на крыше, но на террасе было холодно, а в зале темно. Высокая прелестная Хелина кивнула им и чему-то улыбнулась. Джейку нравилось бывать в этих барах со своей красавицей Уилмой. У него был очень уверенный вид – даже в окружающих он вселял спокойствие. Благодаря знакомствам в барах, которые Джейк завязывал с обычной своей обаятельной профессорской непринужденностью, его уже трижды приглашали принять участие в телевизионных передачах. К тому же он любил со вкусом выпить.

Ал читал газету, и Лиза повернулась к Уилме, чтобы сказать, как ей нравится ее новая прическа. Она теперь похожа на смелую исландскую принцессу-пиратку, сказала Лиза. Эта супружеская пара очень занимала ее. Они всегда были вместе и тем не менее как будто умели обходиться друг без друга. И они, случалось, бурно ссорились. Однажды Джейк дал Уилме пощечину, а она как-то раз попыталась стукнуть его каблуком туфли. Тем не менее они, когда бывали вместо, смеялись и веселились. Уилма, дочь богатого врача, росла с тремя братьями и тремя сестрами, и потому в ней жило то ощущение внутренней уравновешенности и спокойствия, какое дает большая дружная семья. Лизе в ней не нравилось только одно: стоило ей, Лизе, купить новое платье, как Уилма сразу же начинала расспрашивать, где именно она купила и со скидкой или нет, а потом отправлялась туда и требовала точно такое же за точно такую же цену.

– Вот так да, – сказал Ал. – Смотрите, это же мой полицейский.

– Как это – твой полицейский? – спросил Джейк.

– Ну тот, который привязался к Шору.

– И что же он натворил теперь?

– Убил какого-то паренька. Застрелил его.

– Не может быть! Дай поглядеть.

Они передавали газету из рук в руки.

– Невероятно, – сказал Ал. – Мне кажется, Шор с первого взгляда уловил, что страсть к насилию в нем так и бурлит.

– По фотографии этого не видно, – заметила Лиза.

– Он здесь не похож на себя. Совсем не то выражение.

– Конечно, – сардонически сказал Джейк. – У них наверняка имеются снимки на все случаи жизни: например, благодушный, сияющий улыбкой полицейский, друг своей улицы.

– Главное то, – сказал Ал, – что Шор сразу в нем разобрался. Слышали бы вы, как он его отделал!

– И что же он говорил?

– Он знал, что этот тип готов его прикончить.

– А, брось, Ал!

– Но я же был там. Я и сейчас вижу лицо этого фараона – как оно вдруг замаячило в свете фар. Такая в нем была угрюмая злоба! Интересно, в городе ли Шор?

– Позвони ему.

– Может быть, и позвоню.

– Шор – высшая инстанция, верно?

– Вот это мне в тебе и нравится, Джейк. Ты всегда всем точно знаешь цену.

Джейк беспомощно улыбнулся, потом развел руками.

– Значит, теперь я все неверно оцениваю, – сказал он.

Ал растерялся. Этой широкой улыбкой Джейк словно признавал свое поражение, и Ал смутился. Он встал со словами:

– Гак я пойду позвоню.

– Ал изменился, – сказала Лиза, глядя ему вслед. – Правда, он изменился, Джейк?

– Конечно. И это прекрасно.

– Прекрасно?

– Что-то его задело за живое.

– Но так ли уж это прекрасно?

– Если он возьмется за дело всерьез – да.

– Но он не берется. И Шор ничем не помог.

– Не имеет значения. Я не знаю, чего он добивается, но выйдет что-то значительное. Глядя на него, я чувствую: все мои надежды – это нечто по совместительству. Надежды человека – его совместительство, его вздохи на луну. Вот что луна означает в наши дни – работу по совместительству. Неплохо сказано, а? – И он засмеялся.

– Ал теперь будто на взводе, и от этого стал красивее, – сказала Уилма.

– Уилма предпочитает, чтобы ее мужчины являлись к ней уже на взводе.

– Ну и что? – сказала Уилма. – Пусть заряжаются сами, я слишком ленива.

Джейк всегда умел говорить властно и убежденно, как епископ, вещающий благоговейной пастве. Он знал, что это верный тон. Благодаря ему он оставался хорошим преподавателем даже в самые скверные дни, когда, в сущности, ему почти нечего было сказать: ведь хороший преподаватель – всегда хороший актер. И теперь он протянул к Лизе обе руки. Он хотел утешить, помочь, и говорил вполне искренне, веря, что правильно понял теперешнее состояние Ала.

– Послушай, Лиза, – сказал он. – Беда в том, что Юджин Шор жив. Он здесь, он стоит у Ала над душой, и Ал не может прийти к окончательным выводам. Вот будь Шор покойником…

– Почему им всем надо непременно быть покойниками?

– На следующий день после кончины они преображаются. Через очень короткое время они уже видны в перспективе. Вот почему у меня с Фицджеральдом все шло гладко. Но раз Шор живет тут, в городе…

– Вы отвратительны, – сказала Лиза. – Гробовщики – вот вы кто. Гробовщики.

Однако Джейк продолжал рассуждать о взаимоотношениях между художником и исследователем. Лиза все больше раздражалась – и не только из-за его непререкаемого тона, но еще и потому, что, упоенный своей мудростью, он уже словно вел семинар.

– Сколько можно разговаривать по телефону? – сказала она с досадой. – Закажи мне еще порцию, Джейк, а я схожу за Алом.

Ал в одиночестве стоял у парапета и смотрел на город. Голова и плечи его черным силуэтом вырисовывались на фоне ночного неба. Так же стоял он в тот вечер в Риме на Капитолийском холме и смотрел вниз на Форум. Голова повернута чуть в сторону, неотрывно смотрит куда-то вдаль. Лиза поняла, что он не видит упорядоченные, убегающие вдаль цепочки огней. Может быть, он видит узкие проулки под дождем, гараж, вспышку выстрела… вспышку выстрела, которая стала одним из этих огней? Обернувшись на ее шаги, он показал в ту сторону.

– Эти ребята жили где-то там. – Он обвел взглядом окрестности. – Наш город. Никаких великих преступлений. Никаких великих гробниц. Никакой истории. – Небо на западе вдруг запылало огненным заревом, оно разлилось шире, стало ярче, погасло и вновь стало ослепительно алым. – Большой пожар, – сказал он. – Наверно, загорелся лесной склад. Запылал наш рассвет.

– Ты говорил с Шором?

– Его нет дома.

– Это настолько важно?

– Да, для меня важно.

– Пойдем выпьем напоследок. И домой. По правде говоря, я жутко устала.

– Малышка моя, – сказал он, обнимая ее за плечи, и они пошли назад. – Но ты никогда не выглядишь усталой. Как это у тебя получается? Ладно, домой так домой. А знаешь, давай вырежем эту заметку и пошлем Шору на случай, если он ее не видел. Я хочу попросить, чтобы он пошел со мной на суд. Уверен, что он захочет присутствовать на разбирательстве. Как по-твоему?

– Не знаю… – начала Лиза, а потом, взглянув на него, воскликнула про себя: «Черт бы побрал этого идиота полицейского!» – потому что успела заметить, как заблестели у Ала глаза. Ну конечно же, в том, как Шор отнесется к этому фараону, которого сама Лиза склонна считать самым обыкновенным зверюгой полицейским, конечно же, во всем этом Ал надеется нащупать еще одну уводящую вдаль дорогу.

16

Следующие несколько дней она невольно старалась все время быть с Алом – так ей нравилась та радостная легкость, которую вдруг он обрел. Его неуемные фантазии внушали ей ощущение, что вот-вот наступят какие-то перемены; еще немного, и они будут счастливы – тут, в их городе. Но во всем этом было трудно разобраться, и постепенно ее начали одолевать сомнения. У нее опускались руки, потому что она все больше убеждалась, что его манера работать нисколько не изменилась; в сути своей она и не могла измениться. Знакомство с Шором только укрепило его потребность в том, чтобы работа все продолжалась и продолжалась. И вот теперь он ждал, что Шор и полицейский дадут ему новый материал. Что он такое – Ал? – спрашивала она себя с тревогой. Ученый, тоскующий по подлинной жизни и любви? Нет, любить Ал умеет, только теперь он влюблен в видение. Тут Лиза испуганно спросила себя: «Ну а его работа? На что он будет жить? А как же я?»

Поздно вечером он по-прежнему уходил один, а когда возвращался, она вслушивалась в привычные шорохи – он переодевался в свой рабочий костюм. И она допустила ошибку. Как-то она раздраженно бросила:

– Ради всего святого, Ал, неужели тебе самому не хочется положить этому конец? Чтобы взяться за что-нибудь еще? Чтобы снова принадлежать самому себе?

Он долго смотрел на нее с недоумением, которое затем сменилось досадой.

– Ты кое о чем забываешь, – сказал он. – Я бы мог тебе напомнить, но не стану.

Она притворилась перед собой, будто не поняла, что он имел в виду, но теперь он, если возвращался поздно, к ней в спальню не приходил, и, лежа в постели, она ждала и изнывала от одиночества. Глаза привыкали к темноте. Она различала смутные тени на потолке и серый отсвет на комоде у стены. В такой темноте Ал, когда еще приходил к ней, гладил ее по бедру и приговаривал: «Ну а что Пегги скажет сегодня?» Смешно, почему он называл ее бок Пегги? Лизу терзали одиночество и обида, но потом ее мысли переключились на Шора. Она словно увидела его совершенно отчетливо, ясно: неукротимый эгоцентрик, всегда умеющий поставить на своем. Закон Шора! Да обыкновенный человек, как и все другие. И как бы он ни был величествен в своей тайной необузданной любви к людям, ему, конечно, льстит, что он создал мир, в который вошел молодой студент и поверил, будто должен остаться в нем навсегда – в этом бесконечном мире. Какой триумф для художника-творца! В своей непомерной гордости Шор и дальше будет вести себя с Алом все так же: он будет обаятелен и неуловим. Почему бы и нет? Он же человек. Ведь его никто еще не возносил на такой пьедестал. «Но мы с вами понимаем друг друга, мистер Шор», – подумала она угрюмо и мысленно начала разделываться с ним. Она нахлобучила на него бобровую шапку и поставила его на ступеньки ратуши в яркий солнечный день перед огромной толпой, перед мэром и другими представителями городских властей. Они окружили его плотным кольцом; на нем был его двубортный костюм. Три священника стояли за спиной мэра, который поглаживал щеточку усов и улыбался. «Сэр, ах, сэр! – сказал он. – Вы законопослушный гражданин, но ваши произведения крамольны в худшем смысле слова. В людях немало лицемерия, подлости, преступных склонностей, но, сэр, скрижали, на которых написаны ваши произведения, необходимо уничтожить. Сэр, мы глубоко вам сочувствуем, но вы должны покинуть этот город. Немедленно его покинуть». Шор снял бобровую шапку, пригладил мех, а потом водрузил ее на голову мэра и пошел прочь, все дальше и дальше, улыбаясь своей легкой растерянной улыбкой, и его фигура становилась все меньше, все туманнее, а потом исчезла. Навсегда, навсегда.

Лиза вдруг села на постели, полная ледяной уверенности, что Ал никогда не завершит своей работы о Шоре и все его будущее сведется к грудам заметок и полуночным прогулкам. Она подтянула колени, прижалась к ним лбом. Потом спустила ноги на пол и твердо громко сказала в темноту:

– Но работа закончена. Она закончена, – и пошла в комнату Ала.

Уходя, он не выключил свет. Все, что она для него перепечатала, должно было лежать в верхнем ящике письменного стола. Доставая рукопись, она увидела на столе его раскрытый дневник. «Я так увлечен этим новым подходом, так взволнован. Но сегодня я вдруг подумал – а почему нужно доводить работу до конца? Пока что-то не кончено, оно живет. И волнует. Эйнштейн говорил, что его теории не завершены. Может быть, меня ведет интуиция. Но как же тогда с Лизой… Или я все еще слишком прямолинейно все воспринимаю?»

Жалость, желание помочь, оберечь захлестнули Лизу с сокрушающей силой. Она опустила руки, уронила на них голову, замерла. И тут в ней проснулась вся ее душевная щедрость.

Она внимательно прочла рукопись, страницу за страницей, а потом все его заметки. Откинувшись в кресле, она посидела минуту-другую, наслаждаясь внезапным ощущением отчужденности от материала – значит, работа ладится. Так, точно глядя со стороны, она всегда лучше схватывала общий план, форму, понимала, как крепче выстроить композицию. Тут же есть все! Она уже видела книгу; пояснения Ала, его короткие насыщенные отступления – вот что вдыхало в нее жизнь! И она введет их в общий план. А план хорош. Эта работа как раз по ней: она лихорадочно взялась за нее. Прошло уже больше часа, когда она услышала щелчок замка, кинулась в постель и притворилась, будто спит. Он остался на кухне. Она жадно вслушивалась в малейшие успокаивающие звуки: прошуршали его шаги, стукнул поставленный на плиту чайник, скрипнул стул, зашелестела разворачиваемая утренняя газета. Значит, все хорошо! Она расслабилась, дрожа от облегчения.

Весь следующий вечер, пока он в одиночестве ходил по улицам, она работала, облекая в четкую форму то, что считала самой сутью его оценки творчества Шора. Она трудилась и третью ночь, а днем на службе просидела за машинкой весь свой обеденный перерыв и всю вторую половину дня. Ее шеф раза два недоуменно поглядел на нее, но ничего не сказал. Она им вертела, как хотела.

17

Когда Лиза вернулась домой, обед у Ала был почти готов. Он стоял у плиты в своем полосатом свитере.

– Ради бога, Ал, сядь, – умоляюще сказала она. – Дай я этим займусь.

Ее озабоченность позабавила его, и он послушно сел. Они поели, и Ал ушел к себе в комнату. Перемыв посуду, Лиза достала из сумочки двадцать страниц тезисов и пошла к нему.

Он, как всегда, был за письменным столом: откинувшись в кресле, он держал в руке набросанные карандашом заметки, и вид у него был отнюдь не удрученный.

– Слушай-ка, Ал… – сказала она весело.

– Да?

– Не хочешь ли ты познакомиться с замечательным редактором?

– И куда же я должен для этого отправиться?

– К своей старой знакомой – к Лизе.

– Ты о себе? Тебе предложили новую работу?

Лиза вдруг оробела.

– Только, пожалуйста, сразу на меня не накидывайся, – сказала она. – Прежде выслушай. Материалы, которые я перепечатывала… я все время о них думала, и они слагались в довольно упорядоченное целое. И я просто не могла не показать, как они – во всяком случае, на мой взгляд – укладываются в стройную систему. Ну и составила развернутый план. Хочешь взглянуть?

– Да, конечно, – сказал он с улыбкой и взял рукопись. Он раскрыл ее с искренним любопытством и удивлением, устроился поудобнее и начал внимательно читать, а потом задумчиво откинулся, положив рукопись на колени, и словно самому себе вполголоса сказал: – Задним числом еще раз взглянуть на все в целом – это интересно, очень интересно. – Затем добавил уже другим тоном: – Отличная работа, Лиза, просто отличная.

– Ну, во всяком случае, тут ничего не упущено… как мне кажется, – сказала она, скрывая облегчение.

– Замечательно! Но почему ты этим занялась?

– По вдохновению. А тебе пригодится? Ты это используешь?

– Использую? – переспросил он, взглянув на нее удивленно и несколько растерянно. – Нет, Лиза, использовать это я не смогу.

– Почему же?

– Потому что это все старое. Ты просто привела мои заготовки в порядок.

– Но, может быть, ничего другого и не нужно?

– Ты серьезно, Лиза? Неужели ты думаешь, что я все последние недели мучился только потому, что мне нужен был плотник?

– Как плотник? – вскрикнула она уязвленно. – Извини меня. – Гордость ее была оскорблена, а страх за него перешел в отчаяние. – А, к черту! – сорвалась она. – Я ведь думаю только о твоем будущем. Время идет, и все ни с места. Что будет с твоей академической карьерой?